Потанцуй со мной

– Вот сволочь, – Тимур вскакивает с кресла и остервенело жует нижнюю губу, чтобы, не дай Боже, ни ляпнуть то, что мне скорее всего не понравится. – Ему дело коротнули* вместо прошенной переквалификации, а он еще пальцы гнет, – сокрушается мой стажер. – Как у вас так получается, Константин Николаевич? – заглядывает мне в лицо, словно на нем подробно расписаны все ответы на мучащие его вопросы.

– Получается что?

Прекрасно знаю, о чем спрашивает Тимур, но хочу проверить степень его эмоциональной лабильности.

– Чтобы не послать его на хрен.

– Если я пошлю его на хрен, Тимур, ты останешься без работы, – растираю виски. Башка раскалывается до плавающих мушек в глазах.

– А вы? – выгибает бровь.

– А я найду другую.

Тимур цокает и невесело усмехается.

– Он же урод последний, – не унимается Кайманов и начинает мельтешить перед глазами, расхаживая по кабинету и нервируя меня еще сильнее.

– Урод, – подтверждаю, – который платит. А ты, – наставляю на него указательный палец, – потом ешь и одеваешься. Затем этот урод советует тебя, – снова указываю на него, – другому такому же, как он, уроду, и ты снова ешь, одеваешься и ведешь свою подружку в кино.

– Какой-то круговорот уродов в природе, – заключает Кайманов и плюхается обратно на свой стул.

– Такова наша работа, Тимур. Эмоциям в нашем деле – не место, ты должен это знать, как Конституцию Российской Федерации. Ты ведь понимал, куда шел работать? Или мне начинать подыскивать нового стажера, а ты сменишь специализацию?

– Понимал, – обреченно вздыхает Кайманов, переводя свое внимание на окно, из приоткрытой форточки которого, доносятся звуки адски приторной попсятины, что сводит зубы. – Но какой гнилой этот Буданов всё-таки. Закрысить аморалку** потерпевшему с такими-то бабками… – осуждающе качает головой.

Согласен.

Паскуда редкостная, но… хорошо оплачивающая и с большими подвязами, которые всегда могут пригодиться.

Смотрю на своего молодого стажера и понимаю, насколько он еще зеленый и не испорченный деньгами и жизненными подзатыльниками.

Вспоминаю себя…

Мой юношеский максимализм, горячность и прямолинейность суждений – вот так же, как у моего стажера, заставляли гнаться за правдой и справедливостью. Ты считаешь себя чертовым героем, способным спасти и защитить весь мир.

Ты так думаешь ровно до тех пор, пока до голой задницы не протираешь брюки, сидя государственным бесплатным назначенным адвокатом, защищая мелких наркушных гопников или хитрожопого мошенника, выманившего по телефону у старухи отложенную пенсию.

Ты так думаешь ровно до тех пор, пока не получишь государственную зарплату, хватающую лишь на то, чтобы залатать эту дырку на брюках, а не купить себе новые.

А потом ты уходишь в частную адвокатскую контору, где начинаешь защищать «толстых кошельков» и получаешь свою первую зарплату, позволяющую к новым брюкам подобрать еще и рубашку с носками.

Если вы считаете, что адвокатское дело – это борьба за правду, то глубоко ошибаетесь. Адвокат – это не всегда про справедливость. Адвокат— это защита. Но защищать можно и отпетых мудаков, филигранно меняя квалификацию их инкриминируемого деяния на менее тяжкую или, вообще, добиться полностью оправдательного приговора. Поэтому ты либо отключаешь эмоции и гребешь бабки, либо страдаешь вместе с пенсионерами юрисконсультом над претензионным заявлением в Водоканал.

– Всё, Тимур, – смотрю на циферблат наручных часов, – давай по домам, – собираю документы и убираю в сейф. – Родителям привет передавай и не забудь в понедельник ЧиЖа*** закинуть, – закрываю на кодовый замок сейф и смотрю на стажера.

– Будет сделано, шэф! – выкрикивает Тимур, приставляя к виску раскрытую ладонь, точно воинское приветствие, и по-армейски разворачивается на пятках. – Хороших выходных, шэф!

Кайманов скрывается в дверях, а я закидываюсь таблеткой от головной боли, ставлю на сигналку офис и закрываю помещение.

Арбат кишит.

Сегодня суббота, а, значит, большинство может позволить себе прогуляться по одной из самых исторических улиц Москвы.

