Диктатор

– Допускаю, что в смысле появления некоторого недовольства… – пробормотал Мордасов.

– Вот-вот, появится недовольство… И оно ослабит боевой дух и уменьшит наши шансы победить в бою и вырваться к своим, так? Отвечайте, Мордасов!

Показное спокойствие Гамова после вспышки ярости обмануло Мордасова. Он вдруг перешел на крик:

– Да что вы пристаете? Боевой дух, прорыв из окружения!.. Есть законные и незаконные методы ведения войны. Не требуйте привилегий, которых лишены все армии мира! Солдат сражается во имя любви к родине, а не ради разбойничьей наживы. Воюйте как все!

– То есть погибайте в неравном бою, попадайте в плен, ждите в отчаянную минуту помощи, которая не придет. Ваша позиция ясна, Мордасов. Ее точное название – предательство!

– Вы не смеете, полковник Гамов!..

– Смею! Последний вопрос – и бог вас упаси ответить лживо. Кто требует отвоеванные нами деньги? На какие нужды?

– На государственные нужды, вот на что!

– А разве спасение целого корпуса, разгром противника не является важнейшей государственной задачей?

– Не путайте божий дар с яичницей! Незаконное обогащение солдат – и высшие цели страны! Маршал Комлин приказал мне: умри, но без денег не возвращайся!

– Сам маршал?.. Дилемма ясна: вы либо умираете, либо возвращаетесь с деньгами. Ваш ответ меня удовлетворяет.

– А меня нет! – вдруг вмешался в спор Пеано. Он стал страшен, убрав с лица неизменную улыбку – впервые он выглядел воистину тем, кем был, а не кем пытался казаться. – Я скажу, на что пойдут отобранные у нас деньги. Они давно уже списаны в государственный убыток. И сейчас, бесконтрольные, умножат богатство достойных людей. У жены маршала великолепный набор изумрудов, она говорит, что если его немного пополнить, то будет лучшая в мире коллекция. А моя дорогая тетка, жена моего дорогого…

– Не смейте! – закричал Мордасов. – Я не позволю!.. Нет, тысячекратно прав ваш дядя – ах, как он вас знает! Он предупреждал…

– Предупреждал? Очень интересно! А о чем?

– О вас! О вашей злобе! О вашей непокорности! О вашем двоедушии! «Альберт ненадежен, помните об этом, и, если он попробует сопротивляться, арестуйте его и доставьте ко мне» – вот так он высказался о вас. И если вы произнесете еще хоть одно слово, я вас арестую, Пеано!

– Одно слово, два слова, три слова! – издевательски пропел Пеано на какой-то знакомый мотив. – Сколько еще надо слов, глупец?

– Под стражу его, полковник! – Мордасов простер руку к Пеано. – Я приказываю именем маршала.

– С выполнением приказа подождем, – холодно ответил Гамов. – Надо раньше разделаться с мучительной дилеммой: деньги или ваша жизнь.

– Никакой дилеммы! Мой водолет готов принять все, что осталось нерозданным. Я сегодня же привезу деньги маршалу. Остальные вы отберете у солдат и доставите сами.

– Вы не поняли, Мордасов. Денег вы не получите.

До Мордасова не доходил смысл происходящего.

– Вы шутите? Как вас понимать?

– Очень просто. Дилемму: ваша смерть или ограбление солдат я решаю в пользу вашей смерти. Приговариваю вас к казни за предательство армии. Гонсалес, отведите осужденного на расстрел.

Мордасов только сейчас понял, какую крутую кашу заварил. Гонсалес, вытащив импульсатор, пошел на него. Мордасов завизжал и выхватил ручной резонатор. Если два одинаково быстрых противника вооружены по-разному (у одного – резонатор, а у другого – импульсатор), исход предсказуем: резонатор способен поражать мучительной вибрацией сразу многих, импульсатор убивает одного, зато наповал – без судорог и боли. К тому же Гонсалес, тощий и высокий, был проворней коротенького, кругленького Мордасова. В комнате сверкнула синяя молния, наискосок перечеркнувшая государственного советника. Мордасов зашатался и стал падать, уже мертвый.

Гонсалес вызвал охрану штаба. Убитого унесли.

– Интересная ситуация, – спокойно сказал генерал Прищепа.

