Время любить. Сборник рассказов и стихов

– Инна, чай горячий, да? – Геля в нерешительности остановилась на пороге. Инна молча подвинула ей стул, достала зеленую чашку, налила густой заварки – травяной дух приятно щекотал ноздри.

– Выпей, хорошо успокаивает, – Инна села напротив и бесцеремонно стала ее разглядывать.

Без косметики, без прически, в каком-то мешковатом сером одеянии (Инна подумала, что платье явно чье-то, не по фигуре, что было удивительно, – за годы знакомства Инна встречала Агнию только в ярких платьях) Геля выглядела девочкой. «Интересно, ей же сейчас где-то около сорока или уже сорок?», – подумала Инна. А память снова нарисовала ту картинку, из прошлого, и, дзинь, будто порвалась где-то в сознании тонкая металлическая нить. Дзинь. Инна поморщилась, в голове противный звук еще оставался, и из-за этого было больно и тревожно.

– Ты как? Тебе плохо, может, лекарство? – Геля забеспокоилась, подскочила. – Где у них аптечка? – начала суетливо открывать шкафы.

– Тихо. Не маячь. Пройдет, – Инна откинулась на спинку стула и закрыла глаза. Звук стал утихать. Инна почувствовала у себя на лбу мягкую и теплую Гелину ладошку. Маленькая ладошка с тонкими пальчиками – она лежала на плече Вити в тот вечер, где-то ближе к шее, на его светлой футболке. Инна открыла глаза, сказав себе, что глупо думать ТАК о Вите теперь. Раньше надо было. До свадьбы с Анной, до его встречи с Гелей.

– Инна, познакомься. Это Агния Алексеевна, Витина коллега, – Анна Петровна величаво указала рукой на молодую женщину, которая сидела в углу дивана в гостиной около торшера и листала семейный альбом Ивановых.

– Инна.

Девушка приподнялась и открыто улыбнулась:

– Здравствуйте! Очень приятно. Меня можно попросту – Гелей.

Когда сели ужинать, Инна исподволь наблюдала за гостьей. За тридцать или около того, симпатичная, но не красавица, хорошие волосы – кудрявые, с легкой рыжинкой, большие глаза, серо-зеленые, очень подвижное лицо: удивляется, хмурится, смеется, тут же становится серьезной. Инна отметила, что Витя с явным удовольствием слушает ее, хорошо так, по-доброму улыбается, подшучивает над гостьей, но как-то очень уж заботливо, нежно и осторожно.

После ужина, когда Инна отправилась мыть посуду, а Анна, по своему обыкновению, составила ей компанию, чтобы порассуждать о несговорчивых соседях и неприятно удививших счетах от жилуправления (когда-то, попервости, Инна сделала вывод, что Витина жена считает, что с ней можно говорить исключительно о бытовых темах, и спокойно поддерживала мнение хозяйки – так было проще), Инна приспросилась о новой гостье.

– А что это за девушка приходила? Коллега Виктора, ты говоришь?

– Да, работает в издательстве при университете – уже не первую монографию ему помогает готовить к печати. Милая, в общем, девушка. Ты знаешь, я не очень люблю чужих в доме – ты, естественно, не в счет (Инна хмыкнула – «не в счет, это про меня – и не в бровь, а в глаз»). Но Геля у меня совсем не вызывает неприятных эмоций, – Анна положила в рот маленькую конфетку и изящно стала ее пережевывать.

– Виктор ей явно симпатизирует, – Инна обронила фразу как бы невзначай, и стала ждать реакции. Но реакции не было. Инна удивилась, она знала, насколько ревностно к своему праву жены быть всегда в центре внимания Виктора относилась Анна.

Геля выпила травяной чай, но чашку из рук не выпускала, вертела в руках, она внимательно смотрела на что-то, что было за спиной Инны. Инна даже обернулась, чтобы поглядеть, что же там, за окном, в облетающем яблоневом саду, так привлекло внимание Гели?

– Будешь еще чай пить?

– Нет. Спасибо, Инна. Спасибо, ты так поддержала меня в эти дни.

Инна удивилась:

– Да ничем особенным…

– Нет, ты нас всех тормошила, чем-то озадачивала, не давала тупо сидеть и реветь, – Геля чуть ей улыбнулась. – Но тебе-то, пожалуй, похуже других будет?

– С чего это?

Геля пожала плечами:

– Анне Петровне, конечно, не просто – но у нее есть воспоминания, есть счастливая жизнь в прошлом. Будет вспоминать. Тем и спасется.

