Доживем до… Онкологическая поэма

В пятницу новый паспорт со всеми разрешительными записями был уже у меня, и я решила позвонить Хью. Потом передумала и отложила звонок до понедельника. Утром мы подъехали к посольству, я набрала номер его офиса, мне сказали, что он давно уже здесь не работает. О, ужас! По моему телу прокатилась волна страха. Шкурный интерес: как же моя виза?! Оказалось, я ошиблась, попала в какое-то агентство, где когда-то работал человек с такой же фамилией. Набрала номер мобильного. Телефон не отвечал. Вот тебе на́! Через минуту раздался звонок. Это была Кристин.

– Привет, Кристин! А где твой муж?

– Он недоступен…

– А когда будет?

– Он умер в субботу от инфаркта.

Приехала к ним. Они жили на той же улице, где находился мой бывший офис. Вышла Кристин. Глаза сухие, воспалённые.

– Увезу его домой, похороню, потом приеду, упакую всё, решу с собакой… И больше никогда не буду вспоминать этот проклятый край!

– Мне так жаль, Кристин, держись.

Какие-то тупые слова. А что скажешь, если был человек – и нет его? Я действительно жалела и эту женщину, и собаку, в одночасье осиротевших. И понятна горечь её слов. И чем виноват наш солнечный город, если Богу было угодно забрать весёлого добродушного шотландца именно здесь? Бедняга Хью!

Позвонила Олегу. Он съездил на кладбище, в церковь зашёл. Переживает за меня. Зря я ему сказала. Делано уверенным голосом успокоила: у меня всё хорошо. Позвонила любимой подружке Вале, она будто почувствовала недоброе: «Что случилось?» Я бодренько отрапортовала, попросила помянуть маму. Валька – молодец, у неё самой в прошлом году что-то вырезали из сиськи. Всё образуется, говорит, это ерунда. Конечно, ерунда.

Пеку блины. Сегодня день рождения мамы моей, Розы Ивановны. Пришел Ванюшка (так она его называла). Принёс красивые оранжевые розы. Розы для Розы? Нет, говорит, для тебя. Он постоянно дарит мне цветы, мой сын. Господи, спасибо за то, что Ты дал мне его! Совсем взрослый, мужчина уже.

12/09/09

Почему-то вспомнила хлопок 1982 года (мы так и говорили: едем на хлопок, а не на сбор хлопка), холодный бетонный гараж или склад, приспособленный под жильё для студентов-хлопкоробов. Нары в два этажа. По-моему, только филологи жили вперемешку – девчонки и ребята. Разделяли нас тряпочные перегородки, весьма не надёжные для любителей ночной романтики – случалось развязывались и падали в самый неподходящий момент. В каждом отсеке человек по пять-шесть, свечки, фитильки. Матрацы утром сворачивались, и постель превращалась в стол. Стелили клеёнку, доставали припасы – у кого что имелось. После поездки в Ташкент или получения посылок – пировали. Когда все домашние вкусности были съедены, держались на государственных харчах. Ох, и кашеварила наша Олеся! Макароны, картошка. Воду сливали, в макароны добавляли кусочек масла, ложку майонеза, что осталось, пытаясь придать этому вареву хотя бы приблизительный вкус еды. Мясо каким-то фантастическим образом исчезало из нашего рациона, хотя, справедливости ради, нужно сказать, то жилка, то косточка иногда залетали в наши миски. Потом долговязый, всегда улыбающийся чайханщик-Моня, в перепачканном золой чапане (ватный стеганый халат), поил нас чаем, частенько попахивавшем соляркой. Ну, что делать, если сырые дровишки не горят! Дежурные убирали со «стола», мыли в лотках или под краном посуду хозяйственным мылом, чтобы отмыть масло. Потом наступало время «досуга». Мальчишек на филфаке было мало, но так уж повелось, что каждый вечер нас активно развлекали историки, философы, юристы. Не было ни одной конурки, куда бы не захаживали гости. При свете коптилки или свечечки пели песни, рассказывали анекдоты, хохотали, флиртовали, разумеется. Кто-то влюблялся, выяснял отношения, а кто-то просто пьянствовал. Наша кучка вела умеренный образ жизни – всего помаленьку. Это был наш последний хло́пок и мы все очень сблизились. Устраивали капустники, даже сообразили постановку «Любовь Яровая в условиях сбора урожая»». Наши отличницы-умницы – Ленка Кирьянова, Ира Чудновская, моя любимая Ирка Шигина – написали сценарий в стиле античной драмы, с хором. Из фартуков, в которые собирали хлопок, соорудили костюмы. Премьера прошла с аншлагом. «Здоро́во, командир! Здоро́во, атаман!», – стало приколом сезона.

