Отдел убийств: год на смертельных улицах

Все это, конечно, не говорит о том, что в группе Лэндсмана никто не потормошит убийство Руди Ньюсома. Полицейский департамент живет статистикой, и за раскрытие дела – любого – детектива всегда вызовут за дополнительную плату в суд и погладят по головке. Но Пеллегрини играет в эти игры ради чего-то большего: он все еще что-то себе доказывает, все еще голоден до опыта, свеж и полон сил. Лэндсман видел, как он раскручивает убийства, о которых вроде бы ничего нельзя было узнать. Дело Грина из проджекта[10] Лафайет-Корт. Или стрельба перед «Оделлом» на Норт-авеню, где Пеллегрини бродил по раздолбанной подворотне и копался в мусоре, пока не нашел пулю 38-го калибра, закрывшую дело. Больше всего Лэндсмана поражает, что Том Пеллегрини, ветеран с десятилетним стажем в органах, перешел в убойный из службы безопасности мэрии через пару недель после того, как мэр победил в праймериз демократов и стал верным фаворитом в губернаторы. Проще говоря, это было политическое назначение, спущенное от самого замкомиссара по вопросам правоприменения, – как будто Пеллегрини благословил сам губернатор. В убойном все считали, что новенький выставит себя полным клоуном месяца за три.

– Ну, – говорит Пеллегрини, втискиваясь за руль «шеви кавалер» без опознавательных знаков, – пока что все неплохо.

Лэндсман смеется.

– Раскроем на раз-два, Том.

Пеллегрини бросает на него взгляд, который сержант подчеркнуто игнорирует. «Кавалер» минует квартал за кварталом гетто, едет по Друид-Хилл-авеню до пересечения с бульваром Мартина Лютера Кинга, где Западный район уступает место утреннему запустению в центре города. Не видать даже алкашей на скамьях Говард-стрит – все из-за холода. Пеллегрини замедляется, потом без проблем проезжает все перекрестки, но все-таки натыкается на красный на Лексингтон и Калверт, в паре кварталов от штаба, где из подъезда угловой конторы их незаметно манит одинокая шлюха – явный транс. Лэндсман угорает. Пеллегрини удивляется, как проститутка в этом городе может не знать, что предвещает «шеви кавалер» с пятнадцатисантиметровой антенной на жопе.

– Ты только глянь на этого красавца, – говорит Лэндсман. – Давай тормознем и постебемся.

Машина замедляется и сворачивает на обочину. Лэндсман опускает окно со своей стороны. Лицо шлюхи – жесткое, мужиковатое.

– Сэр?

Шлюха отворачивается в немой ярости.

– Мистер! – кричит Лэндсман.

– Я не мистер, – отвечает шлюха, возвращаясь на свой угол.

– Сэр, у вас не найдется пара минут?

– Иди на хер.

Лэндсман злорадно хохочет. Пеллегрини знает, что однажды сержант ляпнет глупость кому не следует – и полгруппы будет еще неделю писать рапорты.

– По-моему, ты задел его чувства.

– Ну, – говорит Лэндсман, отсмеиваясь, – я же не хотел.

Через пару минут они сдают задом во второй ряд в полицейском гараже. Внизу той же страницы, где указаны детали смерти Руди Ньюсома, Пеллегрини записывает номер парковочного места и пробег со спидометра, потом обводит. В этом городе убийства приходят и уходят, но не дай бог тебе не указать в ведомости правильный пробег или того хуже – забыть отметить парковочное место, чтобы следующий коп пятнадцать минут ходил по гаражу и гадал, к какому же «кавалеру» подходит ключ зажигания у него в руке.

Пеллегрини идет за Лэндсманом по гаражу и через металлическую тяжелую дверь – в коридор второго этажа. Лэндсман вызывает лифт.

– Интересно, что там у Фальтайха на Гейтхаус-драйв.

– Там же мокруха? – спрашивает Пеллегрини.