Инна поморщилась, вот оно как. А ей, Инне, и вспомнить нечего. И резко ответила:

– А ты? Тебе что – тоже есть, что вспомнить, что-то особенное?

Геля взглянула ей прямо в глаза, и Инне показалось, что глаза эти заглянули глубоко-глубоко в ее душу, туда, где в самом укромном уголке плакала настоящая Инна, а не та, что смотрела на нее каждый день из зеркала в прихожей. Невольно Инна отстранилась, Геля опустила глаза.

– Я не хотела тебя обидеть. Мне тоже вспомнить будет особенно нечего. Даже так – я бы сказала, что так и придется помнить о том, что не сказано и не сделано.

Геля встала и вышла из кухни.

Инна услышала, что она заговорила с Анной Петровной – тихо, ласково, как говорят с ребенком.

Инна была удивлена, узнав, что у Гели есть муж и двое детей. После первого знакомства Инна сразу повесила на Гелю ярлык «воздыхательница профессора Иванова» и решила, что Геля из ряда тех дам, которые не раз встречались Виктору на пути – молчаливых обожательниц. Они приходили на его лекции, выступления, писали ему. Инна часто подшучивала над ним, мол, когда ты успеваешь вообще что-то читать и писать, если ты все время любезничаешь с поклонницами? «С ученицами…», – всегда поправлял Виктор и весело смеялся.

– У него был особый дар, – Инна сама не заметила, как стала потихоньку размышлять вслух, – и даже не его литературное чутье, не его слог, не его чувство слова. Нет! … другое что-то – более ценное, редкое….

Инна услышала шаги за спиной и обернулась, Геля стояла рядом у окна и тоже смотрела в сад, на яблони, ронявшие красные, рыжие и желто-зеленые листья под внезапным порывом ветра.

– Его было так удивительно радостно любить….

Они еще долго стояли молча, слушая в тишине редкие всхлипывания Анны, шелест штор, вдыхая аромат последних спелых яблок этой осени.

Наталья Коваленко

Родство душ

– Алло, алло… Ты слышишь меня? Раечка умерла сегодня… В десять утра. Что мне делать теперь? – телефон донес дрожащий голос любимого дядьки, маминого брата.

– Дядь Саш, держись! Это действительно большое горе. Чем тебе помочь? Мы тебя очень любим. Это жизнь, тебе надо жить дальше… Да, без нее. Сколько ей было лет?.. Восемьдесят восемь – это много. Она прожила долгую интересную жизнь. С тобой. Я понимаю, как тебе больно, и знаю – вы были счастливы вместе. Но тебе еще далеко до этого возраста. Тебе надо жить. У меня нет слов, чтобы тебя утешить…

У меня действительно не было нужных слов. Я не могла представить, как дядя Саша, вечный весельчак, балагур и жизнелюб будет жить один. Без нее. Они прожили вместе пятьдесят лет. И это был необычный брак. Не как у всех.

Я не могла к нему приехать, но старалась поддерживать: мы часто разговаривали по телефону и переписывались в мессенджере, он даже научился общаться по видеосвязи, и я могла видеть плотный ежик седых волос, очки и иногда полностью лицо, когда ему удавалось правильно расположить камеру на ноутбуке. Но чаще мы вели разговор переписываясь. Время от времени среди разных сообщений появлялись такие:

«Сегодня ровно месяц, как нет с нами Раюши. Очень горько и обидно. Никак не могу смириться».

«Если взрослый человек может ощутить сиротство, то оно сейчас относится ко мне в полной мере».

«В десять утра сегодня было ровно шесть месяцев, как не стало моей Раечки. Прости, что напоминаю…»

Мне было больно от того, что он так тосковал и считал дни и даже часы с момента ее ухода. Я очень переживала за него, хотелось обнять, поговорить, сидя рядом, но он жил в другом городе, и я только через год смогла уговорить его приехать к нам погостить, провести медобследования – в его возрасте всегда найдутся проблемы. Он пробыл у нас две недели, и каждый вечер мы сидели допоздна за столом, пили чай и разговаривали обо всем – и конечно, о Раечке, о которой он мог говорить бесконечно. Один вопрос, немного пикантный, интересовал меня особенно, потому что в нашей семье было много перешептываний и домыслов на этот счет. В последний вечер я собралась с духом и наконец спросила:

– Расскажи, как тебе удалось познакомиться с ней?

