Я хочу быть с тобой

Ольга Карпович

Я хочу быть с тобой

1.

В больничной палате было полутемно. Косые полосы неяркого света пробивались сквозь жалюзи на окнах, расчерчивая застоявшийся воздух в помещении, как страничку в школьной тетради.

Александр посмотрел на лежавшую на койке девушку. Обритая голова ее, замотанная бинтами, облепленная уродливыми датчиками, казалась сейчас особенно беззащитной. Кожа была совсем тонкой, словно лепесток цветка, засушенного между страницами книги. Дотронешься – и рассыплется невесомым розовым прахом. Ввалившиеся глаза были закрыты, нос заострился, бескровные губы казались голубоватыми в полутьме. Тонкие, совсем невесомые, руки безжизненно лежали поверх простыни.

Александр протянул ладонь, чтобы коснуться ее запястья, и заметил, что пальцы его дрожат. Он чудовищно разозлился на себя – слабак, тряпка, совсем расклеился!

Усилием воли он заставил дрожь уняться и дотронулся до ледяных пальцев девушки. Сумасшедшая, нелепая надежда уловить хоть отголосок жизни, слабое, почти незаметное движение, хотя бы рефлекторную реакцию… Ничего этого не случилось, рука Елены оставалась холодной и безжизненной.

Нужно было хоть чем-то занять себя, чтобы не сойти с ума от звенящей в ушах тишины, нарушаемой лишь тоненьким писком замысловатых медицинских приборов у изголовья больной. Он машинально развернул журнал, лежавший на коленях. Это потрепанное издание, брошенное кем-то в коридоре, он подобрал перед тем, как зайти в палату, и теперь начал пробегать глазами первую попавшуюся статью, почти не понимая смысла:

«– Вот скажи мне, только честно скажи, если бы случилось чудо, ну, или волшебство, как хочешь, так и назови, и бородатый дяденька в белых одеждах спустился с кучерявого облака и очень строго бы у тебя спросил… Он спросил бы, хочешь ли ты, женщина, чье лицо залито слезами, чтобы я помог тебе? Тот, кого ты так любила, и кто уже год как похоронен под палящими лучами предгорья Кавказа, воскреснет. И проживет долгую, счастливую жизнь без тебя, и воспоминания о тебе сотрутся, как и память о собственной смерти.

Он не вспомнит тебя, потому что тебя не станет сразу же, как воскреснет он. Твой любимый человек, без которого твоя жизнь превратилась в ад на земле… Я, кстати, Бог, я могу помочь тебе. Ты согласна отдать свою жизнь взамен его?

– Нда, ну и разговоры у нас с тобой… Хорошо. Я бы ответила, знаешь как… только не смейся, раз мы договорились быть честными. Я бы ответила так: – Я готова, Господи, забирай мою жизнь немедленно, только, Господи, у меня к тебе просьба. Ты сделай так, чтобы, когда он проснется от мертвого сна, каждый его день с самой первой секунды был наполнен таким счастьем, которое не смогла дать ему я. Я согласна, Господи, спасибо тебе. Я готова умереть за него. Я знаю, что он поступил бы точно так же.

– Думаю, этот добрый дяденька, именующий себя Богом, вот что тебе сказал бы тебе в ответ: Что ж, это жертва… интересно… Ты ничего не хочешь сказать на прощание своим близким?

– Я бы ответила сразу, к чему эти отступления: Нет, Господи, ничего. Я верю, что они будут рады за меня. Что я обрела покой.

– Послушай, женщина… – ответил бы Бог – Я сделал этот мир таким, что мертвые из тлена воскреснуть не могут. Однако, твое сердце настолько полно любви и веры, что я прощаю тебе все твои грехи. И прощаю твоего любимого человека. И он теперь будет всегда рядом со мной, на небесах. А ты живи за двоих, будь счастлива, и знай, что вы обязательно встретитесь. Спасибо тебе, светлая душа. Пожалуй, пока есть такая любовь здесь, на земле, я подожду с концом света…»

Александр почувствовал боль в глазах – в сумерках приходилось слишком напрягать зрение, вглядываясь в печатные строчки на журнальной странице, – и несколько раз с силой зажмурился.

Дверь палаты за его спиной тихо отворилась, и на пороге появился главврач больницы. В левой руке он держал пластиковую папку с бумагами. Прищурившись, Александр прочитал на бирке, прикрепленной к синему форменному халату, его имя – Сергей Антонович. За последние две недели он читал его уже сотню раз, старался запомнить, но все было бесполезно. Имя врача выскальзывало из головы, как только за ним захлопывалась дверь, как и вся другая информация, не имеющая прямого отношения к состоянию Елены. Сказывалось, вероятно, невозможное напряжение последних дней – истощенный бессонными ночами, мозг Александра отказывался хранить несущественные сейчас детали окружающего.

