Бездонка

Живописное лежбище разнообразил своей природной дикостью и невоспитанностью третьекурсник, волосатый студент по кличке Дикий, с грязными ступнями сорок шестого размера, эдакая патлатая обезьяна с мокрыми, вывороченными губами.

В раскопе, назло всем ленивым, продолжал упорно махать лопатой пропылённый москвич. Бывший чистюля, выглаженный «офисмен» теперь напоминал подневольного раба на строительстве железной дороги в южных штатах Америки времён дикого Запада. Копатель сильно и нервно забрасывал на отвалы пыльные, сухие комья глинозёма. При редких порывах суховея, сам купался в пыли, как глиняный человек для укрепления оболочки хрупкого тела.

У земляной стенки, внутри глубокой ямы приютилась на корточках скромная, рыженькая симпатюля, ещё одна студенточка по прозвищу Конопушка, солнечный, зелёный кузнечик с детскими, острыми, вывернутыми коленками. Она аккуратно очищала перочинным ножичком редкий, целёхонький, терракотовый47 горшок с тремя ушками-ручками, впрессованный в сухую землю.

– Ах! Какой славный горшочек! – мило и восторженно прошептала Конопушка. – Такой малюсенький! Холёсенький! Прелесть! Древняя Греция, век четвертый, до нашей эры, – и неуверенно добавила:

– Кажется, – и громче обратилась к Вадиму:

– Как вы считаете? Какой век?

Угрюмый москвич промолчал, намеренно не обращал внимания на малолетку, вгрызался в пересохшую, слоёную землю, утрамбованную веками. Пропечённая солнцем, как пирожок с маком, Конопушка была мила, прелестна, трогательна в своём линялом, открытом, детском купальничке, в зелёной панамке с негритёнком – ушастым «Микки Маусом». Девочка была в том совершенном возрасте, едва за восемнадцать, когда буйная, упругая юность подростка затмевает, сглаживает будущие кривые ножки, отсутствие женской фигуры с выразительными бёдрами и бюстом. Даже мальчуковое скуластое личико – наследие надуманного татарского ига, припрятанного пыльной историей в разборках киевских и московских князей, «крышуемых» татарскими ханами, их вассалами и приспешниками, придавали особую девичью прелесть Конопушке.

В жаровню Тмутаракани48 мрачный Вадим отправился в не за любовными похождениями, не за охотой за телами доступных копательниц и местных отдыхающих дев, но за приключениями, рабочими, трудовыми мозолями, чёрным загаром на раскопках, отдохновением от беготни и сумасшествия огромного мегаполиса, за ночёвками в брезентовой палатке у моря, за новыми впечатлениями и неизведанными чувствами. За уникальными находками, в конце концов. По словам Жорика, артефакты валялись в Приазовье и у Чёрного моря на каждом шагу. Разменивать нынешнее рабочее озверение на примитивный флирт, москвич не собирался. Пока не собирался.

Скромная Конопушка, обиженно поморщила облупленный носик в милых россыпях веснушек, вовсе не обиделась на пренебрежительное отношение столичного «кренделя», хотя в миксер чувств нелюдимого и жёсткого москвича студентка – практикантка готова была бросить без оглядки всё своё естество и юное сердечко. Пока не срослось.

Девочка из пограничного с Владимирской областью городка дальнего Подмосковья, из благополучной, по меркам провинции, семьи учителя младших классов и военного-ракетчика, воспитанная в любви, заботе и ласке матери, она искала в мужья и спутники жизни похожего на её вымышленного отца, которого она никогда не знала, доброго, воспитанного, деликатного друга и старшего товарища. Характеристика отца, о котором Конопушка так самозабвенно порой рассказывала подругам, никак не соответствовала образу отчима, сурового, в меру выпивающего военпреда49, в чине подполковника, режимного предприятия космической отрасли. Скорее всего, худышка была мечтательницей и терпеливо ожидала своего шанса на счастье. Мрачный копатель, симпатичный и нелюдимый молчун вполне подходил к её идеалу мужчины, хотя старше был лет на семь или восемь. Реальный возраст, присмотренного кандидата для чувств и страсти, студенточка ещё не уточнила.

