Земля – павильон ожиданий

Венд, – Стоп! А Разумову ребёнка-тролёнка почему позволили взять с собою на Землю?

Рита, – Да когда позволили-то? Разумов вернулся на Землю один, а ребёнок с Трола обитал на некоей планете «Бусинка», где его развитие и взросление строго отслеживалось.

Венд,– Не знал. Мальчишка этот от земных парней ничем не отличался, когда на Трол прибыл шестнадцати лет от роду.

Рита, – Так он же в земной колонии на Бусинке рос и воспитывался, а там, кроме землян, других не водится.

Венд, – Нэя является потомком тех землян, кто по несчастливой случайности попали на Трол первыми. Она по антропологии своей наполовину земная, а по внешнему облику земная женщина полностью. С одним лишь существенным отличием, что ей подобных тут нет.

Рита, – С ней всё ясно. С ней я ещё познакомлюсь поближе. Гелия тоже оказалась земной женщиной. Почему именно ты находил их?

Венд, – Не знаю. Потому что искал настырно, а местные… скажем так, не вдохновляли.

Рита, – А в чём отличие-то?

Венд, – Не знаю. Примерно так, когда спишь на постельном белье из синтетики. Внешне красиво и воздушно, а телу не комфортно. Другое дело натуральные ткани, бухнулся в постель, и никаких ненужных раздражающих ощущений нет.

Рита, – Сравнил же, практик! И всё-таки, история с Гелией тревожит меня.

Венд, – Тебе не приходило в голову, что за столько лет я и сам стал троллем? И прежним землянином уже не являюсь.

Рита, – Не возомни о себе, что ты тут исключение. Все, кто возвращаются, становятся иными. Иначе, чего бы я тут с вами драгоценное время теряла. Ты ведь просил Вайса дать тебе разрешение, взять с собою Гелию и подросшую дочь на Землю? Ещё тогда, когда Гелия была жива. Вайс же разрешил. Почему же ты не вернулся именно тогда?

Венд, – Потому что после этого разрешения она вскоре и погибла.

Рита, – Почему ты и тогда не вернулся?

Венд, – На вопросы столь интимного свойства я отвечать не буду, доктор Почемучкина. Во всяком случае, не тут. А ради заполнения твоих премудрых таблиц отвечу так. Решил заняться поиском смысла жизни, а когда этим озадачен, место, на котором ты и угнездился в глубоких раздумьях, значения не имеет.

Приход Риты в личный отсек Венда и его исповедь о последней встрече с Гелией

Она разлюбила меня. Калитка в волшебный сад её души захлопнулась навсегда. Как и почему это произошло? Я не знаю, но однажды обнаружил себя толкущимся рядом с ней, а она была уже далеко. Не со мной. Я стучался вначале робко: «Эй, это же я». Потом долбил грубо и ожесточённо, условная дверца была наглухо замурована, я всегда был снаружи, мог быть, мог отсутствовать, она не нуждалась во мне. В трольских деньгах, которые я там зарабатывал неустанным трудом на благо их процветания, она нуждалась всегда, и это была та ниточка, что хоть как-то нас связывала. Но я-то понимал, уйду я, найдётся другой, чьи карманы будут опустошаться с тем же святым и серьёзным выражением чудесного лица. Тот, кто гулял в волшебных измерениях, открытых ему этой женщиной, не стал бы возражать. Всё внешнее, по ту сторону калитки, не имело для него столь уж большого значения, так мне казалось. Хозяином сада был он, а все прочие жадно глазели извне на то, как он пожирал райские яблочки. Спросишь, чем же она платила мне за моё унижение? А тем, что иногда и швыряла в мою сторону то одно, то другое яблочко из тех, что не слопал её настоящий возлюбленный. Тебе странно слышать о таком вот моём попрании женщиной, когда прежде я всегда сам попирал любую из них, кроме тебя, конечно. Но в те светлые времена я пребывал в переходном возрасте от мальчика к мужчине и слишком был захвачен новыми ощущениями, а на твоём месте – месте первой женщины в жизни мужчины – могла быть любая. И жаль, конечно, что моей первой женщиной оказалась ты…

