Гибриды

Михаил Шнитко

Гибриды

Вертолёт резко бросало по сторонам. Внизу плыл унылый зимний пейзаж: заснеженные сопки вперемешку с чахлой растительностью бескрайних болот. Вдали синел горизонт безбрежной тайги. Они летели с таёжного золотого прииска в Екатеринбург. Много пили. Опять возвратились к тому злополучному контракту, который он как владелец контрольного пакета акций наотрез отказался подписывать. Александр нутром чувствовал, что Борис Ривкин, его заместитель по финансовым делам, темнит. Обработанные «хитрой лисой» Ривкиным на него наседали и другие компаньоны: технарь Олег Дроздов и производитель работ Иван Шаповалов. Видимо, Ривкин пообещал ребяткам заплатить намного больше, чем когда-то заплатили библейскому Иуде.      Вдруг сидевший позади Александра медведеподобный Шаповалов захватил и сдавил ему шею, а Ривкин в это время уже шарил по его карманам. Теряющий сознание Александр услышал свист ворвавшегося в кабину ветра и … провал.

Приземление в свободном падении

Очнулся он от боли. При малейшей попытке пошевелиться всё тело взрывалось пронизывающей судорогой. Медленно, обрывками возвращалась память, а с ней липким туманом, сжимая мозг и сердце, страх. Собравшись с силами, теряя временами от боли сознание, Александр выкарабкался из сугроба и сел, прислонившись к чахлому деревцу. Сквозь меховой комбинезон начал пробираться холод: лютый, вязкий, сибирский. С застывшим багровым солнцем уходил день, возможно, последний в его тридцатипятилетней жизни.

Разум подсказывал, что надо двигаться, иначе – смерть. Попробовал встать: острая боль в бедре отбросила его в темень беспамятства. Очнувшись, он схватил пересохшими губами снега – чуть-чуть отпустило. С холодным потом пришло понимание, что у него сломано бедро и это конец. Всё больше донимал холод. Пошарив в карманах, он нашёл зажигалку. Ни денег, ни документов, ни складного охотничьего ножа не оказалось. Всё выгребли, сволочи. Закусив губу, со слезами от невыносимых мучений, оставляя в глубоком рыхлом снегу борозду, Александр пополз к поваленной ели. Понимая тщетность попытки спастись, он наломал сухих веток.

Вспыхнул костерок. Отогрев руки, бедняге удалось сломать несколько веток потолще. Сгустившаяся темнота несколько отступила. Высыпали звёзды, которые, перемигиваясь, равнодушно смотрели, как какой-то червь земной цепляется за уходящую жизнь.

Костёр, поглощая последние остатки топлива, угасал. Сковывающий холод отодвигал боль, туманил сознание. По телу разливалась сладкая теплынь: вот подошла мама, поправила одеяло и склонилась над ним. Но что это? Вместо маминого родного, такого до боли знакомого лица на Александра смотрел не то человек, не то зверь. На заросшем лице с ощеренной пастью горели из-под мохнатых бровей красным огнём страшные глаза. Страха не было. Полное равнодушие…

Старуха Кармен

Александру от невыносимой жажды хотелось пить. Язык был сухим и не повиновался. Всё тело было липким от пота. С трудом раскрыл он слипшиеся веки. Лежал Александр, укутанный какими-то шкурами, в прокопченной избушке, сложенной из огромных брёвен, проконопаченных мохом. Через единственное окошко вливались в дом то ли рассветные, то ли закатные сумерки. Из грубосложенного в углу очага с лежаком тянуло теплом и запахом дыма. Около стопки дров лежал странной формы топор. На стенах висело какое-то рваньё и что-то похожее на одежду из шкур. Из всей мебели в избушке был грубо сколоченный стол из толстых плах и скамейка возле него. Из такого же материала была сделана кровать, на которой он лежал.

С трудом приподнявшись и вскрикнув от боли в ноге, которая была обмотана шкурой и укреплена щепками, Александр взял стоящую рядом на скамейке кружку, в которой была налита какая-то тёмная жидкость и поднёс к губам, но едва не уронил её, внезапно услышав скрипучий старческий голос:

– Пей, не бойся, полегчает. Я тебя этим отваром вторую неделю пою.

С лежанки у очага поднялась седая сгорбленная старуха, которую среди тряпья в сумерках он не смог сразу разглядеть.