Девчоночка покорно притихла в раскопе, получила временное развлечение от своей редкой находки, бережно расчищала палочкой от земли целый и невредимый горшочек с тремя ручками-ушками, аккуратно сдувала пыль с античного пузырька, чуть ли не целуя терракот девственными пухлыми губками, словно это был драгоценный камень.

Раскалённый жарким солнцем воздух обратил в дрожащее марево дальние, невысокие холмы Причерноморья.

Накрыв пылевой завесой брезентовый тент, с разморенными археологами в тени, подъехали к раскопу белые «жигули – шестёрка», с чёрными «шашечками» на борту.

Вадим продолжал ожесточенно вгрызаться лопатой в пересохшую землю. В какой-то момент в ушах у него зазвенело. Звон перешёл в пронзительный свист. Ему показалось, что туманное пространство раскопа исказилось спустившейся с раскалённого неба оранжевой медузой с длиннющим жгутом извивающихся щупалец. Полупрозрачная субстанция нервно пульсировала, заполняла яму, разрытую археологами, огненным вязким киселём, разрасталось, как желеобразное тело инопланетного существа. Конопушка, ползающая на четвереньках по дну ямы, растворилась в пылающем мареве.

Вадим безвольно отвалился спиной к прохладной стенке раскопа, вытер потное, грязное лицо панамой, с трудом отдышался.

Из белых «жигулей», тем временем, выбралась загадочная незнакомка, статная красавица в тёмных, солнцезащитных очках-колёсах, в широкополой соломенной шляпке, в лёгком, сиреневом, летнем, брючном костюме. Она будто сошла с каннского променада набережной Круазетт50 Лазурного берега Франции и неожиданно выбрела к лежбищу грязных бомжей у Чёрного моря.

– Из-звините, археолог Гоша уже приехал на раскопки? – спросила она, мило, приветливо улыбнулась лежащим копателям.

– Вы кто, простите, ему будете? – заносчиво спросила Валюня. – Просто знакомая, – смущённо ответила писаная красотка. – Отдыхаю по соседству, в посёлке.

– Знаете ли, «просто знакомая», – язвительно обратилась к ней толстушка Ритуля, – археолог Жорик… – и обернулась со значением к подруге Валюне. – Если вы моего Гошика имеете в виду… – она снова сделала издевательскую паузу, – …этот жаркий, страстный сезон позорно пропустил. Испугался, знаете ли, нашей агрессивной любви, – Ритуля вновь глянула на подругу, подвигала густыми бровями, молчаливо извинилась за «моего Гошика», хотя в угоду дружбе тут же исправилась на «нашу любовь».

– Но наша любовь к нему не остыла!

– Да-да-да! – великодушно поддержала Валюня. – Нашваш Жорик элементарно струсил и не приехал. На поверку он оказался жалкой, зачуханной курицей. Как и наш Ряба. Не мужик, не стояк, а – так!..

– Не хотите ли нашего скромнягу Рябушку испытать на дружбу и любовную страсть, милая незнакомка? – злобствовала Ритуля. – Курортная повестушка! Рекомендую!

– Ах, вы заразы! Толстушки-подушки! – живо отреагировал тощий Ряба, приподнял голову с брезентовой лежанки, замер от красоты миража. В дрожащем мареве перегретого воздуха незнакомка была невыносимо прекрасна, в невероятной, эффектной шляпе, полупрозрачном одеянии, смотрелась как небесно-сиреневый цветок на гибком стебле, выросший на пересохшей помойке.

– Чё ты там вякнул, чучело?! – возмутилась грубая Ритуля.

– Не слушайте этих злобных трепух, милая девушка, – продолжил потрясённый и отважный Ряба. – Перед отъездом я с Жориком созванивался. Он обещал обязательно приехать! Дня через три, через четыре будет, как штык в раскопе.

