О чем поет сердце. Важные решения, неслучайные встречи и музыкальная шкатулка, которая спасла три жизни

Любовь Курилюк

О чем поет сердце. Важные решения, неслучайные встречи и музыкальная шкатулка, которая спасла три жизни

© Курилюк Л., 2023

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Предисловие

Сменяют друг друга времена года, день и ночь играют в догонялки, кружится вокруг Солнца мир, и мы вместе с ним.

День за днем садимся в одни и те же автобусы, едем по делам, возвращаемся домой и отдыхаем, устроившись поудобнее с чашкой чая в любимом кресле. Проживаем жизни, идем по тропинкам, что подарены нам судьбой, иногда сталкиваемся, удивленно поднимаем глаза, рассматриваем друг друга и торопимся дальше.

Трудно сказать, например, кто он, этот человек, что сидит рядом с нами в метро или бежит сейчас по тротуару, извиняясь на ходу и расталкивая прохожих локтями. Счастлив он или ускользает от печали? Чем живет и о чем мечтает?

А что, если сделать паузу, выключить телефон, взять в руки книгу и окунуться в мир историй и персонажей, которые при ближайшем рассмотрении оказываются похожими на нас?

Именно это предлагаю сделать, пока у вас в руках сборник моих рассказов.

О чем они? О том, что чувствует мужчина и думает женщина, о надежде, силе любви и безграничной материнской заботе, о добре и зле, воплощенных в людских делах.

Образы для своих произведений ищу в обычной жизни. От этого и рассказы получаются близкими любому человеку. Герои в них сильны и слабы, мыслят и страдают, радуются и оказываются перед сложным выбором, переживают предательство и находят силы идти дальше.

Начиная новый рассказ, даю образу имя, и он уже не безликий прохожий, запавший в память, а самостоятельный персонаж, который внимательно наблюдает за мной, ждет.

Что будет дальше?

Рассказ.

Прожектор воображения на миг выхватит кусочек жизни героя, озарит его лицо, мысли и чувства, помогая увидеть сокровенное.

Герои, придуманные судьбы и поступки, фейерверк чувств и переживаний. Все это соединяется – и вот готова летопись чьей-то жизни.

Придуманная, она потом попадает к читателю, и он вдруг узнает в герое себя, близких, вспоминает то, что когда-то чувствовал. И вот тогда моя выдумка становится реальностью.

Я начала писать рассказы несколько лет назад, выкладывая их в социальные сети. Люди читали, просили написать еще. Постепенно собралась небольшая аудитория, что поддерживала меня. Рассказы становились длиннее, образы раскрывались, наполнялись мелкими деталями, которые, как мозаика, собирались в единую картинку, создавая иллюзию короткометражного фильма, суть которого – наша с вами жизнь.

Только в отличие от нее в рассказе можно вдруг послать герою помощника, изменить его судьбу одним нажатием клавиши, вложить в его руки все дары мира, не требуя ничего взамен. Мои рассказы, как реки, текут, прокладывая себе русла. Начиная писать, никогда не знаю, чем закончится история.

И это люблю в творчестве больше всего. Свобода, магия, безграничность фантазии – вот прелесть писательского дара.

Но рассказ остается только набором букв, пока читатель не ощутит его вкус, не скажет, пожав плечами: «А ведь и так бывает!» Тогда история оживает, взъерошивает перышки и начинает свой путь. Она летит к вам бумажной птицей. Так давайте же подставим ей руку, тихо позовем и прислушаемся. Возможно, это история о вас.

Река дождется

Полина добралась до вокзала вовремя. Поезд, на котором ее младшая сестра Тамара должна была приехать, вот-вот покажется из-за поворота.

Внимательно вглядывалась в искривление рельсов, уходящих за старые полуразрушенные здания.

Когда-то и она с чемоданчиком, в поношенных, отданных соседкой сапожках приехала в этот город. Изменить жизнь, стать кем-то, кроме дочери, сестры и хорошей ученицы сельской школы. Ее никто не встречал, все нужно было делать самой.

И Полина делала. Поступила в училище, добилась места в общежитии.

– И в кого ты такая упрямая, Горшкова? – ворчала на нее комендант, когда девушка в очередной раз пришла жаловаться на текущие потолки и холодную воду в душе.

– В отца, – отвечала она.

– И кто же у нас папа? – язвительно спросила комендант.

– Рыбак.

– Потрясающе.

Но на следующий день крышу залатали, краны починили. Было что-то в этой девчонке, какой-то внутренний стержень, который заставлял окружающих верить, подчиняться, уважать и считаться с ее мнением.