И только сейчас мы осознали, что с нами находятся два генерала, не проронившие ни одного слова во время спора Гамова и Мордасова. Что до Коркина, то, раненый и подавленный своими несчастьями старик мало что соображал. Но Прищепа, когда совершалась казнь Мордасова, только вдумчиво наблюдал за ней, не одобряя и не запрещая расправы.

Гамов резко повернулся к Прищепе.

– Слушаю, генерал. Что вы скажете?

Генерал Прищепа ответил с тем же спокойствием:

– Я скажу после того, как вы отдадите все свои распоряжения. Ведь вы еще не закончили, полковник?

Гамов помолчал, потом обратился сразу ко всем:

– Не удивляйтесь тому, что сейчас скажу. Имею в виду форму, а не содержание. Содержание ясно: мы вступили в борьбу с правительством. Нам не простят самоуправства с деньгами и казни Мордасова. Вокруг главы правительства концентрируются десятки мордасовых, все они обрушатся на нас. Единственная наша защита – поддержка народа. Мы должны усилить эту поддержку. Но сделать это хочу осторожно, иначе спохватятся, что слишком вольно ведем себя в передачах по стерео, и закроют эту единственную возможность рассказать людям правду. Пеано, записывайте.

И Гамов начал диктовать – как всегда, неторопливо и ясно:

«В то время, как наш добровольный корпус ведет в тылу врага тяжкую борьбу, некоторые безответственные элементы, тайно пробравшиеся в правительственные круги, саботируют усилия народа и власти. Некий Мордасов прилетел в расположение нашего корпуса и, назвавшись эмиссаром правительства, попытался лишить наших солдат выданной им награды за геройские успехи в недавних боях. Целью его преступных действий было понизить боевой дух в корпусе и тем предопределить его поражение в предстоящих боях. Получив отпор, изменник Мордасов оклеветал наших верховных руководителей, утверждая, что наш испытанный боевой начальник маршал Комлин по своим военным способностям не годится даже в командиры полка. И что он издает глупые приказы, а глава правительства, наш любимый лидер партии максималистов Артур Маруцзян, из личной привязанности к маршалу, поддерживает все его бездарные распоряжения. Запись чудовищных высказываний преступника Мордасова будет предъявлена для проверки любой следственной комиссии. Я, полковник Гамов, командир окруженного врагами добровольного корпуса, приказал казнить Мордасова за попытку понизить боевой дух солдат перед боем и за клевету на наших верховных руководителей. Торжественно заверяю народ и правительство, что корпус готов к решительным боям с врагом и будет выполнять все приказы командования, ведущие к победе».

На лице успокоившегося Пеано опять засветилась так хорошо известная нам дружелюбная улыбка, правда чуть больше обычного сдобренная иронией. Он поставил точку и сказал:

– Метко и коварно. После такой передачи ни маршалу, ни моему дядюшке не обойтись без сердечных пилюль.

– Надеюсь на это! – Гамов повернулся к Павлу. – Капитан Прищепа, я не спросил вас: записана ли на пленку беседа с Мордасовым?

Павел засмеялся.

– Полковник, мне кажется, я свои обязанности знаю.

Гамов повернулся к Леониду Прищепе.

– Слушаю вас, генерал, Вы хотели что-то сказать, когда я закончу.

Генерал Прищепа протянул ему руку.

– Хочу сказать, что я с вами, Гамов. Во всем и до конца!

9

Вся следующая неделя сохранилась в моей памяти как что-то тяжкое и сумбурное.

Это было одно гигантское сражение, протянувшееся во времени на несколько сотен часов, а в пространстве – на несколько десятков лиг.

Мы шли, оттесняя вражеские части, умножая число раненых, теряя убитых, накапливая пленных. И когда наступил последний день этой недели и вокруг перестали греметь электроорудия, шипеть резонансные пули и шрапнель, вспыхивать синие пламена импульсаторов, мы как-то не сразу сообразили, что последний заслон врага опрокинут и окружение прорвано – мы вышли к своим!

Затем был отдых и раздача наград. Обе денежные машины полностью опустели. Появились офицеры из Главного штаба. Нам приказали двигаться к Забону – на пополнение и переформирование. Лучшего приказа и быть не могло: мы шли в родной город, где в начале войны собрались, вооружились и откуда начали свой поход на запад.

Перед новым походом (уже по своей территории) в штаб явилась группа солдат – человек тридцать, среди них я заметил и Семена Сербина, и лихого сержанта Серова, чуть не застрелившего его во время бунта, – и попросились на секретный разговор. Гамов высоко поднял брови.

