Дневник полкового священника. 1904-1906 гг. Из времен Русско-японской войны

30 июня

Благодарю Бога, что ночь прошла благополучно. Ужасные уклоны и зигзаги, по которым поезд бешено мчится и при этом ужасно стонет, как бы прося тормозить, истрепали все мои нервы. Наши все еще спят, не желая признавать местного времени. Из природы записать нечего: все тоже, что и вчера; только больше стало попадаться огромных и стройных сосен, издали кажущихся красными.

На ст. Юрты мы встретили санитарный поезд со 125 ранеными солдатами и офицерами. Кто без ноги, кто без руки, у кого голова обвязана и проч.; но все имеют бодрый вид; добрая половина раненых имеют на больничных рубахах георгиевские кресты. Зрелище, насколько тяжелое, настолько же и поучительное. Офицеры советуют запасаться теплой одеждой. Поезд их отличный: своя кухня, ванна, доктора, сестры милосердия.

Сегодня исполнилось 20 суток нашего пребывания в вагоне, мы так устали, что не дождемся Байкала, чтобы хоть немного промяться: Байкал мы будем огибать отчасти верхами, так как железная дорога не вся еще выстроена.

Читаю «Добротолюбие» и богослужение Великого поста на русском языке. Что это за восторг, оторваться нельзя!

Слава Богу, до сих пор у нас все было благополучно; даже нашлись лошади, вырвавшиеся в Омске у солдат и убежавшие в степь.

1 июля

Ночь спал совсем плохо. Летели мы ужасно. Паровозы дергали немилосердно; даже вещи падали. Я положительно мучился на своем ложе. Не говорю уже, что жутко становится при такой бешеной езде, но получается и физическая мука: каждую минуту дергается тело, прыгает; да еще этот ужасный угольный дым, – прямо закоптели. Когда настало утро, я от души сказал: «слава Богу!» Чего же достигли от такой езды? На 4 часа раньше расписания приехали в г. Нижнеудинск, где и без того больше трех часов стоянки. Это машинисты для себя старались: приятно все-таки лишних четыре часа отдохнуть. Генерал вышел рассерженный, офицеры тоже хмурились; сделали заявление начальнику станции и получили уверение, что дальше этого не будет. И, действительно, дальше поехали по расписанию.

Местность очень гориста. Город Нижнеудинск лежит в долине на берегу страшно быстрой горной реки Уды, чрез которую перекинут большой мост в четыре пролета. Дно реки каменистое, и вода до того прозрачна, что с высоты моста можно считать камни на дне. Быстрота течения ужасающая; кондуктор же добавляет, что это еще мало воды, а вот посмотреть бы тогда, когда вода начнет сильно прибывать; а это должно быть уже скоро, как только солнышко сильнее пригреет, и снег начнет таять в горах. Получается таким образом совершенно обратное нашему речному положению явление; у нас, чем жарче, тем меньше воды в реках, а здесь, наоборот, тем больше.

Городишко плохой, весь деревянный; только две церкви. Это уже началась Иркутская губерния.

Простояв здесь восемь часов, мы в половине первого дня, а по местным часам в пять часов вечера тронулись дальше в сибирские глубины. Опять потянулась тайга; горы стали уходить назад и теперь кажутся синими облаками; едем среди долин и холмов, покрытых хвойными лесами. Чаще стали попадаться хуторочки; это переселенцы, семей по 5–10, поселились, получивши по 15 десятин на душу, и теперь разрабатывают их местами под пашни: выкорчевывают пни, жгут их, так что среди леса вблизи хуторов простираются возделанные маленькие участки земли. Встречается много берез. Но как жалок их вид! Половина ствола красная: с него содрана кора, из которой крестьяне делают коробки для хлеба, яиц: даже кроют они берестою крыши. Просто варварство, так как березы после такой операции болеют, еле-еле влача свое существование.

Рано лег, чтобы раньте встать: пора уже укладываться в поход кругом Байкала.

2 июля

Утро чудное. Недавно был дождь: ни пылинки; ярко сияет солнце; зеленеет травка; ветерок прохладный. Местность холмистая; на горизонте горы. Чаще стали попадаться населенные места, даже большие села с довольно хорошими церквами, и, что особенно замечательно, в каждом значительном селе видна пожарная колокольня-каланча и кроме того содержатся в исправности дороги. Косят сено.

