Ключ и меч. Перевод с немецкого Людмилы Шаровой

– Она еще так молода.

Даже к ее братьям он проявлял свою благосклонность, относясь к ним как к детям родной сестры. Оттавио Аккорамбони благодаря его усилиям стал епископом Фоссомброне, Джулиус благодаря его протекции получил одну из первых должностей в доме кардинала Сфорца, а их третий брат Марчелло, буян и забияка, за которым числилось много провинностей, стал меньше бояться наказания благодаря защите Монтальто.

Виттория Аккорамбони (1557 – 1585), Сципионе Пульцоне

Сегодня к столу пришел даже друг Марчелло, молодой рыцарь Чезаре Палантьери. Он утверждал, что даже не знает, где сейчас находится Марчелло, и, конечно, он пришел не ради скромной трапезы, которой приходилось довольствоваться в доме Монтальто. За столом он настойчиво ухаживал за Витторией и рассказывал самые нечестивые вещи, в то время как кардинал рассказывал сестре о ходе строительных работ, а также о несчастном случае, который произошел сегодня. Суеверная, как все римские женщины, донна Камилла перекрестилась, услышав об этом, и, как Фонтана, пробормотала что-то о дурном предзнаменовании.

Удивительно, как хорошо эта простая деревенская женщина, которая в детстве выпрашивала милостыню, освоилась в своей нынешней роли и с каким естественным достоинством она играла роль хозяйки дома. Время от времени она поглядывала на Витторию и одним ухом следила за их разговором, чтобы в случае необходимости вмешаться предупреждающим взглядом. Но она слышала только городские сплетни. Один богатый прелат постановил, что его племянник должен наследовать ему только в том случае, если он умрет естественной смертью. Орсини пригрозил выбросить из окна кредитора, напомнившего ему о выплате долга. Кредитор попросил, чтобы ему позволили сначала исповедаться. «Что! – вскричал Орсини, – тот, кто приходит ко мне, должен исповедаться заранее!»

На этот рассказ Монтальто, казалось, обратил внимание. Наказания римской знати были для него отвратительны, но еще более горькой была безнаказанность их бесчинств. В частности, Орсини могло сойти с рук все, что угодно, но и остальным достаточно было найти убежище у кардинала, римского вельможи или иностранного посланника, чтобы избежать наказания; затем они исчезали на некоторое время и возвращались безнаказанными. Конечно, Марчелло Аккорамбони не лучше, но с ним Монтальто, казалось, забыл о своих строгих принципах – все ради любви к Виттории. Так уж повелось, что ни один человек не живет без внутренних противоречий.

Чтобы сменить тему, рыцарь рассказал Виттории о прекрасной Клелии Фарнезе, родной дочери кардинала.

– Я отдал ей дань уважения сегодня утром, – сказал он. – Но, право слово, рядом с вами, синьора, ее красота меркнет, как серебряная луна перед бликами солнца.

– Завтра вы так же горячо будете уверять Клелию Фарнезе, только в обратном, – шаловливо рассмеялась Виттория. В ее смехе было что-то милое и загадочное, что завораживало всех мужчин.

– Пусть меня разрежут на куски, если это правда, – запротестовал Палантиери.

– Я не жажду вашей крови, – ответила она, – вы сами прольете ее в одной из своих драк. Если я не ошибаюсь, не так давно вы ужасно поссорились из-за красивой женщины. И на какое-то время вас не стало в Риме, как и моего замечательного брата Марчелло.

– Я признаю свой грех, – гордо кивнул Палантиери, ибо такие проделки были честью для мужчины. – Но вот мое оправдание: Я не знал тогда вас.

Франческо бросил на него сердитый взгляд и хлопнул кулаком по столу. Все посмотрели на него, и донна Камилла призвала их обоих к молчанию. Палантиери произнес проклятие в адрес мужа и с вызовом посмотрел на него, но не осмелился на большее.

Подобные сцены происходили в доме довольно часто. В таких случаях домочадцы были не на стороне Виттории. Они завидовали благосклонности к ней кардинала, ее почти королевскому положению в доме. Но Виттория чувствовала неоспоримое превосходство над всеми членами семьи благодаря своей красоте и уму. Добропорядочный муж ей надоел, и детей от него у нее не было. Франческо по-прежнему был безумно влюблен в нее, но мучил ее своей ревностью, и даже если он говорил ей те же прекрасные слова, что и Палантиери, из уст последнего они звучали гораздо приятнее, ведь Франческо был всего лишь сыном зажиточного крестьянина, а Палантиери был равным ей по рождению, римским рыцарем. Поэтому, как бы хорошо ей ни было, она не чувствовала себя комфортно в этом благочестивом буржуазном доме.

