Двенадцать месяцев. От февраля до февраля. Том 1

– Ребята, давайте я один на закупку провианта схожу, а затем к вам вернусь, и мы все вместе позавтракаем, а то в моём купе парень какой-то, не вполне нормальный по-видимому, строить нас принялся. Говорит, что он Пушкин, а зовут его Владимир Ильич, и он нас заставит родину любить.

Я аж встрепенулся:

– Что? У вас в купе Вовка Пушкин едет? Это же мой приятель, – и ринулся к седьмому купе.

Но, пока шёл, темп понемногу сбавлял, лихорадочно размышляя. Весь вагон занимает наша группа, значит, я должен был его увидеть ещё на инструктаже. Но там не было никого даже отдалённо похожего на Вовку Пушкина. Это с одной стороны, а с другой – мы с ним столкнулись совсем недавно в райкоме, постояли, поболтали на какие-то общие темы, и он ни словом не обмолвился, что идёт в тот же круиз, когда я рассказал о своих ближайших планах. Значит, это двойник, или, вернее, полный тёзка и однофамилец? Наверное, так оно и есть, но удостовериться в этом всё равно необходимо. Вот с такой мыслью я и заглянул в приоткрытое седьмое купе.

Ничего общего с моим приятелем мужик в тельняшке, конечно, не имел. Я успокоился и, развернувшись, поспешил мимо нашего купе на выход. Поезд замедлил ход, почти остановился, дёрнулся, продвинулся ещё на полметра, не больше, и окончательно замер. Около двери уже стояла плотная группа, среди которой я заметил и нашу троицу: Вадима, Виктора и Диму. Проводница только успела дверь приоткрыть, как послышались призывные голоса десятка торговок:

– А вот кому картошечка разваристая, да маслицем коровьим сдобренная, да с рыбкой жареной, а кому не нравится, то с курочкой, в печке запечённой.

Рядом женщина, в платок цветастый укутанная, вторит:

– Пирожки печёные с картошкой, мясом, рыбой, капустой. Кому пирожки печёные?

Спустились по ступенькам, а к нам уже бегут со всех сторон. Дима быстро куда-то в направлении локомотива рванул, а Вадим к проводнице повернулся:

– Подскажите, сколько мы здесь стоять будем?

Она даже ответить не успела, как заговорило привокзальное радио:

– На первый перрон прибыл скорый поезд номер двадцать три сообщением Москва – Одесса. Стоянка поезда – двадцать пять минут.

– Спасибо, – сказал в пространство Вадим, а проводница засмеялась:

– Видите, как оперативно мы работаем.

Толпа на нас вначале навалилась, но почти сразу же и отхлынула. Никто никакой заинтересованности к товарам не проявил, чего около нас толкаться? Вон у других вагонов пассажиры по карманам шарят, денежки достают. Все туда переметнулись, а прямо передо мной старушка одна, небольшая такая, осталась. Стоит, на меня просительно смотрит, одной рукой на клюку опирается, а в другой маленькую вязаночку сушёных грибов держит. Грибы белые, шляпки прямо вместе с ножками засушены, вроде чистые, не червивые. Взял я эту вязаночку, смотрю, парочку подберёзовиков бабка туда вразнобой добавила. Жалко её стало. Спрашиваю:

– Бабуля, что ты за грибочки спрашиваешь?

– Да сколько, сынок, не жалко, за столько и спасибо скажу.

Я в карман залез, десятку достал и ей подаю. Но не как милостыню, её, как мне показалось, бабка не взяла бы, а именно как плату за грибы. Бабушка мне спасибо сказала, здоровья долгого пожелала, денежку перекрестила да дальше пошла, на палочку опираясь.

Подошёл я поближе к нашей группе, смотрю, к ней Наталья присоединилась, что-то они активно обсуждают. Переспрашивать не стал, решил – потом разберусь. Стоял, о бабке думал. Одинокая, небось, много ли она грибов-то насушить может, а пенсия совсем, наверное, никакая. Решил я её найти да ещё денег добавить. Может, возьмёт, если поймёт, что от чистого сердца? Да подумал, что ушла, наверное – что ей на платформе делать, грибы-то я у неё купил. Не успел и пару шагов сделать, смотрю, вон она, бабуля, у соседнего вагона женщине какой-то точно такую же вязаночку грибов передаёт. Далее тот же ритуал последовал: и спасибо с пожеланием долгого здоровья, и перекрещивание денежки, на этот раз трёхрублёвой купюры, – и бабка дальше заковыляла. Откуда-то сбоку к ней девчушка малолетняя подскочила с сумкой в руке. Из сумки вязаночка в бабкину руку перекочевала, а та, на палочку опираясь и грибами потрясая, к очередной группе пассажиров пошла.