Валюня с Ритулей тайно перешептались, о своём, о пошлом, о бабьем, натужно рассмеялись, с вызовом рассматривали стройную красотку, пытаясь понять, насколько их дерзкие слова раздосадовали или обидели её. Воспитанная девушка осталась невозмутимой. Мускулистые, громоздкие, неповоротливые, как бегемоты в трясине лени и безделья, Никонов и Сторогин, дедушки Кэб и Лом, за ними мальчишки-студенты приподнялись на локтях со своих брезентовых лож, с любопытством рассматривая гостью.

– Девушка, а, девушка, – обратился Ряба к незнакомке, – вместо Жорика другой копатель из Москвы приехал. Очень даже симпотный! Хотите взглянуть? Он в раскопе землю грызёт.

– Нет, спасибо, – неприветливо ответила незнакомка, с внутренним напряжением и неприязнью незаслуженно обиженной, культурной дамы. – Как-нибудь в другой раз.

Она вернулась к «жигулям». Машина лихо развернулась и скрылась в клубах пыли.

– Ну и па-а-ава! – презрительно фыркнула Валюня. – А несёт-то себя!.. несёт… как… прям институтка из дворянских романов.

– Залётная стрекоза! – с неприязнью отозвалась Ритуля. – На Жорика нацелилась. Фиг вам! – и она вытянула бордовый кулачок, свернутый в кукиш, в сторону уехавших «жигулей».

– Худышка – так себе… суповой наборчик, – с ломотой челюсти зевнул здоровяк Сторогин. Дядюшка Влом предпочитал необъятные телеса кустодиевых51 красавиц, опять улёгся под тент, досматривать прерванный сон о дармовой выпивке и замороженном кусочке сала.

– Артистка, – с томлением по недостижимому, вздохнул скромный работяга Кэб – Федя Никонов. – Видать, столичная штучка.

– Симпатюля! – мечтательно прошептал Ряба, жёстко добавил, в отмщение багровым толстушкам за несправедливо злобное отношение к прекрасной незнакомке. – Не по ваше свинячье рыло, скверные вы тётки…

– Тёлки?! – прошипела, не расслышав, Валюня.

– Свинячье?! Ах, ты, мерзость! – разозлилась Ритуля, метнула в Рябу пляжным шлёпанцем сорок второго размера.

Худышон Ряба ловко подхватился, шутливо, обезьянкой, на четвереньках удрал к раскопу.

Сверху, с отвала грунта на Вадима посыпались сухие комья земли. По куче, запылённой игуаной, сполз, ближе к краю раскопа его сухощавый напарник по рытью.

– Гошку спрашивали, – доложил Ряба. – Девушка приезжала. Актриса или модель. Обалденно красивая! Классная!

– Не пыли, блин! – разозлился Вадим. Перед его глазами по раскопу плавали красные, оранжевые медузы, извивались лиловыми лентами щупалец. В ушах противно звенело. Вадим не расслышал, что сказал Ряба, попытался приподняться с корточек, но снова привалился обессилено спиной к прохладной стенке ямы. Пространство перед его глазами исказилось, свернулось в клубок, раскрутилось, ускоряясь, затем начало замедляться, распускаться, свиваться в оранжевые ленты, пурпурные змеи, кольца. Вся эта радужная катавасия происходила под нарастающий, пронзительный свист в ушах.

Обессиленный Вадим прилёг спиной на сухую землю на дне ямы, полил макушку головы тёплой водой из пластиковой бутылки. Ряба свисал на корточках с края раскопа, участливо протягивал ещё одну бутылку с минералкой.

– Попей. В теньке сохранил. Прохладная. С газом. Приятно станет. Тяпнет тепловой ударчик, неделю будешь валяться в окурках. Заканчивай пахать. Нечего тут рыться. Одни битые черепки. Ни одной дельной вещицы. Падре сказал: завтра закрываем раскоп. Баста. Вернемся ближе к Азову.