– Добрый вечер, – поздоровался врач.

– Здравствуйте, Сергей Антонович. Что нового? Как кардиограмма?

– Кардиограмма… – протянул врач. Он остановился у изголовья Елены, вперил в недвижимую девушку взгляд, какой-то усталый, равнодушный, словно бы говорящий, что все на свете давно ему осточертело – и пациенты, и их родственники, и сама жизнь. – Кардиограмма, милый вы мой, нормальная для такого состояния. Сердце пока бьется. Загвоздка тут не в кардиограмме…

Он замялся и машинально подергал пальцами мочку уха. Александр весь подобрался, напрягся, понимая, что Сергей Антонович хочет сказать ему что-то.

– Госпожа Асеева находится в состоянии комы уж две недели. Передозировка героина вызвала обширный инсульт. Насколько я знаю, мои коллеги предупреждали Елену Валентиновну о такой опасности, когда она проходила лечение в нашей клинике три месяца назад. Толерантность ее организма к приему опиатов резко понизилась… Мы сделали все возможное – провели трепанацию черепа, вставили клапаны, откачали кровь, попавшую в черепную коробку … Анализы, МРТ…

Все это Александр слышал уже не раз. Голос врача звучал глухо, заунывно, успокаивал, погружая в какой-то сонный, муторный транс. Александр помотал головой, стараясь вернуть рассеявшееся внимание, не дать врачу «уболтать» себя.

– Сергей… – он снова покосился на бейджик. – Антонович, вы не могли бы сразу же к делу. Все это я уже знаю, – резко оборвал Александр.

Врач снова дернул себя за ухо и раскрыл, наконец, папку.

– Хорошо, как скажете. Вот здесь у меня данные сегодняшнего МРТ. К сожалению, несмотря на поддерживающую терапию, клетки головного мозга не дают положительной динамики. – Он помолчал, затем перевел взгляд на Александра и вкрадчиво добавил. – Вы понимаете, что это значит, голубчик?

Как будто тяжелая бетонная плита, опустилась на грудь, прибила, придавила к земле. Он не мог вдохнуть воздух, лишь беспомощно открывал рот, силясь сделать вдох. Врач сочувственно посмотрел на него, уяснил, что ответа не дождется, и продолжил.

– На завтра я назначил консилиум. Пригласил виднейших специалистов в области нейерохирургии. Мы всесторонне исследуем историю болезни госпожи Асеевой, но… честно говоря, я заранее почти наверняка могу предсказать их вердикт.

– Что… что вы хотите сказать? – сипло выговорил Александр.

– Дорогой вы мой, – доктор опустил серую жилистую руку ему на плечо. – К сожалению, мы не боги и не волшебники. Бывают случаи, когда медицина бессильна. На мой взгляд, Елена Валентиновна безнадежна, и продолжать искусственно поддерживать ее жизнь – означает лишь продлевать мучительную агонию. Возможно, Вам стоит посоветоваться в близкими своей… невесты, и принять решение об отключении аппаратов жизнеобеспечения.

– У нее нет близких, кроме меня, – отозвался Александр.

Что-то вдруг щелкнуло в груди, мучительная тяжесть оставила его, уступила место бешенству, заливавшему глаза белой пеленой. Он подскочил со стула, бросился на врача и сгреб его за отвороты халата.

– Я заплатил вам за все! – выкрикнул он ему в лицо. – Вы обещали мне лучшее лечение, самые новые препараты, светил нейрохирургии! А что теперь?

– Пустите меня! – раздраженно буркнул Сергей Антонович.

Александр с трудом разжал сведенные судорогой пальцы, цеплявшиеся за обшлага его халата. С силой выдохнул, отошел в сторону, неожиданно ощутив опрокидывавшее с ног бессилие, обрушившееся на него после этой вспышки. За его спиной доктор сердито одергивал халат.