Одежда её состояла из грубо выделанной мехом наружу куртки и таких же брюк. Ноги были обуты во что-то похожее на сапоги. Со сморщенного, с желтизной, лица на Александра смотрели не тронутые старческим маразмом чёрные, пронзительные, с восточным разрезом глаза. Несмотря на возраст и нелепость одежды, чувствовалось, что в молодости эта женщина была красивой. Но речь её отличалась какой-то медлительностью, растянутостью. С её слов Александр узнал, что он валяется у неё уже вторую неделю. Старуха думала, что он не выживет. Она с трудом составила ему поломанную ногу. Хорошо, что был он без сознания. Потом Александр начал гореть: видно, подхватил воспаление лёгких. Старуха натирала его медвежьим жиром и, разжимая ему зубы, поила отварами из трав и мясным бульоном.

– Сейчас тебе надобно немного поесть, – заключила она.

Подойдя к очагу, женщина взяла с полки чугунок с отбитыми краями, плеснула туда воды из помятого ведра, потом взяла топор и вышла из избы. Вскоре она вернулась с куском мороженого мяса и бросила его в чугунок, который затем поставила внутрь очага. Потом взяла лоскут бересты, положила его на угли, и скоро весёлое пламя загудело в печке. На вопрос Александра, как он здесь очутился, старуха что-то проворчала и занялась приготовлением еды. На Александра опять навалилась слабость, и он снова провалился в темноту…

Когда он проснулся, в избе посветлело: сквозь мутное стекло пробивался солнечный свет. В избе было тепло, сытные запахи от очага вызывали голодные желудочные спазмы. Старуха, видя, что он проснулся, произнесла:

– Не засыпай, сейчас обедать будем. Мясо уже готово. А как тебя звать, голубь сизокрылый?

Александр ответил.

– А меня зови Кармен, – с усмешкой сказала старуха.

Немного покопавшись у очага, она подала в щербатой глиняной миске ароматно дымящееся варево.

– Прости, дружок, что нет хлебушка. Не уродился нынче. То зерно, что осталось, храню для будущего посева, – произнесла Кармен.

Александр с удовольствием съел что-то вроде мясного супа, сытно осоловел и опять заснул. Сквозь сон он слышал, как кто-то грузно ходил по избе, а временами раздавалось какое-то непонятное ворчание…

Проснулся Александр на следующее утро. Было уже светло и довольно прохладно, за ночь избу выстудило. За окном слышался свист ветра –пуржило. В избе никого не было.

Вдруг со стороны двери послышалось царапанье и какое-то повизгивание. Дверь со скрипом приоткрылась, и в избу бесшумно вошёл волк. Увидев Александра, он заворчал, обнажив белые клыки. Шерсть на его загривке встала дыбом, а жёлтые глаза буравили съёжившегося от страха человека.

– Лесун, успокойся, свой! – отогнала от кровати волка вошедшая вслед за ним старуха.

Волк, проворчав, улёгся у порога, уставив немигающий взгляд на Александра.

– Ну что, видно, все блохи подохли? Не бойся, не тронет. Его тоже, как и тебя, правда, давно подобрали в лесу. Вот так и живём втроём, – произнесла Кармен.

– А кто же третий? – удивлённо спросил Александр.

– Погоди, придёт время, узнаешь, – сказала старуха.

Зимний день короткий. Вскоре темень начала окутывать избушку.

Заскрёбся о дверь Лесун. Старуха открыла её и, что-то сказав ему, выпустила. Из разожжённого очага шло тепло, и отблески огня бросали на прокопчённые стены избушки фантастические тени. Стоя на коленях, старуха тихо шептала молитву.

Потянулись однообразно дни. Иногда появлялась надежда, но больше было безысходности. На все вопросы Александра, куда он попал и кто такая хозяйка, Кармен вздыхала и уходила от ответа.

Молодой организм постепенно осиливал хворь, и Александр, опираясь на палку, вроде костыля, уже мог выходить из избушки. Свежий морозный воздух, настоянный запахом хвои, кружил голову. Вокруг стояли вековые деревья с шапками искрящегося в лучах низкого зимнего солнца снега. Внизу протекала прорезавшая скалистый кряж небольшая речка, куда к замерзшей полынье вели бесформенные следы от старушечьей обуви. Александр садился на ствол поваленного дерева и предавался невесёлым думам.

Однажды его из этого состояния вывел толчок в спину. Обернувшись, он увидел неслышно подошедшего Лесуна. При попытке погладить тот заворчал и отскочил в сторону, но злобной настороженности в нём уже не было – стал привыкать. Крепкий морозец не дал долго понаслаждаться природой. С трудом поднявшись, опираясь на самодельный костыль, Александр в сопровождении Лесуна поковылял к избушке.

