Вертиго

– Знаю я одно местечко, где можно согреться душевно.

– Ты имеешь в виду ад?

Смеются.

– Значит, все эти сплетни, что там огонь – на самом деле правда?

– На самом деле, сгорают в аду не от огня, а от адского холода. Но огонь там есть, более того – кроме огня там вообще ничего нет. Но он не согревает и не обжигает, и от безысходности сгореть в нём нельзя.

– А замерзнуть можно? – Замерзнуть в аду? Было бы очень забавно, но с самого первого момента существования этого никому не удавалось.

– Да уж, ни в чем нет спасения – безысходность, да и только!

– Мефи, ты мог бы забрать меня к себе?

– Куда?

– В преисподнюю. Найдешь мне там в огне должность управляющей, связанную с искусством. Мне кажется, у меня получится.

– Это твоё желание на твоё тридцатитрехлетие?

– Выходит, что так.

– А почему ты хочешь уйти отсюда? Тебя что-то здесь не устраивает?

– Здесь всё хорошо, я могу и остаться. Просто балуюсь.

– Вот и хорошо, к тому же разницы никакой. Что в рай, что в ад переводи – везде по сути одно и то же. Только хлопот с этими переводами чертовски много. Особенно с такими, как ты.

– Я знаю, чего я хочу на своё тридцатитрехлетие! Чтобы ты говорил только правду хотя бы в день моего рождения. Мефи, ни единого лживого слова и изворотливых шуток! Идёт?

– Ты уверена, что хочешь этого? Ведь нет ничего страшнее правды. Она обжигает, как адский огонь.

– Я выпила полбутылки вина – мне должно быть не так страшно.

– Хорошо, но только когда ты узнаешь правду, ты расстанешься со мной.

– Почему?

– Этого я не могу объяснить. Просто так должно случиться.

– А если я откажусь от своего желания, ты останешься навсегда?

– Нет, здесь никто не может остаться навсегда.

– Значит, мы всё равно расстанемся?

– Скорее, ты расстанешься со мной, и я перестану тебе принадлежать. Несмотря на это я буду приходить к тебе, но совсем другим.

– Когда я гуляю, тебя обычно нет рядом, а когда возвращаюсь в мастерскую – ты есть. Теперь будет наоборот, и ты будешь приходить ко мне, а я буду тебя ждать?

– Можно и так сказать, но это не имеет значения.

– Чем скрепим наш уговор? Кровью?

– Кровью давно не модно. Взгляда достаточно.

И вновь Аманда и Мефистофель сидели и смотрели друг в друга, как смотрела бы тайна в себя, если бы могла.

– Кто ты такой?

– Я – тот, кто считает, что ему в этом мире может хоть что-то принадлежать. Только и всего.

– Ты не так могущественен, как мне казалось.

– Аманда, даже Мефистофель не может оправдать твоих ожиданий. Что можно требовать от простых смертных?

Смеются.

– А как на самом деле? Принадлежит ли тебе то, что ты считаешь своим? – Никому в этом мире ничего не может принадлежать, даже мне.

– Мефи, это ужасно! Как ты с этим живёшь?

– Как в аду.

– Глупенький, почему же ты тогда продолжаешь считать, что тебе может что-то принадлежать?

– Потому что только так я могу существовать: разделяя мир, в котором с одной стороны есть я, а с другой – нечто отдельное от меня, что я считаю своим.

– Но мир не разделяется, когда ты его разделяешь?

Неплохо сказано.

– Будь добр, ответь.

– В разделенности он не разделяется. Но это не имеет значения, Аманда.

– Как не имеет? Получается, что ты существуешь только в несуществующей разделенности! Я не могу понять, как тебе это удаётся.

– Благодаря тебе, милая.

– Что ты имеешь в виду?

– Аманда, единственное место, где я могу существовать – это только в тебе.

– Что, прям внутри?

– Ага. Без тебя меня нет вовсе!

После слов Мефистофеля раздался телефонный звонок. Аманда сняла трубку:

– Добрый вечер, это мастерская Аманды Дюбари?

– Да.

– Меня зовут Пьер Троицки, я к Вам заходил на днях. Помните, мне понравилась ваша работа – статуя Мефистофеля. Вы ещё рассказывали, что её не покупают с того момента, как пропал Ваш отец.

