Иерогамос Луны и Солнца

Марина Парре

Иерогамос Луны и Солнца

«Трудно познавать самого себя, однако написать самого себя не легче».

Винсент Ван Гог

Пролог

«Но говорю вам, что здесь тот, кто больше Храма»

Евангелие от Матфея

Храм – Хлам – Срам.

В суровый рождественский вечер исходит паром, отравляя все вокруг, огромная чаша позора – бассейн «Москва». Над гигантской лужей посреди города звучит «Марш энтузиастов». Мощные прожекторы освещают «светлый путь» в преисподнюю коллективного подсознания, в водах которого народные массы homus soveticus, под примитивные тамтамы Дунаевского, варятся в адском котле.

Вечный праздник разрушения тщетно пытается затмить красоту надвременья. Адские пары супа из обращенных в новую религию, вздымаясь над своими ингредиентами, возрождают память, превращенную в пыль террором – единственным средством убеждения диктатуры.

Достаточно перевести взгляд на небо, чтобы заметить в конденсате, нависшем над бассейном, очертания Храма верности и любви к Отечеству в момент его уничтожения. Летят на землю крылья ангелов – скульптур Храма Христа Спасителя – от трехкратного оглушительного взрыва, раскаты которого растворяются в молитве Великой Княгини Елизаветы Федоровны: «…вдохни нечеловеческие силы молиться кротко за врагов…»

* * *

Двадцать пятого декабря тысяча восемьсот двенадцатого года, в день Рождества Христова, Александр Первый провозглашает Манифест о возведении в Москве Храма Христа Спасителя в честь доблести русского оружия и стойкости духа. А в декабре тысяча девятьсот тридцать первого года Советы приведут в исполнение резолюцию комитета по делам культа – на месте Храма оставят хлам.

Часть первая

Глава 1. Сон – послание из будущего

Ритуал в Цистерцианском монастыре – Письмо-зов – Предупреждение – Homos Spiritus – Загадка послания.

«В который раз иду по лабиринту одного и того же сна. Как странно чувствовать себя во власти чарующей магии, быть очевидцем другой версии себя». Эти мысли – свидетели невидимого во сне моего присутствия.

Не впервые я сопровождаю возникший в моем сне образ благородной дамы в одеждах с гобелена «Дама с единорогом» во время совершения некоего завораживающего ритуала в стенах часовни Цистерцианского монастыря.

Ее грациозная фигура в волевом покое устремлена к алтарю – медленно плывет в глубоком сосредоточении.

Средневековые праздничные одежды на гибком стане в еле уловимых соприкосновениях с каменным полом рождают григорианский мотив.

Спиралевидные, уходящие под купол музыкальные вибрации пронизывают духовный дом романской эпохи. Силуэт жрицы обозначает свое сакральное местоположение точно по центру гармонично сложенного свода единственного нефа базилики в момент растворяющегося эха последней ноты соль-минорного песнопения. Тем самым синхронно завершается путь восхождения души в духе. Но гармония звучания музыкального ряда мелодии продолжает свое развитие в тишине, пронизывая воздух и структурируя окружающую материю далеко за пределами толщи каменных стен.

Дама «с гобелена», стоя у алтаря, задумчива… Держит письмо в своих руках и молча читает его на понятном мне французском языке девятнадцатого века:

«Моя Голубка, хочу поведать Вам размышления о волнующем мою душу явлении из мира грез и загадок. Есть некая притягательная сила во вновь и вновь повторяющихся снах-воспоминаниях. Это сила зовется зовом, предназначением или миссией, если хотите. И лишь некоторые способны совершить головокружительный прыжок в бездну на пути собственного самопознания, раз доверившись этой чарующей и одновременно пугающей тяге к осознанию своей целостности.

Абсолютно каждый из нас видит такой сон, иногда на протяжении целой жизни. Но, проснувшись утром, далеко не каждый помнит его, а лишь ощущает щемящее чувство – шлейф послевкусия. И порой, осознание его повторяемости мы теряем в телесных ощущениях утреннего пробуждения».

Изящные тонкие пальцы женской руки зумом приближают рукописный лист бумаги к моим глазам. Вдруг письмо принимает вид зыбкой водной глади, становясь живым вибрирующим экраном. Сквозь каллиграфический почерк проступают очертания современной фотографии в золотой рамке – мужского портрета.