Обидно мне стало чуть ли не до слёз. Надо же, бабка хитрюгой какой оказалась. И жалость тоже, откуда ни возьмись, скрестись начала. Не червонец я пожалел, хотя он считаным у меня был и без него мне когда-то потом, возможно, туго придётся, но более всего жалко было вот эту мою доверчивость и сочувствие к чужим бедам и болям, сильно уменьшившиеся после той встречи на вокзальном перроне. А тут ещё Дима, откуда-то возвращаясь с полной сумкой, связку с грибами в моей руке увидел и свою толику к моей жалости добавил:

– Ну что, Ваня, и ты купился при виде убогой этой. Постоянные пассажиры её все хорошо знают, а местные так очень даже не любят. Да и есть за что. Она у всей округи грибы по дешёвке скупает, люди зубами скрипят от злости, а всё же ей продают – куда их ещё деть-то. Ну а она этим пользуется и затем таким жалостливым, как ты, их втюхивает. Говорят, такой домище отгрохала – закачаешься. Её долго прокуратура пасла. Всё пытались за незаконное предпринимательство привлечь, но она адвокатов хороших нашла, которые от доводов прокурора камня на камне не оставили. Тот утверждал, что она торгует в особо крупных размерах, а все свидетели, которых с половины страны сюда на суд привезли, говорили как заученное: «Ничего она нам не продавала, мы сами ей деньги в качестве пожертвования давали, а она нам в благодарность за это грибы сушёные, ей самой собранные, подарила». Ей прокурор пытался инкриминировать незаконное приобретение стройматериалов, а она кучу кассовых чеков и накладных на стол судейский вывалила. Так и отстали от неё. А знаешь, почему мне всё это так хорошо известно? Как-то раз застрял я здесь почти на неделю, делегацию одну ждал, а она всё не ехала да не ехала. Я потом только, когда в Москву вернулся, узнал, что они уже на второй день моего ожидания из Союза свалили, просто про меня все в суматохе забыли. Честно говоря, я и сам так подумал, но не стал о себе напоминать – решил немного передохнуть. Места здесь красивые, рыбалка отменная, а я это дело люблю. Вот с раннего утра, пока поездов ещё нет, я и сидел на берегу речки, а затем шёл на вокзал – единственную здесь развлекуху. Всегда любил я за народом наблюдать, когда он этого не видит. Такие типы встречаются – и обхохочешься, и всплакнуть можно. Вот тут я на бабку эту и налюбовался всласть, да мне всё про неё и рассказали.

Локомотив свистнул, проводники начали нас в вагоны зазывать, скоро отправление. Забились мы все в купе; шесть человек – это уже для такого маленького пространства практически максимум. Дима из сумки кулёчки разные достал, а там картошка горячая ещё, парок от неё такой ароматный поднимается, что слюнки сами по себе текут, ещё немного – и на пол закапают. За картошечкой рыбка жареная последовала. Дима нам сказал, что это налим, чуть ли не единственная почти бескостная пресноводная рыба, и при этом всё вынимал да вынимал: судочек с котлетками домашними, очень даже симпатично выглядящими, курочку отваренную, а напоследок то, что довольное бурчание всех присутствующих, включая Виталия Петровича, вызвало – бутылку с мутноватой жидкостью, явно не лимонадом домашнего приготовления.

– Дима, где ты всё это богатство раздобыл? – выразил общее удивление своим вопросом Вадим.

– Места надо знать, – посмеиваясь, ответил Дима, а затем уже серьёзно продолжил: – Давайте так: вы ешьте, что кому глянется, я уже на бегу перекусить успел, а пока подкрепляться будете, меня заодно послушаете. Хорошо?

Ну, мы кочевряжиться не стали, а каждый что хотел, с тем себе на коленки тарелку и поставил. Тарелки-то Виктор, наш женский обольститель, как его Вадим обозвал, от проводницы принёс. Он это то ли в шутку, то ли всерьёз сказал, я даже понять не смог. Но Виктор обижаться не стал, а, наоборот, с гордостью на нас посмотрел: вот, мол, я какой, можете завидовать.

