Последняя ходка

Айас ещё долго бродит по тайге. Две луны бродит. Он вслушивается в шум вьюги, в звуки под землёй, в ход воды подо льдами. И, удовлетворенный работой тонхов, уходит в гору Хан. Тогда зимой ударяет молния и гремит гром.

***

– Хм. Спасибо, это весьма любопытно. Что значит шестая луна?

– Примерно середина февраля.

– А сегодня второе марта. Значит, ваш Айас должен вернуться в тайгу, так?

– Мистер Брайден, вы верите сказкам?

– Нет, не верю, оф кос. Но почему бы не допустить, что в тайге сохранился небольшой ареал крупных реликтовых медведей? Особей в тридцать. Возможно, что встречи с такими зверями и породили мифы и легенды. Как думаете?

– Вы не верите, и я не верю. Однако местные охотники очень верят. Никто с вами не пойдёт, мистер Брайден. А идти в одиночку на медведя, даже на обычного – это самоубийство.

– Мы не одни пойдём, Андрей. С нами пойдёт Джордж Вашингтон, – Александер похлопал по карману, в котором лежал его бумажник.

…До Ручьёв добрались на снегоходе, прицепив к нему сани с поклажей. Ехали по хорошо накатанному руслу небольшой речушки. Была и другая дорога по просеке, но решили особо «не светиться».

Ручьи – три десятка срубовых домов, население – охотники и рабочие с лесопилки. Лесопилка не работала уже неделю – всё занесло, и поселок утопал в высоченных сугробах в рост.

Остановились у крайней избы.

– Подождите, Александер. Я быстро. Обстановку разведать надо, – Андрей соскочил с седла и пошел к дому.

Возвратился через двадцать минут.

– Поехали. Никто тут на такое не подвяжется, я же говорил. Еcть только один человек.

Они проехали на другую сторону поселка. На дороге работал бульдозер, расчищал заносы.

Нужный дом оказался на отшибе.

Андрей остановил снегоход и они пошли пешком по узкому проходу в сугробах.

Хозяин, маленького роста хант, в ватнике и валенках, расчищал крыльцо снеговой лопатой.

– Здорово, Саня. Принимай гостей, – Андрей помахал охотнику рукой.

– Ох, Андрей, давно тебя не видел, – Саня поставил лопату и потопал ногами по крыльцу, – заходи, чай пить будем.

Из сеней был ход в комнату и в чулан. Александер заметил в чулане висящие шкуры – лисьи, волчьи. Комната в доме была одна, посреди стояла печь, бросающая из топки красные отблески на половицы. Ставни плотно прикрыты.

Саня включил электрочайник.

– Хорошо, что электричество есть. От ЛЭП питаемся, – он поставил перед гостями чашки, нарезанный белый хлеб и варенье.

– Мы к тебе по делу…

– Да погоди ты с делом, Андрюха. Чайку попьём, погутарим про погоду. А дело твоё подождёт. Тут, почитай, гости раз в год бывают. А что, к Митричу заходил?

– Сразу же.

– А чего это он… с вами не пришёл?

– Не захотел.

– Чудно. А это кто, познакомь.

– Да, знакомьтесь. Это мистер Алекс Брайден, из Америки.

– Ух ты! Из самой Америки? К нам, значитса? А меня Сашей кличут.

Брайден пожал маленькую ладошку.

– Не побрезгуйте, угощайтесь, – Саня налил чаю в кружки. На левой руке у него не хватало трёх пальцев.

Поговорили о погоде, о ценах и надвигающемся кризисе. Александер заметил ружья, висящие на стене. Среди тулок был и настоящий «Зауэр» бокфлинт. Саня перехватил взгляд.

– Хорошее немцы делают оружие. Справное. А у вас какое? – он кивнул за зачехленный ствол.

Алекс показал.

– Ого! Сурьёзная машинка. Девятка?

– Иес, тридцать восьмой калибр.

– Извиняюсь, и на кого вы собрались охотиться… с таким?

Андрей кашлянул.

– Саня, мистер Брайден хочет, чтобы ты помог ему выследить медведя.

– Так с нашим удовольствием. Только надо было с Митричем насчёт собак договориться. Что же вы с Митричем-то?

– Нет, Саня. На того медведя собаки не нужны.