– Знаете что, милый мой… Только из уважения к Вам… к Вашему горю… Мы здесь не какие-нибудь прощелыги, делаем все возможное… Чего вы хотите от меня? Чтобы я, извиняюсь, поднялся на небеса и договорился с Богом не забирать Вашу возлюбленную? Извините, это не в моих силах…

– Простите меня, – глухо отозвался Александр, не оборачиваясь. – Я вел себя недопустимо. Это нервы…

– Нервы, нервы… – проворчал доктор. – Обратитесь к медсестре на посту, она даст Вам успокоительное. А лучше всего, идите спать, дорогой мой. От того, что Вы тут торчите днями и ночами, изводите себя, лучше никому не будет. Завтра я сообщу Вам вердикт консилиума. Доброй ночи.

Дверь платы закрылась, и шаги врача застучали по коридору.

Несколько минут после ухода врача Александр тупо смотрел в стену палаты. По светло-желтой краске змеилась едва заметная трещинка. За прошедшие две недели, он изучил эту стену лучше, чем стены в любой из комнат, где ему когда бы то ни было приходилось жить.

Сделав над собой усилие, он перевел взгляд на Елену. Девушка лежала все так же неподвижно, не подавая никаких признаков жизни. Невозможно было представить себе, что она уже никогда не откроет глаза, не назовет его по имени, не дотронется пальцами до щеки.

«Милая, милая… Глаза твои прозрачные, как весеннее небо. Руки твои нежнее, чем морской бриз. Кожа пахнет медом и молоком. А губы…» Он сдавленно застонал, вскочил с места и принялся мерить шагами палату.

«…Если ты уйдешь, меня не останется. Я не представляю себе жизни без тебя… Все, к чему я шел, к чему стремился, теперь не имеет никакого значения. Радость моя, я бы жизнь отдал за тебя. Я люблю тебя так, как будто бы зеал тебя всегда, с первого своего вздоха… Если бы только было возможно лежать здесь вместо тебя. Только бы ты жила, любимая моя. Только бы ты встала с этой проклятой кровати. Не бросай меня, пожалуйста не бросай…»

Александр опустился на стул, сжал голову руками. В голове проносились отрывочные мысли. «Что он сказал, этот эскулап? Я не бог и не волшебник… Чего вы от меня хотите, чтобы я поднялся на небеса и договорился с богом?.. Договорился с богом… Что-то такое я уже слышал сегодня. Или читал…»

Он вдруг вспомнил о случайно попавшем к нему в руки замызганном журнале. Огляделся по сторонам – и обнаружил его на подоконнике. На обложке было нарисовано что-то непонятное, какие-то психоделические заморочки, сквозь которые проступало название издания – «Другой мир». Александр перелистал страницы и нашел статью, которую не успел дочитать до прихода врача. Теперь он вчитывался в строчки внимательнее.

«Вот такой диалог довелось услышать мне в далеком краю, у подножия древних Алтайских гор в поселении, раскинувшемся вокруг древнего буддийского монастыря. Такие слова сказал заезжей женщине с измученным страданием лицом мудрый Настоятель, слава о котором разнеслась далеко по округе и достигла даже огромной суетной Москвы. Со всей необъятной страны стекаются к нему за помощью люди, пережившие горе, мучимые болезнью, не находящие ответа на главные жизненные вопросы. И для каждого находится у него время и помощь»

Далее автор статьи рассказывал о ламе удивительные вещи – будто бы на его глазах тот исцелял людей от давних недугов, предсказывал будущее и прошлое, так же объясняя, почему то или иное событие случилось в жизни больного. Как правило, лама пояснял это некой кармой или предзнаменованием.

Дочитав исполненную загадочного пафоса статью, Александр задержался взглядом на фамилии журналиста – М. Внемиров. Невольно в воображении возник немолодой строгий человек, возможно, ученый, всерьез интересующийся до сих пор не известными науке явлениями, нетрадиционной медициной.

Александр несколько минут сидел, уставившись в журнальную страницу. Что-то зрело в нем, какой-то странный сумасшедший план. Затем он решился. Александр вытащил из кармана давно отключенный мобильник. На экране тут же высветился список неотвеченных вызовов. Это были, разумеется, звонки от клиентов. Ничего, придется им пока подождать.

Александр набрал номер своего секретаря, и, едва девушка сняла трубку, попросил:

– Марина, будьте добры, найдите для меня контакты журналиста М. Внемирова. Это срочно. Спасибо, буду ждать.

2.

Мише Грушину снилось, будто бы он снова стал студентом журфака. Полным тщеславных надежд юношей лет девятнадцати. Старый подъезд в доме, где жили родители. Стены, выкрашенные зеленой краской, вечные надписи «Наташа Б., я тебя люблю. Depechе Mode – отстой! Серый – лох педальный».