Я не вхожу в их число, поэтому скорым шагом двигаюсь вдоль новой выставки архивных фотографий Блокадного Ленинграда, мечтая скорее выбраться из душного скопления людей.

В следующем переулке стоит мой автомобиль, но я не успеваю до него дойти, потому что мое внимание привлекают сиреневые волосы, подскакивающие вместе с его хозяйкой.

Я останавливаюсь и узнаю тех самых «бременских музыкантов», которых разогнал в прошлую пятницу. Тот же состав, по которому я безжалостно прошелся бульдозером из-за вот этой девки, выплясывающей под какую-то жутко знакомую попсовую блевотину.

Она чёткими движениями попадает точно в ритм мелодии, что мгновенно становится ее частью. Ее тело пластично и грациозно вырисовывает танцевальные комбинации, приковывая внимание.

Сейчас музыканты уходят на дальний план и вряд ли интересуют всю эту толпу зевак. Все их взгляды прикованы к тонкой гибкой фигурке, изящно лавирующей со шляпой в руках между туристами.

Она выгибается волнами, а ее волосы отливают сиреневым шелком. Ее улыбка гипнотизирует и заставляет глазеющих открывать кошельки и выгребать из них всё содержимое.

Чертова цыганка!

На мгновение она обездвиживает и меня: и вот я уже скольжу по ее совсем не женским, а угловатым изгибам открытых бедер, впалому животу и длинным ногам, затянутыми крупной капроновой сеткой. Мизерные, ничего не прикрывающие джинсовые шорты и черная укороченная толстовка с капюшоном – на ком-то другом выглядели бы пошло и вызывающе. Но не на ней.

Дерзко, провокационно, расслаблено!

Она кричит всем, что молода и свободна, а на мнение других ей плевать.

Сегодня, я уверен, у ребят есть разрешение, и меня ничего здесь больше не держит.

– Это должно было быть наше бабло! – оборачиваюсь на крик и звон падающих на землю монет.

«Олимпийский» стихает, а толпа возбужденно напрягается, переключая внимание на источник нового зрелища.

– Вы чего, ребят? – сиреневолосая смотрит на валяющуюся у нее в ногах шляпу и на рассыпанные по земле купюры и мелочь.

– Нормально калымится? Нигде не жмет? – возвышается над испуганной девчонкой мудила в наброшенном на голову капюшоне.

Я вижу его спину, а еще четырёх его подельников, стоящих по обе от него стороны.

– Ты кто такой? Отошел от нее, – бросая на чехлы гитару, срывается высветленный паренек-солист.

– Я тот, кого ты сегодня подвинул, сечешь? – усмехается, который в капюшоне.

– А ты, смотрю, не подвинулся, – крашенный убирает девчонку за спину, – так я помогу, – слегка отклоняется корпусом назад и резко выбрасывает голову вперед.

А дальше «Олимпийский» превращается в фарш из криков, матов, ударов и женских визгов.

Мне ни раз приходилось видеть молодежные разборки, и чем это дело заканчивается, тем более на Арбате, я знаю. Поэтому технично отделяюсь от толпы и прижимаюсь близко к зданию, вдоль которого собираюсь покинуть побоище.

– Шухер, пацаны, – слышу свист из толпы, – менты!

Оборачиваюсь и вижу летящих, точно черные вороны, стражников правопорядка – отряд Росгвардии.

Да твою ж маму…

*коротнуть дело – прекратить уголовное дело.

**аморалка – компенсация морального вреда.

***ЧиЖ – частная жалоба.

Глава 7. Юля

Я с детства боюсь сдавать кровь. От ее вида у меня начинает кружиться голова, приправленная тошнотой.

Сейчас, глядя на то, как из носа сидящего передо мной на коленях незнакомого парня ручьем стекает кровь по подбородку и падает на плитку, я чувствую, как подкашиваются мои ватные ноги, а голова теряет связь с реальностью.

Мой обидчик скулит и матерится, размазывая по лицу красное месиво, а я, чтобы не упасть, сажусь на корточки и закрываю руками лицо. Дышу глубоко и пытаюсь выровнять оголтелое дыхание, но паника сковывает мои легкие, не давая сосредоточиться.

Меня кто-то пихает, и я теряю равновесие, сваливаясь на задницу.

– Полиция, полиция! – вопят рядом.

Мне приходится открыть глаза, чтобы понять, где я, и оттащить свое тело из этой гущи мордобоя, пока не попало и мне.

Все лица, звуки и голоса смешались в одно сплошное чувство страха и ужаса.