– Какие у нас с вами могут быть секреты, друзья?

– Так мы решили между собой, чтобы секретно, полковник, – ответил Григорий Варелла. Лихой парень, он отличился в рейде против Питера Парпа, потом при подавлении денежного бунта, затем стал героем последующих сражений. Но его открытое, веселое лицо так не вязалось со словом «секретность», что я не удержался от улыбки. Впрочем, то, что он сказал дальше, даже в анархическом обществе числилось бы совершенно секретной информацией, а мы все же были дисциплинированные военные в централизованном государстве.

– Объявляйте свои секреты, – разрешил Гамов.

Варелла сказал, что солдаты обсуждают, что будет на родине. Общее мнение – по головке не погладят. Командир корпуса самоуправствовал с казной. Генерала, явившегося ее отбирать, казнили. До сих пор не утверждены новые командиры в созданном ими корпусе. И никого не повысили в званиях, а разве это дело, когда корпусом командует полковник, а дивизией – майор? В общем, хорошего не ждать.

– Интересный анализ обстановки! И какой вывод?

– Арестуют вас за ослушание! А у нас отберут награды. И наше решение: награды не вернем, а вас в обиду не дадим. И если попробуют разоружить, будем сопротивляться.

– Это пахнет бунтом! Приказы командования надо исполнять.

– Против государства мы не бунтуем. Отдавали кровь за него и еще отдавать будем. А захотят расправиться с вами, мигом встанем.

– Мне кажется, вы слишком мрачно рисуете обстановку. Не думаю, чтобы осмелились вас грабить, – Гамов голосом подчеркнул словечко «грабить». – Что же до ареста командиров… Не за победы же нас наказывать? За победы хвалят.

– Все может быть, – убежденно сказал Варелла. – Такое время – и за победы иной раз карают. Но мы за вас. Помните об этом.

– Идите в свои полки, – сказал Гамов. – Буду помнить, что вы сказали.

Когда солдаты ушли, Гамов упрекнул Павла Прищепу:

– Капитан, вы хвалитесь своей разведкой. А пропустили, что у солдат панические мысли о том, что их ждет в тылу, и что они настраивают себя на неповиновение… Плохая работа, капитан Прищепа!

– Отличная работа, полковник! Замечу в скобках, что в делегации солдат три моих разведчика и что их оратор Григорий Варелла тоже мой человек, к тому же из самых боевых. А если солдаты хорошо знакомы с положением в стране, так ведь не из сводок нашего маршала. И что нас ожидают неприятности, особенно – вас, тоже не из пальца высосали. Люди понимают свои задачи.

– Бестия вы, капитан! – не удержался Гамов от своеобразной похвалы. – Сами все задумали, сами осуществляли!

– Коллективная работа, полковник. Спорили, вырабатывали решения…

Гамов посмотрел на меня. Я отрицательно покачал головой. Я понятия не имел, что среди моих солдат проводится тайная работа. Гамов обернулся к Пеано. Пеано ослепительно заулыбался.

– Мы! Мы! И я – больше всех. Я ведь хорошо знаю маршала. И характер дядюшки тоже не первый год изучаю. Мы стали опасны для них. Почему бы нам их не переиграть? Настроение солдат в такой игре – карта козырная. Вот так мы решили.

– Маршал не осмелится отбирать у солдат награды! Он все же не отпетый дурак, – задумчиво сказал Гамов.

– Не осмелится, верно. И дядюшка не осмелится – единственная воинская часть, вернувшаяся с победой, а не разбитая! Но почему не разоружить наш корпус под видом его пополнения, переформирования, оздоровления?.. Хорошие словечки для плохого дела всегда найдутся. Нам надо сохранить оружие – мы исполняем ваше решение.

– Я не говорил об этом, – Гамов пристально вглядывался в Пеано. Тот сбросил свою маскирующую улыбку и снова, как в схватке с Мордасовым, стал истинным – злым и решительным.

– Вы об этом думали, полковник. Все ваши передачи били в одну точку. Пора от стереопередач перейти к действиям поактивней.

– Вы говорили с генералами, Пеано?

– Нет, конечно. С Коркиным говорить бесполезно, он распался. А Леонид Прищепа и сам понимает, что вы задумали и на что решились.

– Задумал, решился!.. Вы уверены, что разбираетесь в моих невысказанных намерениях?

– Уверены! – в один голос отозвались Прищепа, Пеано и Гонсалес.