За станцией Зима переехали по огромному мосту через р. Оку. Какое совпадение с именем нашей орловской реки! Только сибирская Ока несравненно лучше орловской Оки. Виды по берегам прекрасные.

3 июля

Станция Половина. Опять проехали 2 больших моста через р. Белую и через р. Китой. Вот как Сибирь богата реками и огромными мостами! Стали привыкать, а сначала поражались. Сейчас ст. Иннокентьевская, конец первой и большей части сибирского железного пути и начало болезней, т. к. 3 дня пути мы должны совершить походом верхами. Чтобы испробовать заблаговременно разные способы езды, думаю непременно ехать с полком отчасти в двуколке, отчасти верхом.

Приехали на Иннокентьевскую вовремя. Здесь нас выгрузили, и отсюда уже будет поход. Жара такая ужасная, что предполагают 40– 45 °. Верстах в двух от станции ярко блестит на солнце крест Иннокентьевского монастыря, где почивают мощи Первосвятителя иркутского. Величественный монастырский собор особенно резко вырисовывается на синеве близлежащих гор.

Рядом с воинской платформой находится несколько двухэтажных каменных зданий, в которых бесплатно отводятся номера для проезжающих офицеров, есть офицерская столовая с обедами из двух блюд по 40 коп. и помещения для солдат. В баню сходить не успели, т. к. комендант объявил, что по новому расписанию мы должны выступить из Иннокентьевской сегодня же в 6 часов вечера. Вдали в синей дымке виднеется г. Иркутск со своими многочисленными храмами.

Решил я первый переход совершить на двуколке; сиденье удобное, но кидает немилосердно. Много, очевидно, придется перетерпеть, но, надеюсь, привыкну. Штандарт и трубачи впереди; мы в середине; с боков и сзади вооруженные караульные солдаты. Заиграла музыка, и мы благословясь выступили в поход. Сердце дрогнуло: поход!.. Пыль невообразимая. Скоро мы совершенно потеряли человеческий образ и обратились в каких-то эфиопов.

Приблизились к Иркутску; прекрасный город; его особенно красят чудный собор и вообще церкви. Переехали р. Иркут, а потом красавицу Ангару, проехали мимо вокзала и поднялись на высокую гору; спуск очень опасный: едва не разбилась офицерская кухня: мы спустились благополучно, но страху набрались порядочно. Окрестности все покрыты лесами.

Спустившись с горы, мы увидели среди леса на лужайке развевающийся флаг, большой стол, накрытый белой скатертью, с винами, закусками. По сторонам стола два костра. Картина дивная! Это уполномоченный великой княгини Елисаветы Феодоровны г. Второв угощал нас. Только около 2 часов ночи, на рассвете, тронулись мы далее в путь. Глаз не пришлось сомкнуть даже на одну секунду.

4 июля

Едем среди лесов по хорошей ровной и широкой дороге, по так называемому «Большому сибирскому тракту».

Вся Сибирь вследствие отсутствия железных дорог перерезана в разных направлениях «трактами», вроде наших «больших дорог», только сибирские тракты лучше содержатся. Один тракт, который идет от границы Европы через всю Сибирь непрерывно, называется Большим сибирским трактом. Благодаря проведенной параллельно с ним железной дороге теперь этот тракт свое прежнее значение потерял и имеет значение лишь местное. На всех стоянках через каждые 20 верст построены станции с большими комнатами для проезжающих и запасными лошадьми.

Едем горами, да какими?! В 2–3 версты подъем. Но это еще милость, а то вот 7 верст непрерывно поднимались. А спуски не лучше подъемов: приходится тормозить; иначе лошади не сдержат.

Леса девственны вполне и настолько непроходимы, что к некоторым местам на крутизнах нет возможности пробраться. Да и по сторонам дороги та же чаща; едва сделаешь несколько шагов вглубь, уже должен остановиться – дальше нет возможности двигаться: лежат сваленные ветром огромные сухие деревья, переплетаясь между собою ветвями и какими-то ползучими растениями. Но красота, красота какая!