Саня с подозрением покосился на американца.

– Какого такого медведя?

– Ну, ты же понял, на какого.

Саня поджал тонкие губы.

– Вон оно чё… А я-то думаю – и что это Митрич не зашёл. Ну, ладно, я что-й то запамятовал. Мне же в город собираться надо. А вы ещё к кому зайдите, Андрюха. Вон, к Красильникову, или…

– Саня, не дребезди. Ты же один видел ЕГО. И знаешь, как его можно взять.

– Да мало ли чего я знаю и чего видел!!! – взвизгнул Саня, – хотите в тайге сгинуть, так я вам не компания. Идите сами, я вам вон на карте покажу.

Александер понял, что пора вступить в разговор.

– Саша, я заплачу хорошие деньги. Соглашайтесь.

Саня сел на табурет, с интересом уставившись на Брайдена.

– Это какие же?

– Две тысячи американских долларов.

– Только-то? Я за две недели на большее шкур продаю.

– Четыре тысячи. Это ваш месячный заработок. А работы на три-четыре дня. Соглашайтесь же, мистер Саня.

Хант помолчал с минуту.

– Ладно, будь по-вашему. Не знаешь, на что ты идёшь, американец. Но дело твоё, только деньги вперёд. Не ровен час, не вернёшься.

– Половину. Остальное потом.

– Ладно. Поедем завтра утром, на двух санях. За десять километров до места моторы оставим, на лыжах пойдём. И вам одежонку другую подобрать бы.

***

К вечеру собрались.

Белый камуфляж, специальное арктическое бельё, паек на двое суток, палатка, портативный газовый калорифер, приборы ночного видения, лыжи, оружие, два спутниковых телефона, мясо – десять килограмм. Саня долго рассматривал газовую печку и оценивающе щелкал языком. Он впервые видел такой гаджет.

– Зачем столько мяса? – поинтересовался Андрей.

– Медведь – шатун. На приваду будем брать.

Привада – железная бочка, набитая камнями и мясом, прикованная цепью к дереву. Медведь идёт на запах мяса и легко может уволочь бочку. Поэтому её накрепко привязывают к неподвижному предмету.

Зимой мясо промерзает, и почти не пахнет. Решили нагреть бочку огнем костра, а угли обработать специальным препаратом, чтобы отбить запах гари.

Метрах в пятидесяти – ставить палатку, где можно обогреться. Ждать придётся не меньше суток, а то и трое. Двое стрелков встанут с подветренной стороны, не ближе тридцати-сорока метров, третий – в палатке, на смену.

***

Алекс всегда побеждал.

Он был гражданином самой великой и мощной страны мира, обеспеченным гражданином. Он привык получать от жизни удовольствия, которые были гарантированы ему счётом в банке.

Убивать животных было одним из таких удовольствий.

Нет, он не ел оленьего или кабаньего мяса. Ему нравился сам процесс. Он не задумывался о чужой смерти – ведь это были всего-навсего животные. Безмозглые, тупые, низшие твари. И не было разницы, что одни из них были травоядные, другие – свирепые хищники. Властвуя над их жизнями, он ощущал себя почти богом.

Другая сторона медали – престиж, чувство самоуважения, которое возникало всякий раз, когда в клубе он предъявлял охотничьи трофеи. Будь это слоновий бивень или шкура льва.

Как говорят в Америке, он сделал себя сам. Кропотливым упорным трудом он добился в жизни всего, что имел сейчас. И теперь он – преуспевающий финансист, плетущий деньги «из воздуха», из ничего.

Откровенно говоря, этих русских он не понимал. Как они могут влачить такое убогое существование, имея такие несметные богатства? И эти двое, Андрей и Саня, готовы уступить ему пальму первенства в охоте на реликтового медведя, польстившись на несколько тысяч долларов… Почему? Мелочная жадность?

В таком случае, они мало отличаются от зверя, идущего на приманку. Примитивные людишки, они не чета ему.

…Поляна оказалась в самом деле очень большой, метров сто в поперечнике. Приваду устроили возле бурелома, чтобы затруднить добыче бегство. Стрелки расположились в пятидесяти метрах, по краям поляны напротив друг друга. Палатку поставили в глубине леса.