– Что ж, подождем завтрашнего дня, – сказал Гамов.

«Завтрашний день» растянулся на десять суток. День за днем по своей территории мы двигались радостным маршем к Забону. Каждодневно возобновлялась одна и та же картина: тысячи встречающих на сельских дорогах и в городах, цветы, подарки – и речи, речи, речи! Конечно, мы знали, что на фоне постоянных неудач наши победы должны производить впечатление. Были в курсе, что стереопередачи чрезвычайно усиливают нашу известность, но даже Гамов, диктовавший тексты, не подозревал, что так быстро превратился из неизвестного полковника во всенародного героя.

До города Парку мы двигались по шоссе – а из Парку в Забон и Адан шли железные дороги. Здесь корпус должен был погрузиться в поезда: пустые составы уже стояли на всех путях. На вокзале ко мне кинулась жена. Ее сопровождал Джон Вудворт. Елена, плача, обняла меня, прижалась лицом к груди. Я целовал ее щеки и глаза и не мог насмотреться. Она похудела и посерела, но была еще красивей, чем раньше, – так мне показалось. Допускаю, впрочем, что если бы она и подурнела, я бы этого не заметил: она всегда была для меня лучше всех женщин.

– Ты жив! Ты жив! – твердила она, не переставая плакать. – Я так боялась! Такие сражения!..

– Жив, даже не ранен! – Я протянул руку Вудворту. – Рад видеть вас, Джон. Вас не попросили под конвоем в добровольцы?

До Вудворта шутки решительно не доходили.

– Я сам попросился в добровольцы. Но мне отказали. Я теперь референт Маруцзяна по международным делам.

– Если бы не Джон, я бы не пробралась в Парку, – объяснила Елена. – Сюда гражданских не пропускают. А я не могла дождаться тебя в Забоне. Джон выдал мне пропуск сюда.

– Я начальник эшелона, в котором вы поедете, – сказал Вудворт. – Вам с Еленой выделили отдельное купе. Вот ваш поезд. В салоне, наверное, уже собрались ваши офицеры. Когда поезд тронется, я тоже приду к вам.

Он чопорно поклонился и отошел. Мне не понравилось, что он назвал Елену так приятельски – по имени.

– Ты подружилась с Джоном, Елена? И, кажется, увлеклась?

– Глупый! Я увлеклась в своей жизни однажды – и, боюсь, навсегда. Тобой увлеклась, дружище! Тобой одним. Ты и он – разве вас можно сравнивать?

– А что? Высокий, умный, красивый…

– Некрасивый! Аскет. И по внешности, и по натуре. Перестань ревновать, а то я рассержусь.

– Уже перестал. Не сердись. Идем в вагон.

В салоне сидели генерал Прищепа, Гамов, Павел, Пеано и Гонсалес. Я представил им Елену. Все поздоровались, а Гамов вгляделся, словно старался открыть в ее лице что-то тайное (она покраснела от бесцеремонного взгляда), а потом сказал чересчур вежливо сказал:

– Очень рад познакомиться, Елена. Ваш муж никогда не говорил, что вы такая красивая.

– Он не замечает моей красоты. Мой муж реалист и никогда не видит того, чего нет.

– Отличное свойство! Но только в военном деле. Не дай бог видеть на поле боя то, чего там нет. Но женщине нужна психологическая фантастика. Если ей говорят, что она красива, она сразу становится красивой.

– А сами вы часто так говорите своей жене, полковник Гамов?

– Я не женат, Елена. Семья – нечто для меня недоступное.

В салон вошел Вудворт. Поезд погромыхивал на стыках рельс. За окном открывался унылый пейзаж: окрестности Парку никогда не были живописными. Меня удивило, что мы едем очень медленно, я сказал об этом Вудворту. Он ответил громко, чтобы слышали все:

– Вы плохо представляете себе положение, Семипалов. Главное горючее – сгущенная вода давно не поступает на транспорт. Локомотивы переоборудуются на старинное топливо – уголь и нефть.

– Кто вы сейчас, Вудворт? – со сдержанным недоброжелательством поинтересовался Гамов – он не забыл их резкого спора на «четверге» у Готлиба Бара.

– Я уже объяснил Семипалову мое положение. Я референт главы правительства по международным отношениям. В данный момент – командир эшелона, везущего вас с одним батальоном ваших войск в Забон. Остальными поездами командуют назначенные мной люди. А пришел я к вам, чтобы сделать важное заявление. Но прежде попрошу посторонних лиц удалиться из салона.