Издалека донёсся призывный стук половника о кастрюлю.

– Ребя-я-ята! Временный пере-ку-у-ус! – позвала археологов к застолью Валюня.

– Айда, окунёмся в море, – предложил Ряба. – Охладимся.

Вадим напялил на голову армейскую панаму, чтоб не обгорели уши под обжигающими лучами солнца, поднялся и… принялся снова ожесточенно вгрызаться лопатой в землю.

– Но ты – упёртый мэн! – восхитился и возмутился Ряба. – Чё хочешь найти? Клад?!

– Хоть что-нибудь! Хочу монетку с римским императором! – в отчаянии проворчал Вадим, вспомнил, как на безымянном пальце Жорик иногда носил серебряный перстень с закатанной монеткой с профилем Диоклетиана, римского правителя, кто оставил трон и удалился выращивать капусту.

«Тысяча семьсот лет раритету! Можете себе представить?!» – хвастался Жорик в столице перед девушками. «Сам нашёл. На Азове. Россыпи древних монеток размыло дождями на утёсе. Иду, вижу, – блестят! Как чешуя глиняной рыбы!»

Избалованных москвичек бронзовая вставка самодельного перстня не впечатляла. Они предпочитали золото, платину, бриллианты, изумруды, в крайнем случае, рубины. Лёгкую зависть древнеримская монетка вызвала как раз у «офисмена». Он постиснялся, на время экспедиции, забрать перстень у друга в счёт непогашенного долга.

– В прошлом году Жорик нашёл гемму52 с богиней. Вот и я хочу найти нечто подобное! – упорствовал Вадим.

– Гемму… скажешь тоже, – мечтательно прошептал Ряба. – Вещица была из оникса, из ноготка самой Афродиты53. Гемму музейщики тут же отобрали. Ценная вещь была. Такая везуха раз на раз не приходится. Вот если бы дождик пролил округу, тогда б на склонах поискали. Хотя вряд ли, – Ряба прищурился, с большим сомнением глянул вверх, в прозрачные, дрожащие небеса. – Но если прольются небеса, покажу места на склонах, на лёссовых оползнях у одной станицы. В размокшей глине точно можно древние монетки найти. За три года, что мы роемся, я насобирал богатую коллекцию. Со всеми римскими императорами…

– Хотя б одну, – прохрипел Вадим и продолжил махать лопатой.

– Нынче, брат, ройся не ройся – дупль-пусто, – с грустью посетовал Ряба. – Одни черепки да мусор, – он искоса, с неприязнью глянул на краснотелых толстушек Валюню и Ритулю. Дамы неспешно приближались к раскопу.

– Похоже, древние, толстые, злобные бабы на этой античной кухне мужикам дикий скандал учинили, всю посуду перебили, – зло пошутил Ряба. – Одни битые черепки остались.

Из-за отвалов земли хихикнула Конопушка, оценила шутку:

– Нет-нет-нет, Рябушка, – мило возразила она. – Не всю посуду в нашей кухонке перебили! Вот, посмотри, один горшочек целёхонький остался. Холёсенький такой…

Рыженькая студентка, вернулась к раскопу с полиэтиленовым пакетиком, присела на корточки, как ребёнок на горке, показала очищенный глиняный пузырек.

– Видали, какая прелесть?! С тремя ручечками. Ни одной трещинки!

На вершину кучи грунта взобрались взопревшие, багровые мамонтихи Валюня с Ритулей в запылённых, «закрытых» купальниках, как у бравых советских пловчих с плакатов о физкультуре и сдаче норм БГТО54, тихонько пошушукались между собой.

– Ря-яба! – намеренно громко позвала Ритуля, но имея в виду, конечно же, упорного копателя – москвича. – Пойдёшь кушать, не? Молчун твой тоже, поди, голодный?

– До лагеря потерпим, – ответил Ряба. – Изжога от ваших сальных шкварок, девушки. Как после сивухи нутро дерёт.