Обустроились только к вечеру, когда уже стемнело.

Саня остался в палатке, а Алекс с Андреем заняли позицию на первые два часа.

Бочку с привадой было хорошо видно. Брайден устроился у большого пня, карабин положил рядом. Поляну покрывал ровный снежный наст, нарушенный лишь у кромки леса следами бурундуков и зайцев.

Над поляной бесшумно пролетела сова, он видел её в инфракрасный прибор.

Мороз усиливался, но пока Александер не ощущал его.

Прошло около часа, или чуть больше, тучи рассеялись, и поляну осветила полная луна.

«Восьмая луна», – подумал Александер.

Поляна преобразилась.

Всё заискрилось в её лучах, и силуэты вековых елей проступили из таёжной темноты. С ветки снова слетела сова, с шорохом обрушив с еловой лапы снег.

Брайден не знал, сколько ещё прошло времени. Вдруг верхушки елей наклонились в разные стороны, освобождаясь от снежного плена, словно кто-то большой продирался сквозь заросли осоки, и на поляну вышел медведь.

Сказать, что он был большой, не сказать ничего. В холке он достигал метров пять, или шесть. Шерсть, его покрывающая, переливалась то красноватым, то белым цветом. Вокруг тела мерцал синий ореол, или сияние.

Стало светло, почти как днем.

Медведь остановился и понюхал воздух. Видимо, что-то почуяв, он двинулся в сторону Брайдена, лапами взрывая наст.

В ушах у Александера стал нарастать жуткий звон. Он инстинктивно нащупал карабин, и ничего не соображая, выстрелил. Потом ещё, и ещё…

Тайгу разорвал страшный рёв, вздымая тучи снега к макушкам елей. Медведь подошел к Алексу вплотную – огромная голова заслонила свет Луны, словно пули прошли мимо. Под передней лапой треснул приклад ружья.

Зверь снова издал рык и не спеша направился в чащу.

…Его нашли через три дня у костра. Митрич нашёл. Саня, уснувший в палатке, отравился газом от неисправной горелки, а Андрей получил в грудь все шесть пуль мистера Брайдена.

Самого Алекса отправили домой, продержав в психиатрической клинике Новосибирска шесть дней. Что так сильно повлияло на его сознание: то ли вид зверя, то ли его голос, то ли ещё что – неизвестно.

Васенька

Я видел его здесь три раза.

Этого человека в парке. И он всегда сидел на лавочке.

Парк, скорее небольшой сквер, огороженный забором из высоких железных пик, располагался на углу Печорской и Архитекторов. В ограде образовались две прорехи, позволяющие срезать угол. Но главное, пожалуй, была тень от каштанов и кленов. Я нырял в эту тень, оставляя остальным прохожим, бредущим по тротуарам, невыносимую августовскую жару.

В глубине сквера скрывалось в листве двухэтажное здание желтого цвета. Что в нем располагалось, я не знал.

Человек был необыкновенный.

Когда я в первый раз прошел мимо него, ноги стали ватные, словно попали в смолу или патоку. И перед глазами как пелена, или густой туман. Так бывает.

Второй раз я попробовал пройти мимо этого места быстрее, и мне показалось, что тот человек улыбается.

Да, он смотрел прямо на меня и улыбался.

И сегодня он сидел на своем обычном месте. И лавочка была самая обыкновенная. Знаете, какие раньше делали лавочки – из разноцветных реек, закрепленных на чугунных витых ножках.

Я поравнялся с ним и вдруг понял, что он вовсе не улыбался. Не знаю, что со мной произошло, черт ли дёрнул, но я остановился и выпалил:

– Послушайте, как вы это делаете?

– Что? – спросил он.

Я вновь почувствовал эту вязкость вокруг, но лишь на мгновение. Это быстро прошло.

– Вот вы же не улыбаетесь. Но я абсолютно уверен, что именно улыбаетесь.

Он посмотрел на меня так, как смотрят птицы.

– Как вас зовут?

– Меня? Аркадий.

– А меня Василий. Присаживайтесь рядом, тут уютно.

Я сел на теплые деревянные брусья лавки. Он был одет в простые серые брюки и белую рубашку навыпуск с короткими рукавами. На вид лет пятидесяти. Волосы седые, чуть вьющиеся, в беспорядке. Руки, помнящие физический труд, на удивление чистые.