– Ага. Судя по рации, типа того.

Лифт медленно поднимается и выпускает их в другой, похожий длинный коридор с начищенным линолеумом и по-больничному голубыми стенами, и Пеллегрини следует за сержантом. Из аквариума – звуконепроницаемой комнаты из металла и стекла, где ждут допроса свидетели, – доносится тихий женский смех.

Слава тебе Господи. Сие есть свидетельницы фальтайховской перестрелки на другом конце города – дарованные небесами живые свидетельницы из плоти и крови с четырнадцатого убийства этого года. Ну, думает Пеллегрини, хоть кому-то в группе сегодня повезло.

Голоса в аквариуме затихают позади. Перед тем как повернуть за угол в отдел, Пеллегрини заглядывает в боковую дверь темного аквариума и замечает оранжевое свечение сигареты и силуэт ближайшей к двери девушки. Видит ожесточенное лицо, твердые, как гранит, темно-коричневые черты, глаза, в которых читается лишь закаленное презрение. Но формы офигительные: красивая грудь, ножки ничего, желтая мини-юбка. Кто-нибудь уже наверняка бы подкатил, если бы не ее настрой.

Превратно приняв случайный взгляд за настоящую возможность, девушка небрежно выходит из аквариума к двери офиса, тихонько стучит по металлическому косяку.

– Можно позвонить?

– С кем собралась говорить?

– Машину вызвать.

– Нет, рано еще. После допроса.

– А машина?

– Тебя подвезет кто-нибудь из патрульных.

– Я уже час здесь сижу, – говорит она, скрещивая ноги в дверном проеме. У нее лицо дальнобойщицы, но все же она старается как может. Впрочем, Пеллегрини не впечатлен. Он видит, как Лэндсман лукаво улыбается ему с другого конца кабинета.

– Мы постараемся подойти как можно быстрее.

Оставив всякие надежды на соблазнение, она возвращется к подружке на зеленый виниловый диван в аквариуме, снова скрещивает ноги и закуривает новую сигарету.

Она здесь потому, что ей не повезло оказаться в полуподвале многоквартирника Пернелл-Виллидж на Гейтхаус-драйв, где ямайский наркодилер Кэррингтон Браун принимал в гостях коллегу по имени Рой Джонсон. Предварительные ласки, пара обвинений с переливчатым вест-индским акцентом, а потом – продолжительная пальба.

Дика Фальтайха – лысеющего коротышку и ветерана бригады Лэндсмана – вызвали спустя пару минут после того, как диспетчер отправил Пеллегрини с сержантом на Голд-стрит. По прибытии Фальтайх обнаружил в гостиной мертвого Роя Джонсона с более чем десятком пулевых отверстий во всех возможных частях тела. А хозяин квартиры, Кэррингтон Браун, как раз направлялся в реанимацию Университетской больницы с четырьмя ранениями в грудь. Там же были обнаружены дырки в стенах, дырки в мебели, гильзы от автоматического пистолета девятимиллиметрового калибра и дамы в истерике. Следующие пять часов Фальтайх с двумя криминалистами будет собирать улики на месте.

А значит, именно Лэндсману с Пеллегрини остается сортировать свидетелей, отправленных в центр. Начинается опрос довольно рассудительно и спокойно: детективы по очереди отводят каждую свидетельницу в отдельный офис, заполняют форму с их данными, записывают показания на нескольких страницах и дают на подпись. Рутинная и однообразная работа; только за прошлый год Пеллегрини опросил, наверное, пару сотен свидетелей: многие – врали, все – не желали сотрудничать.

Через полчаса процесс резко переходит во вторую стадию, более интенсивную, когда разъяренный Лэндсман швыряет четыре страницы показаний на пол заднего офиса, грохает рукой по столу и кричит, чтобы эта телка в желтой мини-юбке тащила свою стремную лживую наркоманскую задницу отсюда на хрен. Что ж, думает Пеллегрини, слушая с другого конца коридора, Лэндсман вообще долго тянуть не любит.

