История Израиля. От истоков сионистского движения до интифады начала XXI века

Этот магический акт создания ex nihilo[31] представительного органа еврейского народа, уполномоченного вести переговоры в качестве своего законного представителя с главами государств, которые помогут получить хартию, был революционным шагом, провозгласившим миру создание нового национального движения. Как человек, ответственный за работу с прессой, Герцль незамедлительно пригласил представителей международной прессы осветить это событие. Он позаботился о том, чтобы зал был достойным, с делегатами во фраках и белых перчатках. В изображениях была заметна смесь современности и древних символов. Например, на карточке делегата с одной стороны была изображена Стена Плача (развалины стены Храма), а с другой – фигура фермера-еврея, работающего на своем поле. Сионистский флаг, размещенный на талите, еврейском молитвенном покрывале со звездой Давида в центре, был идеей Герцля. Стихотворение Нафтали Герца Имбера Hatikva («Надежда») было принято в качестве гимна движения, несмотря на то, что язык конгресса был немецким и большинство делегатов свободно владели им.

Рихард Лихтхейм, лидер немецких сионистов, определил сионизм как «подарок Европы еврейскому народу»[32], и его фраза подчеркнула националистический, новаторский характер движения, которое стало посредником между еврейским народом и современностью. Эта фраза также отразила сионистские методы политической организации и дипломатических действий, зародившиеся в Европе. Герцль привнес в сионистское движение политическое лавирование, которому научился в Бурбонском дворце[33] во время пребывания в Париже, а также преобладающие концепции и практики большого мира: конгрессы, уставы, переговоры на высшем уровне, широкомасштабные акции и т. д. Эти сферы деятельности были неизвестны еврейскому народу. Вот почему бо́льшая часть руководства молодого сионистского движения принадлежала к евреям Запада – сторонникам эмансипации.

Напротив, массы, которые сионизм стремился спасти, жили в Восточной Европе и мало знали о западной культуре. Многие остались приверженцами религиозного образа жизни и соблюдали Галаху (еврейский закон) и традиции. Ускоренная модернизация Российской империи во второй половине XIX и начале XX века затронула широкие слои населения: железные дороги оставили еврейских торговцев без работы, традиционные занятия, такие как извоз, стали ненужными, а многочисленные ремесла оказались невостребованными в результате индустриализации. Потеря этих источников средств к существованию в сочетании с резким увеличением населения евреев царской России между 1800 и 1900 годами привела к повальной бедности. Предпочтительным решением экономических трудностей в связи с отсутствием надежды на самореализацию и физической безопасности была эмиграция за границу. На рубеже веков иммиграция в Соединенные Штаты казалась решением для миллионов бедствующих евреев, но даже несмотря на то, что многие уехали в Новый Свет, накануне Первой мировой войны количество евреев в Российской империи с 1882 года только увеличилось.

Таким образом, призыв Герцля, который нашел мало сочувствия в Западной Европе, получил широкую поддержку населения на Востоке. Соединение эмансипированного западного руководства, которое вернулось к своей еврейской идентичности, с широкой базой сторонников, говорящих на идише, пропитанных еврейской культурой – некоторые привержены традициям, а другие в той или иной степени «просвещенные», – было достаточным для того, чтобы доказать правдивость афоризма еврейских мудрецов «Заключенный не освобождает себя сам из заточения» или примера Моисея, который продемонстрировал, что только свободный человек может принести свободу своим порабощенным братьям. Герцль обращался к еврейскому народу, но не знал его, в то время как еврейский народ видел в нем почти библейскую фигуру, еврейского царя.