Улыбка умиротворения на неподвижном лице мужчины магнитом притягивает мое внимание. Незримый голос ниоткуда, мягкий тембр которого мне родной до сладко-щемящей боли в сердце, произносит фразу на французском языке, придавая ей объемное звучание: «Зачем вы поспешили, я ждал вас всю свою жизнь…»

Инстинктивно дама оборачивается, как бы ища источник этого голоса. На каменном полу пролит солнечный силуэт, очертания которого близки к Homos Spiritus. Этот свет, проникающий сквозь характерное для архитектуры цистерцианских храмов одно из окон в толще каменной стены, с поразительной точностью знатока анатомии, оставляет «на груди» силуэта – слева – роспись божественного художника, по форме напоминающую человеческое сердце.

…Тогда я еще не знала, что это было послание из будущего. Я просто не смогла его распознать.

Глава 2. Москва 2001 год. Нераспутанная нить судьбы

Тонкая грань двух миров – Привычная реальность – Послевкусие сна – Собор Парижской Богоматери – Сердце сувенирной чашки – Виртуальные письма-виртуальные мужчины – «Штурвал» Судьбы на пороге чудесного.

Москва 2001 год. Серый смог «Трубки Мира» – привычный пейзаж раннего столичного утра.

Ворона каркнула в открытое окно, пролетая мимо панельной московской девятиэтажки. А книга кельтских сказаний, уютно примостившаяся на кровати у ног хозяйки, с глухим эхом плюхается на пол однокомнатной квартиры Марины на восьмом этаже. Она, упорно не желающая расставаться с чарующим сном, окончательно прячет свою голову под одеялом, пытаясь сохранить зыбкую границу миров.

«Какой странный сон мне приснился сегодня: этот образ мужчины с улыбкой внутренней радости и просветленности передал мне одновременно состояние счастья, обретения и утраты… «Зачем вы поспешили, я ждал вас всю свою жизнь».

Привыкшая за многие годы относиться внимательно к ночным проявлениям своего подсознания, Марина отмечает след, оставленный сном где-то на одной из многочисленных извилистых тропинок, ведущих в самые затерянные уголки ее души.

Со стороны кухни вот уже в третий раз доносится электронная мелодия – «Вальс цветов» Чайковского – ее запрограммированное пробуждение на все пять рабочих дней. На кнопочном телефоне, лежащем возле компьютера на кухне, ровно 7 часов 33 минуты, когда Марина вылавливает левой ступней второй тапочек, надежно спрятанный под кроватью ее пятилетнем сыном, и одновременно натягивает поверх пижамы теплый белый полиэстеровый халат. Вместо тапочка выужен клубок нераспутанных синих шерстяных нитей для ее любимого занятия – медитации.

– Дима! Вставай! Уже давно пора, давай же… В садик опоздаем.

Так, окончательно вырвавшись из объятий мира всевозможностей, она вскакивает в свое бытие ограничений. Начинает собираться на работу в глубинном созерцании послевкусия сна, выполняя привычные действия повседневности.

Ее пятилетний сын Дима, мальчик с тонкими чертами лица – точь-в-точь, как на иллюстрации к «Маленькому принцу», что-то брякает на черном немецком старинном инструменте, вывезенном из Германии одним из участников освобождения на стыке географического раздела мира. За это время она успевает приготовить завтрак и собрать раскиданные по всей кухне рисунки сына – изображения всевозможных моделей самолетов, по которым вполне можно изучать историю развития авиации.

– Дима! – кричит она сыну из кухни. – Опоздаем, иди завтракать, скорей же!

В ее голосе звучат уже более настойчивые нотки.

На уютном маленьком раскладном столе в шестиметровой кухне стоит большая чашка с надписью «PARIS». Изображения достопримечательностей Парижа для среднестатистического туриста пестрят на ее ренуаровской форме. Однако картинка с Собором Парижской Божьей Матери в объятиях красного сердца, на треть крупнее изображения самого Собора, явно является центром туристической констелляции.