В один из холодных ноябрьских вечеров, когда, отужинав и согревшись после работы, все собирались заниматься своими делами, в барак пришёл наш декан и кто-то из университетских партийных боссов. Они переходили от одной компании к другой, просили выключить магнитофоны, убрать гитары, соблюдать спокойствие и тишину. Умер Брежнев.

Для меня это стало потрясением. Несмотря на анекдоты, которые мы рассказывали о нём, голодуху (как теперь говорят про то время), которую мы не очень-то ощущали, Брежнев осознавался чем-то вроде стены. По крайней мере, на моей памяти это был первый почивший Генсек. Кто-то смеялся втихаря, а мне сделалось страшновато: что же теперь будет? А было то, что было. Генсеки стали умирать быстрее, чем их успевали запоминать. Андропов устраивал рейды в кинотеатры, вылавливал прогульщиков в очередях и парикмахерских. Некоторым даже показалось, что он действительно наведёт порядок, но, видимо, переусердствовал, здоровья не хватило. Пришел Черненко, что-то прошамкал и – туда же. Потом Горбачев всё ускорял и перестраивал, попутно боролся с пьянством, вырубил столько садов и виноградников – страшно подумать. Но основной массе было по фигу: у них там, наверху, своя жизнь, у народа – своя. Это был первый советский политический сериал. Чёрно-белое кино. Смотрели с любопытством, гадали, кто следующий. Больше думали о хлебе насущном – с продуктами была напряжёнка. Масло сливочное или сыр (всегда одного сорта) можно было купить только в Ташкенте. Я возила добытое домой, в посёлок: там о таких деликатесах давно забыли. От нас ничего никогда не зависело. Страна куда-то катилась.

14/09/09

Сегодня день рождения Ольги, моей студенческой подружки. Одна блондинка, другая – с длинными тёмными косами: нас только вдвоём и воспринимали. Два весёлых гуся. Мы жили в одной комнате, часто ездили к её бабушке и дедушке в Чорвак – посёлок энергетиков. В те годы там жили в основном русскоязычные (а вот слова такого тогда ещё не употребляли). Снег в Ташкенте выпадал ненадолго – всё больше слякоть. Чтобы не сидеть в общаге по выходным – голодно и скучно, мы уезжали в субботу или в пятницу вечером. На электричке (подешевле) или на автобусах с пересадками добирались до Чорвака уже затемно. Добежать от станции до дома нужно было как можно быстрее, потому что в горах зима хозяйничала по-серьёзному. Сугробы, заледеневшие тротуары, местами раскатанные детворой. Снег скрипел под ногами, за десять минут сосульки намерзали под носом и ресницы покрывались инеем. Наши пальтишки и сапоги явно не были рассчитаны на такой холод – пробирало до косточек. А в чёрном небе дрожали звёзды величиной с ладонь.

Ну, наконец, мы дома. Ныряем в тепло. Душистый чай – малина и смородина, душица и чабрец, и Бог знает что ещё. Разомлевшие и раскрасневшиеся, недолго рассказываем старикам о своём житье-бытье, потом облачаемся в бабулины ночнушки – и скорее спать. Глаза слипаются, проваливаемся в огромные пуховые подушки и перину. Окна выходят на солнечную сторону – утром комната буквально светится. Солнечные зайчики как сумасшедшие скачут по стенам, по столу, по нашим лицам, один примостился у Ольги на щеке. Но мы уже не спим, а просто лежим с закрытыми глазами, досматривая последние видения. Что-то тревожит, отгоняет остатки сна, щекочет нос. Комната наполняется ароматом бабушкиных пирогов – с рисом и яйцами, с грибами и картошкой, на дрожжах и молоке. Когда успела?

– Тесто-то на ночь ставила, и раненько вот навертела. Вставайте, девки, а то всё простынет. Тебе, Миша, чайку-то подлить? (Это деду).

– Нюша, сахарна косточка, мне бы наливочки. Не ругайся, воскресенье сегодня, и девчонки вон приехали.

Дедушка, маленький, хрупенький, лицо покрыто морщинками. После вишневой наливочки – сладкой, густой – берёт в руки гармошечку и тихонько выводит что-то жалобное. Мы уплетаем за обе щёки. Бабушка Анна, статная, красивая, довольна, что угодила, подкладывает кусочки побольше.