Спустившись по лестнице, Миша вышел во двор. Вдохнул сладкий, хрустящий на зубах морозный воздух, подмигнул выглядывавшему из-за кудрявых, подернутых серебряной дымкой березовых веток, солнцу.

И тут же к нему подскочил какой-то хмырь в черном пальто, белозубо улыбнулся и заговорил:

– Михаил Евгеньевич, Ваш репортаж о буднях камвольной фабрики – это прорыв в журналистике, настоящая сенсация. Меня уполномочили объявить Вам, что Вам присуждена премия «Журналист года». Прошу!

Он сунул в руки оторопевшему Мише тяжеленную металлическую хрень – уродливую бронзовую статуэтку. Зардевшийся Грушин приосанился и принял ценный приз. И тут же откуда ни возьмись набежали корреспонденты, защелкали фотовспышками. Где-то позади грянул оркестр. Хрупкая блондинка с ногами от ушей протянула Мише букет цветов. Грушин лишь успевал раскланиваться в разные стороны и принимать поздравления.

С ветки над его головой свесила черную голову ворона, посмотрела на него круглым мерцающим глазом и вдруг запела хрипло, голосом Джо Кокера. Двадцатилетний Мишка поднял голову, смерил ворону взглядом, покрутил пальцем у виска и – проснулся.

На тумбочке у кровати надрывался хрипящим басом мобильник. Михаил сел в кровати и взъерошил волосы. В комнате было темно, рядом ровно дышала во сне женщина. Ее круглое белое плечо пересекала татуировка – какой-то древний египетский иероглиф. «Гандболистка. – вспомнил Михаил. – Восходящая звезда сборной. Вчера брал у нее интервью, потом, кажется, в кабак поехали…»

В голове еще шумел не выветрившийся вчерашний хмель. Во рту стоял отвратительный вкус. Михаил нетвердой рукой нашарил в темноте мобильник, едва не выронил его и, с трудом ворочая языком, прохрипел в трубку:

– Да!

Поначалу ему показалось, что он все-таки еще не до конца проснулся. Какой-то незнакомый мужик втирал ему, что ему срочно нужно поехать вместе с ним куда-то на Алтай в ламаистский монастырь.

– Одну минутку, – пробормотал Михаил.

Не выпуская из рук мобильник, он прошлепал босиком на кухню, чертыхнувшись, нашел в холодильнике бутылку минералки, сделал несколько жадных глотков. Холодные капли запутались в короткой рыжей бороде. Миша крякнул, утерся кулаком, затем снова приложил телефон к уху.

– Вы извините, я не совсем врубился, – промямлил он. – Как вы сказали, Ваша фамилия.

– Тагильцев, – ответили на другом конце. – Александр Тагильцев.

– Это адвокат что ли? – все еще ничего не понимая, переспросил Михаил. – А вы, извините, от какого издания? Юридический вестник? Я что-то не могу въехать в суть предложения…

Трубка снова заговорила. В похмельной голове Михаила каждое слово отзывалось ноющей болью. Все происходящее продолжало напоминать дурной предутренний сон – какая-то девушка в коме, врачи сказали, надежды нет, буддийский лама, о котором он где-то что-то писал… Бред какой-то!

– Я готов заплатить столько, сколько вы скажете, – закончил, наконец, мужчина. – Все расходы я, разумеется, возьму на себя. Скажем, десять тысяч долларов вас устроит?

Михаил икнул, поморгал глазами, и гаркнул в трубку:

– Да пошел ты!

С досадой он опустил мобильник на стол. Интересно, что это за мудак разводит его посреди ночи? Десять тысяч! Все-таки не столько он выпил накануне, чтобы на такое купиться.

Телефон заорал снова. Миша прохрипел в трубку:

– Тебе че, Петросян, неймется?

– Сколько вы хотите? – спросил голос на другом конце. – Пятнадцать тысяч? Двадцать? Для меня цена вопроса не имеет значения.

«А что, если не разводка… – сообразил вдруг Миша. – Что, если и правда какой-то дебил хочет забашлять за то, чтоб я с ним куда-то скатался. Да елки, за такие бабулесы, хоть на луну! Это ж все долги раздать можно будет…»

– Александр, я думаю, мы найдем общий язык, – просипел он. – Куда и когда мне нужно подъехать?

В 12 дня журналист Грушин, как и договаривались, вывалился из метро и побрел в сторону частной клиники. Начинал накрапывать дождь, и Миша ниже надвинул на глаза бейсболку, высунув сзади курчавый огненно-рыжий хвост. Застегнуть куртку на объемистом животе так и не удалось, и Миша прибавил шагу, не желая промокнуть.