Вот поднимаемся в гору; осталось два-три зигзага; лошади выбились из сил, останавливаются. Раздается команда: «Стой, подложи под колеса камни!» Остановились передохнуть, а я спешу вперед, туда, на вершину. На подъеме и внизу как-то все сдавливается в груди, как будто горы сжимают; кажется, взберусь я туда и надышусь-то полной грудью. Вот я и на вершине. Чист и свеж утренний воздух; легкий ветерок обдувает уставшее тело; дышу и дышу. А вид открывшийся прямо чудесен. Зигзагами извиваясь под ногами, узенькой ленточкой тянется дорога туда вниз далеко-далеко, без конца. А вдали синие горы: и сбоку, и прямо впереди, и внизу все горы и горы; своими очертаниями и зеленью, меняющимися по мере прохождения, они представляют собою все разные картины и в душе зрителя не оставляют однообразного впечатления.

Мало-помалу спускаемся. Внизу среди гор, у подножия одной высокой горы, на берегу быстрой реки Иркута, вода которого на удивление чиста и прозрачна, заблестел крест на церкви: село Введенское, наша первая остановка. Будет пройдена 31 верста. В половине шестого часа утра подъехали мы к коновязям. Все и все устали и не спали; и все-таки везде смех, шутки, прибаутки: что это за молодцы солдаты наши!.. Рядом с коновязами пять огромных деревянных бараков с парами у стен для солдат; есть один барак офицерский.

Подошел комендант и советует прямо идти купаться: «У нас вода – кристалл», – говорит он. Да и нужно основательно-таки вымыться; мы ведь от пыли почернели. Взяли чистое белье и пошли к реке. Что за вода! На глубине трех аршин все дно видно. Выкупались; только успели одеться, зазвонили уже в церкви, и я пошел в храм. Иду по селу, смотрю: богатое!.. Не говорю уж про крыши тесовые, дома-то построены из толстейших бревен, и многие с затейливыми резными украшениями. Оказывается, жители землей мало занимаются, а главное их занятие – сплав леса, извоз и охота. Церковь деревянная и, к стыду богатых прихожан, небогатая, впрочем, чистая и светлая. Особенно меня поразило, что церковь внутри вся оклеена комнатными шпалерами и притом разных цветов, т. е. в трапезной – один цвет, в главной – другой.

Служил молодой священник. Несмотря на воскресный день, на утрени в церкви не было ни одного человека, а за обедней – 15 человек. Во время литургии на клиросе пела матушка с племянницей. Познакомился в ограде с одной старушкой, оказавшейся матерью священника и притом уроженкой Орловской губернии. Очень уж усердно просила она меня зайти к ним. Зашел. Приняли меня так радушно, что и высказать невозможно: был, как в родной семье. Напоили чаем, накормили, много рассказывали о Сибири, как о благодатной стране; очень сокрушались, что в России по неведению пренебрежительно отзываются о Сибири, ее населении и природе. И, действительно, в Сибири хорошо: и люди радушные, и природа великолепная, кроме некоторых частей Барабинской степи, да и то потому, что она не возделана. Батюшка проводил меня до двуколки.

В бараке я прилег; и сладок был отдых на досках жестоких…

В 3.30 отправились дальше. Подъем версты в три был так крут, что некоторые из двуколок солдаты тащили на руках. Я верст пять шел пешком, а потом одиннадцать верст ехал верхом. По дороге попадались кресты: это могилы путников несчастных или убитых на тракте. Говорят, между прочим, что кругобайкальский тракт строили каторжники и между ними «декабристы».

На станции Моты я расставил кровать в офицерском бараке и крепко заснул.

5 июля

Встав утром, я пошел к двуколке. Михаил спит на земле у колес, накрывшись плащом, а Ксенофонт в шинели лежит у потухшего костра, причем голова его покоится на соломе высохшей кучи навоза. После бессонной ночи кто где ткнулся, так и спал. Ксенофонт занялся стиркой и часа через два принес мне белье уже чистое и аккуратно сложенное.

«Седлай!», – раздалось около 3 часов, и мы выступили опять в поход. Я ехал верхом и держался сначала порядка, т. е. следовал за своей двуколкой, а потом выехал вперед. Лошадь идет хорошо. Сначала ноги у меня болели от верховой езды, теперь стал втягиваться. Нужно проехать 21 версту с горы на гору. Подъемы и спуски еще длиннее и круче, чем вчера; ни одного аршина ровного места; лошади выбиваются из сил; в 5-м эскадроне лазаретная линейка и весь обоз даже остановились, не доехав семи верст до ночлега.