Таких пирогов я больше никогда в жизни не ела. Вот ведь не говорили старики, что любят внуков своих, но голубили так, что этой любви с лихвой хватало и нам, Ольгиным подружкам. Бабушки с дедом давно уж нет, а их тепло и доброту до сих пор чувствую. Спасибо вам, дед Миша и бабуля Аня.

Так случилось, что много лет назад, именно 14 сентября мне делали повторную операцию и практически вытаскивали с того света. Ольга потом рассказывала, что в этот день она крестила дочь, маленькую Анютку, и крестной называли меня. Сама-то я молиться в ту пору не могла, да и не умела, а вот Бог, видимо, услышал и помог мне выкарабкаться. Так что это и мой день рождения в некотором смысле.

14 сентября ещё и день, когда мы с Джоном поженились. Он поздравил меня заранее, подарил тончайший шёлковый шарф, написал очень трогательные слова. Забавно, я накануне заходила в Хародс, смотрела платки, шарфы на случай, если мои красивые волосы решат покинуть мою глупую голову. Повертела в руках, примерила, посмотрела на цены – на том и расстались. А вечером – такая красота от мужа. Мысли, что ли, прочёл? По дороге домой проехала лишнюю станцию, чтобы купить цветы, но тех, каких хотелось, не оказалось. В тот же вечер Ваня подарил мне роскошный букет. Исполнение желаний. Весь день мой муж был так нежен и ласков, шутил. Вечером ушёл на встречу с братьями – так уж совпало. Я не в обиде. Ему тоже нужно отдыхать от навалившихся на него проблем. Отпразднуем завтра.

15/09/09

А назавтра весь день лил дождь. Я сказала Джону, что предпочла бы сходить в театр, а не одуревать от еды в ресторане. Думала, что ливень расстроит планы. Но он вдруг замер на какое-то время, мы успели доехать до города, купить билеты на «Грязные танцы», и дождь зарядил с таким ожесточением, как будто пытался всех разогнать. Но люди упорно продолжали движение, прикрываясь зонтами, пряча головы в капюшоны. Времени до спектакля было много, мы шагали по Риджент-стрит, изредка забегая в магазины – обсохнуть. Следующая остановка – ресторанчик в Чайна-таун. Хрустящая утка с белым вином – вкуснятина. Какие хорошие слова написал мне Джон в поздравительной открытке, а вот чтобы живьём тост или пожелание – ну, очень не получается. Терпеть не могу этот их Cheers! Как собаке «Фас!» или «Вперед!»

Дождь молотил без остановки. Промокшие до нитки прибежали в театр. В зале холодина, мюзикл так себе. Ни актёрской игры, ни голосов. Да и танцы, я ожидала, будут покруче. Хотя в рамках этого жанра не очень-то разыграешься. Интересно решили с декорациями. Слайды: лес, поле, море накладывались на минимум предметов на сцене, и актёры существовали среди них. Это, видимо, и есть эффект присутствия. А исполнитель главной роли в одноименном фильме – Патрик Суэйзи – сегодня умер. Минута молчания.

17/09/09

Утром Стивен не пошел в школу. Потрогала лоб – всё в порядке. Попросил градусник. Позже принес мне его – 39,5! Градусник мокрый.

– Стивен! Да ты скорее мёртв, чем жив. Давай-ка ещё раз. 36,6.

Самому смешно. Видимо, пытался горячей водой догнать до 99º по Фаренгейту.

18/09/09

Сегодня приехала Света из Веймута. Ходили к спиритам. Они здесь абсолютно легальны – «транслируют» с того света, входят в транс, рассказывают о твоих умерших родственниках, передают их сообщения. Лысый дядька сказал, что мама обняла меня, добавил, что умерла она во сне: закрыла глаза, заснула, открыла и увидела свою маму. Ей там хорошо. Чтобы я не винила себя, поскольку сделала всё, что могла. Что я очень на неё похожа. И она знает, что мой брак не назовёшь счастливым: «Как ни зайду, всё ругаются». Меня ждёт большая любовь. Я давно знаю этого человека, и мне предстоит принять решение. У меня будет работа, нужно окончить какие-то психологические курсы. Работа связана с преподаванием, но это не школа. Отец просит прощения. Бабушка с палочкой (Галя?), молодой парень (Володя?), мама – все говорят, что меня не ждут. Сын работает в кейтеринге, но это временно, потом будет работать на себя. Проблемы надо решать step by step. Мой какой-то дед или прадед обнаружится в Бостоне. Джон в Америке, мне нужно было лететь с ним. Я должна верить врачам, но нетрадиционную медицину не исключать. Надо молиться. Какой-то усатый обожатель рисуется рядом (Макс, что ли?). Видит меня у моря с собакой. Море даёт мне силу.