– Ну что, нагулялись? – встретила их копошащаяся у очага Кармен.– Садись завтракать, – махнула она рукой в сторону Александра.

– И на твою долю хватит, – позвала она Лесуна.

Тот, как сухарями, захрустел огромными бедренными костями и рёбрами лося…

Так тянулись дни за днями. Незаметно по Александровым подсчётам прошёл Новый год. Его однообразное бытие скрашивали беседы с Кармен в долгие зимние вечера, освещаемые коптящим жировиком.

Хозяйку интересовало всё, что происходило за бесконечной стеной дремучего леса. Порой вопросы старухи производили впечатление детской наивности, а иногда ставили в тупик. Медленно оттаивая душой, Александр рассказывал внимательной слушательнице свою жизненную историю. А была она такой.

Женат. Дочери уже шесть лет. Живёт в областном центре. Работая геологом, случайно открыл богатые залежи золота. Скрыл это от руководства. Как раз в это время шёл развал Союза и начался экономический бедлам и беспредел. Потом оказался без работы и с целым ворохом проблем: как содержать семью, как жить дальше.

И вот однажды на улице совершенно случайно встретился Александр со своим бывшим одноклассником Борисом Ривкиным. Тот работал по торговой части, уже успел отбыть срок за какое-то преступление. За кружкой пива в ближайшей забегаловке, подкреплённой затем бутылкой водки, Ривкин быстро нашёл применение открытию Александра. За непродолжительное время была сколочена команда, куда вошли по совету Ривкина люди с откровенно уголовным прошлым. Взять хотя бы того же Ивана Шаповалова: ему человека прибить, что муху прихлопнуть. Предложение Александра о том, чтобы получить лицензию на легальную разработку добычи золота, было решительно отвергнуто компаньонами. Путём афёр были взяты банковские кредиты. С помощью вошедших в компаньоны бывших военных был приобретён вертолёт, на котором к месту разработок в тайгу доставлялись оборудование и люди. Это были бомжи, опустившиеся безработные, которых прельщали высокие заработки и ежедневная выпивка. Работа была тяжёлая, в основном вручную. Для того, чтобы пресечь на корню бунты голодных, оборванных и обманутых работяг, была нанята охрана, в основном из бывших уголовников. Нередко были случаи смертельной расправы со строптивцами. От тяжёлой работы и скудного питания люди стали болеть и умирать. Видя всё это, добрый от природы Александр пытался остановить своих компаньонов от уголовщины, угрожал в случае чего обратиться к властям. Также он требовал узаконить их деятельность. Поэтому, видя его напористость, бывшие друзья и соратники по нелегальному бизнесу решились на своё избавление от сомнительного компаньона…

Александр рассказал старухе всё о себе, а вот его попытки узнать историю Кармен ни к чему не приводили. На все вопросы об этом был у неё лишь один ответ: «Придёт время, узнаешь».

Рождество Христово

Еда не баловала Александра изысканностью: в основном это было мясо диких животных в вареном или жареном виде, но оно, приготовленное с приправами из лесных трав и кореньев, не приедалась. Как-то раз Александр спросил у старухи, откуда берётся мясо. Та, хитро усмехнувшись, ответила: «Охотники добывают», – а какие охотники, так и не сказала.

Однажды вечером, выходя из избушки, Александр едва не споткнулся обо что-то чёрное, лежащее в тени у порога. При свете луны он увидел тушу дикого кабана с уже содранной кожей и без внутренностей, а вокруг туши ярко отпечатались волчьи следы и ещё чьи-то огромные, похожие на босые человечьи. Волосы зашевелились на голове Александра. Насколько позволили больные ноги, он вбежал в избу и об увиденном рассказал старухе. Та, усмехнувшись, произнесла:

– Не бойся. Это мои охотники постарались.

– А кто второй? – спросил Александр.

– Придёт время, узнаешь, – загадочно ответила Кармен.

… Александр проснулся поздно. Сквозь маленькое окошко в избушку врывались солнечные лучи. Хлопотавшая у разожжённого очага Кармен, увидев, что гость не спит, с улыбкой сказала:

– С Рождеством Христовым, соня. Иди умывайся и приведи в порядок добычу, которую ещё принесли мои охотники.