Ее выдали замуж, когда она была еще наполовину ребенком, потому что ее отец хотел положить конец сомнительным ухаживаниям опального герцога Браччано. Как говорили в Риме, пурпур кардинала облагораживал, но слава Монтальто вскоре померкла, и теперь, исполненная пылких амбиций, Виттория вела жизнь, которая казалась ей ниже ее достоинства. Она чувствовала зависть своих новых родственников, забыла о преимуществах кардинала и проклинала тот день, который предопределил ее судьбу.

Навещая своих родителей, Виттория нередко встречала там своего прежнего поклонника, герцога Браччано. Ее мать благоволила этим встречам, и обе женщины мечтали о блестящей судьбе, на пути к которой стоял Франческо. Но Виттория старалась не рассказывать мужу об этих свиданиях; она лишь позволяла ему чувствовать свои капризы. Тем более ее опьяняло внимание рыцаря, которое она воспринимала как фимиам ее красоте. Она только играла с ним, как и со всеми остальными, но ее сердце страстно трепетало, и когда Франческо так глупо ударил кулаком по столу, кровь прилила к ее лицу.

Конец трапезы прошел в молчании. Виттория играла со своим ожерельем и бросала враждебные взгляды на мужа, который сердито уставился в свою тарелку, а Мария занималась детьми. Наконец все встали из-за стола. Виттория сняла со стены лютню и взяла несколько аккордов, а затем начала петь красивым, полнозвучным голосом. Это были стихи ее собственного сочинения, положенные на музыку римским музыкантом. Монтальто, который был уже с ними знаком, снова удалился в свой кабинет. Он слышал только первый куплет, который печально звучал позади него:

Меня пронзило тайное желанье,Оно взлетело птицей к небесам;Но не блаженство мне сулит признание,а лишь страданье с горем пополам.

Примерно таков был лейтмотив нынешнего душевного состояния Виттории.

3. Судьбоносная ночь

Монтальто снова погрузился в чтение святого Амброзия и не заметил, как пролетели часы. Наступила ночь, а он все еще сидел при свете лампы над своей благочестивой работой, и во всем доме было тихо. Вдруг он услышал стук во входную дверь, которая находилась по диагонали под его комнатой. В коридоре эхом зазвучали шаги и послышались взволнованные голоса. Кто мог прийти в столь поздний час? Был это Фабио, вернувшийся из своего поместья? Или этот сорванец Марчелло, который снова искал убежища в его доме среди ночи? Ему это совсем не нравилось, и только из любви к Виттории он закрывал на это глаза. Однако Марчелло сумел покорить своего добродушного шурина Франческо дерзкой, самоуверенной манерой поведения, так что Франческо относился к нему как к другу и всегда делал для брата все, что хотела Виттория. Но на этот раз это должно было быть что-то особенное, потому что шум голосов не прекращался.

Наконец, Монтальто встал и вышел из комнаты. Шум доносился из покоев Франческо, дверь которые была полуоткрыта. Когда кардинал вошел, то увидел своего племянника с кинжалом на поясе, а Камилла, воздев к нему руки, умоляла его не покидать дом. Но Франческо сказал:

– Я должен идти. Это диктует мне честь.

Монтальто спросил о причине, заставляющей племянника ночью покинуть дом. Она была довольно странной. Камеристка Виттории Катерина только что получила письмо от своего брата Доменико, которое она принесла своей госпоже. Письмо написал Марчелло, настоятельно прося своего шурина о помощи и умоляя его немедленно прибыть на Квиринальский холм, на площадь перед папским летним дворцом.

– В такой час ночи! – испуганно воскликнула донна Камилла.

– Гонец еще здесь? – спросил Монтальто.

– Нет, он сразу ушел.

– Кто это был?

– Манчино. (Так называли Доменико, потому что он был левшой).

– Ваше преосвященство знает его как надежного человека, – заметила служанка Виттории, хотя ее никто не спрашивал.

– Ну, конечно! – горячо кивнула донна Камилла. – Изгнанник, который днем не смеет показаться в Риме! Не уходи, сын мой, это может стать твоей смертью. Страшные вещи происходят каждую ночь. Почему Марчелло не пишет, что это такое?