«Ну, вот, как всегда…» Марина торопится спасти остатки кофе, убежавшего из старинной турки, приобретенной когда-то на Тишинке. Она наспех опустошает турку, опрокидывая ароматное содержимое в сувенирную кружку, и устремляется в комнату за сыном. Насилу отодрав его от инструмента, под аккомпанемент очередной, придуманной ею на ходу истории, Марина пытается накормить сына гречневой кашей с молоком и при этом, включив компьютер, проверяет почту.

– О, что это? Что за шутки?! – Марина переживает момент ступора в ее мыслительной деятельности.

Нарушая все законы воздухоплавания, ложка с гречневой кашей повисает в воздухе перед открытым ртом Дмитрия. Неопознанный летающий объект – удобный момент совершить попытку к бегству, и мальчик медленно сползает под стол.

На экране компьютера – текст открытого мейла с типичными акцентами французского алфавита. Она открывает второе письмо – оно тоже на французском. Третий, четвертый мейл… Мгновение тишины нарушается характерным щелканьем электронной «мыши». Курсор растерянно ползает наугад среди двухсот непрочитанных писем, поступивших со вчерашнего вечера.

– Интересная инверсия… Где реальность, а где виртуальность? Похоже, я еще сплю, – думает она, отправляя ложку каши себе в рот. Письма на французском языке, адресованные ей – от мужчин, и это утверждает ее в мысли о размытости границ между миром грез и сновидений и реалиями материальной действительности.

– Вот это поворот?!

Ее ребяческий смех подхватывает из-под стола, как сообщающийся сосуд, ее сын. Марина вспоминает, как год назад оставила свою кандидатуру невесты в одном из брачных интернет-агентств. Так же благополучно была забыта ею география охвата поиска женихов.

В третьем по счету, штурмом взятом троллейбусе, они бороздят серые просторы Ярославского шоссе, ничем не отличающегося по тональности звучания от увядающего октябрьского утра. Дмитрий стоит у «штурвала» и ревностно охраняет свою позицию капитана, прилипнув к стеклу между водителем троллейбуса и унылыми полусонными пассажирами. Под злое рычание механизмов общественного транспорта он точно имитирует все манипуляции шофера по управлению рогатым, переполненным пассажирами монстром. Марина стоит позади сына и улыбается, кажется, настолько широко, насколько может охватить ее взгляд перспективу шоссе.

В завораживающей музыке французского языка – осколках утреннего сна – и в обнаруженных за завтраком письмах она ощущает необъяснимую чувственную связь. Синхроничность впечатляющих событий еще больше будит образное мышление, подталкивает в нетерпении приоткрыть дверь в чудесный мир, который вот-вот проявится из виртуальности в реальность.

Она на пороге нового и чудесного. Мир ее уже расцвечен богатым воображением. На работу она опять опоздала.

Глава 3. Париж 2001 год. Мистерия Женщины – поиск нити Ариадны

Родовое гнездо де Вайанкур в Шаронте – надежный щит семейных тайн – Граница перехода из мира обыденного в мир другой – Фонтан-стражник семейного рабства – Безопасная покупка-попытка избежать кастрации – Маленький принц – проводник в мир невидимый – Грусть сомнений.

Древние владения сеньора де Вайанкур в Шаронте – бывшая провинция Ангумуа. 2001 год.

Двухэтажный строгий каменный особняк семнадцатого века – фамильный замок древнего рода германского происхождения – достойно возвышается над перспективой извилистого русла мирно покоящейся ленты реки. Его большие окна наглухо закрыты деревянными ставнями – рыцарскими средневековыми щитами, практически той же эпохи. Он надежно расположился в объятиях прохлады лесопарка, хранящего свои вековые семейные тайны.

Две мужские фигуры мистическим образом появляются у входа во мрачную платановую аллею. Одна из фигур, судя по облачению в монашеские одеяния, принадлежит к ордену Святого Доминика. Об аристократическом происхождении другой свидетельствуют старомодные брюки из крупного темно-зеленого вельвета.

По мере приближения к дому, тропа, выводящая из аллеи, словно из влажного лона некоего мифического существа, расширяет свою дельту – рассыпается мелким гравием у широкой каменной парадной лестницы замка, раскидывая рукава, словно река при слиянии ее вод с морскими просторами. Границу водораздела охраняет фонтан-стражник. Гигантскую каменную раковину – эмблему паломничества Святого Иакова – поддерживает не менее основательный кадуцей Гермеса.