Такое распоряжение могло относиться лишь к Елене, других посторонних лиц не было. Она сказала, что отдохнет в купе, и вышла.

– Полковник Гамов, я должен перед вами извиниться, – начал Вудворт в своей церемонной манере. – На вечере у нашего друга Готлиба Бара вы очень грубо отозвались о моем нынешнем шефе, лидере максималистов Артуре Маруцзяне. Я столь же грубо возражал вам. Ныне я работаю под его непосредственным началом и убедился, что вы были правы в своих негативных оценках.

Вудворт промолчал, чтобы дать нам справиться с изумлением. Пеано, по обыкновению, улыбался – только не радостно, а насмешливо. Он один не удивился, что Вудворт, начав работать с Маруцзяном, так круто изменил свое мнение о нем. Худое лицо Вудворта стало решительным и твердым. Он продолжил:

– Понимаю, вы поражены, многие не верят. Ничего – поверят после дальнейших объяснений. Начну с информации о некоторых фактах. Мне было приказано посадить в ваш эшелон только больных и раненых, а в остальных поездах перемешать солдат дивизий «Стальной таран» и «Золотые крылья». Я не сделал ни того, ни другого. Раненым выделен отдельный эшелон. В этом поезде находится тот батальон, который совершил диверсионный рейд в тыл родеров и отбил машины с деньгами. Солдаты этого батальона сейчас в вашем поезде и под вашим командованием.

– О том, как ведут себя отдельные подразделения, вы узнали из наших сводок и стереопередач? – поинтересовался Гамов.

– Не только из них. В моих руках и та информация, которую капитан Прищепа передавал своим доверенным людям.

Павел вздрогнул, приподнялся и снова сел. Его глаза, обычно серые, вдруг потемнели.

– Нас хотят арестовать? – спросил Гамов.

– Охотно арестовали бы, но при вашей нынешней популярности это опасно. План такой: повысить вас в званиях и разъединить. Генералов Гамова и Семипалова пошлют формировать новые части, полковников Пеано, Гонсалеса и Прищепу распределят по военным школам и комендатурам, Леонида Прищепу пошлют на лечение, а Филиппа Коркина разжалуют.

Называя наши будущие звания, Вудворт с вежливой издевкой кланялся каждому. Гамов спросил:

– Правительство нас боится? Почему?

– Положение сложней, полковник. Оно и радуется вам, и боится вас. Радуется, ибо ваш рейд – единственный военный успех, которым можно похвастаться. И хвастается во весь голос! Боится потому, что вы добились успеха, проигнорировав приказы командования. Расправа с Мордасовым ужаснула. Не говорю уже о чувствительных личных потерях для иных членов правительства.

– Если бы дурак Мордасов не был так агрессивен…

– Бросьте, полковник! Неплохая разведка не только у капитана Прищепы. И мы уже на следующий день знали, что Мордасов, выйдя из водолета, отправился в офицерскую столовую один, а его охрану пригласили пообедать в другое место, заперли там, поставили стражу и пригрозили, что если кто-нибудь подаст голос, его тут же проимпульсируют. Все это происходило до вашей беседы с Мордасовым – значит, вы заранее вынесли ему приговор. Я правильно говорю, капитан Прищепа?

– Абсолютно правильно! – спокойно подтвердил Павел. – При известии о прилете Мордасова мы втроем посовещались – Пеано, Гонсалес и я. Пеано сказал, что Мордасов прилетает изъять деньги и увезти его, Пеано, в тыл – под предлогом, что дядя беспокоится о его здоровье. Мы решили изолировать Мордасова от его охраны, но обоим генералам и Гамову с Семипаловым ничего не говорить: они могли не одобрить таких поступков до объяснения с эмиссаром правительства.

– Узнаю много нового о своих собственных действиях, – задумчиво проговорил Гамов. – Не расскажете ли подробней, в чем заключалась миссия Мордасова? Возможно, и о ней я не все знаю.