– Манчино принадлежит к нашему дому, – ответил Франческо. – И я не могу оставить своего шурина в беде в трудные времена.

– Если бы, по крайней мере, Фабио был здесь, – сказала матрона. – Он мог бы со слугами сопровождать тебя. Но теперь он уехал с одним из них, и у нас остался только Лоренцо.

– Я все-таки не иду на войну, мама, – улыбнулся Франческо. – Пусть Лоренцо сопровождает меня с факелом, этого достаточно. Мы вдвоем постоим за нашего человека.

– По крайней мере, возьми с собой управляющего, если ты действительно хочешь идти, – умоляла мать.

– О, этот монашек! – улыбнулся Франческо. – В лучшем случае он будет обузой.

Он хотел побыстрее уйти, но донна Камилла упала на порог, и глаза ее наполнились слезами.

– Не ходи туда, Франческо! – умоляла она. – Я прошу тебя. Сделай это ради меня. – И она подняла глаза на брата, словно ища помощи.

– Конечно, все это выглядит очень сомнительно, – ответил Монтальто, поглаживая рукой свою францисканскую бороду. – Но как мужчина он должен знать, что делает.

Франческо поцеловал мать в лоб и погладил ее седые волосы.

– Не делай меня трусом, мама, – сказал он. – Я вернусь через час.

Тогда матрона сказала Виттории:

– Попроси ты за меня, потому что он больше не слушает меня.

Виттория тоже опустилась на колени и повторила, хотя и без слез:

– Не уходи, Франческо.

– И ты тоже, Виттория! – крикнул он. – Там твой брат в опасности!

На мгновение он, казалось, заколебался. Но потом он надвинул свой берет на лоб и сказал:

– Вы – женщины. Утешьтесь, Бог защитит меня. Я должен спешить, пока не стало слишком поздно.

Донна Камилла попыталась удержать его за полы короткого плаща, но он уже спешил вниз по лестнице. Факел, который нес слуга, светился в темноте кроваво-красным светом.

– Франческо! Франческо! – всхлипывала мать позади него. Но дверь уже захлопнулась. После этого Камилла опустилась на молитвенную скамейку, которая стояла в комнате, и в мольбе воздела руки к Богородице.

Виттория вскоре вернула себе самообладание.

– Успокойся, мама, – сказала она, – это не первый раз, когда он приходит и уходит ночью.

Матрона бросила на нее враждебный взгляд.

– Да, – ответила она, – и в основном из-за твоего непутевого брата!

Монтальто тоже постарался успокоить ее. Затем он вернулся в свой кабинет.

Долгие тревожные часы прошли в ожидании и молитвах.

Монтальто безуспешно пытался заставить себя работать. Латинские слова Отца Церкви плясали перед ним на бумаге. Он встал, открыл окно и прислушался, не приближаются ли шаги племянника. Время от времени группа возвращающихся домой людей в сопровождении факельщиков проходила по темной улице, смеясь и напевая, или фигура в плаще с капюшоном, словно черная тень, проскальзывала через одну из редких полосок света, которые все еще падали из освещенных окон. Потом он слышал лишь лай бродячих собак, бродящих в поисках пищи. Его племянник все еще не вернулся домой.

Кардинал снова сел за свой стол и посмотрел на маленькие нюрнбергские часы, которые стояли перед ним и тикали, словно отсчитывали минуты жизни. Вдруг он услышал тихий стук в дверь. Это была донна Камилла, необыкновенно взволнованная.

– Если бы только у нас в доме был еще один слуга, – с тревогой сказала она. – Он мог бы сбегать к сбиррам [7] и взять с собой нескольких из них, чтобы встретить Франческо. Ведь это странно, что он до сих пор не вернулся. Ты не можешь послать к ним управляющего?

– Вряд ли они смогут найти его в темноте, – возразил Монтальто, – ведь мы не знаем, какой дорогой он пошел. Но если ты очень хочешь, разбуди управляющего и отправь его к ним.

– Мне кажется, что вся эта история очень ловко подстроена, – сказала матрона, вертя в дрожащих пальцах четки. – Друг Марчелло, конечно, пронюхал о том, что Фабио уехал со вторым слугой, и поспешил сообщить ему об этом.

