Пламя в тумане

Она чувствовала себя легче; ее плечи расслабились.

Марико взглянула на все вокруг новым взглядом, словно ее глаза могли разглядеть что-то сквозь густую тьму. Увидеть сквозь плотную завесу ночи. Ее взгляд остановился на неподвижной фигуре слева от нее – скрученном стервятнике, которого она недавно убила.

Странно, что она не чувствовала никакой жалости. Ни капли раскаяния.

Кэнсин гордился бы ею.

Она отбилась от нападавшего. При этом она продемонстрировала один из семи принципов бусидо:

Храбрость.

Путь воина.

Марико опустилась на колени рядом с лужей запекшейся крови. Одежда мужчины, как и все остальное, была грязной. Воротник его конопляного косодэ[23] был в пятнах от рисового вина и сухого проса, а полотно штанов протерлось.

Но они послужат еще одной цели.

С пугающей ясностью Марико развязала пояс нижнего халата. Позволила ему упасть с плеч на землю. Затем она потянулась, чтобы развязать узел на его косодэ.

Хаттори Марико была не просто какой-то девчонкой.

Она была больше этого.

Дракон Кая

Огромный боевой конь медленно шагал сквозь предрассветный туман. Завеса из лиан расступалась перед ним. Другие самураи верхом выступили из темноты, возвращаясь на позиции по бокам коня. Его наездник в тяжелой броне неумолимо вел их вперед. Животное с дикими глазами фыркало через ноздри, и его дыхание сливалось с туманом – два постоянных потока едва сдерживаемой ярости.

Самурай верхом на гнедом коне резко отличался от своего скакуна. Он казался спокойным. Собранным. Его шлем венчали закрученные рога. Спереди красовалась зияющая драконья пасть из полированной стали, покрытая кроваво-красным лаком. Нагрудник его до[24] был сделан из прямоугольных пластин закаленной кожи и железа. На него был нашит шестиугольный герб с двумя оперенными стрелами в центре, похожими на штрихи. Напротив друг друга. Всегда прикрывая чужой тыл. Всегда сохраняя баланс между светом и тьмой.

Всадники и их кони бесшумно крались сквозь быстро тающую тьму. Утренний туман обнимал копыта лошадей, расступаясь с каждым шагом, пока они следовали через лес Дзюкай. Вперед. Только вперед.

Самурай, возглавлявший отряд, ехал через призрачный лес, внимательно изучая землю перед собой.

Ничего не упуская.

Через некоторое время они вышли на поляну. На ту самую, которую они искали последние два дня. Не так давно прилетевшие стервятники медленно кружили над ними по нисходящей спирали, привлекая их все ближе.

Притягивая их к сцене смерти и разорения.

Перед отрядом самураев раскинулись руины недавно разграбленного богатого конвоя.

Мужчины остановили своих лошадей. Их лидер спешился, не говоря ни слова. Его шаги были такими легкими, что их почти не было слышно. Белый туман клубился вокруг него, пока он беззвучно двигался вперед.

Хотя он мог бы остановиться, чтобы обратить внимание на погибших – на тела пятнадцати самураев, оставленных гнить в этот бесславный предрассветный час, – лидер отряда с неуклонной целеустремленностью двинулся к куче дерева, которая выглядела как останки недавнего костра. Когда он приблизился к обугленным руинам, в его памяти возникла тень элегантного лакированного норимоно. Самурай поправил мечи на поясе и снял шлем.

Розовый свет только начал пробиваться сквозь деревья за его спиной. Самурай непроизвольно подставил лицо его нежному теплу. Он сделал медленный вдох. Вдох, напомнивший о жизни, которую ему посчастливилось жить. Вдох, напомнивший о хорошей смерти, которая ему была суждена…

На поле боя.

Он был молод. У него было худое лицо. Воинствующее. С заостренной челюстью и глазами чернее смолы. Его волосы были собраны в идеальный пучок, каждая прядь приглажена в элегантной покорности. Пока он осматривал руины, другой самурай в броне подошел к нему, неся остатки обгоревшего боро[25] и шелка – два опаленных знамени, на одном из которых был такой же шестиугольный герб, а на другом – герб императора.

Второй самурай подтвердил его опасения:

– Мне очень жаль, Кэнсин-вакасама[26], – хотя слова выражали соболезнования, в голосе не чувствовалось сожаления. В его тоне слышалось понятное обещание.