Почти рядом с нашей дорогой грандиозный лесной пожар; благодаря массе павших сухих деревьев пламя бушует целым столбом, и огненные языки высоко поднимаются к небу; смолистый дым ест глаза.

Наконец проехали. Открылись виды – положительно восторг; описать невозможно. Как только въедем на перевал, так и замрем, невольно остановившись: горы, горы, море гор; совершенно как будто когда-то волновалась здесь почва, образовались огромные волны, да так и застыли; горизонт открывается огромный: горы вокруг нас, под нами и вдали синеют, сливаясь с облаками. Мы даже поспорили: я говорю: облака, а спутники отрицали, – и они оказались правы.

Весь переезд я совершил сравнительно очень легко, для меня верховая езда легче езды на двуколке.

Приехали в Глубокое; ночлег. Нам отвели громадный флигель; я расположился очень удобно, поставив кровать на нары; Подгурский[17], добрая душа, приготовил и предложил нам горячий ужин, суп, и мы поужинали им из солдатских котлов на славу.

Но какая картина перед нашими глазами! В котловине между гор и на склоне горы расположились 1800 лошадей, море лошадей и людей, масса костров – точно звездочки, песни… Вдруг всё смолкло: труба заиграла зарю, и понеслась по нашему огромному лагерю священная песнь, молитва: в одном конце «Отче наш», в другом раздается «Да будет воля Твоя», в третьем «победы… на сопротивныя даруя», в каждом эскадроне отдельно. Впечатление грандиозное. Долго-долго смотрели все мы с балкона барака на это выходящее из ряда вон зрелище.

Завтра еще 24 версты по горам, и снова поезд, вагоны.

6 июля

С вечера, как лег, так моментально и уснул. Вот что значит моцион-то верховой. А аппетит какой хороший! Утром слышу голос Н. В. Букреева[18]: «Четверть четвертого, пора вставать». Сейчас же встали, оделись и вышли. Все еще покрыто утренним туманом. Лошади наши оседланы, похрапывают; Михаил забрал мои вещи и укладывает в двуколку. Лагерь еще спит: лошади стоят, опустив головы, а солдаты спят у них под мордами прямо на земле. Еще раз полюбовались горами, – синие такие! Солнышко всходит и, разгоняя туман, золотит их вершины. Не знаю отчего, но горы окрасились в разные цвета-тоны: синие, желтоватые, дымчатые; все это вместе, сливаясь в общую картину, представляет прекрасное зрелище.

Уже все поднялись. Казаки предупреждают, чтобы мы остерегались выезжать вперед далеко от своего эшелона; уверяют, что медведи иногда и днем выходят на дорогу и сидят, нежась на солнце; один казак говорит, что встретил трех. А я вчера пешком один ушел версты на две вперед: неприятная могла быть встреча. Офицер Нежинского полка рассказывает, что они сегодня на походе днем видели недалеко от дороги медведя; а жители селения очень жалуются, что медведи часто посещают их огороды и давят коров.

Вообще зверя разного в этой дикой тайге, которая почти сплошь идет от Перми до Манчжурии, масса: медведи, лоси, кабаны, соболи, белки, волки, горностаи, чернобурые лисицы, олени, козы, серны, дикие гуси, тетерева, фазаны, рябчики, утки и пр. И все это в таком множестве, что охота является любимым промыслом местного населения, составляя собой важное подспорье в жизни.

Буряты и русские, населяющие добрую половину Забайкалья, земледелием почти не занимаются, отдаваясь всецело скотоводству; между прочим, они разводят особую породу скота – монгольских быков и коров с лошадиными хвостами, называемых «яки»; главное достоинство их заключается в том, что зимой они сами добывают себе пищу, разбивая снег, а коровы дают молоко столь густое, точно сливки, хотя и не в большом количестве, не больше одной бутылки с удоя; мясо их вкусное. Жители занимаются еще лесным промыслом. Наконец, почти поголовно все жители являются охотниками; у каждого две-три собаки-ищейки. В разные времена года охотятся на разного зверя; ходят на медведя, кабана, соболя, шкурка которого на месте стоит от 25 до 150 р., на чернобурую лисицу и проч. Озолотиться можно бы в этих местах населению; но водка и в Сибири делает свое дело. Как только охотники, особенно из бурят, выезжают на соболя и чернобурую лису, купцы с запасами водки едут в тайгу вслед за ними и, спаивая охотников водкой, за ничтожную цену покупают дорогую пушнину.