От него пахло ландышем.

– Хорошо, правда? – сказал он.

– Что, что? – раздраженно переспросил я.

– Лето, прохлада, воздух. Здесь белка живет, но сейчас она спит.

– Вы сейчас не улыбались?

– Нет. Это вам кажется.

– Почему мне это все время кажется? – глупее этого вопроса я ничего не мог придумать.

– Потому что я знаю один секрет, – сказал он просто, – хотите, я вам его скажу?

– Хочу.

– Люди хотят справедливости. Они хотят того, что не существует. Иногда они добиваются исполнения своих желаний. И тогда появляются другие, для которых существует уже другой уровень справедливости. Если хотите, меньший, чем был до этого. И это ничего не меняет. Это как зеркальная поверхность – под микроскопом она шероховатая. Шероховатости образуют правильные формы, или сообщества.

Несправедливость течет, изменяется. Она есть движущая сила жизни. А справедливость – химера.

– Вы уверены?

– Почти уверен. Хотите сухарик? Я сам их делаю из черного хлеба. Посыпаю приправами, солью, получаются как настоящие кириешки.

Он протянул мне горсть черных кубиков.

– Спасибо.

Я разгрыз один – действительно вкусно.

– Есть еще один секрет. Рассказать?

– Да.

– Счастья тоже нет. Представьте на секунду, что вы счастливы. И вы решили помыть руки, и тут раз – воды нет. Счастье лопнуло, как мыльный пузырь, растворилось. Счастье – всего лишь ощущение, мимолетное и недолговечное чувство. Оно зависит от внешних обстоятельств. И существует лишь при условии сравнения его с несчастьем. Как белое есть потому что есть черное. Устрани это противоречие, и человек не будет терзаться ожиданием того, что не существует.

Теперь он улыбался. Действительно улыбался.

– Хотите третий секрет?

– Хочу.

…Я поднялся с лавочки – оказалось, мы просидели два часа. Я медленно двинулся по вымощенной плиткой тропинке, и странное чувство овладело мной. Словно мне злой хирург удалил некий орган, отвечающий за некие скверные ощущения: утреннюю депрессию, вечерний упадок сил,  дневное раздражение. За что-то еще, что я пока не совсем понял. У меня был этот орган, но теперь его не было.

Я оглянулся.

Василий сидел, как прежде, на той скамейке. Зрение снова ухудшилось, и он уже выглядел как большое светлое пятно в тени сквера. Словно кто-то посветил фонариком в темноту.

По дорожке от желтого дома шла полная женщина в светло-зеленом халате поверх платья и в такого же цвета шапочке.

– Васенька, вот ты где. Горазд же ты в окошко лазить, и как ты его только открываешь? Небось, опять у Татьяны Петровны ключ стащил?

Василий закивал головой, как китайский болванчик. Он улыбался.

– Ну пойдём, пойдём таблетки пить. Пойдём, милый.

Она взяла его за руку и повела к корпусу. Василий шёл за ней и приветливо махал ладошкой каштанам.

Каштаны молчали.

Мастер иллюзии

Когда я вошел, шеф стоял под кондиционером.

– Ну и жара. Почему они не ставят вентиляторы в паркинге, не знаешь, Макс?

– Не знаю. Наверное, экономят во время кризиса.

– Садись. Кофе?

С чего это шеф так раздобрился, интересно. Не иначе как собрался засунуть меня в чертову деревенскую дыру, чтобы я написал репортаж о чертовом фермере и о его чертовых коровах.

Автомат забулькал, изрыгнув в чашку сто грамм черной бурды.

Придётся пить.

– Мне позвонил шеф полиции, спросил, не мог ли я послать кого-то для, хмм… В общем,  Макс, я вспомнил, что ты давно не был в хорошем деле.

– Спасибо. Криминал это моё.

– Не совсем. Не любишь кофе?

– Что вы, напротив, – я отхлебнул из чашки.

– А как насчёт цирковых фокусов?

– Ограбили кассу в цирке?

Вместо ответа шеф неопределенно покрутил рукой в воздухе и постучал толстым пальцем по столу, на котором лежала вечерняя газета.

Я взглянул на объявление, жирно обведенное желтым фломастером.