Обещание кровавого возмездия.

Вместо того чтобы ответить на обещание самурая своим собственным, молодой человек в драконьем шлеме даже не взглянул в его сторону. Бесстрастный перед лицом ужасов, учиненных над его собственными людьми – над его собственной семьей, – он взялся за почерневший кусок дерева и дернул его в сторону со зловещей аккуратностью. Тот раскололся, его концы рассыпались в золу в его руках.

Молодой самурай заглянул внутрь.

Внутри лежало обгоревшее тело девушки. То, что осталось от ее кожи, почернело от огня. Продолжая изучать сцену убийства, Хаттори Кэнсин заметил блеск нескольких наконечников стрел, похороненных под останками девушки, и подозрительное темное пятно на полу норимоно. Смолистое. Густое.

Кровь.

Она не погибла в огне.

Он замер.

Затем вновь продолжил свои поиски, его глаза неустанно блуждали. В одном из уцелевших углов богато украшенного норимоно был спрятан небольшой треугольник обгоревшей ткани. Из такой же ткани боро его семья делала свои знамена. Одежда крестьян и служанок также шилась из него.

Он пригляделся внимательнее, вороша угли в поисках новых проблесков правды.

Кимоно Марико. Нигде не было видно даже намека на шелк тацумура, столь отличный от боро.

Взгляд Кэнсина переместился на голую землю под ногами. Он посмотрел влево, затем медленно повернул голову вправо.

Сандалия дзори, почти не замеченная им, лежала на боку в нескольких шагах от норимоно. Она сияла даже в тусклых лучах утреннего солнца. Лакированное покрытие не было испорчено пламенем. Кэнсин подошел к дзори своей сестры и опустился на колени, подбирая ее.

– Мой господин, – нерешительно заговорил самурай за его спиной, – я знаю…

Кэнсин взглядом заставил его замолчать, а затем вернулся к своему делу, продолжая искать глазами. Продолжая охотиться.

Вскоре он нашел то, что искал.

Следы.

Две пары. Одни шли в погоне за другими, следы второго человека заинтересовали Кэнсина гораздо меньше, чем первого.

Первые следы принадлежали женщине в носках таби с раздвоенными пальцами. Следы раненого оленя, бредущего прочь от неминуемой гибели. Была очевидна попытка скрыть их. Но немногие из тех, кто проходил через этот лес, обладали упорной решимостью и неоспоримым мастерством Хаттори Кэнсина. Он знал эти следы. Отпечатки, оставленные в земле, были слишком малы для мужчины. Слишком изящны.

Хотя изящество никогда не было присуще его сестре-близнецу, Кэнсин с той же уверенностью, с которой билось его сердце, понял, что они принадлежат ей. С той же уверенностью, с которой делал каждый вдох. Три дня назад она была жива.

И эти следы вели налево.

Прочь от кровавой бойни.

Не говоря ни слова, Хаттори Кэнсин вернулся к своему боевому коню с дикими глазами. Рожденный стать воином – стать охотником, – он надел драконий шлем и защиту для подбородка, а затем вскочил в смазанное маслом седло.

– Мой господин, – снова запротестовал тот самурай, – хоть это может быть трудно принять, боюсь, очевидно, что госпожа Хаттори…

Кэнсин поднял левую руку. Сжал пальцы в кулак. И отдал своим людям сигнал ехать за ним.

По следам в лес.

Со своего места во главе отряда Дракон Кая медленно ухмыльнулся. С оттенком мрачности.

Его сестра не умерла.

Нет.

Для этого она слишком умна.

Золотой замок

Его Императорское Величество Минамото Масару – прямой потомок богини солнца, небесной покровительницы Империи Ва – потерялся.

В своих собственных садах, ни больше ни меньше.

Но он не беспокоился. Он не настолько потерялся, чтобы встревожиться. Сегодня он намеренно забрел слишком далеко. Ушел подальше от тех, кто кружил вокруг него, как мухи вокруг трупа.

В такие дни, как этот, он частенько намеренно терялся.

Лето медленно сменяло весну. Все вокруг него цвело, воздух освежался легким бризом. Охристый закат золотил воды пруда слева от него. Волны, мягко омывающие берег, рябили, как расплавленный янтарь. Его поверхность была усыпана опавшими цветами сакуры. Бледно-розовые лепестки усеивали синевато-серую воду.