Кажется, я ползу на коленках, потому что ощущаю ими мелкие острые камушки, больно врезающиеся в кожу.

Мне кто-то наступает на кисть, и от адской боли я шиплю и ругаюсь.

Это отрезвляет.

Кручу головой по сторонам и первым нахожу Берга с заломанными за спину руками. Человек в тяжелых черных берцах, черном камуфляже и шлеме подталкивает его к автобусу, брошенному на Бульварном кольце.

Вижу Борю с поднятыми вверх руками за установкой, застывшего с таким выражением лица, будто увидел вместо омоновца зеленого четырехпалого человечка.

Пытаюсь в этом беспорядочном месиве отыскать Матвея, но вместо него нахожу Ветра, катающегося по плитке с диким ревом. Его руки обнимают живот, а ноги прижаты к груди. В этот момент я понимаю, что мне его не жалко.

Придерживаясь за фонарный столб, встаю на ноги и вижу, как черный камуфляж, точно контрастная жидкость в крови, растекается по артериям. Они огромной грозовой тучей подминают под себя каждого, кто попадается им на пути, вне зависимости от возраста, пола и причины. Заламывают руки, хватают и безжалостно уволакивают в автобус.

Мне надо бежать, но ноги приросли к месту, а руки намертво вцепились в столб.

Я не чувствую боли разодранных коленей и расцарапанных ладоней, я чувствую панический, оглушающий страх, который парализует и обездвиживает.

– Да отомри ты уже, бедовая, – меня дергают сбоку и тащат точно тряпичную куклу.

Мою ладонь обхватывает чья-то теплая крупная рука, и я разжимаю кулак, позволяя переплестись нашим пальцам.

Полное тотальное доверие моего тела, которое сейчас хочет спастись, в отличие от пустой головы.

– Шевели ногами, – ругается так приятно, что я готова слушать этот голос вечно. – Давай сюда, – он тянет меня за руку, и я вижу его аккуратно-оформленный затылок такой, который получается только в профессиональных мужских салонах. Полы его темного пиджака развиваются в стороны, потому что мой то ли спаситель, то ли похититель прибавил скорость.

Теперь мы бежим по какому-то переулку, и я начинаю вот только сейчас ощущать, как адреналин наполняет не только мою кровь, но и легкие, заставляя их сильнее качать воздух.

Я дышу надрывно и часто, а мой спутник даже не запыхался.

Мой рот растягивается в улыбке.

Мне больше не страшно.

Мне… весело!

Мне, черт возьми, смешно и весело!

И я больше не могу сдерживаться. И начинаю громко смеяться.

Я бегу и смеюсь, когда вижу легкий поворот головы человека в костюме.

– Сумасшедшая, – качнув головой, мой спутник чуть замедляет бег. Отпускает мою руку и бьет себя по карманам.

Он ищет ключи. Я это понимаю, потому что мы остановились около машины под запрещающим знаком парковки. Но такой машине и разрешение не нужно. Всем своим видом она демонстрирует, что «я паркуюсь, где хочу».

Кто ты такой, черт возьми?

Рассматриваю его спину, крупные плечи и понимаю, что он – не мальчик, а взрослый мужчина, которого я точно не знаю.

И ты собираешься сесть в машину к неизвестному мужику, Сурикова?

Щелкает сигналка, и человек в костюме медленно оборачивается.

– Ну привет, бунтарка, – усмехаются его карие, слегка сощуренные глаза.

Глава 8. Юля

– Здравствуйте, – по слогам проговариваю я, спотыкаясь о лицо, которое все-таки знаю.

Не могу похвастаться отличной зрительной памятью, но его лицо я запомнила.

Человек, который лишил в прошлую пятницу нас заработка, и которого я благополучно обозвала старым козлом, сейчас стоит передо мной и сверлит таким взглядом, от которого хочется прикрыть свои разодранные коленки. Стоя перед ним, я чувствую себя раздетой и уязвимой. Но я не покажу, что он имеет какое-то влияние на меня, поэтому вздергиваю подбородок и воинственно складываю руки на груди.

Я, надеюсь, он не ждет слов благодарности или извинений, и я не позволю ему чувствовать себя долбанным героем, потому что я не просила меня спасать.

– Я так понимаю, ты узнала старого жлоба, поэтому знакомиться не имеет смысла, – кивает на автомобиль. – Садись давай.

В смысле?

Он специально меня нашел, чтобы отомстить за козла?