Вадим, молча, вгрызался лопатой в утрамбованную веками землю.

– А купаться? Пойдёте? – не унималась Ритуля, игриво провоцируя:

– Нагишо-ом…

С превеликим сомнением от возможного удовольствия лицезрения багровых, рыхлых, распухших от жировых отложений и складок, нагих телес подруг, Ряба брезгливо поморщился.

– Это большая честь для нас, дамы. Ну, о-о-очень большая.

Валюня махнула в безнадежности рукой подруге, с лёгким озлоблением проворчала:

– Ой, да ладно, Риток, не напрашивайся. Скоро в лагерь возвращаться. Пойдём. Наш «зилок» через полчасика подъедет. Искупнуться не успеем.

– Ах, мужичка бы какого, завалящего, – игриво вздохнула Ритуля, – с ручонками игривыми. Эх, бедный-бедный Жорик! Где ж он теперь? С кем он теперь?

Разочарованные молодые женщины спустились с вершины отвала в сторону моря.

– Все вокруг гэ, а мы – красавицы с полотен Рубенса! – хохотнула Валюня. – Некому оценить.

– И не говори, подруга, – оптимистично поддержала Ритуля.

– Толстоперлы! – негромко и презрительно фыркнул Ряба. – Гошку в прошлом годе та-ак укатали, чуть не помер, бедолага, от потного секса. До дня Археолога55 не дотянул, сбежал в Керчь с прыщавой студенткой. А вот нынче любителей пышнятины не нашлось.

Никем незамеченная, пригрелась по другую сторону раскопа за отвалами грунта, в «камералке»56 суровая Лара, Лариса Ягжинская, гражданская жена начальника экспедиции Дебровкина, с плотной, крепкой фигурой, подкаченной фитнесом, эдакая мускулистая Медуза Горгона57, с перетянутым ликом Микки Рурка58, будто после очередной пластической операции. Она тщательно зарисовывала в блокнот черепки, что, возможно, сложатся при склеивании в кувшин, горшок или амфору. Рядом присела, притаилась на корточках скромная и терпеливая Конопушка, нянчила в ладошках маленький кувшинчик с тремя ручками, на который начальница демонстративно не обращала внимания, пытаясь тем самым принизить ценность находки.

– Заткнись, придурок! – злобно выкрикнула Лара из женской солидарности. – Ряба-кур! – и презрительно добила:

– Яйца высиди для начала или в горячий песок отложи! Может, мужчина вылупится!

– Чё вы там жуж-жите, миссис трипсис?! – отважился скромняга Ряба на восстание местного значения. Голопузый, в длинных, ниже колена, купальных трусах, он мрачно глянул в сторону некрасивой, суровой Лары, выпрямился, сделал широкий жест руками вокруг пояса, будто оправил военную гимнастерку под ремнём, откашлялся, намереваясь вступить в пререкания с начальственной особой, отстоять свою мужскую честь. На ответный злобный взгляд современной Горгоны благоразумно промолчал. Лучше прикинуться оскорблённым, но не униженным, остаться терпеливым вассалом59, нежели замордуют, как гребца в цепях на галерах.

Эдакая современная Медуза Горгона

Обозлённая на всё и всея на свете, на невыносимое пекло, удушливую пыль, отсутствие стоящих находок и, конечно же, сезонной влюблённости, – Лара глянула с неприязнью, на сидящую рядом на корточках, жизнерадостную, милую студенточку, заприметила на её шее медальончик на чёрной ниточке, сунутый за детский лифчик купальничка, присмотрелась, потянула за ниточку и прошипела:

– Где нашла?! Фанагора?! Это же ценнейшая вещь! Ты чё нацепила?! Умыкнуть хотела?!

Конопушка сжалась в кузнечика от испуга.

– Мой талисманчик! – прошептала несчастная практикантка.

Лара грубо сдёрнула с её шеи медальончик, порвав нитку, свитую в жгутик.