– ЛЖИВАЯ ТЫ СУКА, – орет Лэндсман, хлопнув дверью о резиновый упор. – ТЫ МЕНЯ ЗА ДЕБИЛА ПРИНИМАЕШЬ? Я, БЛЯТЬ, ПО-ТВОЕМУ, ДЕБИЛ?

– Да где я вру-то?

– Все, вали отсюда. Наговорила себе на обвинение.

– За что?

Лицо Лэндсмана искажается в чистейшем гневе.

– ТЕБЕ ЭТО ЧТО, ИГРЫ, ЧТО ЛИ? ИГРЫ?

Девушка молчит.

– Я только что тебя привлек, сука лживая.

– Да я не врала.

– Пошла ты. Привлеку за ложные показания.

Сержант указывает ей на маленькую допросную, где она падает на стул и вытягивает ноги под пластмассовым столом. Мини-юбка задирается, но Лэндсман сейчас не в том настроении, чтобы оценить, что под юбкой у нее ничего нет. Уходя, он сначала оставляет дверь приоткрытой и кричит Пеллегрини через всю инструктажную.

– НА НЕЙТРОН ЭТУ СУКУ, – и только потом закрывает звуконепроницаемую дверь в малую допросную, оставляя девушку гадать, что за технологические пытки ее теперь ждут. Нейтронно-активационный анализ – всего лишь безболезненный мазок с рук для определения наличия бария и антимония – продуктов выстрела, но Лэндсман хочет, чтобы она мариновалась в этой коробчонке и думала, будто ее будут облучать, пока она не засветится от радиации. Напоследок сержант для пущей важности бьет ладонью по металлической двери, но, когда входит в главный офис, гнева уже и след простыл. Театральная постановка со смаком и правдоподобием – снова-таки винтажный Лэндсман, – для лживой суки в желтой мини-юбке.

Пеллегрини выходит из комнаты отдыха и закрывает за собой дверь.

– Что говорит твоя?

– Ничего не видела, – отвечает Пеллегрини. – Но сказала, что твоя в курсе.

– Да я, блин, знаю, что в курсе.

– И что будешь делать?

– Пока возьму показания у твоей, – говорит Лэндсман, стрельнув сигарету у детектива. – А эта пусть посидит, потом вернусь ей мозги трахать.

Пеллегрини уходит обратно в комнату отдыха, а Лэндсман падает на стул за столом. Из уголка рта тянется сигаретный дым.

– Ну на хер, – произносит Джей Лэндсман в пустоту. – Ебал я два открытых дела в одну ночь.

И безыскусный ночной балет возобновляется – свидетельницы сменяют друг друга под выцветшим светом фосфоресцентных ламп, каждая – в сопровождении усталого бесстрастного детектива, прижимающего к груди черный кофе и стопку пустых форм для записи следующего раунда полуправд. Страницы скрепляются и подписываются, одноразовые стаканчики наполняются вновь, сигареты переходят из рук в руки, пока детективы не собираются в инструктажной вновь, чтобы сравнить показания и решить, кто врет, кто врет еще больше и кто совсем заврался. Еще через час вернется после посещения места преступления и больницы Фальтайх и принесет достаточно подробностей, чтобы поручиться за единственную честную свидетельницу, привезенную той ночью в центр: за девушку, которая шла через парковку и узнала одного из двух стрелков, когда тот вошел в квартиру. Она знает, чем чревато проболтаться об убийстве из-за наркотиков, и уже вскоре пожалеет, что столько наговорила Фальтайху на месте преступления. Немедленно отправленная в центр, она находится отдельно от остальных лиц из квартиры и попадает на допрос к Лэндсману и Фальтайху только после того, как детектив возвращается с Гейтхаус-драйв. Стоит им сказать о показаниях перед большим жюри, как она резко мотает головой:

– Не могу, – говорит и заливается слезами.