Выйдя из избушки, Александр увидел на окровавленном снегу тушу козла, возле которой сидел Лесун, а вокруг опять те же странные следы… Повесив добычу на сук, он быстро снял с неё кожу. Внутренности бросил волку, который потащил их в кусты.

Обмыв снегом окровавленные руки, Александр пошёл в избушку. Как раз к этому времени Кармен заканчивала накрывать праздничный стол. Обернувшись на скрип двери, она сказала:

– Давай мясо, брошу в горшок, покушаем и козлятины. Она молодая, скоро сготовится. Давай садись за стол.

На столе в деревянных плошках ароматно дымились большие куски мяса недавно добытого кабана. Горкой были насыпаны мочёная клюква и брусника. Но больше всего влекли взор залитые горячим жиром ржаные лепёшки, на изготовление которых Кармен отжалела часть зернового запаса.

За три месяца вынужденного заточения Александр соскучился по обыкновенному куску серого ржаного хлеба.

Видя нетерпение Александра, Кармен, улыбнувшись, сказала:

– Потерпи немного, сейчас разговеемся.

И, пошарив под своей лежанкой, она вытащила старинную литровую бутыль с янтарно-жёлтым напитком.

– Что это? – спросил Александр.

– Сейчас узнаешь, – произнесла она, наливая жидкость в помятые с оторванными ручками алюминиевые кружки.

Сотворив молитву и перекрестив Александра, Кармен произнесла:

– Ну, с Богом! – и чуть пригубила жёлтую влагу.

Александр, глотнув из кружки, сразу узнал прекрасно выстоявшуюся медовуху, которую приходилось пить в таёжных посёлках во время бывших экспедиций.

Праздничную трапезу прервало поскрёбывание в дверь и повизгивание Лесуна.

– Что, может, впустить охотника? – спросила Кармен.

Александр, прихрамывая, прошёл к двери, через которую настороженно, но без былой злобы, поглядывая на него, вошёл волк. Завиляв хвостом, он уселся напротив стола. Кармен бросила ему кусок мяса, который волк неторопливо проглотил.

– Видно, не голодный, да и варёное не очень любит, – произнесла Кармен.

– А где второй охотник? – не выдержал Александр.

Кармен молча посмотрела в глаза Александру, которому от пронизывающего её взгляда сделалось не по себе, и произнесла:

– Ладно, покажу. Всё равно ты никому ничего не расскажешь, ни о нём, ни, тем более, обо мне. Только не бойся!

Выйдя из избушки, она пронзительно засвистела, потом, зайдя внутрь и садясь за стол, произнесла:

– Скоро должен явиться!

Ожидание прошло в полном молчании. Внезапно забеспокоился Лесун, поглядывая на дверь. Послышался скрип снега под тяжёлыми шагами.

– Входи, Герасим! – крикнула Кармен.

На всю пяту со скрипом распахнулась дверь, и в её тесный проём начало входить огромное волосатое существо, сразу заполняя тесное пространство избушки, внося с собой запах леса и чего-то дикого, что волнами исходило от него. Лесун с радостным визгом бросился на грудь пришельцу.

Александр с настороженным испугом смотрел на косматое чудище, упирающееся в потолок огромной волосатой головой с низким лбом, под которым в глазницах сверкали красноватым отблеском в полутьме избушки его глубоко запавшие глаза. Приплюснутый нос с раздувающимися ноздрями, широкий рот с выступающими клыками и большие ушные раковины, прижатые к голове, дополняли портрет лесного великана. Широкая грудь и огромные мускулистые руки, которые едва не доставали до колен колоннообразных кривоватых ног, свидетельствовали об огромной физической силе великана. Всё тело лесного монстра покрывала чёрная с серебристым отливом шерсть.Повязка из шкуры мехом наружу закрывала бёдра.

Кармен с улыбкой повернулась к Александру:

– Что хотел, то и получил. Доволен? Ладно, не бойся, он не тронет. Его зовут Герасим − ну как у Тургенева.

– А ты садись, – сказала она вошедшему лесному существу.

– Сейчас кормить буду. По-видимому, как и Лесун, ты не голоден, наверное, охота у тебя была удачной, но всё же поешь горячего…

Лесной великан, издав какой-то горловой звук, уселся на пол и, осмысленно и внимательно смотря на Александра, начал объедать огромный на кости кусок мяса, вынутый хозяйкой из чугуна.

– На, съешь и хлебушка, – Кармен ласково протянула лепёшку Герасиму.

Тот, не вставая, протянул руку к столу и осторожно взял лакомство.