Глава десятая

7 ноября 1973 года (продолжение)

Мы ели, а Дима на спинку откинулся, глаза прикрыл и принялся свою историю излагать, вначале монотонным голосом, а затем оживился и, наконец, стал уже с чувством перед нами прямо-таки исповедоваться:

– Довелось мне однажды недельку прожить на этой станции. Я уже Ване рассказывал, а вам всем коротко повторю. Вынужденно неделю просидел здесь практически безвылазно, встречая все поезда из Москвы, да всё без толку. Познакомился с девицей одной местной, Фросей. Точнее, Ефросиньей. Судьба у неё сложилась необычная, а меня всегда к таким людям тянет, вот и с ней у нас что-то типа любви получилось.

В школе она ещё училась, когда у них с одним одноклассником отношения, как это принято говорить, начались. В восемнадцать поженились – еле дожили до того момента, когда законом это разрешается, а через год его в армию забрали, тогда ещё с девятнадцати лет призывали. Он, уходя, как чувствовал, что… С неё слово взял: она, ежели он не вернётся, ни с кем из местных жить не будет. И не вернулся. Года не прошло – похоронка пришла: погиб, мол, рядовой такой-то при исполнении воинского долга. Они вместе с родителями мужа в часть бросились, хорошо командование разрешило, да там не с одним из его сослуживцев переговорили. Поразительно, но все, с кем им довелось встретиться, утверждали, что лично присутствовали при его гибели. Только каждый свою историю рассказывал, нисколечко на другие не похожую. Кто говорил, что его бревном придавило, когда они блиндаж на учениях строили, кто – что у него парашют не раскрылся при десантировании с воздуха, кто – что он погиб, спасая не умеющего плавать солдата, когда они на тех же на учениях десантировались, но только с воды. В общем, ничего было не ясно и не понятно. Так они правду и не узнали. Гроб в посёлок пришёл запаянный, вскрыть его военком не дал, так и похоронили. Осталась она одинокой. Так и прожила несколько лет. Не знаю, может, и был у неё кто, хотя я в этом совсем не уверен, но ни с одним из местных, как те ни подкатывались, она ни-ни, это точно.

Познакомились мы с ней случайно. Я её заметил, когда первый поезд вышел встречать. Приехал вечером, утром мои подопечные должны были прибыть, а вечером мы с ними обратно в Москву собирались вернуться. Не знаю, что их так на той станции заинтересовало, но власти добро дали и откомандировали меня на Узловую в качестве переводчика и сопровождающего одновременно. Гостям захотелось одним поехать, а я отправился пораньше – не люблю спать в поездах, решил, что в гостинице лучше будет. А там не гостиница, а ночлежка. Комнаты на шесть человек, запах специфический – смесь прокисшей еды с пóтом человеческим, да все удобства на улице, в деревянном таком нужнике. Сами подумайте, мог ли я там отдохнуть, хоть и один в том громадном номере ночевал?

Он на нас вопросительно посмотрел, но все сосредоточенно жевали, никто на его вопрос не отреагировал, и он продолжил:

– Не выспавшийся, даже толком не умытый, стоял я на перроне перед входом в вокзальное помещение, глаза протирал, боялся подопечных своих пропустить, а их не было, и всё тут. Вообще, станция техническая, локомотивное депо там, смена подвижного состава происходит, поэтому большому количеству пассажиров откуда взяться? Народа приезжает совсем мало, и все сразу же через здание вокзала в город идут. Там при входе я и стоял. Стоял, головой вертел, глядь – девица какая-то грудастая неподалёку расположилась, а к ней проводники со всего состава бегут, пирожки у неё покупают. Ты на меня, Наталья, так укоризненно не смотри, – вдруг прекратил он рассказывать, обернувшись к Наташке, – «грудастая» – это не оскорбление или пошлость какая, это просто характеристика девушки, у которой грудь высокая, да и размером немаленькая, таких многие мужчины любят, ну и я в их числе. Ладно, отвлекла ты меня. Давайте продолжать буду. Я после ночи никак ещё в себя прийти не мог, поэтому и есть совсем не хотел. Потом я бабку эту, нашу с Ваней знакомую, заприметил, – повернулся он ко мне.

Я запереживал весь, куда деться не знал, а Дима на меня ноль внимания и вернулся к своему рассказу:

– Начал я за ней следить, а про девицу с пирожками совсем позабыл. Следующие два поезда в сторону Москвы шли, меня они не интересовали, и я за бабкой из конца в конец перрона прохаживался, её стратегию и тактику изучал. Молодец, психолог тот ещё, своих потенциальных жертв чётко выявляла, без единого прокола работала.

