Полная версия
Вероятно, дьявол
Но сам он называл курс коротким немецким словом Mut – мужество. На курсе молодых головорезов он говорил:
– В основе всего – мужество.
На курсе выживания на необитаемом острове продолжал:
– Если вы это усвоите, жить будет намного проще, а главное – интереснее.
Его дыхание пахло дымом и вином. Мужество было в моде, как когда-то у бриттов, готовящихся к штурму замка во главе с королём Артуром.
Всё на нашем курсе стремилось быть мужественным. Мужествен был второй Мастер с мужественным именем: «Борись!» Мужественна была восьмая аудитория, где неизменно проходили наши семинары – непроницаемая, заколоченная, вечно холодная, как гробница Тутанхамона.
Мужеством было отказаться от принципов. Он натурально злился, когда кто-то из студентов с непривычки обранивал это слово вне контекста его имени.
– Принцип? У меня нет принципов. Моя фамилия – Принцып, был ещё студент Принцип, стрелявший в эрцгерцога австрийского Франца Фердинанда. А больше принципов не было и нет.
Ещё большее возмущение у него вызывало слово «душа»:
– Душа? Не знаю, что такое. Может, у вас она есть, но у меня нет никакой души.
Я произносила его имя тягуче, растягивая, как молодая итальянка на глазах любовника медленно расправляет шёлковый чулок по чудной фигурной ножке. Так, наверное, Моника Левински растягивала по слогам обращение к своему кудряшу «Мистер президент».
Весь первый год обучения я слонялась вокруг, поглядывала на него и делала всё возможное, чтобы постичь его привычки, жесты, выражения лица, считая, что беглое понимание языка его тела сумеет помочь мне, когда придёт мой час доставить ему удовольствие. Подавшись вперёд и широко раскрыв глаза, я впитывала каждое его слово.
– Я предлагаю вам подумать над вопросом: что общего между уличным фонарём и женской ножкой? – спрашивал он на одном из семинаров.
Головы студентов интуитивно поворачивались к окнам, вероятно, чтобы прочитать ответ в озарённой фонарями тьме.
– Ну же, это лёгкий вопрос. Молодые люди должны знать.
Молодые люди переглядывались с блуждающей улыбкой на лицах, ища поддержки теперь не у фонаря, а друг у друга. Я, как обычно, устроилась в дальнем углу и не отрывала от него взгляда. В обсуждении я не участвовала – только слушала. Мы все пока ещё мало знакомы, стесняемся и стремимся произвести впечатление.
– Фонарь длинный, как ноги, – говорит высокий парень с хвостиком.
– Под фонарём хочется целоваться, – отвечает девушка с первой парты в серьгах-обручах и сапогах на высокой платформе.
– Grazie! Это уже лучше.
Правильный ответ я узнала много позже, когда мы ехали по ночному, озарённому светом фонарей городу в Подколокло на жёлтом такси.
– А почему всё-таки дух захватывает? – спросила я, прильнув к спинке пассажирского сиденья рядом с водителем.
– А, это, обычная пошлость. Неудивительно, что ты запомнила. Чем выше поднимаешься, тем больше дух захватывает, – он развернулся к водителю и попросил включить погромче радио, по которому заиграла песня Рианны All of the light.
Всё, что он говорил, не было лишено пафоса комедии. Было сложно понять, говорит ли он серьёзно или шутит, но наше внимание, а в моём случае – безраздельную верность и преданность, он завоевал.
Профессор работал в Школе с самого первого дня её открытия и создал ей репутацию. Школа и есть он. Что бы кто ни говорил.
* * *На первом в этом году семинаре я со злорадством обнаружила, что не все вернулись в Школу после каникул. На потоковых лекциях сосчитать людей было невозможно, потому что общие пары студенты посещали от случая к случаю. Обычно на первой паре в десять утра было совсем пусто и сонно, а после обеденного перерыва коридоры гудели, как трубы, по которым пустили горячую воду после сезонного отключения.
Я украдкой бросила взгляд на новенькую ведомость посещений, лежащую, как всегда, на столе Профессора – она подтянулась за лето, став короче на две фамилии. Первый год адаптационный – те, кто не смог адаптироваться в своей мастерской, могли перейти в другую, если оба Мастера не были против. Также сам Мастер мог предложить студенту поменять мастерскую, миролюбиво посоветовав, где ему будет лучше, или не слишком миролюбиво донести до администрации, что такой-то студент не соответствует его требованиям и, если не уйдёт добровольно, к сожалению, будет отчислен. Так произошло с неразлучной парочкой Юлии и её Абеляра.