Доминик, старший брат Мишеля, только что закончил четырехгодичное обучение теологии в Монастыре Благословенного Таинства в Тулузе. Это событие явило собой некую границу перехода из мира обыденного в мир другой – принадлежности к Ордену проповедников апостольской жизни, в полном смысле этого слова, где проповедь и учение возникают из богатства созерцания. Его кандидатура была одобрена для вступления на путь служения Богу.

Доминик с явным удовольствием репетирует свою проповедь, найдя благодарного слушателя в лице младшего брата, делясь своими озарениями во время пребывания в монастыре.

– Господь неведомыми путями открывает человеку его призвание и приводит к предназначенной ему Проведением деятельности. Veritas! – Доминик томно прикрывает глаза, вознося руки к небу в характерном жесте молящегося. – Святой Доминик понимал, что истина, как и милосердие, есть высшая милость.

Он переводит взгляд с небес на землю и на выдохе продолжает:

– С тех пор учеба стала для меня, в доминиканской семье, по-настоящему религиозным обрядом. Нет истинного слова без молчаливого размышления о Слове Божьем, воплощенном в Писании, традиции Церкви и истории людей.

Известняковая пыль на старомодных ботинках Мишеля и сандалиях на босу ногу Доминика, убаюкивающее шуршание мелких камешков от их мерных шагов располагают к подобного рода беседам.

– Совместная жизнь есть ни что иное, как исполненная любви жизнь целой семьи, доведенная до высокой степени совершенства. Живущие этой жизнью и действительно выполняющие ее требования должны проникнуться духом братства, бедности, терпения и самоотречения, которые являются сутью христианства.

Пыль на сандалиях Доминика все еще удерживает внимание Мишеля.

– Проповедь – это действие. Во-первых, она заключается в стремлении к лучшему пониманию того, что происходит в мире. Затем проповедь – это встреча с современным человеком: молодым или старым, здоровым телом или больным, в церкви и за ее пределами…

Доминик, одержимый мыслью, пойманной им за хвост, внезапно останавливается:

– Проповедовать – это любить бедных и разделять эту любовь друг в друге.

Потеряв из вида пыльные сандалии Доминика, Мишель оборачивается и завороженно смотрит на брата, искренне восторгаясь:

– Меня так поражает добровольная бедность в Святом Доминике! При знатном происхождении, он сумел презреть положение в обществе и богатство.

Поправив на переносице очки с двойными диоптриями, Доминик еще больше приковывает внимание Мишеля:

– Меня вдохновляет его разлука с родиной, когда он нес свет истины чуждым ему народам. Это его величайшая апостольская жертва… Моя душа молила у неба и земли только великого дела, которому она могла бы служить со всей преданностью, на какую только способна. Моя душа жаждет только одного – самопожертвования! – заключает он, сорвавшись на фальцет при взятии пуа дорг.

– Мишель! Сын мой, подойди ко мне… Мне нужно с тобой поговорить. Металлическое звучание материнского голоса ставит точку в страстной речи Доминика – сороки в парке начинают трещать наперебой.

Посреди фонтана – античная скульптурная композиция. Из пасти змеи, обвивающей жезл Меркурия, струится вода с журчанием, звук которого доминирует над всеми звуками фамильного парка.

– Доминик, ступай… Он тебя догонит, – вторит ему голос матери.

Доминик подчиняется голосу, в смирении унося свое тело, облаченное в одежды Ордена проповедников апостольской жизни, и растворяясь в глубине платановой аллеи фамильного парка.

Совершив путь, равный полусфере бассейна фонтана-Кадуцея, Мишель предстает перед матерью. Она сидит на каменной широкой парковой скамье.

– Я боюсь за отца… он уже слаб, – лицо ее прикрыто ладонью. – Три раза приезжала «неотложка» – это недобрый знак.

Мишель садится подле матери на холодную плиту, берет ее руку, целует и подносит к своей щеке.

– Мама… ты же знаешь, я с тобой…

В ее взгляде, провожающем фигуру уходящего в темноту аллеи Доминика, читается сожаление о сыне, который – на ее взгляд – не выполнил функции мужчины.

– Я не могу все делать, старший сын самоустранился от обязанностей.