Движение Hovevei Zion, базирующееся в Одессе, начало создавать колонии в Палестине после Суффот ба-Негев. С 1889 года, когда Ахад ха-Ам (Ашер Гинцберг) опубликовал свое эссе This Is Not the Way («Это не путь»), он считался наиболее важной интеллектуальной и моральной фигурой движения. Его сила заключалась в убедительном анализе и ясном стиле. Он без колебаний опубликовал статью Truth from Eretz Yisrael («Истина из Эрец-Исраэль»,1891), в которой были разоблачены все неудачи молодого предприятия по колонизации Палестины. В то время, когда хорошо продуманные взгляды на политические и практические вопросы урегулирования были еще немногочисленны, а просионистская пресса печатала романтические описания жизни в Палестине, изображавшие привлекательную страну, беспристрастность Ахад ха-Ама считалась шагом назад. Однако, хотя он был выдающимся критиком, его способность действовать или руководить была ограниченной. Пока на сцене не появился Герцль, Hovevei Zion не мог получить массовой поддержки; это было просто топтание на месте. Внезапная популярность Герцля, подготовка к конгрессу и сам конгресс (о котором сообщала как еврейская, так и нееврейская пресса) пробудили воображение еврейских масс и впервые создали сообщество сторонников сионистской идеи.

Ахад ха-Ам не был в восторге. Массовая иммиграция в Палестину и создание там еврейского государства противоречили его определению еврейского вопроса и его решению. В то время как для Герцля еврейский вопрос – антисемитизм – был проблемой, с которой движение должно было иметь дело, для Ахад ха-Ама проблема заключалась в «проблеме иудаизма»: ослаблении связи евреев с их культурой из-за эмансипации и секуляризации. Он не видел в Палестине решения для миллионов; он считал, что евреи должны иммигрировать в Соединенные Штаты. Он утверждал, что сионистское движение может и должно создать «духовный центр» в Палестине, который будет характеризоваться светской еврейской культурой, возрождением иврита, целостностью и нравственностью. Там осуществится мечта Избранного народа. Будучи источником гордости и ярким примером для еврейского народа, центр проявит то, что Ахад ха-Ам определил как «дух иудаизма», и будет действовать как противодействие тенденции среди евреев (особенно на Западе) к отказу от своей национальной идентичности ради ассимиляции. Этот центр будет развиваться постепенно, тщательно отбирая тех, кто достоин войти в него, избегая ярлыков, политического авантюризма и завышенных ожиданий.

Ахад ха-Ам представлял духовный сионизм. Его взгляды были диаметрально противоположны взглядам Герцля. Герцль чувствовал крайнюю необходимость немедленного воплощения своих планов, потому что понимал, что для поддержания массового энтузиазма и поддержки сионизма нужны ощутимые достижения, и интуитивно знал, что у движения было лишь ограниченное время. Для него еврейская проблема не была набором абстрактных понятий, как для Ахад ха-Ама. Он требовал быстрого решения, потому что от этого зависела жизнь реальных людей. Герцль задумал Исход прежде всего как массовую иммиграцию бедных простых людей, которые будут строить страну. Он предвидел не избирательную иммиграцию образованных, респектабельных избранных, а движение миллионов – всех, кто стремится к эмиграции. Короткое время, которое он выделил на реализацию этой программы, и ее огромные масштабы казались неправдоподобными Ахад ха-Аму, который критиковал как содержание программы (поскольку считал, что она дает ответ на неверный вопрос), так и грандиозный план Герцля получить хартию и овладеть Палестиной с помощью дипломатии одним росчерком пера. «Спасение Израиля придет через пророков, а не дипломатов», – упрекнул Ахад ха-Ам Герцля в заключении своей статьи The First Zionist Congress («Первый сионистский конгресс»), которой он отреагировал на конгресс и где попытался снизить ожидания от нового политического сионизма как от нового игрока на политической арене[34].