* * *

Отец Полины и Тамары, Родион Федорович, был простым рыбаком. В команде таких же обветренных, с потрескавшимися пальцами и косматыми бровями мужиков он уходил рыбачить на реку. Добычу сдавали на местный рыбоперерабатывающий комбинат, который и кормил всех жителей деревни.

Мать девочек, веселая Иринка, незатейливую свою жизнь любила, но дочкам хотела другой судьбы.

– Уезжай, Поля. Ты умная, человеком станешь, отучишься, в городе и развлечений тебе больше, и работа найдется хорошая. Пора нашу семью в люди выводить!

Полина, обустроившись в общежитии, еще долго отмывала запах рыбы с белой нежной кожи. Ей казалось, что все оборачиваются ей вслед, потому что она вся, до косточек, пронизана этим въедливым, резким ароматом.

И вот теперь, отучившись и получив комнату в коммуналке, встречала младшую сестру, чтобы показать ей иную жизнь.

Но Тамарка была другой. Светло-коричневая, выцветшая на солнце штормовка, резиновые сапоги. Обветренное лицо с грубоватой, но пышущей ярким здоровым румянцем кожей и горящими глазами. Копия отца по складу души. Родион иногда сожалел, что Томка девчонка. Пацан стал бы наследником его промысла.

Тамара часто приходила на берег реки, садилась на старое дерево и слушала воду. Та разговаривала с ней, журчала и всхлипывала, принося камушки и оборванные нити водорослей.

А потом, когда лодка отца появлялась у пристани, бежала туда, чтобы первой похвалить за отличный улов.

– Ну ты как не от мира сего, – качая головой, твердила мать. – Все девчонки косы заплетают, платья шьют да в клуб ходят, а ты все на пристани с мужиками. И чего ты в этом нашла? Нехорошо.

– Не знаю, мама. – Тамара опускала взгляд, хмурилась, а потом улыбалась и продолжала: – Папа же хотел сына. Вот я за него.

Родион не показывал, но в душе гордился своим «сорванцом».

– Хватит, дочка. Вон, Полина уже работает. Пройдет лето, отправлю тебя в город. Пора взрослеть, не всю же жизнь ты собираешься рыбу чистить. – Ирина строго смотрела на дочь. – Ты прям дикарка какая-то.

– Но мама, мне и здесь хорошо. Работать буду, папе помогать. Он обещал меня взять к себе в бригаду.

– И не думай. Женщина-рыбак! Позорище.

Ирина все решила. Родион, понимая, что, наверное, она права, и Тамаре действительно нужно дать шанс узнать другую жизнь, перечить не стал.

– Ничего, Томка, съезди, навести Полюшку, отучишься, вернешься.

– Но папа!

– Надо, и не спорь. Я неуч, только и умею, что щук ловить. А ты молодая, сильная, все будет хорошо.

* * *

Заканчивался август. Тамара больше всего любила это время. Природа как будто последний раз вздыхает, а потом осыпается, тускнеет, готовясь к долгим крепким холодам. Река осенью особенно прекрасна. Гладкая и туманная по утрам, к полудню она как будто вскипала, боясь замереть от ночных заморозков.

Тамара с тоской смотрела на реку. Расстаться с ней было трудно. Но надо.

Последний раз спустилась к воде и бросила ей прощальный подарок – венок из найденных в поле ромашек. Вода с благодарностью приняла его, коснувшись рук девушки, и унесла далеко на середину, где течение, гоня первые упавшие листья, спешило вперед.

Родион, когда дочь уехала, не позволил жене убрать в шкаф Томкину штормовку, спрятать в сарай ее сапоги.

– Вернется моя помощница. Ей это все понадобится.

– Брось. Дай ты ей пожить нормально! У людей вон и ванна в доме, и телевизор. Она еще не поняла, как может быть по-другому. Не вернется.

* * *

Полина увидела сестру издалека. Та, медленно идя по перрону, несла точно такой же чемоданчик, какой был и у Поли много лет назад. История повторялась, только героиня была совсем другой.

Сестры обнялись и пошли к метро. В нос ударил такой знакомый запах рыбы. Полина скривилась от отвращения. Та жизнь, ограниченная, грустно-постная, вдруг замаячила перед ней настолько явственно, что стало страшно. Но потом вдруг исчезла, растворилась в суете города, который уже не отпускал ее, надежно опутав суетой и иллюзией комфорта.