Цветы уже начали умирать. Осыпаться под тяжестью солнца.

Это было его любимое время года. Достаточно теплое, чтобы бродить по императорским садам замка Хэйан, не чувствуя угрозы холода, и в то же время достаточно прохладное, чтобы отказаться от такой обузы, как зонт из промасленной бумаги.

Возможно, сегодня вечером ему стоит рискнуть и отправиться в павильон любования луной. Сегодня небо было необычайно ясным. Звезды тоже, должно быть, будут невероятно яркими.

Он неторопливо прошел по прямоугольным ступеням, окружающим миниатюрную пагоду. Ее многоуровневые карнизы были усыпаны птичьим кормом. Цапля прохаживалась вдоль берега, предупреждая скользящего мимо черного лебедя: «Держись подальше от моих владений».

Император улыбнулся сам себе.

Был ли он цаплей или лебедем?

Его улыбка исчезла так же быстро, как и появилась.

Знакомая трель прорезала тишину за его правым плечом. К нему подлетела ласточка, приземлившись на угол крошечной пагоды, ее крылья были неземного радужно-голубого цвета. Маленькая птичка надула живот и встряхнула перьями, наклоняя голову набок.

Дожидаясь императора.

Император сделал два шага к ласточке. Наклонившись ближе, он приблизил левое ухо к ярко-оранжевому клюву. Маленькая птичка прильнула ближе совершенно бесстрашно. Неестественно. Ее знакомая трель превратилась в приглушенный шепот. Мелодичный вздох.

Император кивнул. Ласточка прихорошилась. И через мгновение взлетела с порывом ветра.

Исчезая в облаках в вышине.

Ни на секунду не останавливаясь, Минамото Масару зашагал от берега обратно в сторону своего замка. Спустившись по нескольким неправильным тропам, он наконец увидел самый высокий угол императорского дворца, возвышающийся над деревьями.

В такие солнечные моменты, как этот, император понимал, почему замок Хэйан часто называют Золотым замком. Море позолоченной черепицы переливалось с яруса на ярус медленно спускающимися волнами, ловящими солнечный свет. На каждом изогнутом карнизе располагались резные фигурки журавлей, рыб и тигров. Деревья сакуры росли вдоль дорожек на востоке, апельсиновые деревья окаймляли запад. Крытые галереи, ведущие от здания к зданию, были построены из кипарисового дерева, пахнущего цитрусами, и вымощены аккуратно уложенным белым гравием.

Он остановился, чтобы полюбоваться, как его замок заливают краски заходящего солнца.

Не находи он времени, чтобы насладиться этими видами, вскоре они были бы потеряны для него.

Как слезы под дождем.

Император прошел мимо гранитного монумента, стоящего на пригорке справа от него. Его взгляд остановился на развевающихся знаменах, украшающих четыре угла.

Три цветка горечавки над листьями бамбука. Императорский герб клана Минамото.

С каждым шагом его брови все сильнее хмурились.

Через несколько месяцев наступит праздник Обон[27]. Ежегодно в этот день все жители империи возвращались в родные края, чтобы почтить память мертвых. Именно по этой же причине императору вскоре предстояло отправиться в Эдо[28]. Очистить могилы своих предков от сорняков и почтить их едой и питьем.

Но будут ли его праотцы горды его возвращением? Или почувствуют презрение?

Император не мог ответить на эти вопросы. Пока нет. Ибо он еще не совершил всего, что намеревался совершить. Все его величайшие чаяния еще не воплотились в жизнь. Да, это правда, что он прочно удерживал власть над Империей Ва на протяжении всего своего правления. Но это была сумбурная сила – очень похожая на слабо завязанную ленту, концы которой волочатся по земле. Он не совершил и половины того, чего добился его отец, прежде чем передал ему корону; он не расширил и не усилил Империю Ва.

Ему не удалось ничего добавить к наследию своих сыновей.

В действительности кто-то мог сказать, что он оставлял империю даже в худшем состоянии. Гораздо слабее, чем она была раньше. Империю, которая будет поддерживаться теперь сильными сторонами обоих его сыновей.

Умом Року.

И силой Райдэна.