                Мастер иллюзии Пьер Понак.

                Возвращение с того света

                Лазерное шоу

– Проведи что-то вроде журналистского расследования. Поговори с этим фокусником, разнюхай.

– А причём тут полиция?

– Дело тонкое, деликатное. На этого Пьера у них что-то есть. Не хотят пока форсировать события. А ты как обычный зритель, ну и прочее. Кроме того, нам надо поднять рейтинг – много слухов ходит об этом Понаке.

Билет я достал не без труда. Помещение арендовалось на окраине, в старом доме времен войны севера и юга – с вензелями и колоннами.

Зал оказался небольшой, но приспособленный как нельзя лучше. Ряды довольно приличных кресел располагались амфитеатром под большим углом, как в цирке. Сцена шириной полтора десятка метров убрана тяжелыми бордовыми портьерами, по бокам ниспадающими складками.

Зал был почти заполнен.

Я отыскал свое место, оно оказалось в самом центре. Что ж, довольно хороший обзор.

По периметру, под самым потолком, задрапированным чем-то черным, на кронштейнах – приборы, похожие на лазеры. Софиты с дистанционным приводом, динамики и другая театральная техника.

Я достал бинокль и попытался рассмотреть лазеры. Мне показалось, что это вовсе не оптические приборы, а нечто иное. Ребристые коробки с металлическим стержнем.

Интересно…

Свет погас, включилась рампа.

На сцену вышел человек в черном смокинге, лет сорока, слегка вьющиеся черные волосы его были зачесаны назад. Я ожидал яркую харизму, что-то демоническое, но – нет.  Глубоко посаженные глаза, средний лоб, нос чуть великоват, с горбинкой, тонкие губы, безвольный подбородок.

Всё заурядно.

Лишь голос не подкачал – бархатный баритон с четкой фиксацией согласных.

Он поклонился и начал своё представление.

– Вечер добрый, господа.

Каждый из нас совершает ошибки. Незначительные, мелкие, досадные, крупные, непоправимые – разные. Философствуя подчас, мы говорим, что это своеобразная школа жизни. На ошибках учатся – таково их оправдание.

Но не слишком ли дорогой ценой достается учение?

Я всегда искал ответ на вопрос – возможно ли их исправлять. Вероятно что некоторые из них всё же исправимы.

Но некоторые…

Причиной тому тщеславие – таково мое субъективное мнение.  Мой компаньон много лет назад работал над трюком с отсечением руки с помощью гильотины. Лишь одно неосторожное движение погубило его. Он ошибся, истёк кровью до прибытия врача. Теперь его нет в живых.

Мой трюк иной. Он вовсе не опасен, ибо отточен до совершенства. Ваш покорный слуга работал над ним тридцать лет. Возможно, кто-то из вас сочтет это чудом или невероятным достижением техники – но это ни то и ни другое. Это нечто третье.

Это фокус, иллюзия, но…наоборот. Впервые за всю историю я предоставлю вам возможность выступить в моей роли, а себя поставлю на ваше место. Вы будете производителями шоу, я же буду зрителем, разгадывающим секрет фокуса.

Итак, начнем.

***

Полилась музыка.

Мастер сделал пасс руками и подошел к столику с вазой. Он раздумывал секунду или две, затем резко выдернул салфетку из-под вазы.

Ваза покачнулась, упала на пол и разлетелась на куски.

В зале раздался смех.

Но мастер невозмутимо продолжал.

– Как видите, бытие есть предмет хрупкий – как жизнь этой вазы. Достаточно совершить ошибку, и результат не заставит ждать. На этом простом примере вы в этом убедились. Однако перейдём к более сложному трюку.

Понак наклонился над осколками, сделал обеими руками вращательное движение, и ваза собралась в исходное целое состояние.

Раздались аплодисменты, и по рядам прошел ропот.

Музыка  стихла, и на сцену вышла очаровательная девушка, ассистентка. Она толкала перед собой тележку с зеркалом в великолепной золоченой раме. Зеркало было большое, в человеческий рост.

Мастер свернул салфетку треугольником, взмахнул ею, и в его руке оказался револьвер. Он картинно подал его девушке.

– Это Нора, моя подруга. Честь имею представить.