– Заходи. Я тебе здесь постелила, на кушетке. Вот тумбочка, ванная в конце коридора. Иди пока, душ прими. Мыло на раковине земляничное возьми. Одежду новую дам. Пора прекратить пахнуть, как рыбный магазин.

Тамара, уставшая и какая-то стеклянная, делала все, что велела сестра.

Вступительные экзамены, провал и работа на хлебобулочном комбинате, вечерние походы по украшенному к новогодним праздникам городу, театр, кино и танцы в Доме культуры. Тамара впитывала все, что нужно было, чтобы стать такой, как хотела сестра.

Искренне и целиком отдавая себя Тамаре, Полина старалась, но чувствовала, что все напрасно. Тома как будто пропускала все через себя, а потом забывала, сидя по вечерам у окна и смотря куда-то вдаль. Где-то там, за километры от этой комнаты, висит на гвоздике ее штормовка, сапоги, притулившись в углу, тихо облокотились на отцовские, высокие сапожищи. Все готово к ее возвращению. Нужно только немножко подождать.

* * *

– Домой поеду, надо родителей навестить, – как-то весной сказала Тамара, перекладывая на тарелки солнечно-белую яичницу.

– Зачем? – удивилась сестра. – Они же писали, что все хорошо.

– Хочу. Я здесь задыхаюсь, понимаешь? Мне нужно хоть краешком глаза увидеть нашу реку. Помнишь, как папа учил нас там плавать? А как лосенок с того берега приплыл к нам и запутался в траве ногами?

Воспоминания, прорвавшись, все лились и лились, заполняли комнату, вытесняли все суетное, тревожное и наносное. Город сдавался, отступал, растворялся в этом потоке солнечных брызг, душа девушки возрождалась.

– И не думай! – вдруг закричала Полина. – Туда ехать «три дня на оленях». А у тебя работа. Сначала на билет накопи, а потом уезжай.

Поля знала, что не права. Но она же тогда удержалась, осилила, перетерпела, когда было трудно и грустно, запретила себе возвращаться домой. Потому что мать верила: дочь добьется лучшего, потому что так было надо. Потому что вернуться – значит признать слабость, потому что если позволить себе поехать домой, то на обратную дорогу в городскую жизнь сил уже не будет.

Не желая сознаваться в этом, она любила родные места так же сильно, как и младшая сестра. Но загнала эту любовь куда-то далеко, закрыла ставнями и навесила большой замок. Она будет такой, какой не смогла быть мама, «станет человеком», чтобы родители гордились ею. А река? Река подождет.

Тамара в слезах вышла во двор. Прохожие толкали бредущую по тротуару девушку. А она невидящим взглядом смотрела вперед. Ей мерещились шелест камыша, всплеск волны и запах. Тот, что Полина приказала уничтожить земляничным мылом, купленным в универмаге.

Но сны отобрать не мог никто. В них было все просто и ясно. Время и расстояние с готовностью преломлялись, подчиняясь желанию спящей. Каждую ночь Тамара, лежа в кровати, засыпала под стук колес проносившегося под окном трамвая, а потом этот звук превращался в нечто особенное, одной ей ведомое и потому нежно оберегаемое.

* * *

Звонок телефона разорвал ткань утра. Мать, встревоженная и растерянная, кричала в трубку, что отец заболел, нужно приехать. В ушах так и стучало ее недосказанное «попрощаться».

Поезд, бессонная ночь. Сестры соскочили с телеги и побежали по дороге к дому. Грязь, хлюпающая и хватающая за подошвы, старалась помешать им, но они как будто и не замечали некрасивых разводов на новеньких сапожках, спеша в родительскую избу.

Мать встретила их у порога, обняла, причитая, и провела внутрь.

– Когда? – тихо просила Тамара, закусив губу.

– Вчера вечером. Все ждал вас, приказывал во двор выходить, смотреть, не идете ли. Что ж вы так поздно?

Ирина зарыдала в голос. Громко, по-бабьи, с всхлипами и завываниями.

– Мам, успокойся, мама, – Полина теребила мать за плечо, но уже сама рыдала в голос.

А Тамара, замерев и глядя на дверь, слышала только одно слово: «Ждал, ждал, ждал». Ждал, храня на гвоздике ее штормовку, ждал, заботливо прислонив к стене ее резиновые сапоги, ждал, а она не успела.

Тамара вдруг кинулась к двери, распахнула ее и выбежала на улицу. Она стремилась к реке, к воде, к той, что была одной на двоих, любовью и смыслом существования в этом Богом забытом месте.