В Школе учились только красивые люди. Вероятно, проходили какой-то особый отбор, будто участвовали в конкурсе красоты. Красота дробилась на полутона – каждый обладал какой-то чарующей особенностью вроде манящей щели между передними зубами, сахарно-хрустким голосом, глазами с поволокой цвета расплавленного молочного шоколада, трогающей сердце походкой, жемчужно-бледной или с головы до ног усыпанной веснушками кожей, по-птичьи тоненькими ножками. К сожалению, этим всем обладала не я, но у меня была моя с налётом порока, как говорил Профессор, – картавость.
В каждом новом наборе, в этом море красивых людей, с молчаливого одобрения большинства выбиралась ученица на звание секс-бомбы. Дело не столько в красоте, потому что красивы были многие, но в поведении – секс-бомбой становилась та, которая выделялась нарочитой развязностью поведения. Но я попала на курс, где весь первый год две девушки перетягивали на себя одеяло главенства, а господа присяжные-однокурсники не могли сойтись во мнении, кто же из них всё-таки сексуальнее.
Очевидно, Юлия на полшага опережала соперницу, одеваясь более вызывающе в костюмы госпожи – кожаные корсеты и бандажи, ремешки босоножек перекрещивались до самых колен, на всех открытых местах и под капроном сверкали татуировки, с которых развратно улыбались женские персонажи диснеевских мультфильмов – Белоснежка, Белль из «Красавицы и Чудовища» и моя любимая – дамочка с мундштуком из фильма «Кто убил кролика Багза-Банни?». Белокурые волосы, намазанные гелем и зачёсанные назад, зверски сверкали, огромные кольца серёг зловеще раскачивались от каждого движения. Глядя на неё, мужчины содрогались от желания.
Она так вызывающе много и вызывающе громко, запрокидывая голову, смеялась, что сразу становилось ясно: та, кто так смеётся, не знает ни застенчивости, ни неловкости, а если у неё и случится какое-нибудь огорчение, стоит ей засмеяться, найдётся армия желающих развеять все мыслимые недоразумения.
У неё были поклонники даже среди геев, которым являлся её вечный спутник – Абеляр. Они познакомились в первый день на первом курсе и с этого момента не расставались. Неразлучная парочка – она обладала ещё более головокружительными формами на фоне его худой большеголовой фигуры. У него была плохая кожа в красных оспинах и всегда растерянное выражение лица, у неё – напряжённое недовольство на лице сердечком, словно коробка конфет на День святого Валентина. У него приоткрытый невинный рот, у неё – бордовый и кровожадный. Он тихий, она громкая. Они вели один «Инстаграм»[13] на двоих, вместе посещали и вместе прогуливали занятия и даже к просмотрам делали общий проект – поэму-трактат о женской сексуальности.
Её соперница Мария обладала другой, фламандской красотой. Она была похожа на Венеру с картины Микеланджело – персиковая кожа и струящиеся, как золотые лучи, волосы. Всё в ней было какое-то вытянутое. Длинные волосы, длинные ноги, длинные руки – даже пальцы казались длиннее, чем у обычных девушек. Без единой татуировки. Она одевалась скорее замысловато, чем сексуально, в странные сарафаны наизнанку и платья-рубашки. Она могла быть прототипом загадочной красотки из фильмов Хичкока. Я видела в ней большой потенциал, и стихотворения её были великолепны, к тому же меня раздражал резкий, будто скрежет наждачки, смех Юлии.
Мария рассказывала, что жила в Италии, и у неё там остался бойфренд-итальянец, поэтому никто не слышал, как она смеётся. Весь первый год обучения она носила печать разлуки с ним. Она была неотразима. Она была неприступна.
Кто бы ни побеждал между ними – я уж точно не была секс-бомбой и близко не могла с ними тягаться. Я участвовала исключительно в категории «Серая посредственность». Какая жалость. А Профессор, как я догадывалась по его безраздельному вниманию к Юлии, отдавал предпочтение последней. Говорили даже, что между ними что-то есть.