Нора сделала реверанс, и невесомая серебристая туника на ее плечах пришла в движение.

Понак встал между зеркалом и ассистенткой и повернулся лицом к залу.

– Господа, сей же час ваше слово. Под правым подлокотником каждого кресла спрятана волшебная палочка. Возьмите её и укажите ею на меня. Вот так. Теперь, не опуская палочки, задумайте слово «исчезни». Только одно слово, господа. На счёт три. Думайте его.

Раз, два, три!

Нора подняла револьвер и выстрелила. Пуля прошла сквозь тело мастера и попала в центр зеркала – оно со звоном раскололось. Большой кусок его упал на сцену.

Прошло несколько секунд, и мастер вскинул голову.

-У вас превосходно получилось, господа. Браво!

– Она промахнулась, – раздался насмешливый голос из зала.

– Я ожидал вашу реплику. Вы правы, и разрешите пожать вашу руку.

Мастер быстрым шагом поднялся к сказавшему – полному господину в оранжевой рубашке и серой жилетке, сидящему у прохода. Он дружески протянул ему изящную ладонь, и господин пожал её, но… пожал пустой воздух.

Толстяк вздрогнул от неожиданности, но вдруг его осенило.

– Голограмма? Вы – голограмма!

– Совершенно верно.

Зал взорвался аплодисментами. Мастер вернулся на сцену и сдержанно поклонился, принимая заслуженную награду.

Когда все стихло, он подошел к зеркалу.

– Я вижу, господа, вам понравилось. Благодарю. В таком случае продолжим наше шоу.

Понак вставил на место вывалившийся осколок, и он прилип, как намагниченный.

– Теперь, господа, повторим магический пасс волшебными палочками, но в ином качестве. Так же направьте их на меня и задумайте другое слово – «воскресни». Прошу помнить, что от вашего усердия и умственного напряжения зависит успех фокуса.

Итак, раз, два, три!

Весь зал направил палочки на фокусника. Но ничего не произошло. Он по-прежнему стоял у зеркала, и его фигура четко отражалась в нём.

– Браво, господа. Снова успех.

Понак отошел в сторону, но его зеркальное отражение осталось на месте. Мгновение, и оно шагнуло через раму, вобрав в себя все трещины, и на сцене теперь стояли два мастера. Они смотрели друг на друга, как бы изучая. Затем оба фантома двинулись навстречу друг к другу и… слились в одно целое.

Нора сделала комплимент, и зал зааплодировал вновь.

– Теперь ошибка исправлена. Исправлена вами, господа. Но я не понимаю, как это вам удалось. Мы вернулись к началу, ибо где заканчивается омега, там начинается альфа. Я снова обрел физическое тело, и дабы в этом факте убедились все скептики, прошу вас бросить все свои палочки сюда, на сцену.

Я почувствовал, что меня сейчас стошнит. В зале воздух как будто сгустился, он напоминал кисель. Я сделал несколько глубоких вдохов, тошнота постепенно прошла.

Палочка была твердая, весом грамм пятьдесят, графитового цвета. Я размахнулся и бросил.

Она угодила Понаку в ногу и отскочила. Все палочки градом полетели в него, застучали по деревянному полу, но некоторые попали в цель. Они отскакивали, отлетая, и падали обратно в зал.

У меня не получалось связать это в сколь-нибудь логическое объяснение.

Между тем наступала развязка фокуса.

– Поставим финальную точку, господа. Нора, прошу. Прошу, господа, внимание!

Нора подошла к мастеру, приставила револьвер к его голове, и… выстрелила. Кровь брызнула из выходной раны, и Понак упал замертво.

В зале воцарилась гробовая тишина. Она длилась секунд двадцать. Из динамиков послышалась музыка, поскрипывание, и женский голос с акцентом произнёс:

– Сеанс окончен.

Качество звука было такое, словно кто-то восстановил фонограмму тридцатых годов.

В пугающей тишине зрители вставали и двигались к выходу.

Я дождался, когда зал полностью опустел. Освещение погасло, осталось лишь несколько дежурных ламп.

За занавесом – никого.

Столик с вазой и пустая рама без зеркала. Я заглянул за раму в надежде увидеть люк под полом, но ничего такого не было. За кулисами я всё же нашел железную дверь, ведущую к лестнице.