План Уганды и территориализм

В годы после конгресса у Ахад ха-Ама было много возможностей сказать: «Я предупреждал вас», и он не упустил ни одной из них. Попытки Герцля вести переговоры с османским режимом, немецким кайзером и российским министром внутренних дел закончились неудачей. Турки не были заинтересованы в допуске еще одного немусульманского элемента на Ближний Восток, который мог послужить дополнительным основанием для европейского вмешательства в дела Османской империи. Русские сионисты намеревались бойкотировать власти после кишиневского погрома 1903 года, ошеломившего еврейский мир после более чем 20 лет тишины и покоя. Тем не менее Герцль пошел на встречу с российским министром внутренних дел Вячеславом фон Плеве, подозреваемым в ответственности за погром, в надежде, что этот антисемит будет готов оказать давление на турецкое правительство, чтобы оно согласилось эвакуировать евреев из России в Палестину. Визит ни к чему не привел, но на вокзале Вильны (Вильнюс) Герцля впервые встретили толпы евреев, которые пришли поприветствовать его и продемонстрировать свою солидарность с «царем евреев» и с идеей еврейского государства. Герцль был тронут симпатией, исходившей от толпы: то был иной еврейский опыт, отличный от сдержанности, знакомой ему в Западной Европе, и от гневных придирок, звучащих из уст Ахад ха-Ама и его последователей. Жестокость полиции, пытавшейся разогнать толпу, и храбрость людей перед лицом этой жестокости, возможно, заставили его почувствовать себя обязанным спасти их во что бы то ни стало.

За несколько месяцев до этого визита в Вильну министр по делам колоний Британской империи Джозеф Чемберлен предложил Герцлю хартию на часть Восточной Африки, область, которую сионисты называли Угандой, но на самом деле эту территорию сейчас занимает Кения. Принимая во внимание трудности, свидетелем которых стал, Герцль не мог сразу отклонить это предложение. То, что такая мировая держава, как Великобритания, предложила территорию своей империи, было огромным достижением для молодого движения, которому тогда было менее 10 лет и оно не обладало ни властью, ни поддержкой. Это было международное признание сионизма как национального движения, но в сионистском лагере предложение было воспринято иначе. Хотя Герцль обдумывал в «Еврейском государстве», станет ли Аргентина или Палестина местом для будущего поселения евреев, его встреча с представителями восточноевропейского еврейства ясно показала, что только Палестина может привлечь евреев, поэтому все его дипломатические усилия теперь были сосредоточены на ней. Тем не менее он представил британское предложение на рассмотрение Шестого сионистского конгресса и попросил делегатов отправить исследовательскую группу в Уганду для изучения возможности принять массовую еврейскую иммиграцию.

Это был один из судьбоносных моментов в истории сионистского движения, когда идеология и миф столкнулись с практикой и реальностью. Подобные моменты повторялись в 1937 (с первым предложением о разделе Палестины на еврейское и арабское государства) и 1948 годах (при решении объявить независимость Израиля) и, несомненно, произойдут и в будущем. Хотя предложение Герцля было вызвано осознанием неотложности перед лицом бедственного положения русского еврейства, делегаты из Восточной Европы выступили против него. Макс Нордау, известный немецкоязычный писатель и важная фигура среди тех, кого Герцль привлек в ряды сионистов, тщетно пытался подсластить пилюлю, описывая Восточную Африку как просто «ночлежку» на дороге в Палестину. Российские сионистские делегаты, от имени которых Герцль хотел принять это предложение, сочли его предательством Сиона и пригрозили расколом молодой сионистской организации, отказавшись ратифицировать его. Только когда Герцль торжественно поклялся: «Если я забуду тебя, Иерусалим, – забудь меня, десница моя!»[35] – они согласились вернуться в зал конгресса. В конце концов – после того, как Герцль пригрозил уйти в отставку – было решено послать исследовательскую группу в Восточную Африку. Эта группа отправилась на осмотр территории и вернулась с заключением, что оно непригодно для массового заселения. Таким образом, план по переселению в Уганду был отвергнут.

Этот эпизод более важен из-за своего культурно-символического значения, нежели политического. В конечном итоге чашу весов перетянула сила мифа о Земле Израиля, столь глубоко укоренившаяся в самом существовании евреев, придерживавшихся сионистской идеи. Переполнявшие их эмоции дали понять, что для приверженцев сионизма Палестина была не просто территорией, которую в случае необходимости можно было бы заменить любой другой. Идея возвращения евреев на свою землю наделила сионистское движение притягательностью, выходящей за рамки экономических и политических интересов и мимолетных выгод.