Я очень хорошо помню тот день, когда увидел её в последний раз. За два дня до её гибели. Она вдруг неожиданно приехала ко мне через подземную дорогу в мой подземный жилой отсек. Она была давно своя, и её пропускали к нам. Все её знали как мою жену. Я был удивлён. Она не делала так давно. Она вошла ко мне. Я сидел к ней спиной. Я отобрал у неё код допуска в помещения подземного города после её скандалов и пьяной одной выходки. А добряк доктор Штерн одарил её кодом допуска на любой объект, мне в пику, как бы. Вот, мол, она тут своя, а твои выкрутасы пусть при тебе и останутся.

Я был погружён в свои мысли, очень далёкие от неё. Но сразу почувствовал её, даже за стеной, пока она открывала дверную панель. Я не повернулся к ней. Как и прежде она вдруг накрыла меня облаком своих волшебных духов, чью химическую формулу так и не удалось расшифровать. Хотя и очень хотелось. Они действовали очень сильно на сексуальное влечение. Странным было уже то, что она ими воспользовалась. Она перестала их использовать давно, мне в отместку, зная, что я от них плыву. А тут…

Она обняла меня сзади и прижалась подбородком к моему затылку. А потом стала массировать мне шею. Это было настолько из прошлой нашей жизни, что я оторопел и ничего ей не говорил. Последнее время нельзя сказать, что наши отношения улучшились, но у нас наступила взаимная усталость. Я её не перевоспитывал, только иногда навещал, следил за нею, и она ничем, чтобы особенно-то скандальным, не проявляла себя. Не сквернословила, не дралась, не делала диких публичных сенсаций и не позволяла своих выходок и вызовов мне в присутствии подчинённых. Она обожала обзывать меня, если рядом находились посторонние люди, непотребными словами, не будучи такой в повседневности, если это касалось других. С другими она была сама деликатность, культурна и обворожительна. Правда, по этому поводу я мало и переживал, не беря в расчёт мнение троллей на свой счёт. Чего они там себе думали или не думали. Сами себя они тоже не щадили. Ссоры, драки, ругань были у них в порядке вещей в отношениях между близкими людьми и не близкими тоже. Это была своеобразная норма их отношений. И наш ЦЭССЭИ не был исключением, разница была в накале и открытости их неприязни за стенами. А у нас они прятали себя за фальшивыми, благопристойными социальными масками. Но перед своими коллегами и младшими подчинёнными десантниками, понятно, мне было не всё равно.

Возможно, уже наступило истощение с обеих сторон. К тому же мы были озабочены возросшей активностью диверсантов, и мне было не до неё. Она сказала своим прежним неповторимым голосом, что соскучилась по прежним нашим откровенным разговорам, и ей одиноко. Её поразило странное видение из серии прежних навязчивых приступов, вовсе не похожих на сон, но другое по смыслу. Она в прежних своих…

Как бы это объяснить? Это было нечто вроде переключения её сознания на другую реальность. Так будет точнее. Сама она в это время просто отключалась от действительности, могла упасть, если это накрывало внезапно. Но ничего общего с эпилепсией, понятно. Вроде обморока, если для окружающих. А она в такие моменты летала в хрустальных и разноцветных мирах, жила там, а приходя в себя, плакала от их утраты. В этот раз ей привиделось, что её хрустальный сад облетел, остались лишь чёрные стволы, мёртвые и страшные. Но вдруг ей открылось наше земное небо, а она не видела его никогда, не считая тех фильмов, которые я когда-то ей показывал в наш давний медовый период взаимного очарования и подлинного её интереса к тому миру, который и породил меня. А потом уж каких только бранных слов она и не изобретала, чтобы обругать нашу Землю. И вот вдруг неведомая сила, как она выразилась, перенесла её под бирюзовое небо с перистыми розовыми облаками… А потом произошло вот что…я тоже увидел это. Просто очутился в том месте, о каком она и говорила.