– А это очень просто случилось, – дядька оживился, вопрос, который все стыдливо обходили стороной, ему явно доставил удовольствие. – Я тогда работал на заводе и подрабатывал внештатным корреспондентом в «Крымском комсомольце». Газета такая была. Мне дали задание – написать статью о Симферопольском музее. В редакции меня снабдили бумажкой с фамилией и именем главного хранителя. Это была Раиса Иванова, а вопросы, сказали, подготовь сам, но чтобы деятельность музея осветить.

Пришел я в этот музей – меня сразу в ее кабинет проводили. Захожу – он такой узкий, тесный был, везде картины, даже на диване картины, и только один свободный стул около стола. За столом сидит женщина, красивая такая, с модной короткой стрижкой, в платье без рукавов. Я ей представился, задал все подготовленные вопросы, записал ответы. Она очень хорошо говорила, увлеченно, и мне было интересно с ней, беседа как-то сама перетекла в просто разговор. А в конце – не знаю, что меня дернуло сказать: «Можно я еще приду?» Она отвечает: «Можно, приходите», – и встает. И я встаю. Отмечаю, что она сильно выше меня ростом. Но меня поразили ее глаза! Искорка заинтересованности. Такие глаза нечасто увидишь. Меня это покорило. Я приходил еще и еще – разрешила ведь! Во второй или третий визит уже читал стихи, которые посвятил ей. Потом пришел как-то уже к концу рабочего дня, проводил ее домой, а она меня пригласила к себе попить чай. Так закончился наш «музейный» период. После я приходил уже только к ней домой. Мы читали стихи, обсуждали книги. Нам было интересно вместе. Интеллектуально. Я не проявлял никакого нахальства по отношению к ней в смысле близких отношений.

Месяца три так ходил. И вот в одно из таких посещений я ей сказал: «Раечка, давай поженимся». Ты знаешь, что меня сподвигло сделать это предложение ей? Родство душ. Мне было так легко с ней общаться. Я мог спокойно поднимать любые темы. Где я что-то не знал, так и говорил, но я был начитан и, наверное, был ей интересен. А она мне отвечает: «Но я же выше!» Я ей – «Ну и что?», она – «Я же старше», я – «Ну и что?» И вот это… Я, конечно, подозревал, что она старше меня, но не ожидал такого перепада… Я думал, ну лет пять, наверное. Это же допустимо. Она мне говорит: «Нет, у нас слишком большая разница в возрасте». А я продолжаю – «Ну и что?» Но уже интересно стало – насколько же? И тут она говорит: «Мне тридцать девять лет». А мне тогда было двадцать пять! И я по инерции опять – «Ну и что?!», а сам прикидываю – это ж четырнадцать лет разницы! И Раечка тогда говорит: «Хорошо, давай». А я же уже сказал «Ну и что!»… Вот тогда мы начали жить вместе уже как муж и жена.

Правда, она мне первое время иногда давала понять, что я еще очень юн, и это меня сильно ранило, просто очень. Я даже однажды таблеток наглотался – не знаю, зачем я это сделал. Увезли в больницу. Раечка тогда сильно перепугалась за меня. Приходила каждый день. И вот именно после этого у нас завязались особенно теплые отношения. Нам было хорошо вместе. Но мама – бабушка твоя – просто взбунтовалась против этого союза. Она мне прямо так и сказала: «Ты что, сдурел? Не надо. Одумайся! Ты – молодой! Не совершай такую ошибку. Тебе нужна другая женщина, не такая старая». Да-да, прямо такими словами и сказала. Меня это очень обидело. Ведь Раечка выглядела очень хорошо, ей никто бы не дал ее возраста. Старший брат, ну Вовка, тоже был сильно против. Все шутил, что он с ней ближе по возрасту, чем я. А твоя мама – вот единственная, кто сказал: «Если вы любите друг друга, то и живите, никого не слушайте». За этой я ей прям благодарен всю жизнь. Но самое тяжелое для меня было, когда мы поехали к ее родителям. Они люди простые были и вообще, не стесняясь, насмехались: «Усыновила, что ли?», «Где ты этого недомерка нашла?» Я не знаю, как я это выдержал. Если б не Раечка…

Конечно, потом уже Раечка иногда и ревновала, и сердилась – я же легко общаюсь с людьми, схожусь, и можно было что-то подумать… Но у меня есть кредо: если живешь с человеком, то сделай все, чтобы он был счастлив. Я мечтал отправить ее в Париж, она так хотела там побывать… Не получилось. Но я много раз спрашивал Раечку: «Ты не жалеешь?» – и она мне каждый раз отвечала, что благодарна судьбе, что мы встретились…

Глаза его наполнились слезами, а голос стал слабым. Вся его небольшая, чуть полноватая фигура как будто стала меньше. Он достал из кармана спортивной олимпийки носовой платок, снял очки в роговой оправе, протер их, промокнул слезы и высморкался.