Но тут о прибытии очередного поезда из столицы объявили, и я опять на свой наблюдательный пост отправился. А там та же девица стоит, пирожками своими проводников потчует и деньги вроде совсем небольшие за это берёт. Явно меньше, чем те, кто свой товар к вагонам подносит. Эта же с места не двигается, а проводники, да и пассажиры некоторые, сами к ней как на приём идут и к своим вагонам не с одним пирожком возвращаются. Стояли мы рядом, так что я и имя её из разговоров узнал, да и присмотрелся чуток. Очень симпатичной девушка оказалась. Волосы тёмные, пёстреньким платком покрытые. «Значит, замужняя», – подумал я. А потом она левой рукой прядку волос, из-под платка выбившуюся, поправила, я и заметил, как у неё там обручальное кольцо мелькнуло. Присмотрелся – точно. Значит, вдова или разведёнка? Вопрос, как говорится, интересный.

Моих гостей среди приезжих снова не оказалось. И когда состав отправился, а девица хотела уже уйти, я её и окликнул: «Простите, пожалуйста, вас, кажется, Фросей зовут?»

«Угадали», – ответила она, как мне показалось, не очень-то приветливо, и даже пару шагов успела сделать, но я её остановил: «Фрося, могу я у вас пару пирожков купить? Так кушать хочется, что просто сил нет».

Тут она неожиданно расхохоталась: «Простите, я не поняла, решила, что вы ко мне пристаёте. Знаете, здесь это постоянно бывает, а вы всего-навсего пирожков надумали поесть. Конечно, можете, но…»

Она задумалась, затем мотнула головой, как будто решилась на что-то совершенно отчаянное, и сделала мне предложение, которое меня несказанно удивило: «До прихода следующего поезда ещё пара часов. Давайте, я вас чаем напою с пирожками вприкуску, а то что их всухомятку есть. Вы, я вижу, ждёте кого-то, встретить надеетесь, значит, вместе потом и на перрон пойдём. Лады?»

Времени у меня на раздумье не было, я головой кивнул да и пошёл за ней. Она-то мой кивок как увидела, так повернулась резко и почти бегом в сторону длинного деревянного двухэтажного дома, стоящего с правой стороны от вокзала, направилась. Пришлось и мне поднапрячься. Поднялись на второй этаж. Дверь её квартиры дерматином свеженьким обита, нигде ещё потёртостей не видно, в центре табличка небольшая: «Корнева Е. С.». «Наверное, это Фросина фамилия», – решил я.

Квартирка оказалась маленькой, очень ухоженной, аккуратненькой такой. Везде вышивки и кружева. Круглый стол у окна так и вовсе кружевными салфетками засыпан. На стенках картины вышитые, шторы и те кружевами окаймлены, явно самовязаными. Но больше всего меня диван поразил. Мало того что покрывало цветными узорами расшито, так на нём ещё, что называется, в художественном беспорядке десятка полтора маленьких подушечек-думок с вышитыми крестиком картинами такой красоты, что просто залюбоваться можно.

На столе тем временем уже появились стаканы с чаем, крепко заваренным, такого тёмного цвета, что я испугался, смогу ли я его пить, но когда первый глоток сделал, оказалось, что очень он вкусный и ароматный.

«Звать-то хоть как вас, гость нежданный?» – услышал я голос хозяйки, но даже не сразу сообразил, что это она ко мне обращается, и лишь когда она вопрос свой в несколько иной форме повторила, спохватился и ответил:

«Простите, Фрося, не понял я вначале, что вы ко мне в такой манере почти сказочной обратились. Зовут меня просто – Дима».

«Ну вот, просто Дима, и познакомились, значит. Вижу, вышивки мои вас заинтересовали. Живу одна, времени, особенно зимой, когда поездов значительно меньше ходит, девать некуда. Вот и придумала себе занятие. Попыталась поторговать таким товаром, но как его покупателям показать в вокзальной суете? Так и не придумала. Магазинчик бы мне разрешили здесь открыть, может, там они и пошли бы. И ведь на перроне по плану должны стоять торговые павильоны, но строить их никто не спешит, да, думаю, если даже и построят, вряд ли мне дадут, скорее по своим разберут. А ведь я им, руководству посёлка то есть, целый проект организации торговли представила. Сколько дней и ночей над ним корпела. Председатель поссовета посмотрел, похвалил, на стол свой положил, да забыл, наверное. Год уже прошёл, а никаких сдвигов».