– Да, я помню, на Вас была забавная соломенная шляпа и трость, а ещё Вы были без обуви, босой.

– Дело в том, что я хотел бы купить статую. Скажите, могу ли я за ней заехать, скажем, через полчаса?

– Да, можете, я как раз сегодня планирую задержаться в мастерской, Вы можете не спешить.

– Скажите, Аманда, нужна ли мне будет помощь, чтобы перенести ее в машину?

– Не беспокойтесь, она не такая тяжёлая, как кажется. Если я могу ее переносить, то Вы тоже сможете.

– Тогда у Вас есть время с ней попрощаться. Я уже выезжаю.

– Хорошо.

После слов Пьера Аманда и Мефистофель в последний раз смотрели друг в друга, как смотрела бы тайна в себя, если бы могла.

Пьер Троицки был единственным, кто видел этот исключительно интимный и не предназначенный для других взгляд вечности.

Перед тем как Пьер унёс Мефистофеля, Аманда спросила его, стоя на пороге мастерской: – Скажите напоследок, почему Вы ходите без обуви?

– Я убежден, что перед тем, как увидеть истинное творчество, нужно оставить всё лишнее позади – поэтому снял обувь перед входом в Вашу мастерскую.

– Никогда о таком не слышала. Если Вам будет тяжело его нести – скажите. Я могу Вам помочь.

– В этом нет необходимости, я могу нести его сам. Хотя, когда я впервые его увидел, то был уверен, что не смогу его даже с места сдвинуть.

– Да, он не такой, каким кажется. Прошу Вас, не забывайте следить за ним. Ему необходим уход, хотя бы изредка.

– Конечно, не волнуйтесь. Я очень трепетно отношусь к искусству. Ваше творение будет главным украшением, я бы даже сказал, венцом моей коллекции. И уход за ним будет соответствующий.

– Пьер, а как же шляпа и трость? Вы их оставили на диванчике. Сейчас, я принесу!

– Аманда, пусть они останутся у вас, для меня будет повод ещё раз вернуться к Вам и Вашим шедеврам! Я уже присмотрел несколько картин! Кстати, я совсем забыл – деньги за Мефистофеля уже должны быть у вас на счету. Вы могли бы проверить счёт перед тем, как я уеду?

– Езжайте, в случае чего я позвоню вам.

– Тогда до скорого, милая Аманда!

Пьер с трудом загрузил Мефистофеля в свою машину, потом уселся за руль, со второго раза завёл мотор и неспешно покинул пределы самой очаровательной улицы Ниццы.

Аманда осталась в абсолютном, и от этого непередаваемом, одиночестве. Мефистофель был последним из того, что ей можно было потерять в этой жизни. Возможно, свобода – это когда уже нечего терять.

Как никогда свободная от всего, она по-прежнему смотрела на то, что не было видно, и слушала то, чего не было слышно, пробуя на вкус то, что вкуса не имело.

Когда она вернулась в мастерскую, раздался звонок. Она ожидала услышать Пьера, но раздался женский голос:

– Добрый вечер, могу ли я услышать Аманду Дюбари?

– Это я.

– Надеюсь, я Вас не потревожила, меня зовут Сара Чапкиз. Вашему отцу нужна Ваша помощь. Вы могли бы приехать?

– Отцу? Господи, он жив! А что с ним случилось?

– Он болен, но при этом с ним всё в порядке. Я не хотела бы говорить об этом по телефону. Вы могли бы приехать в Берн?

– Да, это в Швейцарии?

– Верно, Вам нужно добраться до замка Штрундельберг, он находится за городом. Возьмите такси. На входе в замок скажите, что Вы Аманда – и Вас проведут ко мне.

– Вы могли бы повторить название замка?

– Штрундельберг. Как Штрудель, только перед д – н, а потом ель и берг.

– У вас, наверное, кормят только штруделями?

– Поверьте, мы к штруделям не имеем никакого отношения. Ими тут и не пахнет.

– Хорошо, записала. Я вылетаю, как только смогу.

Ошарашенная радостными новостями, Аманда вылетела из мастерской, как пробка из-под шампанского, не заметив на месте шляпы облизывающегося огненного кота и спящую золотистую змею вместо трости.

Сара и Клод

Глава четвертая,

в которой Аманда узнает о болезни отца и начинает читать вслух книгу Сары.