Ну, что же, хорошо. Спасение утопающих… Мне со Светланой всегда хорошо и просто. Не нужно выпендриваться, что-то из себя изображать. Идём, болтаем, жмуримся от солнышка. Вдруг в голову приходит такая странная идея:

– А хорошо бы интернет или телефон провести на тот свет. Раз люди подключаются к спиритам, передают информацию, значит, можно это дело как-то обустроить.

– Ну, мать, тебе крышу снесло! А как же спириты-то зарабатывать будут?

Светка – реалистка, хоть и ныряет под лёд. Она быстро кре́дит с дебетом свела и отвлекла меня от темы.

Встретились с Хенриком – этот здоровенный эстонец с прозрачными грустными глазами оказался очень разговорчивым и смешливым. Они со Светой подружились ещё в прошлом году на турнире «Пушкин в Британии». Хенрик читал смешные стихи о Пендыке, зал хохотал, но приза так и не дали. Он решил остаться в Англии. Работает где-то на кухне. Сейчас начал заниматься русской газетой. Он профессиональный журналист – хоть бы ему повезло. День пролетел быстро, пора возвращаться в действительность. Какой кайф говорить на своём языке, всё понимать с полуслова, смеяться, когда смешно.

20/09/09

Иван потерял работу. Причина – больше не нуждаются. Суки! Берут мыть посуду, а заставляют мести двор, чистить овощи, помогать поварам и официантам, печь хлеб. И это всё с 9 утра и до 12 ночи за 5,73 фунта. Кто бы говорил о дискриминации, о правах человека. Но поди докажи, что они не правы. Мне отказали из-за болезни, Ивана просто вышвырнули. Буржуи проклятые!

Ругаюсь. Значит, я в форме. Думаю: изменилось ли моё ощущение жизни? Говорят же, что люди с такими болячками радуются каждому дню. Я тоже радуюсь, но как-то гипотетически. С тех пор как прошёл противный привкус во рту, чувствую себя совершенно здоровой. Я здорова! Это не мантра. Это состояние.

21/09/09

Я плакала всю ночь, а у порога

переминался неуклюже дождь,

пила таблетки и молила Бога

не раскрывать мою святую ложь.

Они вдвоём меня оберегали —

Бог гладил руки мне:

Храню тебя, храню.

А дождик, невзирая на регалии,

читал стихи, придвинувшись к огню.

Острее одиночества сиротство,

отчётливее в шелесте теней

я поняла – по праву первородства

я следую за матерью моей.

Потом пошла танцевать в спортзал. В пятницу уже не смогу. Новые элементы совсем не получаются. Странно, моё тело запомнило какие-то движения, а голова не может запомнить, в каком порядке их исполнять. Страшно лезут волосы.

24/09/09

Оказалось, то было ещё не страшно. Проплешины на висках, как у шелудивой собаки. Завтра после химии обреюсь наголо. Что проку в волосах, если они всё равно мёртвые. И смех, и слёзы. Может, завтра и паричок уже принесут.

Прилетел из Нью-Йорка муж. Все разговоры о его сыне. Говорит, что ночами не спит, думает, как ему помочь. Интересное кино: а кто же тогда храпит всю ночь и до полудня? Должно быть, привидение. Рассказывал, что долго искал мне подарок (давно хочу маленький белый свитер), но так и не купил ничего. Ни слова о моей просьбе зайти в клинику, где лечат витамином С.

Верочка всё разузнала, готова принять в любое время. Даст Бог – не понадобится. Состояние предыстерическое. Как выдержать? Смогу ли я работать? Эти женщины из русской школы позвонили, извинились, сказали, что могу ходить к ним на уроки, потом можно взять репетиторство. Посмотрим.

Господи, как мне надоел этот наркоман! Для чего Ты испытываешь им – меня, а мной – его? Ведь невозможно помочь человеку, который не хочет, чтобы ему помогали.

Почему бы мне не уехать домой? Жить среди родных людей. Оправдание я нашла давно. У меня нет денег на лечение там. У меня там нет работы (как, впрочем, и здесь). Ну и ещё что-нибудь в том же роде: например, медицина здесь лучше.