Мишель чувствует, что она перекладывает на него обязанности, как на последнего в роду.

– А кто этим всем будет заниматься? – Мать пристально смотрит на сына. – Тебе стоит прислушаться к совету матери, Мишель.

– Мам, не беспокойся, я сам… – Он опускает глаза, чувствуя привкус железа во рту.

«Я должен жениться и иметь наследников».

Обыкновенно в пятницу Мишель заканчивает рабочий день намного раньше обычного – он любит не поздно возвращаться в Лилль перед выходными. Но в эту пятницу ему приходится нарушить свою привычку и покинуть бюро около шести – у него запланировано посещение брачного агентства перед двухчасовой дорогой домой. О существовании «Френч романс» он узнал довольно давно. На канале ТФ-1, которому он всегда доверял, прошло интервью с хозяйкой первого электронного брачного агентства во Франции для элитных клиентов. С тех пор минуло около трех месяцев, прежде чем Мишель решился нанести визит даме с проверенной репутацией – директрисе агентства мадам Дюпон, носящей фамилию своего супруга. Натурализованная француженка русского происхождения вместе с своим мужем-французом держала агентство в районе авеню Виктора Гюго в Париже. Ключевые фигуры в окружении мужа позволили создать доверительную среду для клиентов класса «ВИП». После нескольких предварительных бесед по телефону с хозяйкой, Мишель назначил, наконец, личную встречу в ее офисе – пятикомнатной буржуазной квартире в доме османовского периода. Она была оборудована под офис брачного агентства и больше походила на адвокатскую контору – как интерьерное «факсимиле» господина Дюпона – бывшего адвоката на пенсии.

– Господин де Вайанкур! Приветствую, мы с мужем вас ждали.

Красавица неопределенного возраста с легким акцентом иностранки встречает его на пороге, распахнув в изящном жесте руки вместе с массивной входной дверью. Ему ничего не остаётся, как быть пойманным в ее гостеприимные сети – Мишель переступает порог.

– Прошу, – она еще шире раскрывает свои объятия.

«Лебединое озеро» – мелькает в голове у Мишеля. И он не ошибается: в просторном кабинете висит большая фотография балерины, застывшей между небом и землей в головокружительном прыжке. Правда, Мишелю не удаётся разглядеть, образ ли это хозяйки агентства или нет. Увеличенная почти до реального размера фотография висит на стене напротив белого кожаного дивана, и его усаживают на него после окончания церемонии встречи «дорогого» гостя: господин Дюпон долго и уютно, в двойном рукопожатии, удерживает руку Мишеля, едва успевшего переступить порог просторного кабинета.

«Я, конечно, не Жак Ширак, но все же приятно, – улавливает Мишель комичность ситуации. – Не хватает лишь фотокорреспондентов». Наконец, церемониал завершен. Все трое располагаются в просторных объятиях кожаной мебели перед тем, как начать светский раут и куртуазную беседу ни о чем, благо у обеих сторон имеется богатый опыт подобных турниров. В общем и целом, Мишель доволен посещением гостеприимной франко-русской четы, и без привычного для него чувства сожаления расстаётся с приличной суммой – членским взносом для вступления в сообщество потенциальных женихов. Изящно достав чековую книжку и отделив чек по намеченной линии, он так же легко вручает его хозяйке. Со стороны может показаться, что это родственники или, по меньшей мере, старинные друзья. Так или иначе, искусство взаимного обольщения приносит удовольствие всем.

– Буквально через пару часов у вас будет возможность встретить на просторах интернета свою Дульсинею, – заключает господин Дюпон на прощание, закрывая за Мишелем тяжелую дверь. – Я вам этого искренне желаю.

Спортивный серебристый ауди – единственное транспортное средство на улицах полуспящего города – гармонично дополняет ночную иллюминацию разноцветных домов Лилля. Центральная площадь – сердце города, выглядит точь-в-точь как на обложке глянцевого журнала, – застыла праздничным фейерверком на фоне неестественно подсвеченного синего неба ночного города. Томный свет старинных фонарей будто приглушает звуки шагов запоздалого прохожего – Мишель возвращается домой после напряженного рабочего дня. Посещение брачного агентства немного выбило его из обычного ритма: куранты на часах городской ратуши в это время хранят молчание.