Едем. Дивная дорога; только горы ужасные. Вот вдали завиднелся Байкал, а за ним горы еще выше, и облака бегут по их вершинам. На высоких пушистых кедрах уже большие шишки; чрез месяц начнется промысел добывания кедровых орехов. Последний спуск к Култуку прямо ужасен, более трех верст; едва спустились. И уже опять рельсы и вагоны завиднелись у самого берега озера-моря.

Солдаты хотели было купать в озере лошадей, но это оказалось невозможным: вода холодна, как лед. Рыба водится только в двух видах, и то не особенно большая, благодаря необычайно низкой температуре воды. Глубина озера весьма велика, до 3–5 верст, а около села Лиственичного, говорят, даже не могли достать дна. Сейчас садимся в вагоны и едем прямо по берегу Байкала: слева будет вода, а справа огромные горы.

Итак, мы совершили поход в 96 верст, и самый удобный, по-моему, способ езды – верхом на лошади.

Этот пройденный путь по высоким горам стоит многих сот верст ровной дороги. Много лошадей оказалось набито; повозка 1-го эскадрона на спуске перевернулась, сорвавшись с тормоза, и раздавила солдата, так что у него треснул череп; лошадь покалечилась сильно: половина головы в крови, передние ноги уже не держат, и она в изнеможении еле стоит, опираясь грудью на подставку столба. Я хотел приобщить умирающего солдата, но, оказалось, магометанин. Это первая жертва военного времени и яркое доказательство крутизны и огромной высоты гор, которые мы переезжали.

Поезд тронулся. Уже скоро 11 ч.; ложусь.

7 июля

Едем чудной, но страшной дорогой. Берега Байкала представляют собой огромнейшие сплошные горы-скалы, состоящие наполовину из мрамора; на боку этих скал проложена с помощью динамита узкая ленточка, полотно железной дороги; в некоторых местах в 4–5 аршинах от полотна уже вода Байкала. Шум волн не только ясно слышен из вагона, но даже громче шума поезда; раз на мое лицо упало даже несколько брызг от волн.

Холодно на улице и в вагоне: от Байкала, что от ледника. Жители говорят: «У нас вся погода от моря зависит: с Байкала ветер – значит, холодно». Это потому, что вода Байкала очень холодна, а холодна она потому, во-первых, что в него впадает множество горных рек и ключевых потоков, да и сам Байкал, очевидно, имеет массу ключей; а, во-вторых, ледники, спускаясь с гор, глубоко опускаются в воду и очень долго в ней находятся. Действительно, на горах и в бинокль и простым глазом видно очень много снега, который под действием июльских солнечных лучей стал сильно таять и сползать, охлаждая тем самым воду Байкала.

Так вот сегодня холодно, ибо ветер дует с озера, т. е. виноват, с моря. Извиняюсь потому, что сибиряки кровно обижаются, если Байкал назвать озером: «Какое это озеро! – говорят они: Вы, верно, не знаете его размеров? Ведь оно в длину 800 верст и в ширину от 45 до 180, при глубине до четырех верст; нет, это наше море». Буряты называют его даже «священным морем», т. к. оно совершенно чисто и вон выбрасывает все постороннее, попадающее в него. Байкал, особенно для бурята, живое одухотворенное существо. «Он (т. е. Байкал) добрый, когда кормит людей рыбою, поит своей водой скот и зверей, охота на которых является большим подспорьем жизни; он позволяет плавать лодкам, он доставляет людям и скоту прохладу среди летнего зноя, он… Да нет», махнув рукой, скажет скуластый бурят с трубкой во рту: «не перечтешь, какой он добрый. Ну, а бывает, что он и серчает… Кругом все тихо – ни ветерка; вдруг как зашумит, как заревет он, как пойдут по нему волны горами: так страшно на берегу стоять, а уж не дай Бог быть в это время в лодке».