Жалко смотреть на Ивана. Бегает в центр по трудоустройству, отправляет им резюме – не отвечают. Мне кажется, он стесняется даже есть, когда Джон дома. Ждёт, пока я позову и сяду с ним вместе. Может, ему действительно лучше уехать? Куда? Он в полной растерянности, и мне больно.

25/09/09

Химию отложили до среды – низкие лейкоциты. Сделали укол филграстима, не предупредив, поясницу и ноги ломит. Башка трещит.

27/09/09

Я всегда думала: как скучно живу – дом-работа. Оказывается, это была самая весёлая и настоящая жизнь. Утром знаешь, что тебя ждут на работе, вечером – дома, ещё умудряешься встретиться с друзьями, куда-то сходить, съездить. Думала, что в этом году начну работать – пусть даже нянькой, но эта зараза перепутала все мои планы. Опять сижу как на привязи, хотя никто не держит. Чувствую себя нормально, можно идти куда угодно. Но дальше спортзала пока не выбралась, да и туда тоже не очень хочется. Волосы крошатся. Парика ещё нет. Может, завтра съездим в этот магазин. Джон второй день пишет проект для новой работы. Хорошо бы взяли! Скучно ему, пусть хоть с людьми пообщается.

Дни стоят тёплые, небушко голубое, безоблачное, паутинки летают – бабье лето, здесь его называют Indian Summer. Лепота! Вёдро! Никак не могу вспомнить, как мамина бабушка называла красоту, а ведь мама часто повторяла это слово. Баско? Да, точно. Какая девка баская! На улице вёдро! Залезла в словари. «Порато баско» – очень красиво. «Вёдро» – ясная сухая погода. Вот ведь и не спросишь, кто и откуда. Это выражение в Архангельской области встречается часто, реже – в Тюмени, Ярославле – в основном в деревнях. Может, мои пра-пра из поморов были? Сказал же этот медиум, что к морю мне надо, оно силу даст.

28/09/09

Тимур – наш ташкентский главный по бардовской песне – прислал приглашение на фестиваль «Осенний аккорд» в пионерский лагерь «Геолог». Соберутся все наши.

Небо над Ташкентом высоко,

В Лондоне – на цыпочках достать,

Загляну за кромку облаков,

чтобы над Чимганом полетать,

поглядеть на летние костры,

в бабье лето крылышками грусть,

паутинкой тонкой на плече,

песней тихой —

ждите, я вернусь.

Пишу письмо Борису Носику. Он был в жюри Пушкинского турнира, очень проникся ко мне интересом, говорили о литературе, о жизни. Сколько же он знает и помнит всего из истории русской эмиграции! Когда-то бывал в Средней Азии, много рассказывал и расспрашивал.

Здравствуйте, дорогой Борис!

Как-то Вы поживаете в своей Франции? Давно не пишете. Заняты, должно быть.

А меня звали на осенний фестиваль в горы, жаль, не смогла. Осенний фестиваль – это больше встреча друзей с песнями, стихами и вином, конечно.

Хотя какое в Ташкенте вино? Разве что домашние умельцы своего, выдержанного, привезут. Обычно действо начинается в пятницу, к вечеру съезжаются в пионерский лагерь «Геолог» все, кто хотел, или просто за компанию. Деревья уже в золотом и алом, воздух густой, хоть ложкой ешь. Ночью звезды громадные, смотрят на понаехавших «артистов» с удивлением и интересом, как и жители окрестных кишлаков. Сначала все подтягиваются к сцене, позже расходятся в беседки. И там уже кто как выдержит – до полуночи или до утра, стайки слушателей перемещаются от одной «поющей» беседки к другой. Утром уже как Бог даст. Кто раньше оклемается – по горам походить или вдоль ручья травок там всяких – чабреца, мяты – пособирать, боярка в это время спеет и грецкие орехи. Народ у нас запасливый, все с котомочками. А кто попозже, те прямо в бассейн – освежиться, поплавать среди опавших листьев. Эх-ма! Так бы и рванула. Поздно.

С теплом,

Ира

Борис пишет:

Ирочка, певунья, поеду в конце месяца в город и пришлю книгу непременно.

Сафарий мой не открыл даунлоуд, сказал, что нужен ему аппликейшен.

Чего ему нужно, я не усёк, но он был упрям. В Париже пошлю ту же, что Вере, книжку в ваши Пребендские края, а потом, будут силы, доберусь в Ниццу на зимнюю квартиру. Здесь топлю и топлю камин.