– Как можно заподозрить что-то настолько черное? – возразил Монтальто, хотя и сам чувствовал себя неспокойно.

– Если бы ты только запретил Франческо идти, – с упреком сказала Камилла, – все было бы в порядке. Но из-за твоей прискорбной слабости к Виттории и ее клану….

Вдруг раздался сильный стук во входную дверь. Камилла бросилась туда, и Монтальто дрожащей рукой схватил свою лампу и поспешил за ней. Снаружи послышалась возбужденная речь; затем раздался пронзительный крик его сестры. Должно быть, случилось что-то ужасное. Стараясь не терять самообладание, кардинал спустился по ступеням настолько быстро, насколько ему позволяло длинное священническое одеяние. Он увидел Камиллу, лежащую без сознания на лестничной площадке; Виттория и ее служанка пытались поднять ее. Перед ними, дрожа и с растерянным выражением лица, стоял Лоренцо.

– Франческо убит! – крикнула Мария Дамаскени своему дяде.

Лампа чуть не выпала из рук кардинала; Мария выхватила ее у него. Монтальто механически перекрестился и прочел молитву за упокой души Франческо. Затем дрожащим голосом он приказал слуге говорить. Но Лотенцо едва мог произнести хоть слово и с трудом переводил дыхание. Наконец он, запинаясь, начал говорить:

– Не успели мы подняться на Монте-Квиринале… как в темноте прозвучали три выстрела… синьор Франческо упал на землю… Пуля из мушкета задела мою правую руку… Посмотрите кровь здесь… Факел выпал из моей руки… И пока он тлел на земле… Я увидел трех… четырех человек, навалившихся на господина… Мелькнули кинжалы… Я был с пустыми руками… я пошел на них… Тут они подбежали ко мне и закричали: «Прочь, собака, или ты тоже сдохнешь!» … Они окружили меня и хотели ударить меня в спину… я уже нечего не мог сделать… Я закричал: «Убийство! Убийство!» … и я отступил… Они преследовали меня по всему склону, почти вплотную… Наконец, в Палаццо Колонна я увидел свет… Через площадь проходила толпа ночных гостей с факелоносцами… Тогда убийцы исчезли в темноте… Один и без факела, я больше не осмелился подняться на гору… Я побежал так быстро как смог, через ночь сюда…

Обессиленный, он сделал паузу и смахнул волосы со лба.

Донна Камилла пришла в сознание и растерянно огляделась вокруг. Когда она увидела служанку Виттории, протягивающую ей флакон с нюхательной солью, она с отвращением оттолкнула ее.

– Уйди от меня, ведьма! – простонала она, – ты околдовала свою хозяйку и натворила столько бед.

– Я – ведьма?! O, Мадонна! – воскликнула Катерина. – Красота моей госпожи —заклинание более сильное, чем все черные искусства!

– Как бы там ни было, письмо передал твой брат, – выкрикнула Камилла, – и ты с ним в сговоре!

Катерина разрыдалась и поклялась всеми святыми, что она невиновна.

Виттория стояла бледная и прекрасная, прижимая к глазам свою кружевной платок. Ее губы дрожали, словно в судорожной улыбке.

– Где Лоренцо? – неожиданно спросила матрона. – Я хочу поговорить с ним.

Слуга все еще стоял, растерянный, в коридоре. Услышав, что его зовут, он вздрогнул и подошел ближе.

– Видел ли ты среди убийц знакомые лица? – спросила донна Камилла. – Ну, говори же! Был ли там рыцарь Палантиери? Или Доменико?

– Мой брат! – вскрикнула служанка.

– Молчи! – прикрикнула на нее Камилла. И обращаясь к Лоренцо, – А может, Марчелло?

– Мама! Этот позор на глазах у всех! – вскрикнула Виттория.

– Я никого не узнал, – пролепетал слуга. – Тлеющий факел… Тьма… Бегство… Я больше не мог ни о чем думать.

Монтальто увидел, что должен вмешаться.

– Камилла, – твердо сказал он, – мы еще не знаем, что произошло. Не суди слишком быстро. Первая боль часто бывает чрезмерной. Давай дождемся результатов расследования. Бог подвергает нас страшным испытаниям, но мы должны оставаться сильными. Давай помолимся Ему, чтобы Он дал нам силы.

Поддерживаемая Марией, бедная мать, пошатываясь, направилась в свою спальню, а Виттория, за которой следовала ее горничная, в ярости исчезла.