– Тебе, курица, разве не объясняли?! Все отрытые ценности надо сдавать в музей! Под отчёт!

На шероховатой, грубой, как у мужчины, ладони Лары, возлежала древняя монетка с изображением оленя на одной стороне и надписью «Фанагора» – на другой.

Конопушка жалобно всхлипнула. Её глазки жертвенного ягнёнка увеличились, наполнились линзочками слёз и выпали градинами в пересохшую землю.

– А ну, верни! – потребовал сиплым голосом Вадим. Пропылённый, глиняный человек с красными, от переутомления глазами, подошёл по дну раскопа ближе к злобной воительнице, требовательно протянул руку. Лара зажала монету в кулаке и прошипела:

– Отрытые ценности принадлежат государству!

– Выходит, ты у нас государство?!

– Представитель! – упорствовала нью-Горгона.

– Как представитель, тыришь у государства эти самые отрытые ценности?! Моего друга Жорика в свидетели привлечь?! Могу! Приедет, изобличим тебя, подружка, в воровстве! Хочешь огласки?! Куда гемму дели?! Продали?! – напирал Вадим. – Верни ребёнку игрушку, – прохрипел он, перегнулся через бруствер насыпи, схватил сидящую Лару, с силой сжал её запястье, слегка вывернул ей руку. Грозная Горгона застонала от боли, разжала ладонь. Вадим забрал монету, вложил в ладошку жалобно хнычущей студентки и попросил:

– Спрячь.

– Это же олешек! Мой талисманчик, – шёпотом пояснила Конопушка, с горячностью проснувшейся смелости воскликнула в лицо воинственной, злобной воительницы:

– Монетку я ващ-щ-ще нашла в Нимфее60! В позапрошлом году, в экспедиции Дударева! Он лично сам мне её оставил, на память! Ясно?! Можете позвонить!

Разгневанная бунтом «на галере», Лара угрожающе засопела, поднялась во весь немалый рост, предстала загорелой статуей не женщины, но мужчины-атлета, в женском купальном бюстгалтере, рваных, джинсовых шортиках. Мускулистый, под метр девяносто ростом, Вадим, стоя на дне раскопа, оказался карликом, которого можно было растоптать или пнуть кроссовкой в ухо. Лара-Горгона лишь прошипела нечто грозное, невразумительное и ушла к тенту от конфликта подальше.

– Спасибочки, – прошептала Конопушка. – Можно вам монетку пока отдам, на хранение? А то у меня отберут.

– Носи на счастье. Никто не посмеет отнять. Если что… обращайся, – заявил Вадим на правах старшего товарища и попечителя, отвернулся от излишних благодарностей худышки. Она посмотрела на него взглядом умирающего лемура, нереально доверчивыми глазами грудного ребёнка. Расстроенный отсутствием каких-либо находок и, вообще, всей этой жаровней приморья, известняковой пылью, невыносимым зноем, он с силой и досадой всадил напоследок лопату в землю.

Под железным штыком в сухом пласте земли раздался негромкий, явно металлический стук.

Ряба присел от испуга и удивления, заинтересованно, но с опаской прошептал:

– Оба-на! Вдруг – мина?! Кэ-эк щас рванёт! Давай-ка, за металлоискателем сбегаю? Здесь на каждом шагу – осколки, ржавые снаряды валяются. Война прошла. И не одна.

Конопушка безмолвно замерла на краешке раскопа, сложившись, присела, обняла худенькие коленочки, как испуганный тушканчик.

– Странно, – продолжил, озабоченный, Ряба. – По каждому слою с железоискателем проходил, ничего не звонилось.

Вадим с силой пристукнул лопатой дважды, вновь, через древко в руку почувствовал твердь металла под слоем утрамбованной земли, услышал приглушённый звук будто чугунной болванки…

В этот момент случилось нечто необычное, словно возник мираж. Раскалённый морской воздух, будто вязким сиропом заполнил квадратную яму раскопа…

Там, где стоял Вадим с лопатой, образовалось замутнение, словно материализовалась едва видимая трубчатая, пустотелая колонна древнего строения, наполнилась мерцанием и дрожанием полупрозрачной хмари.