За забором тянул осенние золотые ветки тихий скверик. Сквозь листву белело больничное здание с глухо занавешенными окнами. На входе Михаила пропустили, лишь мельком взглянув на паспорт – видимо Александр, как и обещал, обо всем договорился. Михаил, стараясь ступать, как можно тише, поднялся по светлой лестнице. Больницы всегда нагоняли на него тоску. Не то, что бы он опасался за свое здоровье, наоборот, всегда чувствовал тут себя прямо-таки неприлично ничем не страдающим, сильным, могучим и даже упитанным. Казалось, будто весь персонал смотрит на него свысока – мол, ты нам совершенно не интересен, на кой черт тебя сюда занесло.

Он свернул, кажется, в нужный коридор. Хотя хрен, конечно, тут разберешься – все одинаково вымытое, белое и пахнет лекарством. В рекреации несколько медицинских работников беседовали с мужчиной в накинутом поверх обычной одежды белом халате. Михаил догадался, что это и есть Тагильцев – в конце концов, человеком он был достаточно известным, и фотографии адвоката часто фигурировали в статьях изданий, где Грушину приходилось работать. Видный мужик – высокий, плечистый, лицо такое волевое, и в то же время интеллигентное, без быдлячества. Бабы наверняка вокруг небо стаями вьются, тем более, что он успел уже такую карьеру забацать.

Михаил остановился поодаль, чтобы не мешать разговору. Что втирали Александру врачи, он не слышал. Видел лишь, что по мере разговора, тот все больше мрачнел. «Чернее тучи, – подумал Михаил. – Вот напишешь так в статье – обязательно прикопаются, скажут – штамп. А как еще описать, если у этого мужика и правда лицо стало черное, а из глаз того и гляди молнии шарахнут?»

Закончив разговор, Александр резко развернулся, пошел прочь от собеседников и едва не столкнулся с Михаилом. Несколько секунд он оторопело разглядывал стоявшего перед ним человека. На лице его написано было такое недоумение, что Миша даже покосился на самого себя в застекленную дверь. Не, ну а чо? Конечно, среди всей этой стерильности он выглядел довольно странно – косуху, наверно, все же не следовало надевать, да и майка с кроваво-красной надписью «Крематорий» через все пузо тоже смотрелась здесь довольно цинично. Но все ж таки не до такой степени, чтоб так глаза пялить. Может, этот Тагильцев не понял, что Миша – тот, кому он звонил?

– Эй, на судне! – гаркнул он, чтобы развеять сомнения. – Это Вы тут ночью по мою душу интересовались? Так вот он я, прибыл, как договорились.

Александр несколько секунд непонимающе смотрел на него, затем, видимо, взял себя в руки и кивнул:

– Да-да, конечно. Вы – Внемиров?

– Их бин. – весело подтвердил Миша. – Внемиров, он же Городецкий, он же Финкельштейн. Это все псевдонимы. А настоящая моя фамилия – Грушин, ну разве можно под такой работать? Разве что в журнале «Сад и огород». А у вас тут, я смотрю, какие-то проблемы? Убийцы в белых халатах распоясались? Хотите, черкану про них разоблачительный фельетон?

Александр невольно оглянулся через плечо на расходившихся по кабинетам врачей и ответил ровно, почти без эмоций.

– Консилиум окончился. Вынесли решение о том, что далее поддерживать пациентке жизнь не… – он запнулся, – не целесообразно. Но я убедил их, что буду оплачивать ее пребывание здесь столько, сколько будет нужно, даже если надежды на положительный результат больше нет.

Михаил уныло потупился, покивал, пытаясь всем своим видом изобразить участие. Александр помолчал, глядя куда-то в сторону, а затем тряхнул головой:

– Пойдемте! Я Вас с ней… познакомлю.

Александр ввел его в палату, сказал тихо:

– Это Елена, моя невеста.

Михаил неловко потоптался у кровати больной. Смотреть на недвижимую девушку, обритую наголо, перебинтованную, все в капельницах и датчиках, было жутковато.

– Что с ней случилось? – спросил Михаил, и собственный голос показался ему слишком громким, грубом в этом полузагробном мире.

– Передозировка героином, инсульт, – ответил Александр. – Разве это важно?