В период после отказа от Угандийского плана была создана Еврейская территориальная организация (JTO или ЕТО) во главе с англо-еврейским писателем Израэлем Зангвиллем, которая занималась поиском подходящей территории для расселения евреев. Среди всех еврейских националистических течений территориалисты были ближе всего к политическому сионизму. Они придерживались двух основных сионистских принципов: территории и самоуправления. Как и Герцль, они были озабочены бедствиями евреев и полагались на массовое иммиграционное движение. В период спада, в котором оказалось сионистское движение после смерти Герцля спустя год после Угандийского конгресса, и в ответ на волну еще более жестоких, чем прежние, погромов в России, последовавших за революцией 1905 года, территориалистское движение обрело массовую поддержку. Но все попытки найти подходящую доступную территорию заканчивались неудачей. Слабость сионизма в то время была связана, помимо всего прочего, с недоступностью Палестины. Но у территориалистов дела обстояли не лучше.

2

Евреи, турки, арабы: первые контакты на земле Израиля

Одновременно с отчаянными попытками Герцля заполучить хартию в Палестине уже появились зачатки не признанного им нового еврейского сообщества.

Палестина в XIX веке

В начале XIX века Палестина была отдаленной отсталой провинцией Османской империи, которая и сама также находилась в упадке. Междоусобные войны и столкновения между бедуинами и феллахами[36] происходили каждый день, а дороги, кишевшие грабителями и бандитами, были опасны. Страна была почти необитаемой: население составляло около 250 000 жителей, в том числе около 6500 евреев, сосредоточенных в четырех священных городах: Иерусалиме, Цфате, Тверии и Хевроне.

Кампания Наполеона в Египте и Палестине потерпела неудачу, потому что эпидемия уничтожила его армию во время осады Акко в 1799 году. Однако кампания пробудила интерес европейских держав как к Палестине, так и к разделу Османской империи, слабость которой была очевидна. В 1831 году египетский правитель Мухаммед Али-паша завоевал Палестину. Он правил ею до 1840 года, попытавшись стабилизировать управление и обезопасить жителей. Этот процесс продолжался даже после того, как под давлением европейских держав Палестина была возвращена Османской империи. Стремясь продемонстрировать просвещенность своего правительства по сравнению с османским режимом, Мухаммед Али разрешил европейским державам отправить своих представителей в Святую землю.

Таким образом, когда в Палестине было восстановлено османское управление, власти больше не могли закрывать страну для немусульман, а система капитуляций[37] гарантировала, что подданные иностранных держав могут быть защищены их консульствами. Немусульманам были предоставлены такие же права, как и мусульманам, и им даже разрешалось покупать землю при условии, что они будут пользоваться ею в соответствии с османским законодательством. Франция, Великобритания, Австрия, Россия и Германия открыли консульства в Палестине. В Иерусалиме было основано немецкое протестантское епископство, вскоре за ним последовали и другие. Строительство в городе было приостановлено с конца XVI века, но теперь католическая, протестантская и греческая православные церкви приступили к ускоренному строительству церквей, детских домов, больниц и школ. В связи с повышением безопасности перевозок на суше и на море и снижением транспортных расходов после появления пароходов тысячи христиан отправились в паломничество на Святую землю.

Церкви построили для пилигримов странноприимные дома, наиболее впечатляющими из которых стали больница и церковь Августы Виктории, великолепное здание, возвышающееся над Иерусалимом. В середине века темплеры, немецкая протестантская секта, принялись переселяться в Палестину; в период с 1868 года до Первой мировой войны они основали семь колоний с населением около 2200 человек. Темплеры были пионерами модернизации в Палестине. Их колонии были ярким примером планирования, порядка и организации. Они доказали, что, несмотря на трудности, учиняемые османским правительством, европейская колонизация в Палестине вполне возможна.

К концу 1840-х годов пароходы регулярно отправлялись в Палестину из Марселя, Одессы и Триеста. С открытием Суэцкого канала в 1869 году в Палестине была проложена первая дорога от Яффы до Иерусалима, и между ними началось движение экипажей. До этого весь транспорт состоял исключительно из вьючных животных. Были открыты почта и телеграф, связавшие Палестину с внешним миром.