Река невозмутимо текла, повинуясь вечным законам бытия. Но Тамару узнала, приветливо плеснула в лицо брызгами, лизнула носки сапог, обняла свежим, терпким ароматом водорослей.

– Я вернулась, папа, – прошептала она. – Спасибо, что ждал, прости, опоздала.

Катер взволновал воду, заставив ее густой пеной удариться о берег. И в этом шуме Тамаре почудился легкий вздох отца. Простил.

После похорон Полина уехала в город. А Тамара с матерью остались жить в деревне. Каждая из сестер выбрала свой путь, чтобы не опоздать прожить свою жизнь.

В маршрутке

Каждое буднее утро было похоже на предыдущее. Завтрак с запекшейся до жесткой корочки яичницей, кусок хлеба, накрытый толстеньким кругляшом колбасы, и чашка чая. Виктор не любил кофе. Он казался ему слишком резким, бьющим по вкусовым рецепторам и как бы смывающим всю прелесть утренней рассеянности.

Быстро помыв посуду и собравшись, Виктор выбегал из подъезда. Нужно было успеть на маршрутку до города. Очередь на нее загибалась и тянулась вдоль тротуара, словно змея. И все здесь уже были «своими». «Голова» очереди – это встающие раньше всех две женщины. Они отводили детей к закрытым дверям сада и бежали на работу. Малышня в это время развлекала сторожа незатейливыми рассказами о жизни.

Дальше стояли мужчины разного возраста, кто в кепке, кто в шляпе, кто с всклокоченными макушками. Нервно поглядывали на часы и, вытягивая шеи, смотрели в ту сторону, откуда Тимофей Игнатьевич должен был прикатить на своем микроавтобусе.

Виктор знал всех людей, ехавших вместе с ним, они всегда были одни и те же. У них получился слаженный коллектив, который знает особенности и предпочтения каждого. Кто где сидит, кому нужна помощь, чтобы забраться в машину, кто любит занимать последние сидения. Пригород с его однообразной жизнью не ждал новых жильцов, а здешняя маршрутка – новых пассажиров.

Но сегодня что-то изменилось.

Виктор ощутил это прежде, чем увидел.

Резковатый терпкий аромат духов, хруст бумажной сумочки, в которую что-то пытались положить, но не выходило, вздохи и удары каблучков об асфальт.

Обернулся.

Девушка, миленькая, с уложенной на «пятерку с плюсом» прической, в модной одежде, маникюром и тревогой на лице встретилась с ним глазами, но тут же отвела их в сторону.

Подъехала маршрутка. Тимофей Игнатьевич бодро отсчитывал сдачу, приглашая пассажиров на посадку.

Все места заполнены. Можно ехать.

Водитель сделал радио потише, уважая право гостей на получасовой прерывистый сон, и включил зажигание.

Витя тоже задремал. Это выходило как-то само собой. Организм автоматически переходил в режим экономии энергии, отключая все ненужное.

– Да, Светик! Это я! Не узнала? Это Даша.

Виктор и все, кто уже погружался в сладкую дрему, вздрогнули.

Новенькая, держа телефон у маленького аккуратного ушка, мелодично рассмеялась.

– Да, переехала. Не знаю пока, только первый день сейчас. Игорь? Со мной. Нет, он на машине поехал. Нет, не предлагал пока. Но готовится, наверное.

Снова легкий, звонкий, счастливый смешок.

– Девушка! Нельзя ли потише? – Дама на первом сидении недовольно обернулась.

– Ой, извините. – Даша виновато кивнула. – Это не тебе. Как ты?

Далее, видимо, Светик рассказывала, как она, потому что Даша только угукала и кивала красивой головкой.

Виктор снова задремал. Ехать оставалось недолго.

– Ладно, пока, уже в метро захожу. – Даша вдруг опять чуть громче, чем нужно, обратилась к подруге. Пассажиры заморгали и встрепенулись. Приехали.

Остановившись перед входом в метро, Тимофей Игнатьевич пожелал всем удачи и открыл двери. Люди ловко выскакивали на тротуар и расходились по своим делам.

* * *

Яичница, бутерброд, чай, который Витя случайно подсластил два раза и его пришлось вылить, зонтик, застрявший между вешалкой и стеной. Обычное утро. Суета переместилась из стен квартиры на улицу. Виктор уже бежал на остановку.

Занял свое место в очереди. «Бельчонок» тут же пристроился за ним. Он узнал ее по духам.