Я, пока она мне это рассказывала, на пирожки её налёг – она их целую горку передо мной выложила, – да не заметил даже, как с десяток, если не больше, проглотил. Таких вкусных пирожков с мясом я, наверное, никогда в жизни до того не ел. Не знаю уж, как она это делала, но были они такие сочные, такие ароматные и душистые, что уж не лезет в тебя, а рука всё одно к ним тянется. Наелся я, и когда понял, сколько их умял, так неудобно стало, что я даже извиняться начал, а она сидела напротив да смеялась:

«Наголодались небось, что так есть захотели? Да вы не стесняйтесь, у меня их знаете сколько нажарено. Всем проводникам должно хватить, да ещё и для некоторых постоянных моих покупателей среди местных, и для случайных пассажиров должно остаться, да с избытком, чтобы никто без моих пирожков не уехал, поэтому не смущайтесь и ещё ешьте, коли захотите».

«Сколько я вам должен, Фрося?» – спохватился я, а она даже обиделась: «Вы же у меня в гостях, а не на перроне. Вот там я торгую, а дома – нет, дома я только угощаю, а за угощение разве деньги берут?»

Тут уж мне совсем стыдно стало. Встал я, к ней подошёл, ручку её в свои лапы взял да к губам поднёс. Она замерла от неожиданности, затем на меня снизу вверх посмотрела, и такая в её взоре тоска была, вселенская прямо, что я её руку ещё раз поцеловать решил. Затем – интуитивно, наверное, заранее ведь ничего не планировал – на колени перед ней опустился, руку её от своего рта не отрывая. С минуту, должно быть, простояли такой вот скульптурной группой.

Первой она очнулась: «Вставайте. Поезд скоро подойдёт, на перрон надо идти».

Надо – значит, надо. Что с таким утверждением поделаешь? Вышли мы с ней из дома, я её котомку несу, почти силой пришлось отнимать, а она увесистая такая. Как Фрося с ней целый день туда-сюда бегала, не знаю даже. Шли молча, она в мою сторону даже не глядела, перед собой уставилась и, как игрушка механическая, лишь ноги переставляла, а сама как неживая совсем.

Прибывающий поезд, к которому Фрося торопилась, направлялся в Москву, до следующего московского ещё около часа оставалось, поэтому мне на вокзале заняться было пока нечем. И надумал я это время на одно дело потратить – другого у меня могло и не найтись, я ведь всё ещё был уверен, что гости эти странные прибудут сегодня обязательно. Как мне объяснили перед командировкой, задерживаться на этом полустанке они не собирались, что-то одно, лишь им ведомое, должны были тут сделать – и назад. Мне же в обязанность вменили подсмотреть, чем они на этой станции заниматься будут, и вместе с ними в Москву вернуться. Вечером не меньше пяти поездов в сторону столицы шло, вот на одном из них мы и должны были уехать.

Я Фросе объяснил, что на полчасика отлучусь, котомку к её излюбленному месту поднёс и там оставил. Место она выбрала очень удобное. Там, где заканчивалась лестница, ведущая к перронам, берёзка росла, большая такая, а рядом с ней скамейка стояла. Так вот, между стволом берёзы и скамейкой немного места оставалось. Фрося сама туда вставала, котомку свою на скамейку ставила да так и стояла всё время, пока поезд от перрона не отойдёт. Если следующего ждать недолго, она на скамейку присаживалась, ну а если до него много времени – домой шла.

Итак, направился я в посёлок. Из вагонного окна он маленьким виделся, а на деле достаточно крупным оказался: с десяток улиц от центра веером расходились, да их ещё три или четыре полукругом пересекали. Так что когда я от станции отошёл да на всё это посмотрел, то у меня сомнения в успехе задуманного дела возникли, и не потому, что не получится, в этом-то я был совершенно уверен, а вот то, что могу не успеть, – это да. Первый же попавшийся прохожий охотно, во всех подробностях показал, куда мне идти следует. Ну, я по улице, носящей имя основоположника учения, его именем позднее названного, то есть Карла Маркса, и пошёл. Вполне естественным мне показалось, что улица эта упиралась в площадь Ленина. Посреди площади на бетонном пьедестале стоял сам вождь мирового пролетариата в белом облачении, привычно указывая вытянутой рукой путь в светлое будущее. За его спиной над двухэтажным зданием развевался красный флаг – значит, я пришёл куда надо, то есть в местную администрацию. Если бы не этот флаг, здание администрации было бы трудно отличить от соседних баракообразных домов, разве что выглядело оно чуть посвежее, но в целом обычная местная двухэтажка.