Османский институт охраны правопорядка (по сравнению с тем, что существовал в прошлом) и подавление стычек между местными вождями, прекращение набегов бедуинов на деревни и улучшение медицинских и образовательных услуг – все это привело к увеличению площади обрабатываемых земель и численности населения. К концу 1870-х годов население достигло примерно 380 000, а еврейское население увеличилось до 27 000. Самый значительный рост был в Иерусалиме, где количество евреев увеличилось с 2250 в 1800 году (из общего населения 9000) до 17 000 (из 31 500). Даже до начала сионистской иммиграции евреи составляли большинство в городе.

Основной рост населения приходился на евреев-ашкенази. На рубеже веков они почти отсутствовали в Иерусалиме, но к 1880 году их было больше, чем сефардов[38]. Подавляющее большинство ашкенази были сосредоточены в колелях, благотворительных учреждениях в зависимости от страны происхождения, распределявших финансовую помощь, собранную в этих странах для поддержки «Общества учащихся», состоявшего из студентов иешив[39], не зарабатывавших себе на жизнь, но имевших жен и детей. Эта раздача благотворительных средств была известна как халукка. Поскольку очень немногие ашкенази имели доход, они жили в крайней нищете. Напротив, сефарды обычно не следовали этой модели и зарабатывали себе на жизнь ремеслами и торговлей. Поскольку они свободно говорили на языке страны и были знакомы с ее образом жизни, то могли ориентироваться в местной и даже международной торговле и финансах.

Одним из новых центров еврейского расселения был город Яффа, или Яффо. На рубеже XVIII века Яффа была небольшим незначительным портовым городом. С ростом туризма и паломничества христиан в Иерусалим город рос и стал важнейшим портом въезда в центр страны. В 1892 году была открыта железная дорога между Яффо и Иерусалимом, что повысило статус Яффо. Вокруг города разрослись первые цитрусовые рощи в Палестине, посаженные арабами. Экспорт апельсинов под торговой маркой Jaffa превратил город в главный экспортный порт страны. К 1880 году его население достигло 10 000 человек, в том числе около 1000 евреев. На севере страны стал развиваться город Хайфа; всего за несколько лет он превзошел Акко в качестве главного порта региона.

Эмигранты и иммигранты: обзор

В своих мемуарах Йосеф Элиягу Челуш, родившийся в Яффо в 1870 году в семье иммигранта из Орана, Алжир, и иммигрантки из Багдада, описывает встречу первых участников того, что позже станет известно как Первая алия (букв. восхождение [на Святую землю]), и тогдашней сефардской элиты Яффо. Семья Челуш была очень набожной, и мужской распорядок дня включал не только молитвы в назначенное время, но и несколько часов изучения Торы. Для синагоги в их большом доме была выделена просторная комната. Члены комитета Йесод ха-Маала, которые приехали, чтобы купить землю для первого мошава (колония, мн. ч. мошавот), основанного Hovevei Zion (будущий город Ришон-ле-Цион), были тепло встречены в доме Челуш, хотя не обошлось без некоторого замешательства: посетители были в европейской одежде (а некоторые и в очках), и, хотя они говорили на иврите, а сефарды свободно владели им, оставалось мучительное сомнение, действительно ли они евреи. Как и остальные члены семьи, юный Йосеф задавался вопросом: если они были евреями, то почему не соблюдали заповедь носить ритуальные одежды? Несмотря на такие сомнения, отношения между выдающимися сефардскими семьями Яффы – Челушами, Амзалегами и Мойялями – и первыми иммигрантами, которые обратились за помощью в покупке земли в Палестине, укреплялись. Для новоприбывших, которые не говорили на языке страны и не были знакомы с ее обычаями, эта помощь открыла глаза на реалии османской Палестины с ее многочисленными правительственными чиновниками и сопутствующими препятствиями на пути к еврейскому освоению страны, а также выработала тактику преодоления этих препятствий.