– Да ничего между ними нет, – подслушивала я в разговорах на перемене, – он просто вообразил, что безумно влюблён в неё.
– Ничего у него не выйдет, – говорили другие, – зря только время тратит.
На занятиях Профессор стремился её разговорить, но она разговаривала только с Абеляром и с мускулистыми парнями из класса скульптуры.
После каникул Мария очень изменилась – вернулась бледной, лишившейся персикового боттичеллиевского налёта, острой и тонкой, как хлыст. Однокурсницы подумали, что у неё анорексия, они-то сидели на диетах, но ничего подобного, скорее уж дело было в лёгких наркотиках.
Исчезли прекрасные волосы, опускавшиеся раньше ниже талии и которые, когда она на лекциях усаживалась на пол ближе к преподавателю, хотелось поддержать, уберечь, чтобы локоны не касались грязного пола. Вместо них появилась соответствующая новому образу выбеленная и по-мальчишечьи дерзкая стрижка в стиле Твигги. В этом году я бы смело поставила на неё – она явно собиралась играть без правил и выиграть.
На первом курсе мы всеми силами стремились подружиться, сплотиться, а Профессор поощрял совместную работу, совместные проекты и встречи во внеурочное время. В том числе он просто любил вечеринки, ибо постоянно надеялся, что, если в одном месте собирается столько молодых людей, непременно должно произойти что-то нехорошее.
– А когда у нас будет вечеринка? Я хочу вечеринку, – подначивал нас Профессор после мастерской, когда мы перемещались в кафе «Вьетнам».
Мы молча переглядывались.
– Вы же взрослые люди – студенты. А что делают студенты? – прикрываясь шутливым тоном, спрашивал он, и сам, довольно хохотнув, отвечал: – Ходят на вечеринки!
Наползала холодная и серая осень. В один дождливый вечер Абеляр после регулярных уговоров Профессора предложил устроить вечеринку у себя дома, где он жил со своим парнем. На губах Мастера появилась улыбка, а в уголках глаз – весёлые морщинки.
В день вечеринки я просыпаюсь, полная надежд и возросшей тревоги. До вечера время тянется ужасно медленно. Небо хмурое и влажное. Ветер треплет волосы. Я иду пешком от метро по улицам, пока они не становятся кривыми и извилистыми. Слышу внезапный скрежет трамвая, голоса прохожих, шум города.
Возле нужного дома задерживаюсь на крыльце, чтобы насладиться разреженным холодным воздухом и предвкушением от встречи. Наша первая вечеринка. Я собиралась улучить подходящий момент и спросить у Профессора, согласится ли он быть моим дипломным руководителем, хотя до диплома было впереди ещё три года.
На вечеринке, как и на занятиях, всё внимание Профессора обращено к Юлии. Он не притворяется, ему нет смысла притворяться. Я то и дело выпадаю из камерной беседы на подсвеченной неоновым светом кухне и озираюсь, чувствуя себя посторонней, словно я подглядываю за цветными рыбками, прижавшись носом к стеклу аквариума.
Пристальным взглядом я смотрю, как он кружит по квартире, как открывается и закрывается его рот. Он смеётся. Его смех похож на большой пузырь, поднимающийся из болотной глубины. Я долго жду, когда место рядом с ним освободится, и наконец тихо, незаметно подсаживаюсь к нему. Мне нравится сидеть подле него, соприкасаясь плечом к плечу и слегка задевая ногой его ногу – только в эти минуты я ощущаю человеческое прикосновение. Меня охватывает смешанное со страхом томление.
Я не представляю, с какой стороны подступиться к нему, как заговорить. Вот бы открыть рот и сказать: «Я люблю вас так сильно, как только способна, как никто вас не полюбит!» Но в горле, будто сливовая косточка, встаёт ком.
– Родион Родионович, – раз за разом начинаю я. Голос звучит хрипло и глухо. Я слышу его будто со стороны, он отделяется от тела и парит по комнате. Профессор, кажется, меня не слышит, даже головы не поворачивает. Пахнет сигаретным дымом, окурками заполнены две стеклянные пепельницы на столе. Я наливаю себе бокал вина и торопливо выпиваю, запрокинув голову и мельком цепляя взглядом кружащих по комнате людей.