В этом мутном объёме возникло довольно ясное видение, мираж, иллюзия вихрастого мальчишки лет пяти, в красно-белой клетчатой рубашонке, в коротких шортиках. Одна лямка штанишек была оторвана, свисала, как страховочный фал. Другая была наискось перекинута через живот на плечо, отчего шортики смешно перекосились, открывая шарики коленок худых ножек. На спине малыша был примотан медной проволочкой к лямке трехлопастной винт, вырезанный из толстого картона. По-хулигански мальчишка раздувал щечки, фырчал, разбрызгивал слюни, изображал, видимо, звук мотора, подпрыгивал на месте. Вдруг его приподняло вверх, на уровень головы взрослого человека. Мгновение фантом радостного малыша парил в воздухе, раскинув руки-ноги в стороны, затем резко и ощутимо шлёпнулся на дно раскопа плашмя. Личико малыша исказилось в гримасе боли. Видение исчезло, растворилось в мареве перегретого воздуха и столбе мерцающей, дрожащей мути.

Конопушка широко распахнула глазки от удивления увиденным, повела взглядом на вялого, словно измождённого Вадима. Копатель по-прежнему безмолвно стоял с лопатой в раскопе, покачивался от потери сил после теплового удара.

– Вы это… это видели?! Видели мираж?! – воскликнула Конопушка, резко поднялась с корточек, едва не свалилась, съехав по осыпи к краю раскопа, глянула в сторону изумлённого Рябы, кто замер с противоположной стороны прямоугольного котлована.

– Пацан был! – просипел восторженно Ряба. – Или глюк?!

– Да! – вскрикнула Конопушка, обрадовалась, что не ей одной померещился призрачный малыш. – Да! Мальчик с винтиком за спиной! С вентилятором!

– Карлсон?! – уточнил Ряба.

– Карлсончик! – искренне радовалась Конопушка. – А вы это видели?! – обратилась она к Вадиму. – Иллюзия такая случилась?! Или мы с Рябой перегрелись?!

Мрачный Вадим не ответил, будто очнулся от жаркой дрёмы, пригнулся, отвалил штыком лопаты сухой пласт земли. В ямке обозначилась дужка ржавого металла, отчётливо и ртутно забелела царапиной от удара штыком лопаты.

– Же-ле-зя-ка, – шёпотом подтвердил Ряба.

Вадим подцепил землю рядом с находкой. Сухой ком отвалился, обнажил, рыжее от ржавчины, железное кольцо размером с мужской кулак.

– Оба-на! – восторженно всхрипнул Ряба. – Люк погреба? Может, бункер с войны?! Тут же все мочили друг друга! На смерть! И белые, и красные! Фашисты и наши…

Вдохновлённый, повеселевший, Вадим присел на корточки, рассматривая кольцо, впрессованное в сухую землю. Снял с рук строительные перчатки против мозолей, осторожно, кончиками пальцев очистил от грунта шершавую поверхность находки. На удивление, кольцо легко очистилось не только от присохшей глины, но и от острых скорлупок ржавчины. Твёрдой ртутью кольцо заблестело под солнцем.

– Не просто железяка… – прошептал восторженный Ряба.

– Серебро?! – тихонько и восторженно вскрикнула Конопушка. Девушка-худышка спрыгнула в раскоп, щуплой гусыней вприсядку подкралась к Вадиму, радостно подрагивала от предвкушения необычной находки, судя по уровню культурного, исторического слоя земли, артефакта III – IV века до нашей эры.

Московский пижон, нынче вольный копатель даже не обратил внимания, как его потную спину в бывшей белой футболке, заодно и Конопушку, накрыла туча серой пыли, поднятая Рябой, съехавшим на заднице в раскоп.