– Детей вот – да, не получилось у нас. Она работала много. Потом проблемы со здоровьем начались.

Дядь Саша замолчал. Я не смела больше ничего спрашивать. Через несколько минут он сам заговорил:

– Я чувствую, что скоро и я тоже… Не могу без нее…

– Ну-ну, ты что? Тебе только семьдесят пять, тебе еще до ее возраста дожить надо. С чего тебе помирать? Подлечили тебя здесь, ну подумаешь, диабет нашли. У многих диабет. Таблетки буду высылать, чтобы ты на них не тратился. Не собирайся раньше времени – а мы как же? Совсем не думаешь, как нам плохо без тебя будет.

Через неделю дядька уехал. А через полгода ушел совсем – воспользовался пандемией, чтобы навсегда быть с Раечкой.

Вишня

Крупная, с круглым лицом молодая женщина на переднем сиденье пазика чуть развернулась направо в проход и озорно посмотрела на бригаду работниц совхоза:

– Бабоньки, чего затихли? Давай «Вишню»! Нинок, зачинай!

Тут же где-то со средних рядов, красивый глубокий голос затянул:

Под окном широким, под окном высоким

Вишня белоснежная цветет…Мимо этой вишни, мимо этой хатыПарень бравый в первый раз идет.

С первых же нот подхватили бабоньки песню, и их голоса перекрыли сиплое ворчание мотора, натужно вывозившего автобус на небольшой подъем по усыпанной щебнем дороге. Кроме полутора десятков певучих работниц, в автобусе на заднем сиденье, то и дело подпрыгивая на неровностях, сидели трое пацанов и две девушки. Их приписали к совхозной бригаде отрабатывать летнюю практику перед последним классом школы. Еще пазик вез на работу в совхоз несколько станичных бабушек, бывших работниц, которые в период уборки урожая охотно помогали родному совхозу со сбором фруктов и овощей, – это и неплохая прибавка к пенсии, и можно было каждый день по одному ведру себе насобирать.

В этот раз одна из бабушек, Анна Николаевна, взяла с собой внучку Таню – тоненькую девочку из столицы с темно-карими глазами и густыми каштановыми волосами, заплетенными в длинную косу. Ее каждое лето привозили на каникулы, и сейчас, когда ей исполнилось уже четырнадцать, бабушка решила, что нечего летом в доме околачиваться, пора работать, «вон уже какая вымахала». Таня сидела на двойном сиденье третьей, тесно прижавшись к боку бабушки: других сидячих мест не было. Обеими руками она держалась за перекладину впереди себя, чтобы не упасть в тряском автобусе. На ней были кеды, хлопковые синие треники, футболка, поверх которой накинута водолазка, на голове косынка, повязанная назад и оставлявшая незакрытым лоб с густой челкой.

По дороге от центра станицы, где пазик забирал работниц, до места назначения поместилось несколько песен, и когда автобус наконец остановился на совхозном дворе и с шипением открыл складчатую дверь, все выходили в приподнятом настроении. Последними в пыль двора спрыгнули школьники. В ожидании бригадира, который назначит фронт работы на день, все стояли группками. Таня оставалась в компании бабушек и иногда через плечо поглядывала на ребят.

– Шо ты там со старухами торчишь? Давай к нам! – крикнул ей симпатичный высокий парень. – Не боись, мы не кусаемся.

Ребята засмеялись. Подойти Таня не успела: пришла бригадир и стала распределять работников по участкам. Сегодня был сбор вишни в квартале неподалеку от главного совхозного двора с техникой, поэтому пошли пешком. Каждому давали несколько рядов вишневых деревьев, которые тут почему-то называли ветками, по четыре в каждую сторону от проезда. Вишню надо было срывать с ветки вместе с хвостиками и аккуратно класть в небольшое ведро, а потом из ведра высыпать в устланные стружками ящики, стоящие штабелями в проезде между рядами.