Монтальто пошел к своей сестре. С нечеловеческим спокойствием он увещевал ее быть стойкой и терпеливой и в конце концов смог убедить ее прекратить жалобы и обвинения. Затем он послал Сангаллетто со слугой в замок Сант-Анджело, чтобы сообщить об убийстве и поднять на ноги сбирров. В доме воцарилась гнетущая тишина.

4. Стоицизм Монтальто

Когда на небе первые утренние облака окрасились розовым цветом, в дом на носилках внесли убитого. Сбирры нашли его на том же месте, где он был убит.

Носилки с телом подняли в его покои. Когда с убитого сняли накинутый на него плащ, открылось ужасное зрелище. Выстрелы с близкого расстояния прожгли куртку Франческо, а кинжалы убийц буквально изрешетили его тело. Восковое, обезображенное лицо было испачкано кровью; густые сгустки свернувшейся крови прилипли и к его спутанным кудрям.

Виттория хорошо сыграла свою роль. Она упала на мертвеца, рвала на себе блестящие черные волосы и взывала к небесам о мести. Короче говоря, она сделала все, что должна была сделать любящая женщина. Только после уговоров Монтальто она успокоилась и позволила увести себя.

Донна Камилла и ее клан избегали встречи с Витторией. Только когда она оставила мертвеца, вошла мать, склонилась над ним, рыдая, и поцеловала его бледный, окровавленный лоб. Монтальто опустился рядом с ней на колени и произнес вслух латинские молитвы за умершего. Его лицо тоже было бледным и изможденным, но неподвижным, как будто он больше не чувствовал земной боли.

Семья Монтальто не могла поверить своим глазам, когда через два часа кардинал вышел из дома и, по своему обыкновению, отправился пешком в Ватикан, где в тот день проходила консистория.

Каково же было удивление кардиналов, когда они увидели Монтальто в Sala Ducale; ведь весть об убийстве его племянника уже распространилась, и все предполагали, что он будет избегать участия в публичных актах, по крайней мере, в этот первый день. Но те, кто так судил, не знали Монтальто. Он не только одним из первых появился в зале, но и с поразительным спокойствием принял соболезнования собратьев. Он почти ни с кем из них не был близок, и они в свою очередь не очень-то его жаловали.

Когда все кардиналы собрались и вошел папа, он сразу же обратил свой взор на Монтальто. Как ни велика была его вражда к кардиналу, в тот момент он зарыдал и пообещал быстрое и суровое правосудие. Монтальто тоже на мгновение потерял самообладание, и глаза его переполнились слезами. Но, устыдившись этого и не желая показаться слабым перед своим врагом, он быстро взял себя в руки и почтительно поблагодарил папу за соболезнования. Затем он быстрыми шагами вернулся на свое место.

Удивление кардиналов возросло еще сильнее, когда во время консистории он поднялся, преклонил колени перед троном Его Святейшества и четко и ясно доложил о делах своего кабинета.

– Воистину, это великий монах, – прошептал Григорий своему племяннику, кардиналу Сан-Систо, когда Монтальто вернулся на свое место.

Такое же сверхчеловеческое самообладание Монтальто демонстрировал и у себя дома. Его влияние на семью было настолько сильным, что и они тоже сохраняли внешнее спокойствие. Даже на похоронах, когда тело вынесли из дома, их скорбь не выходила за рамки того, что было принято по такому печальному случаю. Похороны состоялись в церкви Санта Мария дельи Анджели, которую Микеланджело построил в главном зале бань Диоклетиана, далеко за пределами населенного города, недалеко от виллы Перетти. Хотел ли Монтальто, чтобы гробница его племянника находилась в непосредственной близости? Но как с этим сочеталось его, казалось бы, великое самообладание?

Римляне ломали голову над всем этим, и кардинал Монтальто на некоторое время стал предметом обсуждения в городе. Знатоки придворного искусства объясняли его спокойствие не природной бесчувственностью, а высокой степенью лицемерия. По их мнению, Монтальто хотел проложить себе путь к папскому престолу, показав всему миру, что он способен возвыситься над всем человеческим.

Это мнение еще больше укрепилось после визитов соболезнования кардиналов, прелатов и римских вельмож. Каждый раз его ответом на соболезнования было лишь краткое упоминание о бренности всего человеческого. При этом он приводил в доказательство слова из Писания или какого-либо Отца Церкви. Затем он переходил к собственным делам посетителя или спрашивал о городских новостях, как будто хотел мягко отвлечь утешителя от причины его визита.