Тимофей Игнатьевич опять поздоровался и впустил всех в салон.

– Светик? Я села. Да, в сапожках. Ну те, что мы с тобой видели. Да. Купил. Я потом меняла, натирали, да-да. Он у меня такой замечательный. Знаешь, ни в чем мне не отказывает.

Дама в черном пальто, сидящая рядом, покосилась на говорливую соседку, осмотрела ее с головы до аккуратных сапожек и скривила губы.

А Даша тем временем щебетала о выходных, как они с Игорьком поедут куда-то в гости, что наденет, что там будет делать. Маршрутка во главе с Тимофеем Игнатьевичем узнала, что Даша до смерти боится змей, что в лес за грибами она не пойдет.

Окружающие закатывали глаза, шикали на нее, она извинялась, начинала шептать, но Светик слышала плохо, приходилось снова повышать голос.

– Да, там обещают хорошую погоду, – Даша уверенно смотрела в будущее. Света что-то отвечала на том конце беспроводной связи, спутник услужливо передавал это в аккуратненькое ушко, Даша улыбалась.

– Нет, будет дождь, – раздалось вдруг с последнего ряда. – И похолодание.

Все обернулись, даже Даша. Угрюмый мужчина в серовато-полосатой кепке сдвинул брови, подняв лицо над газетой. Он грозно смотрел на общительную пассажирку.

– Свет, а тут вот мужчина говорит, что плохая погода будет. Извините, как вас зовут? Светик спрашивает.

– Роман Петрович меня зовут. Привет Светику.

– Да, так вот, Роман Петрович говорит, что дождь. Уж и не знаю. Что тогда брать-то с собой? А если он хочет… в такой красивый момент.

Дальше следовало перечисление цвета и фасона имеющихся вещей, уточнения и обсуждения нарядов для момента предложения руки и сердца.

Кто-то в углу тихо застонал. Угрюмый в кепке опять уткнулся в газету.

Даже водитель, уверенно пробирающийся через утренние пробки, стал чаще поглядывать в салон. Дашина трескотня, звонкая, по-девичьи легкая, мечущаяся от темы к теме, заставляла его улыбнуться.

– Эх, дочки у меня такие же. Как сядут вечером, как начнут свои разговоры, ей-богу.

– Ну, ладно, Светусик. Уже мы к городу подъехали. До понедельника. А то там, в глуши, связи нет. Пока.

– Пока Светику! – сказали два веселых паренька за спиной Даши. Она улыбнулась им и кивнула.

Люди спешили по делам. Получасовая передышка перед рабочим днем закончена.

Витя проводил взглядом говорливую попутчицу. Даша побежала ко входу в метро. Он хотел догнать ее, но передумал. Образ Игоря, «замечательного», «ни в чем ей не отказывающего», заставил одуматься и пойти своей дорогой.

Выходные пролетели быстро. Как будто ты хотел сфотографировать молнии, мелькавшие на небосклоне, только нацелил объектив фотоаппарата, а гроза уже закончилась. Виктор снова стоял на кухне. Глазунья шкварчала, колбаса закончилась, потому что ее вчера доел Витин сосед, заходивший за молотком, но засидевшийся до вечера, к чаю были баранки.

Вите было тоскливо. Но потом, уже выходя из подъезда, вспомнил, что сегодня Светику будут рассказывать о поездке за город. Надо успеть!

(Виктор не был поклонником женских сериалов и не смотрел мелодрамы. Но отчего-то ему было очень важно узнать, решился ли Игорь на «то самое», что навеки вырвет Дашу из его, Виктора, снов.)

Даша пришла грустная. Все в очереди невольно оборачивались, ища ее глазами, прищурившись, рассматривали и, пожав плечами, отводили взгляд.

Сама того не подозревая, эта болтушка уже стала «внутрисалонной достопримечательностью», как будто Тимофей Игнатьевич подключил опцию бесплатного получасового сериала-монолога.

Пассажиры расселись по местам, перевели телефоны в беззвучный режим и затаили дыхание. Утро понедельника обещало раскрыть подробности того, как Даша провела выходные.

А в салоне – тишина. Проехали один светофор, другой. Водитель, тревожно поглядывая в зеркальце заднего вида, нашел Дашу глазами. Ее рука то и дело тянулась в карман пальто, чтобы вынуть телефон, но останавливалась. Потом все же одним судорожным движением телефон был извлечен.

– Свет, это я… – дальше пауза, вздох. – Да, на работу. Плохо все, Светка.