Странно, как все дошло до этого. Случилось, несмотря на то, что император пожертвовал столь многим, чтобы дать своим сыновьям больше. Он зашел так далеко, что даже казнил многих своих друзей детства, чтобы те не бросили вызов его власти.

Император снова остановился, как будто ветер выбил воздух из его груди. Он сделал медленный вдох. Горячие, обжигающие клещи крепко сжали его сердце. Он все еще чувствовал его, даже спустя столько времени – вес смертей его друзей всегда будет лежать на нем тяжелым бременем. Постоянным напоминанием. Но он не мог позволить себе раскаяться в своих прошлых решениях.

Это не были легкие решения.

Ни один мужчина не мог открыто бросать вызов императору Ва, даже если бы это было ради исполнения его глубочайших желаний. И его друзья, несомненно, бросили бы ему вызов. Наганори никогда не стал бы молчать, услышав последние указы императора. Его последние попытки упрочить свою власть. Поднять налоги на свои земли. Чтобы собрать то, что ему причитается. Все для того, чтобы совершить свое величайшее завоевание: начать войну за господство над морем и всей его добычей.

Да. Наганори стал бы постоянной проблемой. Он был Асано до мозга костей. Женатый на законе и его всепроникающем чувстве справедливости.

Но, возможно, Асано Наганори удалось бы вовремя взять под контроль.

Если бы не другие… что сгибали шеи менее охотно.

Такэда Сингэн.

Облако желтых бабочек пролетело над белым гравием перед ним. Вихрь воздуха подхватил их, закручивая и разворачивая внутри себя, как бьющееся сердце.

Нет. Друзья детства императора были бы слишком большой проблемой.

Лучше пусть его совет будет небольшим.

Лучше пусть это будут лишь члены его семьи. И больше никто.

Он прошел сквозь облако бабочек, заставляя их в панике разлететься.

Увы, смерть его друзей не положила конец перешептываниям у его ног. Ропоту тех, кто предпочел бы видеть человека с военными навыками у штурвала империи. Особенно в последнее время, когда император начал замечать, что пышность и величие императорского двора бледнеют. Блекнет свет чрезмерной роскоши. Ненужного излишества.

Понимание сжало ему горло. Запульсировало в ушах. Величие двора было тем, что он хорошо знал. Это было величие его сына, наследного принца Ва, Минамото Року. Второго по рождению, но первого в очереди на трон.

Дело было в отсутствии величия у другого его сына, Райдэна. Первенца.

Но которому было не суждено править.

Действительно, Судьба была переменчивым зверем.

– Вот вы где, мой государь.

При звуке этого голоса императора охватило тепло. Движение, начавшееся в его костях и дошедшее до кончиков пальцев. Утешение возлюбленной. Об объятиях которой ему никогда не приходилось просить.

Но он не обернулся на оклик.

Хрипловатый женский голос добавил:

– Я так и думала, что найду вас здесь.

Он не обернулся. Императору не нужно было оборачиваться, чтобы увидеть ее лицо. Ее образ навсегда запечатлелся в его памяти. Это было лицо женщины, которую он любил всю свою жизнь. Матери его старшего сына Райдэна.

Не его императрицы. Не его жены. Но женщины, владевшей его сердцем.

Она была здесь. С ним. Хотя ему не удалось сделать ее своей императрицей, она осталась рядом с ним как его императорская супруга[29]. Была рядом с ним и ни о чем не спрашивала.

– Ты хорошо меня знаешь, Канако, – сказал он, не глядя в ее сторону.

– Да, – ее смех был похож на музыку мягкого сямисэна[30]. – Так и есть.

Наконец он повернулся к ней. Время не изменило ее так, как его. У нее была стройная фигура, а кожа гладкая, как слоновая кость. Она все еще была красива. Он всегда считал ее красивой. С того момента, как увидел, как она создает животных из материи теней, он понял, что она самая прекрасная женщина, которую когда-либо видел.

Тогда они еще были молоды. Ненамного старше его детей. И он до сих пор любил ее. А она до сих пор любила его, даже когда отец заставил его жениться на другой молодой женщине. Из богатой семьи, владеющей миллионом коку[31].

Император не дотронулся до Канако, хотя и желал этого. Даже сейчас было невозможно определить, кто мог наблюдать за ними. Какие слуги докладывали какому хозяину.