Я перехожу от окна к окну, желая одеться и незаметно смыться, но продолжаю пассивно смотреть вокруг, словно ожидая какого-то знака. Внезапно ловлю на его лице выражение унылого отвращения. Вероятно, вечеринка не оправдала его ожиданий, хотя под столом выстроилась шеренга пустых винных бутылок. Он спасался от скуки как умел – обильно пил красное вино и пытался разговорить девушку, которая не обращала на него внимания, а Абеляр, воодушевлённый тем же вином и присутствием своего парня, который, если что, сможет его защитить, хотел в свою очередь защитить Юлию от притязаний Профессора.
Мне больно видеть, что Мастер меня в упор не замечает, хотя я понимаю, что с такой соперницей, как Юлия, мне тягаться не стоит. Я была замухрышкой, у которой даже не было своего Абеляра. Проходя мимо зеркала в прихожей, я содрогаюсь от собственного отражения. Лицо трусихи. Лицо дуры.
Отыскав в куче перевёрнутой обуви у двери свои, успевшие избежать печальной участи, ботинки, я незаметно, ни с кем не попрощавшись, ухожу и, как назло, пропускаю момент, когда началось всё самое интересное. Впрочем, отсутствие мне с лихвой восполнили на следующий день. Перед первой парой очевидцы не торопились заходить в аудиторию и, толпясь перед дверью, обсуждали прошлый вечер. Я с опаской встала рядом.
– А ты во сколько вчера ушла? – на меня уставились несколько пар глаз.
– Где-то в девять, – ответила я.
– Да ты же всё пропустила!
– А что случилось? – спросила я с нетерпением, счастливая, что со мной заговорили.
– Принц подрался с Егором!
Так звали Абеляра.
– Не может быть! – воскликнула я, ожидая подробностей.
Последовали подробности и документация в виде фотографий и видео в телефоне.
– Юлия танцевала, Принц подошёл к ней сзади и стал тереться. Ну Егор сказал ему: «Отвяжитесь от неё».
– Он сказал «отвяжись», а потом – что ему лучше уйти.
– Да ладно, не говорил он про уйти.
– Я слышал.
– А Принц сказал: «Не твоё собачье дело, когда мне уходить». – «А это похоже на правду», – подумалось мне.
– Я тоже слышала, – соврала я, стараясь обратить разговор в шутку, хотя всем было очевидно, что слышать я ничего не могла.
Я вдохнула поглубже и напомнила себе, что не всем словам одногруппников, которые изрядно выпили на вечеринке, можно верить. Даже наутро, в трезвом сознании, рассказы часто оказывались обманками, обыкновенным миражом, вызванным перепадом температур в воздухе. Но в эту историю мне до смерти хотелось верить, и я поверила. Почему? Может быть, потому что Абеляр и меня бесил, может быть, потому что после такого случая Юлия будет ещё больше игнорировать Профессора, на шаг к нему не подойдёт, может быть, хотела верить, что и Профессор перестанет купать её в своём внимании. А может быть, потому что видела видео, на котором Профессор сначала отворачивается, а потом проезжает кулаком по лицу Абеляра. На губах кривая усмешка, глаза чуть прищурены.
Сердце сделало перебой. Я вспомнила, как на мастерских Профессор любил повторять: «Всякий стоящий сюжет включает элемент насилия. Безмятежное счастье – не та тема, о которой интересно читать».
– Он потом ушёл, но оставил прощальный привет.
Я придвинулась ближе к протянутому телефону. На фотографии Профессор, полностью в своём кожаном облачении, стоит спиной к камере в позе победителя, подразумевающей ещё один воинственный жест, по которому можно догадаться, что он мочится на сгруженную у двери обувь. Я словно попала в какой-то триллер – такого просто не могло быть в реальной жизни.
После этого случая у Профессора появился зуб на эту парочку. Юлия, вставшая на сторону своего защитника, больше не была любимицей. Он и думать о ней забыл. А они перестали посещать мастерские, на которых и до этого появлялись нечасто, но теперь они были персонами нон грата. Я бы на их месте, натерпевшись такого страха, сразу бы отчислилась, но они нашли покровителя среди преподавателей, недолюбливающих Профессора, и договорились об официальном переводе из мастерской после окончания первого курса.