С нежностью.

Старец.

Борису:

Грустите в Ницце, шелестят страницы,

потрескивает жалостно камин,

и две звезды, как две большие птицы,

глядят в окно, где Вы совсем один.

Утешьтесь. На гранитном постаменте

у «Космоса», где мёрзнет пьянь да голь,

московский холод пробирает кости,

ревёт и матюкается де Голль.

30/09/09

Опять химия. Сбрила остатки волос. Парень в салоне даже денег не взял. Ему меня жаль. Мне себя – тоже. Обещала прийти, когда отрастут.

03/10/09

Всё еще тошнит, голова тяжёлая. Лицо красное, вокруг глаз белые круги. Ужасно раздражает лысина, шарф цепляется за ёжик, без платка холодно. Какая быстрая жизнь!

05/10/09

Ну, вот – вроде полегчало. Слабость, будто всё тело из ваты. Если после двух так, то как Ира терпела столько лет? Подружка моя, какая же ты была сильная! Думаю о тебе как о живой.

Ради чего были споры об имуществе, ради чего терпела оскорбления мужа, из последних сил ползла на работу, а потом – с пятого этажа на отёкших ногах купить кефир и булочку, чтобы не умереть с голоду. Ради твоих дочерей. Ты всегда считала, что у детей должен быть отец. Пьющий, бьющий, гуляющий – любой. Как ты радовалась, когда в минуты просветления он вдруг становился заботливым, добрым. Вдруг всё понял? Нет, чтобы очередной раз ударить посильней. Сколько лет ты скрывала от своих родных все свои беды. Ирка, Ирка… А может, ты так долго держалась, потому что было такое противостояние? Закручивалась, как спираль, но не ломалась. А приехала домой, к маме – спираль разжалась, сражаться стало не с кем. Нет, ты просто хотела жить. Господи, как этот здоровенный, сильный муж мог сражаться со смертельно больной женщиной, матерью его детей! На́ теперь, жри, свои квартиры, дачи, расписки, которые ты брал с неё за потраченные на лекарство деньги. А Иры нет. «Вот что ты, милый, сделал мне! Мой милый, что тебе я сделала?»

В одном из последних писем она писала: «Простила за всё».

Как мне рассказать о тебе, Ира? Имею ли я право? Думаю, что да. Не пытаюсь никого обвинять, обличать. Хочу понять, как эта женщина смогла так долго бороться за жизнь.

Мы познакомились в сентябре 1999 года. Я начала работать менеджером в компании, где Ира подрабатывала уже несколько лет. Она встречала и провожала прилетавших дневными и ночными рейсами сотрудников, решая попутно многочисленные проблемы с билетами, багажом. Основная её работа была в аэропорту. Нас представили друг другу. Красивая высокая блондинка, смотрела на меня чуть свысока, очевидно потому, что менеджеры в этой компании менялись чаще, чем она успевала их запомнить. Позже, вспоминая об этом, мы хохотали – Ирка, испугалась, увидев меня: вид у меня был достаточно серьёзный. И было с чего – я впервые начинала работать на таком уровне: заниматься финансами и организацией всей работы иностранного офиса – сама была изрядно напугана. И полетели дни и годы работы, встреч и разговоров, разговоров. Мы узнавали друг о друге всё больше, удивлялись и поражались: как много общего и разного было в наших судьбах. Однажды она пришла в офис с мужем. Все обалдели – какая красивая пара! Она – стройная, зеленоглазая, с широкой улыбкой, он – высокий, статный шатен с чуть пробивающейся сединой. Разговорчив, подчёркнуто внимателен. У них две замечательные дочери. Мне, почти всю жизнь прожившей без мужа, было на что засмотреться – везёт же некоторым! Хорошо, хоть некоторым.

Потом Ира заболела: что-то случилось с глазами. Работы было много, и заменять её было трудно, она очень переживала, что «подводит» нас, старалась всё организовать в аэропорту по телефону, через своих подружек. Выкрутились. Мне удалось сохранить ей зарплату, хотя иностранцам было сложно объяснить – почему. Ведь она не работала почти два месяца. Где им было понять, что каждый шаг в «бесплатной» медицине нашей страны стоит столько, сколько им и не снилось с их страховками и гарантиями. Работа выполнялась – это главное. Иностранные боссы всё же согласились, что оставить человека в такой ситуации без средств – бесчеловечно, и были страшно горды проявленной гуманностью.