За то буряты и чтут Байкал, именно, как живое существо. Ежегодно 9-го июля на берегах его они совершают в честь своего «священного моря» разные религиозные церемонии: надевают маски, жгут костры, прыгают чрез огонь, обливаются водой, даже купаются, хотя температура воды 4–5°. Подробностей этих празднеств не могу касаться: не успел хорошо расспросить.

Едем по участку Култук-Тапхой. Население пошло почти сплошь бурятское. Снаружи истые монголы; только головы их шире и скуластей китайских; многие носят косы; грамота у бурят монгольская.

Участок еще не открыт для движения; ходят только воинские поезда; поезд идет 10 верст в час; по такой дороге проехали мы 110 верст.

Постройка дороги в разгаре; слышны частые взрывы наподобие пушечных залпов; это динамитом рвут скалы для полотна дороги по берегу Байкала.

Кругобайкальская железная дорога в 250 верст, и на последних 100 верстах прорыто 37 тоннелей, не говоря уже про длиннейшие коридоры; один небольшой тоннель, пробитый в скале из белого мрамора и отлично обделанный, мы уже проехали.

А волны ревут и мчатся прямо на нас, точно гидры стоглавые, разинув пасти, чтобы поглотить нас. Сойди поезд с рельсов, мы неотъемлемая их добыча.

Виднеются в тумане высокие горы противоположного берега; на вид до них верст десять, на самом деле пятьдесят. Из-под воды выделяется огромный камень; на нем сидит целая стая чаек; сидят покойно, невзирая на то, что вокруг бешено ревут и пенясь разбиваются о камень волны. О, если бы и нам покойно и твердо сидеть на камне веры среди бед, скорбей и сомнений, этих бушующих волн житейского моря! Горе нам малодушным.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

О. Митрофан Сребрянский, автор писем, бездетен, но у него были на воспитании племянницы-сироты.

2

  Ольга Владимировна – супруга о. Митрофана.

3

  Николай Яковлевич Пясковский, доктор казачьего полка в Москве, свояк о. Митрофана (ныне уже покойный).

4

  И церковь, и школа, и дом устроены о. Митрофаном на средства разных жертвователей и преимущественно почитателей его.

5

  Станция в 24 верстах от г. Орла, где о. Митрофан ежегодно гостил и продолжает гостить в имении помещицы Евдокии Александровны Крашенинниковой, почитательницы о. Митрофана.

6

  Кучер г-жи Крашенинниковой.

7

  Иван Арсеньевич Рождественский, тогда инспектор Ломжинской мужской гимназии, ныне в отставке, свояк о. Митрофана.

8

  Делопроизводитель полка.

9

  Своего отца, заштатного священника Воронежской епархии, Василия Васильевича Сребрянского, и мать жены, вдову священника Тверской губ., Александру Полиевктовну Исполатовскую.

10

  Офицер полка.

11

  Лошадь о. Митрофана.

12

  Генерал, состоявший тогда при особе Его Императорского Высочества, московском генерал-губернаторе, покойном великом князе Сергее Александровиче.

13

  Солдат-церковник, ныне Михаил Максимович Сытник служит диаконом в Марфо-Мариинской обители милосердия в Москве, где настоятелем церкви и духовником обители состоит автор «Дневника» протоиерей М. В. Сребрянский.

14

  Принц служил в Черниговском полку и, несмотря на то, что был магометанином, очень был расположен к о. Митрофану.

15

  Тогда было «освободительное движение»; наши разного рода «передовые» люди в союзе с инородческими элементами очень желали освободить Россию, между прочим, от железнодорожных мостов, чтобы задержать этим доставку наших войск на Дальний Восток и тем вернее обеспечить успех японского оружия. Вместо того чтобы воевать с японцами, солдаты в большом количестве должны были стоять по железнодорожному пути для охраны его. Говорят, что наши студенты, после одной победы японцев над русскими, посылали японскому императору поздравительную телеграмму. Несмываемое пятно!..

16

  Ксенофонт Иванович Самосюк – денщик о. Митрофана, ныне крестьянин Гродненской губ.

17

  Офицер, католик.

18

  Подполковник.