– Майор Пеано еще до прилета Мордасова точно описал его миссию своим товарищам. Мордасов должен был вывезти Пеано в тыл, ибо, по мнению его дяди, он оказывал скверное влияние на командиров дивизии «Стальной таран». Думаю, племянника Маруцзяна ожидала тюрьма. Что до денег, то они уже были расписаны на премии членам правительства за самоотверженную работу по спасению отечества. Разумеется, без опубликования… Чтобы не было кривотолков – мне тоже назначили куш. А вы не только казнили Мордасова, но и в грозной передаче по стерео обвинили руководство в том, что в нем благоденствуют дураки, бездарности и предатели. Вы нагнали ужас на правительство, полковник Гамов, вот истинное отношение к вам.

– Отношение ясно… А действия?

– Я уже сказал о них. Отделить вас всех от вашего корпуса. Публично наградить званиями, орденами, осыпать хвалебными словами – и разослать в разные места. А ваш корпус – не отбирая наградных денег, сейчас это невозможно – разоружить и раскассировать.

– И действия ясны. Кто будет их осуществить?

– Первую фазу операции – я. В смысле отделения вас от солдат и запудривания мозгов восхвалениями…

– Вы не очень исправно выполняете свою задачу, Вудворт.

– Наоборот – с усердием! Но не ту, которую мне поставили, а ту, какую сам себе определил. Все эшелоны движутся в Забон. Все оружие сохранено и имеется в каждом эшелоне. Вместо запудривания ваших мозгов точно объяснил, что вас ожидает.

– Вудворт, чего вы хотите?

Вудворт, конечно, ждал такого вопроса. И, разумеется, десятки раз повторял в уме заготовленный на него ответ. Но вдруг так разволновался, что не сразу смог заговорить – как-то по-детски открыл рот и снова закрыл его. Но уже в следующую минуту справился с волнением.

– Гамов, возьмите верховную власть!

Все, что Вудворт говорил до последней минуты, закономерно подводило к тому, что он призовет к противодействию правительству. Но что он так открыто сформулирует программу переворота, никто ждал. Гамов хмуро посмотрел на Вудворта – бледные щеки аскета залил жар.

– Взять можно только то, что дают. Пока что никто не предлагает мне верховной власти, Вудворт!

– Послушайте меня, Гамов! – страстно воскликнул Вудворт. – Я и представить не мог, что этот чопорный, холодный человек способен кричать. – Страна катится к гибели, ее надо спасать. Латанией правят дураки и циники, их надо вышвырнуть с мостика. Это сможете сделать только вы, Гамов! Ваши передачи кричали о наших безобразиях, они звали мыслить, а не верить лживым словам. Таково было их действие, их спасительное действие! Маруцзян слишком поздно сообразил, что они несут не только успокоение – оттого, что есть хоть какие-то успехи, но и взрывной запал: почему у других командиров так не получается? С какой радостью он оборвал бы ваши дальнейшие передачи! Но народ ждал ежедневных сводок о ваших боевых операциях, умолчание о них вызвало бы всеобщее возмущение, Гамов! Власть валится из рук Маруцзяна и маршала, они сами чувствуют, что сидят на пороховой бочке и к ней уже подносят огонь. Уж если я поверил в вас, Гамов!.. Вы ведь помните наши споры. Народ с восторгом примет известие, что именно вы правите страной, головой отвечаю!

– А если вам придется ответить головой до смены правительства? Услышь кто-нибудь ваши речи…

– Нас окружают верные люди. В частности – проводники вашего вагона… Лучших телохранителей вам не подобрать, я сам их проверял.

– Телохранители? – Гамов поднял брови. – Позовите их, хочу посмотреть, что за люди.

Вудворт нажал кнопку вызова. Но вместо проводника в дверях показался Варелла, а за ним еще два наших солдата. Вудворт окаменел. Это мелочь, конечно, – смена нескольких солдат, ведь речь шла о смещении правительства! Но ошеломление, в которое на мгновение впал Вудворт, было так забавно, что мы не удержались от смеха.

– Каждый делает свое дело, Вудворт, – сказал Павел. – И я не знал, с чем вы явитесь в салон. Мы не исключали нового «варианта Мордасова». Григорий, где люди командующего эшелоном?

– В его личном вагоне. Мы их вежливенько попросили туда. Оружие у них забрали, – весело сообщил Варелла.

По знаку Павла солдаты удалились. Теперь хохотал и сам Вудворт. Он впал в восторг. Он видит в предусмотрительности капитана Прищепы готовность к действиям. Он радуется, что его самого могли «разыграть по варианту Мордасова», если бы он задумал что-нибудь преступное.

– А разве вы не задумали преступление? – иронически поинтересовался Пеано. – Меня учили, что свергать законное правительство преступно.