Михаил хотел было возразить, что вообще-то важно, как-то девчонка, скажем, попавшая под грузовик, вызывает несколько больше сочувствия, чем наркоша, прощающаяся с жизнью по собственной дурости. Не, он и сам не против расширения сознания, но надо же меру знать! Но, взглянув на Александра, сдержался и промолчал. Тот смотрел на девушку, и лицо его, твердое, сильное, на глазах менялось – делалось мягче, в глазах появлялась глубокая искренняя нежность. И Миша решил, что лучше оставить свои измышления при себе.

На секунду ему вдруг стало досадно за собственную жизнь – а че, может, он и сам бы не прочь вот так врезаться в кого-нибудь, чтоб башню снесло. Он бы, может, даже и позавидовал Тагильцеву, если б объект его страсти не валялся тут под капельницами и приборами.

– Теперь Вы понимаете? – обернулся к нему Александр. – Я не могу согласиться на то, что предлагают врачи. Поверьте, я не сумасшедший, я в жизни не обращался к каким-нибудь бабкам, знахарям и прочим народным целителям. Но я должен испробовать все возможности. Любые! Поэтому я и прошу вас отвезти меня к этому ламе, о котором прочитал в вашей статье…

Михаил замялся. Развести этого влюбленного оленя было бы раз плюнуть. Но… все же противно как-то. «Двадцать тысяч! – напомнил он себе. – Долги раздам, может, еще на тачку что-то останется… А, хрен с ними, что ж я, придурок последний?»

– Слушай, Сань, – смущенно начал он. – Ничего, что я так, фамильярно? Так вот… Эта статья… Ну, это обыкновенная заказуха, понимаешь? Хрень для журнальчика с мистическим уклоном. Надо было дать какую-нибудь экзотику с метафизической подоплекой, чтоб бабы, увлеченные всякой астрологической хренотой, ахнули – ну я и написал. Ну а че, жить-то все хотят. Я сам, может, мечтаю сделать гениальный материал и тут же «Журналиста года» получить, но жрать-то на что-то надо уже сейчас. Вот и кропаешь всякую галиматью за лавэ. Херня все это, я тебе честно говорю.

Тагильцев помолчал, не отрывая глаз от белевшего в полутьме профиля Елены, затем спросил:

– То есть ты никуда не ездил? И Настоятеля этого не существует? Все выдумка?

– Ну почему, ездил, – пожал плечами Миша. – Че б не скататься, если командировка оплачена. Сам-то хрена лысого когда-нибудь в таких местах побываешь. Ну мы поехали с Илюхой, фотографом, бухали всю поездку, как пионеры. Чуть не проспали встречу с этим самым ламой. Не, ну он ниче так, колоритный мужик, поболтали с ним, сфоткали, то-се. Но все вот эти чудеса, которые я там расписал, это все лажа. То есть, может, и не лажа, местные там много рассказывали про его фокусы, но сам я ничего не видел.

Александр выслушал его, кивнул, несколько секунд стоял молча, разглядывая линолеум под ногами, затем вдруг вскинул голову.

– Не важно, – возразил он. – Я все равно поеду. Не могу просто сидеть здесь и смотреть, как она… Нужно делать хоть что-то. Мое предложение в силе – ты согласен?

– Нууу… – протянул Михаил. – Только, если… Ну, если ничего не получится, я предупредил.

– Конечно, – кивнул Тагильцев. – Никаких претензий у меня к тебе не будет. Договорились? У тебя паспорт с собой? Я распоряжусь, чтобы нам забронировали билеты на вечерний рейс до Барнаула.

– Это че, сегодня вечером уже что ли? – ахнул Михаил. – Ну ты, брат, даешь…

– Нужно, как можно быстрее, – объяснил Александр. – Она в любую минуту может… А что, у тебя какие-то планы?

– Да не, не особенно, – отозвался Миша. – Разрулю как-нибудь…

Гандболистка, конечно, взбеленилась.

– Аа, ну конечно! – делано расхохоталась она в телефонную трубку. – Ты улетаешь в командировку! Еще скажи, в кругосветное путешествие! А вчера, разумеется, ты еще ничего об этом не знал. Миша, кого ты лечишь, а?

– Слушай, ну это правда, я из аэропорта звоню. – попытался оправдаться он. – На Алтай лечу. Хочешь, сувенир тебе привезу?

– В жопу себе засунь свой сувенир! – отрезала гандболистка и бросила трубку.

Миша досадливо сплюнул и сунул мобильник в сумку.

– Какие-то проблемы? – обернулся к нему Тагильцев.

– Да, – отмахнулся Миша. – Бабы… Ты куртку какую-нибудь взял? Там ваще-то холодно по ночам бывает.