– Тут без вариантов.

– Мои дети…

– Мы проследим, чтобы с ними ничего не случилось.

Лэндсман и Фальтайх выходят, чтобы тихо переговорить в коридоре.

– Да она в ужасе, – говорит Лэндсман.

– Неужто.

– Завтра же первым делом с утра тащим ее к большому жюри, пока она не дала заднюю.

– Еще ее надо держать отдельно от остальных, – говорит Фальтайх, указывая на свидетельниц в аквариуме. – Не хочу, чтобы они ее запомнили.

К утру у них будет кличка и описание исчезнувшего стрелка, а к концу недели – имя, фамилия, номер личного дела, фото в анфас и профиль и адрес родственников в Северной Каролине, которые его укрывают. Еще неделя – и пацан уже снова в Балтиморе, схлопотал обвинение в убийстве первой степени[11] и незаконном хранении оружия.

История убийства Роя Джонсона брутальна в своей простоте и проста в своей брутальности. Стрелок – Стэнли Гвинн, восемнадцатилетний круглолицый паренек, служивший телохранителем Джонсона, нью-йоркского поставщика кокаина, который вооружил своего преданного подчиненного пистолетом-пулеметом «Ингрэм МАК-11» девятимиллиметрового калибра. Джонсон пришел в квартиру на Гейтхаус-драйв, потому что Кэррингтон Браун задолжал ему за кокаин, а когда Браун отказался платить, Гвинн закончил переговоры долгим залпом из «Ингрэма», выпускающего шесть пуль в секунду.

Импульсивное, неуклюжее нападение – чего еще ожидать от подростка. И настолько очевидное, что Кэррингтону Брауну с лихвой хватило времени схватить Роя Джонсона и прикрыться им. Не успел Стэнли Гвинн осознать происходящее, как уже изрешетил того, кого был нанят охранять. Первоначальная цель, Кэррингтон Браун, истекал кровью от четырех пуль, которые каким-то чудом пробили мертвеца, и Стэнли Гвинн – позже признавший вину в убийстве второй степени и получивший двадцать пять лет – в панике скрылся из многоквартирника.

Когда детективы дневной смены приходят пораньше, в 6:30, дело H88014 об убийстве Роя Джонсона уже лежит в аккуратном манильском конверте на столе административного лейтенанта[12]. Через час Дик Фальтайх отправляется домой быстренько принять душ, чтобы потом вернуться на вскрытие. Лэндсман будет в постели уже к восьми утра.

Но когда в окна шестого этажа просачивается солнечный свет и доносится шум утреннего часа пик, ошметки H88013 – убийства на Голд и Эттинг – так и лежат перед Томом Пеллегрини, этим упитым кофе призраком, что пустыми глазами таращится на протокол первого патрульного, дополнительные данные, квитанции по вещдокам, отчет о приеме тела и отпечатки пальцев Рудольфа Ньюсома. Плюс-минус какие-то пятнадцать минут – и это Пеллегрини бы выехал на Гейтхаус-драйв, где поджидали живая жертва и живые свидетели, готовые добавить убийство в список раскрытых. Но попал Пеллегрини на Голд и Эттинг, где на него с внезапным немым пониманием уставился двадцатишестилетний мертвец. Лотерея.