– А ты выпей, а то от страха штаны намочишь, – проговорила Кармен, наливая полную кружку медовухи Александру.

Тот не заставил себя упрашивать и с удовольствием выпил терпкий ароматный напиток. Через какое-то время обволакивающий хмель вернул оторопевшему Александру способность рассуждать. Для закрепления результата он налил себе вторую кружку, а, придя в себя, спросил у Кармен, что она имела в виду, когда сказала, что «…он никому ничего не расскажет»:

– Ты что, убить меня хочешь или навсегда здесь жить оставишь?

Кармен, задумавшись, молча смотрела на Александра. Перестал есть и вперил в него взгляд Герасим. Отпустивший было страх вновь начал давить на Александра. Не выдержав, он закричал:

– Что вы на меня так смотрите, что вам от меня надо?!

Крик Александра вывел из задумчивости старуху. Тряхнув головой, она заговорила:

– Ладно, успокойся. Убивать тебя сейчас никто не собирается. Это тогда, когда принёс тебя сюда Герасим, я хотела отправить тебя обратно. Но пожалела на свою голову. А теперь думай, что с тобой делать. Отпустить тебя не могу. Я преступница, да и о нём, – она кивнула в сторону Герасима, – никто ничего не должен знать. А то понаедут сюда всякие, мне житья не дадут, а его словят или, в худшем случае, убьют. Так что, Александр, извини, отпустить тебя я не могу. Убить меня не пытайся. С моей смертью сразу же придёт и твоя. Они, – кивнула она в сторону лесных тварей, – не позволят тебе жить. А убежать от них – пустая затея.

Заворочался и заскулил волк, проявил нетерпение и Герасим.

– Ладно, идите на волю, – разрешила Кармен.

Волк, пригнувшись, толкнул дверь. За ним, согнувшись, вышел и Герасим.

Кармен начинает рассказывать о себе

Кармен, налив себе и Александру в кружки медовухи, промолвила:

– Поднимай и слушай. Не пугайся только, когда узнаешь, кто тебя приютил. А за сделанное – Господь мне судья.

Родом я из интеллигентной семьи. Перед войной окончила медицинские курсы и была направлена работать медсестрой в военный госпиталь в хирургическое отделение. Как-то случилось, что после операции умер высокий чин из НКВД. В ту же ночь всю нашу бригаду забрал «чёрный воронок»…

Были долгие страшные дни и ночи допросов. Обвинив во вредительстве, суд приговорил хирурга к высшей мере наказания, а нас, медсестёр, – к десяти годам лагерей. Холод и голод, каторжная работа на лесоповале укладывали десятками людей в могилу ежедневно. Спас меня от смерти один случай.

Однажды зимой в лагерь прибыл человек в штатском в сопровождении офицеров НКВД. Стали вызывать отдельных женщин и девушек в комендатуру. Вызвали и меня. Сидевший за столом человек в штатском листал какое-то дело. Я мельком увидела фотографию, на которой узнала себя. Наконец, оторвавшись от бумаг, он поднял на меня холодный немигающий, как у змеи, взгляд и бесцветным голосом спросил мои фамилию, имя, год рождения и статью, по которой я попала в лагерь. Дальше последовали вопросы о семейном положении, где и кем работала, есть ли жалобы на здоровье. Потом последовал приказ раздеться. Стыда уже не было, и я выставила свой скелет на всеобщее обозрение. Осмотрев меня, человек в штатском что-то сказал коменданту. Тот дал команду конвоирам, и меня повели в отдельно стоявшее здание изолятора. Там уже находилось с десяток молодых женщин и девушек, отобранных ранее. Через какое-то время последовал приказ идти на выход, и нас, не дав забрать личные вещи, повезли на машине по заснеженной тайге…

Ехали довольно долго. Наконец, тайга расступилась, и мы оказались на большой расчищенной поляне, на которой стоял выкрашенный зелёной краской военный самолёт, охраняемый солдатами.

Конвоиры, открыв борт машины, торопливо высадили нас и повели к самолёту. Многие из женщин, впервые видя железную птицу, опасливо крестились, а, подойдя к трапу, наотрез отказались входить внутрь. Где пинками, где волоком, орущие матом солдаты загрузили стенавших строптивиц в самолёт…

От лютого холода мы едва не замерзли. Многих от болтанки тошнило. Примерно через час самолёт пошёл на снижение. Здесь был такой же лесной аэродром и такая же поджидающая нас машина с солдатами. По дороге мы дважды останавливались у шлагбаумов, и нас, как и сопровождающих военных, проверяли и пересчитывали.