Таня быстро приноровилась срывать так, чтобы хвостики оставались с вишнями – иначе бригадир забракует, но мыслями то и дело возвращалась к мальчику, который ее окликнул. Иногда она сердилась сама на себя: «Чего я о нем думаю? Подумаешь – позвал. И ничего это не значит». Работали с перерывом на обед до четырех часов дня, после чего вернулись на совхозный двор, к ожидавшему работников автобусу. Таня надеялась снова увидеть мальчиков, но их нигде не было. Ей очень хотелось спросить кого-нибудь, почему их нет, но она стеснялась – вдруг все подумают, что она ими интересуется. В автобусе все ехали с ведрами, полными вишни, наложенной горкой сколько возможно, а сверху подвязанной платками, чтобы не высыпалась.

– Ну что, не устала? Завтра дома останешься или со мной пойдешь опять? – бабушка с Таней шли от центра, где их высадил автобус до своего дома. У Тани что-то екнуло внутри, и она поспешно, но со старанием, чтобы голос не выдал волнения, выпалила:

– Конечно пойду! Чего дома сидеть.

– А может, отдохнешь завтра? Да свеклу еще прополоть надо, споможешь мне.

– Так я сейчас могу прополоть, пока ты ужин будешь готовить.

– Ну ладно, смотри, чтобы не тяжело было.

Следующим утром Таня проснулась рано, даже без бабушкиной побудки.

– О, ты уже встала. Ранняя пташка! Я только собиралась тебя будить. Ну давай, оладьи уже готовы, завтракай и пойдем, я пока курей покормлю.

Таня быстро зажевала завтрак, чуть дольше расчесывала длинные волосы перед маленьким зеркалом «мойдодыра» и решила не заплетать косу, а оставить просто длинный хвост. Подумала, надо ли сделать стрелки на веках, и решила, что не стоит, чтобы не было видно, что она специально прихорашивалась.

– Танёк пришла! Давай к нам! – как и вчера, мальчишки сидели на самом заднем сиденье автобуса.

Таня сделала было движение пойти к ребятам, но бабушка дернула ее за руку и посадила на место рядом с собой.

– Садись сюда.

Таня молча села на указанное место, подумав – интересно, откуда они знают, как ее зовут, и, может, надо было спросить у бабушки разрешения сесть с ними. Было слышно, как мальчишки громко смеялись, но из-за воющего и иногда рявкающего мотора пазика не было слышно над чем. Женщины, как и накануне, всю дорогу до совхоза пели песни. Расчет подойти к мальчишкам на совхозном дворе тоже провалилась – бригадир сегодня не распределяла участки – все сразу пошли на вчерашние места.

– Ба, а что это за мальчики с нами ездят? – Таня решила во время обеда выспросить бабушку, пока они сидели на перевернутых пустых ящиках и ели из поллитровых банок овощное рагу, привезенное из дома.

– Так это школьники практику отрабатывают. У нас это обязательно. Сельхозпрактика после девятого класса у них. Только все уже отработали еще в июне, а эти лодыри до последнего ждали. Там среди них только Толик ничего так, нормальный парень, самостоятельный. Он в июне за отцом в больнице ходил, поэтому только сейчас вот смог. А ты чего-то интересуешься? Смотри мне! С ними надо осторожно.

Теперь Тане было о чем думать до вечера. Когда она опять не увидела ребят в автобусе, по дороге домой спросила бабушку, почему они не возвращаются со всеми, и та ей объяснила, что школьники работают только до обеда, а потом автобус отдельно увозит их в станицу.

Через несколько дней, когда все работали на своих участках, внезапно задул сильный ветер. Прямо как в кино, быстро набежали темные кучевые облака, становясь с каждой минутой все мрачнее, и крупные редкие капли стали падать, оставляя повсюду мокрые пятаки.

– Бежим до «табора», а то сейчас ливень начнется – промокнем!

Бабушка с Таней, подхватив сумку с едой, пошли быстрым шагом по проезду между рядами вишневых деревьев. Капли-пятаки стали валиться с неба быстрее и скоро превратились в хороший, обещающий перейти в ливень дождь. До «табора», который был в полукилометре, они добежали совсем вымокшие. «Табором» оказался большой навес с пристройкой на краю квартала с плодовыми деревьями. Под навесом были столы и скамьи, там уже собрались почти все работницы. Кто-то успел посуху дойти, другие выкручивали подолы платьев, отжимая воду.

Около стены пристройки сидели на скамье уже знакомые школьники и лузгали семечки из большой шляпки подсолнуха. Таня посмотрела на них и увидела, что тот самый высокий мальчик махнул ей рукой, подзывая к себе. Она оглянулась на бабушку, которая села разговаривать с женщинами и не обращала на нее внимания, и двинулась к ребятам.