Даша всхлипнула. Пассажиры напряглись.

– Ужасно, просто ужасно! Приехали его родители, брат еще. Они такие… такие…

Казалось, Даша никак не могла подобрать точного эпитета для всех перечисленных родственников.

С последних рядов услужливо подсказали неприличное слово. Даша поморщилась.

– Склочные они какие-то. Все ругались, а потом давай песни петь. Представляешь? Игорь тоже пел. Я ждала, что он мне предложение сделает, а он пел. Что пели? Что-то из фольклора. Я такое не люблю. А потом Игорь потерялся. Темно уже было. А он в лес решил пойти. Зачем? Не знаю. И…

Тут маршрутку слегка тряхнуло. Телефон выпал из Дашиных рук, раздался легкий хруст.

Девушка наклонилась и подняла его с пола. Она растерянно оглядывалась по сторонам, ища поддержки у соседей. В середине экрана была вмятина, стекло треснуло.

– Света! Светочка! Але!

– Но ответом ей было молчание, – Роман Петрович в неизменной кепке трагически вздохнул.

– Как же так. Мне же нужно…

– Ничего, дорогая, приедете на работу, со стационарного позвоните. А Игоря-то нашли? – пассажиры выжидательно смотрели на Дашу.

– Ой! Я не знаю.

– Да найдется ваш Игорь. У Светика. – Роман Петрович, плюнув на палец, перелистнул страницу и углубился в чтение. Книга была толстая, дорога дальняя.

– Вы что? Мой Игорь не такой. Он просто пропал. Его найдут, и я вам все объясню, – она строго смотрела на попутчиков, морща нос. Пассажиры отводили глаза, делая вид, что совершенно не интересуются этой историей.

Дальше ехали молча. Даша держала телефон на коленях, заботливо накрыв рукой, словно раненого зверька.

Виктор смотрел на профиль девушки. Кто она? Кем работает, чем интересуется? И любит ли она кофе? Если любит, то это станет проблемой.

– Извините. Не хочу прерывать это тягостное молчание по поводу утраты Игоря, но мы приехали. Освободите, пожалуйста, салон. – Тимофей Игнатьевич, массируя вдруг разболевшуюся поясницу, пожал плечами.

Пассажиры один за другим вышли. Только Даша сидела на месте, задумавшись.

Виктор тронул ее за плечо.

Даша вздохнула и вышла.

– До свидания, – тихо сказал он. – Надеюсь, все будет хорошо.

«Бельчонок» растерянно кивнула и ушла.

На следующее утро, сев на свое место, Даша быстро повернулась к Роману Петровичу и громко сказала:

– Вы были правы.

– В смысле?

– По поводу моей подруги, Светы.

И отвернулась. Звонить ей больше было некому.

Очередное осеннее утро стучало в окна маршрутки тугими жемчужинами градин. Люди ехали, укутавшись в собственные мысли, отгородившись ими от сидящих рядом. Случайные попутчики, чужие и далекие. Но каждый невольно поглядывал на Дашу, насупившуюся и печальную. Ее было немножко жалко.

– Ладно, не переживайте, милая Даша. – Роман Петрович закрыл книгу. – Мы вам хорошего найдем, верного. И, возможно, он уже где-то рядом.

Даша быстро огляделась. Витя поймал ее взгляд и робко кивнул.

* * *

Яичница с круглым золотым желтком и белоснежной окантовкой покоилась на поджаренном куске хлеба. Кусочки бекона тугим серпантином лежали рядом. Овощи, хрусткие, свежие, нарезанные тонкими кружочками и слегка присыпанные солью, поблескивали под лучами солнца, заглядывающего в окно. В двух одинаковых фарфоровых бокалах дымился ароматный, чуть осветленный ломтиком лимона чай. Даша и Витя завтракали, обсуждая планы на вечер. Кот, пушистый и такой же рыжий, как его хозяйка, с удовольствием потягивался на подоконнике. В Витиной квартире ему очень даже понравилось.

Подруга на счастье

– Таня, окаянная! – Женщина в старом пальто и стоптанных сапогах махала рукой в сторону прилавка, за которым стояла высокая худенькая девчонка. Прилавок был завален разными безделушками, пластмассовыми украшениями, деревянными ложками и прочей ерундой.

– Таня, ну, ты хоть за товаром-то следи! Я ж на пять минут всего отошла. – Мать зло смотрела на Таню.

– Мам, да кому нужно это барахло, никто и не берет.

Женщина схватила девочку за шарф и притянула к себе.