Территория замка была огорожена густо засаженными деревьями. Судьба не дала им свободы существовать отдельно друг от друга. Все их стремления быть свободнее оказывались только на пользу их единению. Переплетенные, вросшие друг в друга, они выронили из своих ветвей надежду на свободу и тем самым обрели её.

Смиренные, они не подозревали, что являлись условной границей, отделяющей безумие, обитающее на территории замка, от безумия, обитающего за его пределами.

Перед воротами стояла небольшая каменная стелла, на которой упоминалось, что за забором располагается замок Штрундельберг, ныне являющийся частной психиатрической больницей под названием «Безобразная пустошь».

Проходивший мимо садовник открыл Аманде ворота и провел ее к замку, не поинтересовавшись, кто она и для чего ей нужно войти. В руках у него был куст белых роз; с его корней на дорогу осыпалась земля.

Садовник тихонько напевал себе под нос детскую песенку.

В ней рассказывалось про мальчишку Энси, который больше всего на свете мечтал научиться летать, но при этом боялся высоты.

Энси не знал, что весь его огромный мир существует внутри раковины скромной улитки Хатьси, которая прячется в редком пузатом каштане Атоне, летящем в никуда вместе со своими бесчисленными братьями.

Они летят так давно, что уже не помнят, падают они на дно существования или вздымаются к его высотам.

Они летят так давно, что не помнят, как их зовут и что прячется у них внутри.

Они летят так давно, что не помнят, что летят.

А мальчишка Энси так хочет научиться летать, но боится высоты.

Летит и мечтает летать – забавный мальчишка Энси.

Драгоценными камнями в золотой оправе смотрелись витражные окна каждого из трех этажей замка. Уже восемь столетий упитанные башни наблюдали за парком вокруг них, изрезанный каменистыми тропами, которые вели через сад к фонтанам, и – в лес. А в глубине леса отдыхало большое озеро.

У дверей Аманду встретил доктор Кох, на нем была надета странная улыбка и излишняя вежливость, больше свойственная дворецким, чем докторам. Внутри было неожиданно уютно, обстановка совсем не напоминала больницу. Скорее это была гостиница, которая ранее была музеем, где большая часть экспонатов находилась на реставрации.

Медсестры и врачи походили на обслуживающий персонал гостиницы. Пройдя через три этажа безумия, Аманда убедилась, что это настоящая больница. На каждом этаже она встретила сумасшедших, большинство из которых вели себя как и подобает сумасшедшим, но при этом их свобода не была ограничена. Они были без смирительных рубашек и могли ходить куда хотят на каждом из этажей, за исключением чердака, вход на который был закрыт.

Часть первого этажа представляла собой особое пространство, разделенное на зоны. Было видно, как в одной зоне рисовали на больших и маленьких холстах, в другой что-то лепили из глины, в третьей – сооружали различные конструкции. Были еще зоны с незнакомым оборудованием и непонятными приспособлениями.

Второй этаж был усеян больными, которые очень много говорили сами с собой и друг с другом. Некоторые тихонько и упоительно смеялись.

Больше всего её удивил третий этаж: здесь сумасшедшие играли на музыкальных инструментах и пели. Складывалось впечатление, что они отлично проводят время. В общем музыкальном беспорядке просачивались необыкновенной красоты мелодии – казалось, что на этом этаже подобные концерты не редкое явление.

Доктор объяснил Аманде, что в больнице «Безобразная пустошь» проходят лечение особые сумасшедшие, у всех болезнь проявляется мирно и ей не о чем беспокоиться. Доктор со своими коллегами разработал альтернативный способ лечения – без применения медикаментов, который, по его словам, даёт отличные результаты.

Чердак был изолирован от больницы и казался огромной и уютной квартирой, не имеющей никакого отношения ко всему тому, что происходит внизу. Но это было не так, сумасшествие существовало и на чердаке. В одной из комнат проходил лечение один единственный больной – это и был отец Аманды.

Аманда оказалась в огромном зале, очень теплом для глаз. Большие окна выходили на каменный сад, за которым виднелся лес и кусочек озера. Деревянные колонны уверенно подпирали крышу, а камин мечтал, чтобы в него снова бросили дров и он смог вдоволь подышать через трубу. В этих местах камины очень прихотливы и дышат исключительно дымом. Мебели было минимум, на каменных стенах не висело ничего.