Тут я должен тебе пояснить, что у моей трольской жены была такая способность, – она умела вводить меня в то состояние, какое ей и было необходимо для той или иной её цели. Другое дело, что особых целей в отношении меня у неё не было, к сожалению, кроме как денег побольше вытрясти. Не любила она меня, вот в чём дело. А поскольку я привык к тому, что у женщин от меня башенку их, зачастую и ажурную, лёгкую, конечно, сносит напрочь, то такое её ледяное отношение меня удручало очень сильно и больно. Она была подобна непробиваемой броне в этом смысле, так что ради её редкой благосклонности чего бы я и не отдал. Чего уж там местные трольские деньги, себя был готов отдать на поедание. Но лишь частично, чтобы совсем уж с душой не расстаться. Но это так отвлечения в сторону.

Действительно, ярчайшее земное небо распростёрлось над безмолвной пустыней. И так было оно реально и необъяснимо, великолепно и обширно, что я ощутил дрожь в ногах. А вокруг никого. Где Гелия? Где всё прочее? Тут уж ничего не оставалось делать, как брести куда-то, поскольку я вначале решил, что умер по неясной причине. Думал, Гелия чем-то поразила меня и отомстила тем, что жизни лишила, а это и есть посмертный мир. Ещё и порадовался, как отлично, что смерть не причинила никаких страданий. Брести пришлось долго, так что тошно стало, но некая сила, по ощущению внешняя, толкала вперёд. И внезапно, как декорацию сдёрнули, без всякой постепенности, а мгновенно я очутился на зелёной поляне среди синих цветов. Я был там не один.

Я увидел вдалеке какую-то пару – мальчика и девочку, играющих в свои милые юные игры. И эта девочка, как понял я сразу же, наша с Гелией дочь, но уже взрослая, ведь в то время, о каком я и веду тебе своё повествование, дочка не была взрослой. А мальчик был тот самый, один из тех, кого мы ожидали в составе экспедиции. И он скоро у нас в подземном городе и появился… К сожалению, вся остальная экспедиция, исключая ещё одного героя, погибла… А тогда я лица Антона не знал, а ведь именно об Антоне я и веду свою речь. Вот как такое могло быть? И что было?

Ты, я вижу, слушаешь меня без всякого доверия, как очередной бред, но не прерываешь, поскольку я твой пациент, и ты готова ради моей внезапной благосклонности терпеть любую чушь моего изобретения. Только всё так и было. А у девушки – дочери моей был наряд особенный. Платье алое. Она потом именно в нём была запечатлена на одном снимке, которым тот самый мальчик Антон Соболев украсил своё жилище. А я платье то на ней никогда и не увидел, чтобы вживую. Антон потом говорил, что она его лишь раз и надела, а потом куда-то бросила. Нэя платье для Икринки сотворила, а Нэя та ещё искусница, способна творить реально ангельские одеяния…

Внезапно я очнулся и сказал Гелии: «Почему же платье красное»? Не знаю, зачем и спросил. От изумления должно быть. А она мне ответила: «Плохой знак. Платье красное. Знак гибели». «Чьей гибели»? – спросил я. Она не ответила ничего. А я вспомнил, что в день гибели Нэиля сама Гелия была в алом платье Нэиного изготовления. Нэя не хотела то платье шить, а Гелия настояла. Взбрела ей вдруг в голову такая вот идея… Но думаю, платье было не причём. Так уж там всё сошлось…

Тут она вдруг обняла меня настолько с забытой нежностью, не притворной ничуть, а с тою самой, когда, будучи девочкой чудесной, любила меня… У меня сердце и без того еле стучало от пережитого только что бреда, а тут едва не остановилось… Я сразу понял, что ни на самую чуть я не разлюбил её, и никто мне не нужен, как она… И что бы я ни отдал за возврат её любви… А она вдруг и говорит, шепчет в уши, что пришла меня простить, а я, как захочу.