Или какой любовнице.

Никто не имеет права видеть императора в минуту слабости, какой бы незначительной она ни была.

Цветы рядом стоящего дерева сакуры клонились в их сторону. Канако смахнула своими тонкими пальцами ливень лепестков, ловя несколько в хватку магии. В вихрь колдовства. Почти рассеянно она заставила лепестки закружиться в медленные водовороты. В формы. Сначала дракон. Потом лев. Затем змея.

Завороженный император смотрел, как змея пожирает льва. Канако улыбнулась, ее губы изогнулись мягким полумесяцем.

– Моя маленькая ласточка принесла вам свою весть? – тихо спросила она, позволяя змее крутиться между пальцами.

Император кивнул. Ждал, чтобы услышать больше из того, что он жаждал.

– Дочь Хаттори Кано не могут найти, – продолжила она. – Она должна была прибыть сюда две ночи назад. Поговаривают, что ее конвой попал в засаду около леса Дзюкай. – Пауза. – Засаду Черного клана.

Он продолжал ждать.

Канако позволила лепесткам улететь:

– Пока неясно, жива ли девочка.

Хотя его челюсть дернулась, император осторожно кивнул. Затем он продолжил путь к своему замку.

– Ты сказала нашему сыну? – спросил он на выдохе.

– Еще нет. – Канако искоса взглянула на него, ее серо-голубое шелковое кимоно развевалось волнами у ее ног. – Пока мы не решим, что следует сказать. Что следует сделать.

Они обогнули поворот дорожки из белого гравия. Перед ними утопал в цветах павильон императрицы. Император мог услышать хихикающие женские голоса и неизменную снисходительность, пронесшуюся по рядам бесчисленных компаньонок его жены.

«Император гуляет по саду со своей шлюхой-ведьмой».

«Снова».

Он сдержал презрительную усмешку. Не показал вообще никакой реакции. Эти глупые женщины не знали ничего иного. Они были причиной того, что его правление было запятнано пятном слабости. Излишества. Все эти слащавые молодые знатные дамы и их семьи, вечно цепляющиеся за благосклонность.

Император должен был стереть это пятно. Он должен был совершить нечто, достойное его клана. Теперь он понимал – отчетливее, чем когда-либо, – как сильно ему нужна была сила обоих его сыновей, чтобы добиться этого. Неважно, насколько невероятным это казалось. Неважно, насколько маловероятно, что его жена согласится.

Ее прекрасному, послушному Року никогда не позволят работать вместе с сыном шлюхи-ведьмы.

Когда взрыв женского смеха рядом привлек его внимание, взгляд императора метнулся к крытой галерее через двор. Развевающееся розовое кимоно императрицы растеклось по белому камню, когда она низко поклонилась, а затем развернулась и пошла прочь, прежде чем он успел поймать ее взгляд.

Прежде чем он смог увидеть боль в ее глазах.

Замерший император смотрел, как его жена уплывает от него с напряженной спиной и хихикающими приспешниками в ее тени.

– Что с моей женой? – тихо спросил он Канако.

Колебание.

– Она знает. – Резкость в ее голосе могла прорезать сталь.

Император выпрямил спину. Собрал волю в кулак.

– Так значит, начало положено.

Оправданный риск

«Безрассудная». Это не то слово, которым другие часто называли Хаттори Марико.

Когда она была помладше, чаще с ней ассоциировалось слово «любопытная». Она была наблюдательным ребенком. Таким, который осознает каждый промах. Если Марико ошибалась, это обычно было намеренно. Попыткой разрушить барьеры. Или желанием учиться.

Обычно это было последнее. Стремление узнать больше.

Когда она выросла из любопытного ребенка в еще более любопытную девушку, слово, которое она чаще всего слышала за спиной, было «странная». Слишком странная. Слишком любит задавать вопросы. Слишком склонна заходить туда, где ей не положено быть.

Тот тип странности, который не принес бы ей – и ее семье – ничего, кроме неприятностей.

Она вздохнула про себя. Если все те, кто критиковал ее, увидели бы ее сейчас, они бы с радостью подтвердили, насколько оказались правы. Они бы обрадовались, увидев ее в столь бедственном положении.