Безукоризненно припарковав автомобиль на стоянке подземного гаража, Мишель идет, как на маяк, к светящемуся кафедральному собору Святого Мориса. В характерном для севера Франции доме красного кирпича – в квартире своего отца – каждый вечер, вот уже больше года, он задергивает на высоком окне с видом на кафедральный собор тяжелую штору, примерно в одно и тоже время.

С годами работа Мишеля в качестве консультанта в крупной американской аудиторской компании стала требовать все больше и больше времени и постепенно все более поглощать его. Казалось, он не должен жаловаться: «Моя жизнь захватывающа, позволяет мне встречаться и работать с людьми, чрезвычайно богатыми знаниями…» Его профессиональный рейтинг возрастал обратно-пропорционально нехватке времени, невозможности "поднять голову" и задать себе простой вопрос: «Почему я одинок?»

Полтора года назад он почувствовал пустоту в своей жизни. Эта пустота заставила его покинуть Париж в надежде избежать адского темпа столичной жизни – Мишель поменял работодателя. Но безрезультатно: в «Эрнст и Янг» он с еще большей ответственностью разрывался между Парижем и Лиллем, чтобы координировать работу команды и развивать национальное направление деятельности компании… Однако он признавал, что проблема не в ритме профессиональной жизни, а в его сердце.

«Это был я, тот, кто не торопился…» – отвечает Мишель сам себе на поставленный вопрос, поглаживая рукой изрядно пожившую драпировку широкого подлокотника кресла-мэтра основательного вида. Мужчины древнего рода де Вайанкур передают его по наследству вот уже более двух веков. Современный наследник семейной реликвии сидит зажатым между трех с половиной метровыми книжными стеллажами, полностью занимающими две противоположные стены просторного салона, скорее похожего на национальную библиотеку. «Кому теперь его передать?..»

Мишель переводит взгляд на экран телефона – пришло подтверждение от «Френч романс» об открытии доступа к банку данных сайта. Он берет в руки свежий номер «Фигаро» и, пролистав несколько страниц, натыкается на статью о сайте знакомств "Французский романс". Зачем-то основательно встряхивает журнал, затем откладывает его.

«Однако, какая все же это глупая идея – выбирать себе жену по интернету. Я всегда считал, что брак не может быть и не должен быть просто ответом на одиночество. Я думаю, что даже будучи в брачных отношениях, мы все же немного одиноки».

Звонок телефона прерывает размышления Мишеля, оправдывающего свое бездействие: «Мам, не беспокойся…» Он не отвечает на звонок.

«Тогда брак должен быть чем-то другим – плодом любви? Конечно, да, убежден – да!» Мишель уже рассматривает на экране монитора портативного компьютера «невест» по выбранному возрастному диапазону: с аватарок красавицы улыбаются ему – одна лучше другой.

«Голливуд явно проигрывает – если не по качеству, то в количестве – это точно». От предлагаемого «товара» у него появляется физическое ощущение головокружения. Ему явно не хватает тренировки. Но что-то вдруг срабатывает… Его внимание привлекает фотография молодой женщины, сидящей в позе древнегреческого философа рядом с ребенком на диване-качелях в саду. Ее взгляд и удивительная схожесть облика ее ребенка с иллюстрацией «Маленького принца» Антуана де Сент-Экзюпери, дает долгожданное желание – соприкоснуться с мистерией Женщины. Толчок для погружения в собственный мир. Первый барьер преодолен. Он пишет ей письмо, не менее мистическое, чем сам образ героини.

«2 октября 2001 года.

Здравствуйте, меня зовут Мишель.

Вы меня просто-напросто тронули…

Я думаю, это звучит глупо и, может быть, немного романтично. Но мы не знакомы, а одна лишь интуиция не может руководить нашими чувствами и поступками…

С уважением,

Ваш Мишель В.»

После того, как мейл таинственной незнакомке отправлен, Мишель еще какое-то время испытывает на себе магию теплой улыбки молодой, уверенной в себе женщины: то восхищается умными, полными доверия глазами ее ребенка, то отвечает на улыбку его матери – своей улыбкой. Физически ощущая невидимую связь между ними, он испытывает где-то в районе солнечного сплетения тоскливое жжение. «И тогда я понял, что мне не хватает чего-то важного…»