Особый ажиотаж вызвал визит герцога Браччано. Было известно, что он когда-то ухаживал за вдовой Франческо и что Марчелло Аккорамбони иногда находил у него убежище. Этого было достаточно, чтобы строить самые далеко идущие предположения. Паоло Джордано Орсини, герцог Браччано, был уже далеко не молод, и его тучная, грузная фигура не отличалась красотой. Кроме того, он уже некоторое время страдал от тяжелой болезни ног, называемой волчанкой, которую можно было облегчить, только прикладывая сырое мясо к гноящейся ране. Если бы он был лавочником-мясником, а именно так он выглядел, никто в Риме не поверил бы, что прекрасная Виттория отдаст ему свое сердце. Но порой для тщеславной женщины герцогский титул и блеск знаменитого имени могут оказаться значительно большим достоинством, чем красота! И действительно, даже трагическая смерть его первой жены, сестры великого герцога Франциска Тосканского, которую он задушил собственными руками из-за ее неверности, не умерила амбиций Виттории.

Паоло Джордано появился на Виа Папале с небольшой свитой, как и подобает человеку его ранга, а его придворные, которые знали об этом деле больше других, с любопытством наблюдали за выражением лиц обоих мужчин. Но ни в своем хозяине, ни в Монтальто они не смогли уловить ничего особенного. Кардинал повел себя так, как того требовал придворный этикет, а герцог выразил свои соболезнования в хорошо подготовленной речи. Когда герцог вернулся в свою карету, он со смехом повторил своим спутникам слова папы, сказанные на консистории:

– Воистину, это великий монах!

Уже на следующий день туман, нависший над убийством, начал рассеиваться. Виттория не вернулась после визита к матери, а на следующий день стало известно, что обе женщины вместе со служанкой Катериной переехали во дворец герцога Браччано. Оттуда Виттория написала еще одно письмо кардиналу Монтальто, в котором попыталась оправдать свой шаг. Враждебность, которую проявляла к ней его семья после несчастного случая, стала для нее невыносимой; домочадцы считали, что она в сговоре с убийцами, и, под тяжестью этих подозрений она не могла больше оставаться в этом доме. Кроме того, полиция, похоже, подозревала ее в соучастии или попустительстве, и поскольку она больше не была уверена в своей безопасности, она предпочла отдать себя под защиту человека, который мог и хотел оградить ее от несправедливого преследования. В заключение она поблагодарила Монтальто за всю ту доброту, которую он проявил к ней и ее братьям, заверила его в своей любви и преданности и попросила простить ее шаг.

Негодование по поводу действий Виттории и этого письма было необыкновенно велико в доме кардинала. Теперь было ясно как день, кто совершил нападение и что она частично виновата в этом! Однако, Монтальто приказал отнести к рыцарю Аккорамбони одежду и драгоценности Виттории, все, что он или Франческо подарили ей. Поступок Монтальто встретил полное непонимание у донны Камиллы и ее клана, и к унылой скорби, царившей в доме, добавились внутренняя холодность и ледяное отчуждение. Напрасно кардинал увещевал своих домочадцев нести ниспосланные Богом испытания с покорностью и смирением; все считали, что он требует больше, чем люди способны выполнить.

Как только его вилла была завершена, Монтальто переехал туда и, казалось, занимался только ее обустройством и своими религиозными исследованиями. Он руководил заключительной работой маляров и каменщиков, сажал деревья и использовал вечерние часы, чтобы подготовить к печати свое издание Святого Амвросия.

С ночи убийства волосы Донны Камиллы полностью побелели. Поскольку могила ее сына находилась так далеко, она часто ходила в церковь Святого Петра; там она подолгу задерживалась перед алтарем, украшенным божественной «Пиета» Микеланджело, перебирала свои четки и смотрела на Богородицу, держащую на коленях тело распятого сына.

Камилла навещала брата лишь изредка, по пути в Санта Мария дельи Анджели, и то больше из чувства долга и приличия, чем по внутренней необходимости. Она говорила с кардиналом только о домашних делах и в ее глазах всегда был молчаливый укор. Ни она, ни остальные домочадцы не понимали душевного спокойствия Монтальто, а тем более того, что он не сделал ничего, чтобы найти и наказать виновных в убийстве.