И правда, то, что собиралась сделать Марико сегодня вечером, было глупо. Но ничего не поделаешь – она уже потеряла почти пять дней. Пять дней драгоценного времени, особенно если учесть, что Кэнсин шел за ней по пятам. Марико несколько раз возвращалась назад по своим следам. Даже преднамеренно уходила не туда.

Но ее брат скоро найдет ее.

И после пяти дней скитаний по деревням и заставам вдоль самой западной окраины леса Дзюкай – пяти дней тихих расспросов – и обменяв изысканную нефритовую заколку для волос, подаренную ей матерью, Марико наконец нашла ее прошлой ночью.

Излюбленную стоянку Черного клана.

«Вернее, так утверждала старая карга две деревни назад».

Добившись этой трудной победы, Марико весь вечер пряталась за ближайшим деревом в двух шагах от того места, где она сейчас сидела. Пряталась и думала, как лучше всего воспользоваться новообретенной информацией. Как лучше всего применить ее, чтобы вызнать, зачем банду головорезов послали убить ее по пути в Инако.

Когда прошлой ночью здесь не показался ни один человек в черном, Марико пришлось смириться со второй, более жестокой правдой: та старая карга вполне могла просто обмануть ее ради бесценной шпильки.

Но если бы Марико не попыталась, она бы никогда этого не узнала.

Это был эксперимент, а эксперименты всех видов интриговали ее. Они предлагали способ почерпнуть знания. Использовать их – придать им форму, изменить их – вот все, что ей нужно.

И это был эксперимент иного вида. Другой способ сбора информации. Хотя, безусловно, глупый и способный привести к катастрофическим последствиям.

Упомянутая стоянка оказалась не такой грандиозной, как представляла себе Марико.

«Что имело свой смысл. В конце концов, это не один из легендарных домов гэйко[32] в Ханами».

Она улыбнулась про себя, меняя свое первоначальное впечатление. В пользу фактов.

Находящаяся в отдалении от фермы стоянка утопала в вони отходов и промозглой речной воды. Грязь просачивалась между бесформенными каменными плитами, ведущими к обветшалому навесу. Постройка была сделана из гнилого кедра и бамбука, посеревшего на солнце до цвета камня. Несколько шатких скамей и квадратных столов образовывали круг на расчищенной земле вокруг навеса. Небольшой огонь поднимался из покосившейся кирпичной печи, которая служила единственной стеной этого строения. Бамбуковые факелы окружали поляну, заливая все теплым янтарным светом.

По правде говоря, в стоянке было свое некое очарование, несмотря на запах, который Марико никогда не сочла бы приемлемым, проживи она хоть целую вечность. Хаттори Марико прожила жизнь, по большей части презирая шелка и роскошь, которые давало ее положение, и было некое восхитительное утешение в том, что больше не нужно было делать вид, что ей нравится что-то, что всегда казалось ей таким чуждым.

Она сгорбилась еще сильнее на своей скамье. Беззастенчиво почесала плечо. Уселась, широко расставив ноги. Заказывала все, что хотела, не раздумывая. И встречала взгляд каждого мужчины, обращающегося к ней.

Марико ждала уже четыре часа. По прибытии она заказала одну маленькую глиняную бутылку саке и потягивала чуть теплое рисовое вино из треснутой пиалы, наблюдая, как солнце склоняется за горизонт.

Теперь уже стемнело; день уступил место созданиям ночи, выползшим из своих нор.

Увы, те существа, которых искала Марико, не отличались пунктуальностью.

Она затрясла коленом под низкой доской из кривого дерева. Грубая столешница лежала на четырех неровно срезанных стволах деревьев. Если она слишком сильно наклонялась к одному концу, вся конструкция раскачивалась, как ее старая няня, бредущая на ветру. Слева от нее лошади пили из большого куска парусины, подвешенного на бамбуковых шестах, воткнутых в землю.

Поилка, построенная как для животных, так и для их пьяных нош.

«Кстати говоря, где они?»

Чем больше времени проходило, тем больше нервы Марико были на пределе.

Медяков, которые она выиграла у пьяного крестьянина в сугороку[33] две ночи назад, не хватит ей до завтра, если Черный клан не появится. Возможно, сегодня вечером ей придется выманить деньги у кого-нибудь еще. Однако – хотя она и начинала понимать необходимость и ценность этого умения – Марико не обладала истинным пристрастием к воровству, даже проявляя к этому определенный талант.