У входа ни охраны, ни даже вахтёра не было – гуляй кто пожелает. Вот я и пошёл гулять. На втором этаже обнаружилась дверь с табличкой «Приёмная». За ней действительно оказалась приёмная, только секретарь там отсутствовал. Стол стоял, но был он девственно чист. На двери справа виднелась треснувшая табличка: «Гаркави Михаил Филиппович, председатель Исполнительного комитета Совета депутатов трудящихся». Дверь была приоткрыта, и оттуда доносился громкий мужской голос. Судя по всему, хозяин кабинета разговаривал по телефону: во-первых, голос был один, а во-вторых, разговор странный, с длинными характерными паузами. И то, что я услышал, позволило выстроить план предстоящей беседы.

«Да понимаю я всё, Пётр Григорьевич, – говорил председатель исполкома. – Большую часть материалов нам доставили ещё месяц назад. Начнём мы строить эти чёртовы палатки на перроне, но дайте нам подготовку к зиме завершить. Сами понимаете, все коммуникации гнилые. Они, наверное, ещё лет сто назад прохудились. Стоит нам одну аварию ликвидировать и чуть давление повысить, в другом месте, иногда совсем рядышком, трубы рвутся. А палатки что? Конечно, они нужны. Это все понимают, но опять же, кто там работать будет? Нам что, из магазинов последних продавцов снимать и на вокзал переводить? А кто в магазинах вместо них торговать будет?»

Он немного помолчал, вероятно, слушал неведомого мне Петра Григорьевича, а затем, уже воодушевлённо, произнёс коронную фразу: «Вот за это увеличение штатов мы бы вам, Пётр Григорьевич, большое спасибо сказали. Когда это будет? Что, уже сегодня всё подписали и с завтрашнего дня можно людей искать да на работу оформлять? А можно мы пару новых ставок в универмаг отдадим? Там очень плохо с кадрами. Спасибо. Значит, так и сделаем».

Послышалось звяканье телефонного аппарата – это на него трубка упала. Я подождал с полминуты, затем слегка хлопнул дверью, в приёмную ведущую, и отчётливым шагом подошёл к кабинету. Для приличия постучал костяшками пальцев, но дверь открыл рывком, не дожидаясь ответа, – и прямо к столу, за которым сидел пожилой седовласый мужчина в очках с тонкой золотой, а возможно, позолоченной оправой. Пока я к столу подходил, он смотрел на меня молча, приподняв голову.

«Добрый день, Михаил Филиппович», – произнёс я, доставая из кармана слегка потёртое удостоверение в красной корочке с золотым, пусть и немного потускневшим, тиснением и приоткрывая его. В то время я числился прикомандированным к одному очень серьёзному и влиятельному ведомству, вот и решил этой влиятельностью воспользоваться.

Неожиданно для меня хозяин встал, как говорится, во фрунт и замер, глядя прямо перед собой, но не на меня, а слегка куда-то в сторону. Я даже попытался проследить за его взглядом, но ничего, кроме угла окна с запылённым стеклом, не увидел. Лицо у Гаркави покраснело до такой степени, что я побоялся, как бы его инсульт не настиг. «Опасается чего-то», – подумалось мне. Подождал ещё немного и, поскольку председатель поссовета продолжал молчать, снова заговорил:

«Михаил Филиппович, до нас дошли некоторые сведения, что вы не желаете поддержать инициативу граждан по улучшению обслуживания пассажиропотока, следующего через вашу станцию. На перроне не пойми что творится. Несознательные частники торгуют в абсолютно антисанитарных условиях, так, смотрите, и до эпидемии недалеко. А самое главное, деньги мимо казны государственной следуют и неизвестно в чьих карманах оседают. А у вас имеется, как мне доложили, проект товарища Корневой. Хороший, говорят, проект, грамотный. Да и решение вышестоящего начальства о выделении вам дополнительных штатных единиц, чтобы улучшить состояние сферы розничной торговли, принято. Так что надо рукава, как говорится, засучить – и с песней вперёд. Хорошо?»

«Так точно, – громко и чётко произнёс председатель, – будет исполнено».

«Ну, вот и хорошо, – сбавил я напор, – вижу, что мы поняли друг друга. А что, секретарша у вас сегодня отсутствует?» – перевёл я разговор в другое русло, чтобы привести хозяина в чувство.