«Сурикова, ты находишь приключения под каждым столбом! Беги!», – кричит та часть моего головного мозга, которая отвечает за чувство самосохранения.

А я думала, у меня ее нет.

– Вы что, маньяк? Следили за мной, а сейчас повезете в лес, чтобы убить и закопать? – делаю шаг назад, и моя воинственность уже не выглядит настолько впечатляюще даже для меня.

– Неплохо, – задумчиво чешет бровь, – я похож на маньяка?

– Ни у одного маньяка не написано на лице, что он – маньяк.

– Определенно, – одобрительно кивает, складывая руку под подбородком, будто собирается слушать поучительную лекцию в моем исполнении.

– Вот поэтому я с вами никуда не поеду.

– Весьма похвально, – хвалит, а я разглядываю, как его пиджак натягивается в плечах. Мои глаза то и дело съезжают с его гладковыбритого лица на широкие мужские крепкие плечи. Почему-то именно эта часть его тела особо привлекает мое внимание. – Значит, есть надежда на то, что в твоей голове есть зачатки разума. Но спешу тебя огорчить, я не маньяк и собираюсь просто отвезти тебя домой.

С чего бы это?

Подозрительный товарищ какой-то.

Но я не дура и не собираюсь становиться очередной жертвой, найденной расчленённой в какой-нибудь лесопосадке.

– Спасибо, но я как-нибудь сама, – разворачиваюсь и собираюсь свалить подальше, пока еще жива.

– Там сейчас работает спецотряд, – долетает мне в спину. – Посмотри на себя. Хочешь вместе со всеми провести ночь в СИЗО до установления твоей личности? Там не больно-то проявляют гостеприимство.

Черт.

Останавливаюсь.

Смотрю на свои разодранные колготки и разбитые колени, шорты, об которые вытирала окровавленные ладошки и понимаю, что в таком виде я выгляжу, как проститутка без документов, которую изрядно потрепал клиент.

А с чего он решил, что я вообще собираюсь обратно возвращаться?

Хотя… в таком виде я даже в метро не спущусь, меня сразу задержат.

Вызвать такси?

Точно!

Хлопаю себя по карманам шорт, и мои руки отчаянно падают вниз.

Гадство.

Перед выступлением я пихнула на сохранение телефон Боре и теперь, я уверенна, могу с ним благополучно распрощаться.

Возможно, Матвей мне звонил.

Возможно, он конкретно сейчас меня ищет и переживает, да и я ума не приложу, где он и что с моим парнем.

Возвращаться обратно значит бросить себя под обстрел. Позволить подвезти незнакомому человеку – верх безумства.

Обреченно всхлипываю и поворачиваюсь к Костюму, который, к слову, успел снять свой шикарный пиджак и остаться в белоснежной рубашке, которая ослепляет своей белизной как первый снег.

–Так вы точно не маньяк? – прищуриваюсь и крадусь к пассажирскому сиденью.

Звук глубокого баритона разносится эхом в пустом переулке.

Это Мистер-Костюм-Широкие плечи смеется.

– А ты думаешь, будь я маньяком, непременно признался бы тебе в этом? – сотрясаются его потрясающие плечи.

– Дайте мне ваш телефон, – протягиваю руку и раскрываю ладонь. – Я позвоню своей подруге и назову номер вашей машины.

Удивляюсь, когда Костюм извлекает из кармана пиджака телефон и красное удостоверение, протягивая мне этот набор.

«Удостоверение Адвоката», – поясняет мне его ксива.

Мистер Костюм у нас адвокат? Так-так!

Набираю по памяти номер Рюминой и диктую марку и номер машины под нескончаемый Алкин треп с вопросами о том, куда я снова влипла и почему я это сделала без нее.

Раскрываю удостоверение и читаю: Романов Константин Николаевич.

Приятно познакомиться, Романов Константин Николаевич!

Глава 9. Константин

Возможно, она права, и у меня развивается старческая деменция, но черт его знает, меня она забавляет.

Сам не знаю, что меня дернуло вместо того, чтобы спокойно уйти огородами, вернуться за девчонкой, в полной прострации обнимающейся с фонарным столбом.

Я видел, как неуправляемая толпа с выпученными глазами давила друг друга, переступая, толкаясь, пихаясь. Видел, как неповоротливый амбал сбил испуганную девчонку с ног, видел, как ее белобрысого пацана трое отпинали, как боксерскую грушу, и предельно четко понимал, что на этом фронте каждый сам за себя, и вряд ли ей смог бы кто-нибудь помочь. А когда я заметил летящего в ее сторону стражника с резиновой дубинкой, мои предохранители сгорели к чертовой матери.