После отъезда Лэндсмана Пеллегрини еще десять часов ковыряет эту катастрофу по краям – организует материалы, звонит помощнику прокурора штата, чтобы выписать повестку на слушание большого жюри для Кэтрин Томпсон, передает личные вещи жертвы в отдел вещественных доказательств в подвале штаба. Тем же утром патрульный Западного района звонит в отдел по расследованию убийств насчет уличного пацана-наркодельца, которого взяла полуночная смена и который якобы что-то знает о стрельбе на Голд-стрит. Похоже, он готов заговорить, если ему снизят залог в связи с обвинением в обороте наркотиков. Пеллегрини допивает пятую чашку кофе и едет в Западный, чтобы взять короткое показание у пацана, якобы видевшего, как после стрельбы трое мужчин убежали с Голд-стрит на север. Он говорит, что знает одного, но только по имени Джо: заявление довольно конкретно, чтобы соответствовать истинным событиям, но при этом расплывчато настолько, чтобы не принести никакой пользы. Пеллегрини спрашивает себя, правда ли парень там был – или наслушался об убийстве на Голд-стрит за ночь в обезьяннике и постарался грамотно обернуть сведения себе на пользу, чтобы отделаться от обвинений.

Вернувшись в отдел, детектив подшивает его показания к делу H88013, а папку подкладывает под дело Роя Джонсона на столе административного лейтенанта, который заступил на смену с восьми до четырех часов и теперь уже уехал домой. Сначала хорошие новости, потом плохие. Затем Пеллегрини отдает ключи от «кавалера» детективу на смене с четырех до полуночи и едет домой. Время – чуть позже семи вечера.

Через четыре часа он возвращается на полуночную смену и кружит, как мотылек, у красного огонька кофемашины. Несет полную чашку в инструктажную, где до него начинает доебываться Лэндсман.

– Привет, Филлис.

– Привет, сержант.

– Раскрыл уже дело, да?

– Мое?

– Да.

– Это какое именно?

– Свежее, – говорит Лэндсман. – С Голд-стрит.

– Ну, – медленно произносит Пеллегрини, – уже готов выписывать ордер.

– Ну прям?

– Ну прям.

– Хм-м-м, – Лэндсман выпускает сигаретный дым в телеэкран.

– Но есть один нюанс.

– Это какой же? – спрашивает сержант уже с улыбкой.

– Не знаю, на кого.

Лэндсман смеется, тут же закашлявшись от сигаретного дыма.

– Не парься, Том, – говорит он наконец. – Раскроем.

Такая работа:

Сидишь за казенным металлическим столом на шестом этаже из десяти, в поблескивающей стальной душегубке с хреновой вентиляцией, нерабочим кондиционером и таким количеством асбеста, что хватит на полный огнеупорный костюм для самого дьявола. Трескаешь пиццу за два пятьдесят по акции, бутерброды с итальянской колбасой и запиваешь горячим кофе от «Марко» на Эксетер-стрит, глядя повторы «Гавайи 5-O» на общем девятнадцатидюймовом телевизоре с непослушной синхронизацией строк. Берешь трубку только на втором-третьем звонке, потому что Балтимор сэкономил на телефонном оборудовании, и новая система не столько звонит, сколько издает металлическое блеяние. Если на том конце провода диспетчер, записываешь адрес, время и его номер на отрывном блокноте или старых погашенных квитках из ломбарда размером 7 на 12 дюймов.

Потом выклянчиваешь или вымениваешь ключи от одного из полудюжины «шевроле кавалеров» без опознавательных знаков, берешь пушку, блокнот, фонарик, белые резиновые перчатки и едешь по адресу, где, скорее всего, стоит полицейский в форме над остывающим телом.

Смотришь на тело. Смотришь на тело так, будто это какое-то произведение абстрактного искусства, глазеешь со всех мыслимых точек зрения в поисках глубокого смысла и текстуры. Почему, спрашиваешь себя, здесь это тело? О чем автор умолчал? Что внес? Что хотел нам донести? Какого хрена не так на этой картинке?

Ищешь причины. Передоз? Сердечный приступ? Огнестрельные ранения? Порезы? Это вон там, на левой руке – раны, полученные в попытке защититься? А украшения? А кошелек? Карманы вывернуты? Трупное окоченение? Трупные пятна? Почему есть кровавый след, почему брызги направлены в сторону от тела?