Весь остаток года они откровенно храбрились: мол, ничего он нам не сделает. Мы-де сами решили поменять мастерскую. А Мастер называл их отныне только «эти двое, как их», словно правда ему память отшибло.
Юлия, лишившись благосклонности Профессора, будто подрастеряла свою сексуальность, уступив звание секс-бомбы Марии, и даже стала тише смеяться, а нашу группу этот случай сплотил – мы стали хранителями совместной тайны, заключающейся в том, что мир, кажущийся простым и понятным, в один момент может перевернуться с ног на голову. Я уж точно была на седьмом небе от счастья, не верила своей удаче – лишиться главной соперницы! Да, я снова мечтала.
А что ещё из новенького на втором курсе? У Профессора появилась новая шляпа-федора, которую ему привёз из отпуска в Италии Борис Дмитриевич. Ещё раскрылся секрет произошедших с Марией, которая теперь известна под творческим псевдонимом Святая Мари, изменений. Она вошла в класс под руку с Борисом Дмитриевичем. Стало очевидно, что в Италию летом они ездили вместе. Борис бросил свою молодую перспективную художницу и теперь встречался с нашей Святой, сменившей образ и занявшей освободившееся место секс-бомбы Школы.
– Здравствуйте, – обратился к ней Профессор, – какой у вас сегодня необычный стиль.
Она лишь едва заметно кивнула. На ней был траурно-чёрный костюм, чёрные туфли на шпильках и тёмные очки, которые она, как голливудская звезда, не сняла в помещении. А у Бориса Дмитриевича было такое непроницаемое выражение лица, что можно орехи колоть. Она выпустила его руку, села и сложила тощие ноги одним резким движением, словно бросила лезвие гильотины.
Так в начале второго курса я лишилась разом обеих соперниц.
Глава 6. Русалка
Ровно в 18:00 группа студентов во главе с Профессором выходит из кафе «Вьетнам». Борис Дмитриевич ведёт под ручку Святую Мари. До чего же она худая в этом коротком, облегающем, как вторая кожа, топике и джинсах скинни. От одного взгляда на неё пробирает холод, но ей, согретой своей неотразимостью и парой экзотических коктейлей, кажется, всё нипочём. За спиной, подсвечивая лужи на асфальте, белым неоном мигает вывеска кафе. Мы мокнем под мелким, но частым дождём, дожидаясь, когда Профессор выкурит сигарету. Плющ, Озорница, Горшок и я с опозданием тоже закуриваем, передавая друг другу зажигалку, но нас он ждать не будет.
Если мы, напившись дешёвого вьетнамского пива, можем не торопясь двигаться домой или, если остались какие-то деньги, продолжить веселиться в других облюбованных студентами местах, Профессору предстоит провести ещё один семинар уже в другой школе. Параллельный класс маячит у меня перед глазами, будто в зеркальном отражении.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
«Я постоянно слышу, что все истории – это, по сути своей, истории любви, и моя – не исключение. Это тоже история любви. И, как у многих таких историй, у неё не будет счастливого конца» – О. Дж. Симпсон «Если бы я сделал это: признания убийцы».
2
Мой дорогой папочка (фр.).
3
«В своих очах Любовь она хранит…» – Д. Алигьери. Перевод А. Эфроса, М. Лозинского.
4
«Славься, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя» (лат.).
5
В алфавитном порядке (лат.).
6
Мне, пожалуйста, эти… (фр.)
7
«Маленький креольчик» – Александр Вертинский.
8
«Танго «Магнолия» – Александр Вертинский.
9
Тило Вольфф – немецкий музыкант, основатель и лидер группы Lacrimosa.
10
Ив Кляйн – французский художник-новатор, одна из наиболее значительных фигур послевоенного искусства. Речь идёт о работе 1960 года Le Saut dans le vide(«Прыжок в пустоту»). На первой полосе четырёхстраничной газеты художник разместил фотографию, на которой он прыгает из окна второго этажа и повисает в воздухе.
11
Социальная сеть, принадлежащая Meta, которая признана в РФ экстремистской организацией.
12
Сейвал, или Ивасёвый кит (Balaenoptera borealis) – вид китообразных из семейства полосатиковых парвотряда усатых китов.
13
Социальная сеть, принадлежащая Meta, которая признана в РФ экстремистской организацией.