То ли отцовский, не понятно откуда взявшийся рефлекс сработал, то ли яркое представление того, что в этом своем полураздетом виде она, как минимум, проведет ночь с наркоманами, бомжами и ночными жрицами любви в СИЗО, может, еще какая-то оккультная херотень, но на этом мой героизм не закончился – я предложил девчонке ее подвезти.

Она сидит на переднем пассажирском сиденье и сжимает в кулаке грязные влажные салфетки, которые я подогнал ей вместе с лейкопластырем. Инородное тело в моей машине уже успело запачкать кровью молочно-кремовую панель и светлую кожаную обивку салона. Когда она плюнула на пальцы и попыталась оттереть кровавый мазок на коже бардачка, я пережил трехсекундную клиническую смерть, а когда ожил, – пожалел, что подписался быть чертовым джентльменом.

– Вашу машину обслуживает клининг? – без всякого стеснения моя попутчица разглядывает салон, вертя головой во все стороны.

– Нет, – сухо отвечаю я.

Чувствую, как цепкий взгляд сиреневолосой царапается о щеку, и рефлекторно касаюсь рукой лица.

Не люблю такое пристальное навязчивое внимание.

Она ждет от меня продолжения в виде встречного вопроса или детального пересказа о том, почему в моей машине стерильно. Но, во-первых, я не джентльмен, во-вторых, я зверски хочу жрать, ну и, в–третьих, я, в принципе, унылое говно, не склонное к милому общению.

Моя попутчица, уж не знаю, в следствие наличия ума или в целях личной безопасности решает смолчать, и я мысленно накидываю ей баллы.

Она беспокойная.

Боковым зрением вижу, как малая не в состоянии усидеть на одном месте: все время крутится, ерзает и ковыряет дырку на коленке, разрывая капрон сильнее. На мгновение мне кажется, что она под чем-то, но за свою многолетнюю практику я повидал достаточно торчков, чтобы отличить нарика от гиперактивной смутьянки с петардой в заднице.

– Вы – не участник Великой Отечественной Войны, – нарушает тишину салона юная мятежница, а я отбираю причисленные ранее ей баллы.

Если бы сейчас на светофоре я ни стоял первым, то со стопроцентной вероятностью поимел бы в зад впередистоящую тачку.

О чем она, черт её дери?

– Это вопрос? – поворачиваюсь к ней и смотрю в карие глаза. Они настолько темные, точно зерна горького кофе, что практически сливаются со зрачком. Черная миндалевидная бесконечность идеально гармонирует с бронзовым оттенком ее юной кожи. И я невольно задумываюсь, откуда она такая после долгой московской зимы? Нет, это не автозагар и не искусственный эритемный ультрафиолет, это плод смешения рас и кровей, и это чертовски красиво.

– Это умозаключение, – деловито поясняет Цыганка. – Вы не заплатили за парковку.

Что?

ЧТО… ОНА… ТАКОЕ?

Мой мир на мгновение перестает вращаться, парализованный действием испытуемого диссонанса. То есть эта мелкая грубиянка, обозвавшая меня козлом и старым жмотом, сидящая в машине с совершенно незнакомым ей взрослым мужиком в разодранных колготках и шортах, не оставляющих даже толики воображению, вот конкретно сейчас волнуется не о том, что не назвала мне домашнего адреса, и я везу ее непонятно куда, а куда больше ее беспокоит неоплаченная мною гребаная парковка!

– Не заплатил, – соглашаюсь, – и да, до участника Отечественной Войны я точно не дотягиваю, – утвердительно киваю и, блть, жду, какую потрясающую чушь выдаст ее несносный рот дальше.

– Вы не заплатили за парковку, вы не участник Войны, вряд ли являетесь героем Советского Союза, – пытаюсь подавить смешок, потому что девчонка с предельной сосредоточенностью загибает пальцы на руке. – Вы многодетный отец-льготник?

Твою мать!

Мне хочется спросить ее, для чего ей вся эта ненужная информация, но дело в том, что мне, блть, нравится! Нравится весь этот бред, который она несет!

– Я не многодетный отец-льготник, – растягиваю губы в улыбке. – Есть еще варианты?

Имбецильность – это врожденная патология, но конкретно в моем случае – приобретенная, иначе как назвать то, что я продолжаю поддерживать ее дедуктивные логические цепочки.