Обходишь место преступления по краям в поисках пуль, гильз, брызг крови. Просишь патрульного опросить всех в домах и заведениях поблизости – или, если хочешь, чтобы это было сделано хорошо, обходишь сам, задавая те вопросы, которые, возможно, патрульному в жизни в голову не придут.

А потом бросаешь на это весь свой арсенал в надежде, что хоть что-нибудь – что угодно – сработает. Криминалисты забирают оружие, пули и гильзы на баллистическую экспертизу. Если ты в помещении, просишь снять отпечатки с дверей и ручек, с мебели и столовых приборов. Осматриваешь тело и непосредственное окружение на предмет волос или волокон ткани – на тот редкий случай, если трасологическая лаборатория поможет раскрыть дело. Ищешь другие странные признаки – все, что не соответствует окружению. Если что-то бросается в глаза – пустая наволочка, брошенная банка из-под пива, – просишь упаковать на экспертизу и их. Потом просишь измерить ключевые расстояния и сфотографировать место преступления со всевозможных ракурсов. Сам зарисовываешь в своем блокнотике: жертва – палка-палка-огуречик, расположение всей мебели и всех найденных улик.

Исходя из того, что приехавшим патрульным хватило мозгов схватить всех, кто попался под руку, и отправить в центр, возвращаешься в офис и обрушиваешь на обнаруживших тело всю уличную психологию, какую только знаешь. Повторяешь то же самое с теми, кто знал жертву, сдавал ей комнату, взял на работу, трахался, ссорился или ширялся с жертвой. Они врут? Ну естественно врут. Все врут. Они врут больше обычного? Наверняка. А почему? Совпадает ли их полуправда с тем, что ты узнал на месте преступления, или это полная и безоговорочная брехня? На кого наорать первым? На кого наорать громче? Кому угрожать привлечь за соучастие? Кто выслушает речь о том, что может пойти либо свидетелем, либо подозреваемым? Кому подкинуть оправдание – Выход – предположение, что несчастного засранца и правда надо было убить, что в их обстоятельствах его убил бы любой, что они убили засранца только из-за провокации, что они не хотели и это вышло случайно, что они стреляли только в целях самообороны?

Если все пройдет удачно, закроешь кого-нибудь в ту же ночь. Если не так удачно, берешь все, что узнал, и разрабатываешь перспективные направления, расшатываешь факты в надежде, что какой-нибудь поддастся. Когда ничего не поддается, ждешь пару недель, пока из лаборатории не придут подтверждения по баллистике, волокнам или сперме. Когда результаты отрицательные, ждешь звонка. А если нет и звонка, вздыхаешь и снова даешь умереть чему-то внутри. Потом идешь за стол, ждешь нового вызова диспетчера, который рано или поздно отправит тебя смотреть на очередное тело. Потому что в городе, где в год происходит 240 убийств, тело будет всегда.

Телевизор подарил нам миф об энергичном преследовании, бешеной погоне, но на самом деле так не бывает; даже если бы и было, то «кавалер» загнулся бы уже через десяток кварталов, и тебе бы пришлось писать объяснительную по форме 95, уважительно перечисляя старшему по званию причины, почему ты загнал городское четырехцилиндровое ведро до смерти. И драк не бывает, и перестрелок не бывает: славные деньки рукопашной во время бытовухи или пары выстрелов в разгар ограбления заправки закончились, когда ты перевелся из патруля в центр. Убойный приезжает, когда уже все полегли, и детективу перед выездом приходится напоминать себе прихватить 38-й калибр из верхнего правого ящика. И уж точно не бывает тех идеальных мгновений правосудия, когда детектив – научный волшебник с зорким глазом – наклоняется к пятнышку на окровавленном ковре, находит яркий рыжий волос белого мужчины, собирает подозреваемых в изящном салоне и объявляет, что дело раскрыто. Сказать по правде, в Балтиморе вообще с изящными салонами плоховато; а если б их и было больше, даже лучшие детективы признают, что в девяноста случаях из ста расследование спасает поразительная предрасположенность убийц к дилетантству или, по крайней мере, заметной ошибке.