На место приехали в глубоких сумерках. Ярко был освещён КПП, как и забор из колючей проволоки с вышками, уходящий далеко в лес.

Вновь была унизительная проверка с полным раздеванием, а как награда за всё перенесённое – горячая помывка под душем. Всем была выдана практически новая одежда с непонятными жёлтыми кругами на груди и спине. Позже мы узнали, что это такое. Разместили нас в небольшом деревянном здании, стоявшем отдельно от длинных бараков. В нём было тепло и относительно чисто. Моей соседкой по двухъярусной кровати оказалась девушка Таня, моя одногодка, которая родом была откуда-то из Беларуси. Меня забавлял её певучий «язык-трасянка», вобравший в себя белорусские, русские и польские слова.

Во время оккупации она по заданию командира партизанского отряда устроилась работать уборщицей в немецкую комендатуру. Ежедневно рискуя жизнью, она поставляла ценные сведения в отряд. Местные жители плевали вслед «фашистской подстилке». Но получилось так, что во время блокады погибли командир и почти всё руководство партизанского отряда. Поэтому после освобождения городка за Таню перед «особыми органами» некому было и слово замолвить. Чтобы не искушать судьбу, ведущий следствие капитан НКВД Павлов, веря и не веря словам бывшей подпольщицы, дал добро на её десятилетнюю «отсидку» в сибирских лагерях.

Не успели мы забыться коротким тревожным сном, как включился свет и прозвучала команда: «Подъём!» В проходе между кроватями стояли военный в белом халате поверх едва сходившегося на груди кителя и светловолосая женщина, тоже в накинутом белом халате. Когда мы оделись, нас пофамильно пересчитали и после оправки повели в столовую. Столы там были прибраны, но всё же было заметно, что перед нами уже завтракали. Когда мы пришли на раздачу, то ахнули: белый хлеб, масло, настоящий чай, сахар. После бывшей лагерной баланды нам казалось: попали в рай.

Когда закончился завтрак, всё тот же молчаливый капитан, который велел обращаться к нему только по званию, и женщина, назвавшаяся Мариной, повели нас в медпункт, а точнее, в лабораторию, где все мы подверглись различным анализам и обследованиям. Нам снова задавали вопросы: чем болели сами, чем болели ближайшие родственники…

Так продолжалось почти неделю. С каждым днём на ночёвку в барак приходило всё меньше и меньше заключённых. Из пятнадцати привезённых женщин осталось только девять. Куда подевались остальные, одному только Богу известно. Хорошо, что осталась Татьяна.

На меня обратил внимание один врач, по-видимому, самый главный. В присутствии своих коллег, полюбовавшись на меня обнаженную, − а я была высокая, длинноногая, стройная, черноглазая, у меня были смоляные волнистые волосы чуть не до пояса, а лагерная цинга ещё не успела съесть белизну зубов, − он в восхищении промолвил:

–Тебе бы цыганское платье, расписную шаль, красную ленту в волосы да на шею серебряные монисты – настоящая бы получилась Кармен.

А потом, вздохнув, промолвил:

– Слушал я эту оперу в Москве, хорошее было время.

С того времени ко мне эта кличка и прилепилась.

– А как ваше настоящее имя? – спросил Александр.

Старуха строго посмотрела на него и сказала:

– Этого ты никогда не узнаешь. Зови меня, как я тебе сказала, – Кармен. Тем более, что в молодости я была очень похожа на известную цыганку. А теперь спать. Поздно уже!

– Схожу, прогуляюсь перед сном,– сказал Александр, надевая куртку…

Светила полная луна, отбрасывая от вековых деревьев огромные чёрные тени. От морозного воздуха нарзанными иголочками першило в горле. Вдали, внизу в распадке, послышалось похожее на собачье тявканье, а потом ему завторил и вой, который начался с низких нот и забирал всё выше и выше, спиралью вонзаясь в тёмное морозное небо. Непроизвольная дрожь прошла по телу Александра. И совсем стало страшно, когда в ответ далёкому волчьему вою раздался рядом, за спиной, леденящий вой, в который выливалась звериная то ли тоска, то ли злоба. Резко обернувшись, Александр увидел у огромного кедра воющего Лесуна. В свете луны серебрилась его чёрная шерсть, зелёными огнями горели обращённые к ночному светилу глаза.