– Есть. Один. Если вы не заплатили за парковку, значит, вам обязательно придет штраф, – она сканирующим взглядом проходится по моему телу, задерживаясь на плечах, и возвращается с озорным блеском в глазах, кричащих, что у их хозяйки родилась очередная бредовая мысль. – У вас дорогой костюм, дорогая машина и, значит, штраф оплатить для вас не составит проблемы. Исходя из всего вышеперечисленного, можно сделать вывод, – моя пассажирка задумчиво замолкает, а потом жалостливо впивается в меня взглядом, – что вы – инвалид?

Кто, блть? Инвалид?

Тот момент, когда ты чихаешь и по определению ждешь, когда тебе пожелают «Будь здоров», а вместо этого прилетает нежданчик в виде поджопника. Вот именно такой смачный поджопник я почувствовал конкретно сейчас.

Из ее нелогичной логики я ожидал, что окажусь миллионером, банкиром, депутатом или олигархом, но никак не инвалидом.

Она издевается?

Мне кажется, я столько за свою жизнь не смеялся и не матерился одновременно, как за одну эту поездку с чокнутой Цыганкой.

Определенно я начинаю беспокоится за свое психическое здоровье.

Отсмеявшись, спешу пояснить:

– У меня парковочное резидентное разрешение. Адрес назови, – решаю напомнить вольготно развалившейся сиреневолосой в моем кожаном кресле и нагло забывшей, куда и зачем ее везут.

Но последнее, кажется, ее мало заботит, потому что спрашивает она о другом:

– Резидентное? Вы что, мигрант?

Да, блть!

Глава 10. Константин

– Так рано уходишь? – Катерина набрасывает легкий шелковый халат, но струящаяся ткань спадает с плеча, оголяя красивую женскую грудь. Ненадолго задерживаю внимание, задумываясь о третьем раунде наших «судебных актов». – Мишаня раньше девяти все равно не придет, – от ее судебного всевидящего ока не утаить моего вновь вспыхнувшего интереса, поэтому она с присущей грацией сбрасывает тонкую ткань и сжимает в руках свою грудь.

Она, к слову, у Катерины шикарная: полная, подтянутая окружность, которая снова манит к себе прикоснуться.

С расстёгнутой молнией брюк подхожу к обнаженной женщине и смотрю в глаза, полные желания и похоти.

Серо-зеленые кошачьи глаза.

Не карие…

Обвожу большим пальцем контур ее лица и наблюдаю, как Катерина обхватывает его губами, облизывает, а потом втягивает в рот с характерным звуком.

Свободная, не скованная узами брака женщина в стократ отличается в сексуальной жизни от замужней. Она раскрепощена, сексуальна и умеет получать удовольствие, потому что секс для нее – не супружеская обязанность, а средство проявить и удовлетворить свое женское либидо.

Женщина в браке рациональна, скована обстоятельствами и бытом, ей больше не нужно изощрятся, чтобы тебя удивить и покорить, потому что ты уже в накинутом хомуте и никуда от нее не денешься, так зачем тратиться на какие-то дорогущие кружевные полоски, если за эти деньги можно купить столько продуктов! Близость с годами становится всё реже и фиксируется на идеальной, удобной ей миссионерской позе, потому что «я – не шлюха, чтобы иметь меня сзади». Случайный шлепок воспринимается как «я что, тебе кобыла на базаре?», а вылетевшее по неосторожности пошлое словечко оскорбляет ее тонкую душевную натуру.

Ее тонкая душевная натура извивалась, стонала и просила пожестче и сильнее до того, когда статус в ее профиле сменился с «в отношениях» на «замужем».

Ты уверен, что женился на игривой распутнице, но после двенадцати твоя секси-золушка превращается в зачуханную домохозяйку с пучком на башке и вечным «давай не сегодня, я устала и у меня болит голова».

С Катериной мы спим около двух лет. Когда оба любовника выгодны друг другу, получается самый отличный секс. Екатерине Полянской сорок лет, у нее есть подросток-сын, власть и потрясающее качество – она не замужем, и туда ее не загонишь даже под угрозой расправы. Катерина – отпетая карьеристка, придерживающаяся строгой феминисткой философии.

И мне это адски подходит!

Она не ждет от меня отношений, кольца на пальце и всякой прочей ванили. Она пользует мое тело для здоровья, а я получаю вдвойне: мне никто не трахает мозг после секса и во время судебных заседаний, потому что Полянская – судья.