Чаще всего убийца оставляет живых свидетелей или даже сам хвастается о преступлении. Удивительно часто из убийцы – особенно незнакомого с системой уголовного правосудия – можно хитростью вытянуть чистосердечное в допросной. В редком деле скрытый отпечаток со стакана или рукоятки ножа совпадает с чьей-нибудь карточкой в компьютере «Принтрак», но большинство детективов могут пересчитать дела, раскрытые лабораторией, по пальцам одной руки. Хороший коп едет на место преступления, собирает все возможные улики, говорит с правильными людьми и, если повезет, находит вопиющие промашки убийцы. Но для этого достаточно таланта и инстинкта.

Если все сойдется, какому-нибудь невезучему гражданину достанутся серебристые браслеты и поездка на автозаке в тесную камеру Балтиморской городской тюрьмы. Там он сидит, пока дату судебного заседания откладывают на восемь, десять или столько месяцев, сколько нужно, чтобы твои свидетели два-три раза изменили показания. Затем тебе звонит помощник прокурора, готовый любой ценой не уронить уровень осуждаемости ниже среднего, чтобы в будущем устроиться в юридическую контору выше среднего. Он тебя заверяет, что это самое слабое обвинительное заключение, какое он только имел несчастье видеть, настолько слабое, что ему не верится, что его одобрило большое жюри, и не мог бы ты, пожалуйста, собрать тот безмозглый скот, который зовешь свидетелями, и привезти на досудебный опрос, потому что вообще-то дело идет в суд уже в понедельник. Если, конечно, он до этого не уговорит адвоката на сделку об убийстве по неосторожности и пятерке условно.

Если по делу не будет сделки, отказа и приостановки на неопределенный срок, если по какому-то внезапному благоволению судьбы его будет слушать суд присяжных, тебе представится возможность сесть на свидетельскую скамью и пересказать под присягой факты дела – недолгий миг в лучах славы, который быстро помрачнеет с появлением вышеупомянутого адвоката. В худшем случае он обвинит тебя в вопиющем нарушении, а в лучшем – в настолько некомпетентном ведении следствия, что настоящему убийце позволили сбежать на свободу.

Когда обе стороны громко обсудят факты, двенадцать присяжных заседателей, отобранных из компьютерных баз зарегистрированных избирателей в городе с одним из самых низких уровней образования в Америке, отправятся в отдельную комнату и начнут орать. Если этим милым людям удастся преодолеть природное нежелание заниматься коллективным осуждением, может случиться и так, что они в самом деле признают одного человека виновным в убийстве другого. Тогда ты сможешь пойти в паб «Шер» на Лексингтон и Гилфорд, где все тот же помощник прокурора, если в нем есть хоть что-то человеческое, поставит тебе бутылочку домашнего пива.

И ты его выпьешь. Потому что в департаменте полиции с тремя сотнями душ ты – один из тридцати шести сотрудников, уполномоченных расследовать самое серьезное преступление: лишение человеческой жизни. Ты говоришь от лица мертвых. Ты несешь возмездие за ушедших. Может, платят тебе из налогов, но твою мать, после шести бутылок пива ты уже можешь себя убедить, что работаешь на самого Господа Бога. Если ты не так уж хорош, через год-другой ноги твоей здесь не будет – переведут в другой конец коридора: в отдел розыска беглецов, автоугонов или мошенничества. Если ты хорош, то тебе уже не найти в органах ничего важнее. Убойный – это высшая лига, главный ринг, гвоздь программы. И так было всегда. Когда Каин грохнул Авеля, Большой Босс послал возбуждать дело не парочку зеленых патрульных. Ни хрена – он послал, сука, детектива. И будет так всегда, потому что убойный отдел любого города уже много поколений является ареалом обитания особо редкого вида: думающего копа.