– Танька, привет! Ну ты и мокрая, – мальчишка весело засмеялся, а за ним и остальные.

Таня подумала с досадой, что именно в этот момент совсем некстати она выглядит как мокрая курица, поэтому над ней все и смеются. Она чуть не заплакала, отвернулась и пошла обратно, но мальчик быстро вскочил и загородил ей дорогу.

– Ты че? Обиделася, да? – он был совсем близко, от него шло тепло и едва уловимый запах гвоздичного одеколона. – Ты ж замерзнешь. На мой пиджак, надень.

Парень быстро скинул с себя черный потрепанный и местами засаленный пиджак и накинул ей на плечи, обернув борта пиджака вокруг ее цыплячьей фигурки. Не обращая внимания на тихие «не надо», повел ее к скамейке.

– Ты чего все молчишь? – парень нагнулся и снизу вверх посмотрел ей в лицо.

– Я не молчу. А тебя как зовут?

– Толик. А правда, что ты из Москвы, не брешут тетки?

– Правда. Я к бабушке приехала на лето. Я и в прошлом году приезжала.

– Понятно. А ты в каком классе?

– В восьмой перешла. А ты?

– А мне еще один год осталось учиться, в последний, десятый пойду.

– А потом куда?

– А потом пойду на газосварщика учиться. У нас в райцентре училище есть. Я бы и после восьмого ушел, чего штаны протирать, но мамка сказала, чтобы остался, нужен помогать с хозяйством. Батя вот болеет все. – Толик замолчал, поставил локти на колени и сцепил руки в замок.

– А тебе не холодно? – Тане было очень уютно в Толином пиджаке, но немного совестно, что он остался в одной рубашке с коротким рукавом. Дождь никак не утихал, и ветер сильно задувал под навес.

– Да не… Че со мной будет? Гляди, твоя бабушка пляшет, вот это да!

Таня, совсем забывшая о существовании бабушки и вообще других людей, посмотрела в сторону, где сидели женщины, и увидела, что все поют песню на манер лезгинки, хлопая в такт ладонями, а бабушка танцует с живостью, которой позавидовали бы ее ровесники.

Эльбрус-красавец смотрит сквозь тучи,

В белой папахе в синеву.Этой вершиной гордой, могучейНалюбоваться не могу.Орайда-райда-орайда…

Песня была очень зажигательная, многие женщины повставали со скамеек и тоже отплясывали вокруг стола, согреваясь танцем. Потом пришла бригадир и сказала, что на сегодня работы больше не будет – по прогнозу, дождь зарядил до вечера. Вскоре за ними приехал автобус. Таня отдала Толику пиджак и опять села на сиденье с бабушкой.

Вечером она засыпала совершенно счастливая: ей казалось, что запах гвоздичного одеколона еще остался у нее в волосах, которые грелись под пиджаком Толика, и она потихоньку прикладывала к носу длинные пряди.

За следующие несколько недель они с Толиком виделись только в автобусе, но он продолжал сидеть сзади, а она с бабушкой. Работали на разных участках, а дождя больше не было, сколько Таня ни пыталась его мысленно вызвать.

В какой-то понедельник ребят в автобусе не оказалось. Таня спросила бабушку, куда они подевались, и та ответила, что, наверное, практика у них закончилась и они больше не будут ездить на работу в совхоз. Таня погрустнела и думала уже, что и ей тогда ездить с бабушкой на работу незачем. Но сказать об этом не решилась.

А на следующее утро в автобусе к ней шумно и со смешком перегнулась через сиденье одна из работниц – тетя Люба:

– Ну что, Танюха-красавица, влюбила в себя парня?

– Вы это о чем? – Таня вдруг покраснела.

– Да сосед мой, Толик, который с нами тут ездил, адрес твой попросил узнать, московский, ему при ребятах неудобно было – он меня снарядил вот.

У Тани сердце стало стучать где-то в висках и немного вспотели ладошки.

– Хорошо, я напишу и вам завтра принесу. – Она заулыбалась, не пытаясь скрыть охватившее ее счастье. Слова песни, которую пели на каждой поездке, она уже выучила наизусть и радостно подпевала:

Под окном широким, под окном высоким

Вишня белоснежная цветет.Мимо этой вишни, а из этой хатыПарень замуж девушку берет.

Дома она написала на половинке тетрадного листа в клетку свой адрес. Хотела что-то еще добавить, но не стала и на следующий день отдала листочек веселой посреднице.