Основание первого поселения с конкретной националистической целью – создание еврейского политического плацдарма – произошло в 1882 году, ознаменовав начало нового периода в истории Палестины и еврейского народа. Владимир Дубнов приехал в Палестину с первой волной иммиграции в качестве члена группы Bilu (о ней уже упоминалось вкратце). В письме своему брату историку Семену Дубнову, который выступал за получение равноправия для евреев в странах диаспоры, изложил цель своей группы: «Конечная цель или pia desideria[40] – вовремя взять под свой контроль Палестину, чтобы вернуть евреям политическую независимость, которой они были лишены в течение двух тысяч лет». Поскольку он хорошо знал, что его брат подумает об этом, то добавил: «Не смейся, это не заблуждение». Он объяснил, что эта цель требовала создания прочной еврейской экономической основы в Палестине: «Короче говоря, попытаться и убедиться, что вся земля и все производство находятся в руках евреев». Он считал, что установление еврейского присутствия в Палестине подразумевает обучение обращению с огнестрельным оружием. «В свободной и дикой Турции все возможно, – отметил он и изложил свою точку зрения: – Тогда… и здесь я могу только догадываться… настанет великий день, день, пришествие которого было предсказано Исаией в его страстном видении в песне утешения. Евреи все же встанут с оружием в руках (если понадобится); и громким голосом они провозгласят себя властителями и хозяевами своей древней родины»[41]. Сомнительно, чтобы большинство иммигрантов первой волны разделяли эти далекоидущие мечты.

Встретив традиционных еврейских жителей страны, новые иммигранты вскоре определили себя как «новый ишув»[42] (еврейская община), а своих предшественников – как «старый ишув». Эти ярлыки должны были обозначать разные цели и образ жизни, а также «новые» и «старые» типы людей. Как в палестинской прессе, так и в прессе диаспоры старый ишув изображался фанатично ультраортодоксальным. Сосредоточенный в четырех святых городах, прежде всего в Иерусалиме, он жил на фонды халукки, отвергал любые попытки продуктивизации или открытости для внешнего мира и был явно против сионистской идеи. Новый ишув описывался как просвещенный и образованный, основавший сельскохозяйственные поселения, стремящийся к продуктивизации и обладающий сионистским политическим сознанием. Но, как и любой ярлык, эти определения не учитывали множество вариаций, присущих обеим сторонам.

Несмотря на свой религиозный фанатизм, старый ишув претерпевал медленные изменения и включал в себя элементы модернизации в сфере занятости и жилья. Первые поселенцы вне стен Старого города Иерусалима происходили из старого ишува, так как были изгнаны туда из-за перенаселенности. Еврейские кварталы были построены на средства колеля к северу и западу от города, что знаменовало готовность к переменам. Именно евреи из Старого города предприняли первую попытку создания сельскохозяйственных поселений в Палестине в 1878 году в Мулаббисе (позднее Петах-Тиква). Хотя эти поселенцы были мотивированы желанием соблюдать заповеди, связанные со Святой землей, их готовность вести фермерскую жизнь была сродни революции.

С другой стороны, не каждый член Первой алии был достоин называться «новым ишувом», если эту фразу связывать с приверженностью сионистской идее. Многие новые иммигранты были очень похожи на своих предшественников из старого ишува; они устремились в Иерусалим в надежде получить деньги халукки. Многие другие были частью большой волны эмиграции, покинувшей Восточную Европу в этот период, особенно в США. Эти эмигранты, которые, по всей видимости, составляли большинство Первой алии (1881–1904) и Второй алии (1904–1914), искали в Палестине то, что эмигранты искали где-либо еще: лучшей жизни, безопасности – свободы от ужаса погромов и дискриминации со стороны российских властей и новых надежд для их детей. Это были горожане, которые хотели продолжать жить в городе, а не селиться в сельской местности. Они попали в Палестину почти случайно, возможно, потому, что слышали, что лорд Лоренс Олифант[43] поселил евреев в Палестине, или что Всемирный еврейский союз[44] поддерживал еврейских переселенцев, или потому, что перебраться по морю на Ближний Восток было дешевле, чем в Америку, путь в Палестину был короче, и было бы легче вернуться домой.