«Ты, как хочешь», – сказала она, – «Можешь, прости. Нет, не прощай». Не прощать? Да я всегда её прощал! Как никогда и никого ни до, ни после. Когда-то мы жили с нею в этом отсеке, моём персональном, ещё в бытность нашей совместной жизни здесь после того, как я нашёл её в горах. Это было в другой жизни уже. В другой эпохе для нас, так далеко мы с нею успели разбежаться. Я уже давно жил здесь, как в монашеской келье, поскольку ни одна женщина после неё не переступала моего личного условного порога. Но всё вдруг вернулось. Как будто и не было кошмарных совместных лет, и мы жили всю жизнь с тою же влюблённостью, как в начальные годы. Как будто кто-то свыше знал всё уже заранее и вернул ей в её последние дни все те чувства, которые она умела испытывать прежде. Как будто открылась неодолимая твердь между временами и впустила нас в утраченное время, где всё повторилось…

Всё было как тогда, когда она жила у меня до рождения дочери. Её волосы в кристаллах сверкали, как ночное трольское небо с его созвездиями. Она распустила причёску, как она всегда делала, любя меня, и заколки посыпались, стуча камнями. Их не было жаль, они же были искусственные. Она вернула мне прежнюю любовь и меня прежнего себе. И я подумал, а где она таила все эти чувства? Всё это время? Значит, в ней ничего не умерло, а только было где-то спрятано от меня за мою утрату человеческого достоинства и за моё человеческое падение?

Глаза у неё по-прежнему плакали, как и тогда, когда я измывался над ней. Но сейчас мы любили, и я спросил: – «Почему? Ведь ты испытала прежнее счастье. Я же почувствовал, увидел». Она сказала, что нельзя испытать прежнее счастье. Счастье оно всегда и только настоящее. К нему стремятся, чтобы его испытать, а в прошлое стремиться невозможно, его уже нет.

Она вскоре ушла. А я остался в эту ночь в своём отсеке, давно ставшем одиноким лежбищем, где она оставила запах своих духов и заколки с камнями. Я всё ещё дышал её присутствием и думал о том, что теперь наши отношения не будут прежними, дикими для окружающих и мучительными для нас. Я понял, что она всегда любила только меня и отняла у меня всё за моё, повторюсь, недостойное землянина поведение. Я ещё не понимал, что её странное возвращение было послано мне как наказание за всё то, что я натворил с этой женщиной, и с собою тоже. Потому что через сутки она была уничтожена вместе с теми зданиями, куда упал «Финист», где был расположен их Телецентр, и с прочими жизнями погребена там.

«Антон, ты хотел бы всё забыть»?

Рита, – Антон, как ты понял, что девушка, дочь Венда, является не совсем человеком, а посланницей или представителем другой неизвестной звёздной расы? Какая она была? Опиши.

Антон, – Она была земная. Но там, на Паралее, это потрясло. Там ведь не могло быть земных женщин, как нам объясняли. Увидев её, я забыл, что это другой мир. Я как будто попал в своё родное Подмосковье. Европейская девушка, русская. Мягкие черты лица, нежная северная красота, милая угловатость движений, она меня стеснялась, и это было так необычно, так по земному. Волосы длинные и светлые, слегка струящиеся, мягкие очень. Даже имея там, на Троле, местную жену, я втайне скучал по нашим девушкам. Жена моя была чудо, конечно, но она была одинока, как и я, и всё произошло больше от взаимного одиночества, чем от сильного влечения. Во всяком случае, у меня было так. После гибели моей жены Голубики от руки маньяка, – просто потому, что она проходила мимо в неудачный час, а он именно в тот час решил хоть кого-то убить, – я уже не хотел связи ни с кем из местных. В них чего-то не хватало, чтобы возникла любовь. Я остался один и страшно скучал.

Впервые дочь Рудольфа я встретил в горах, когда мы с коллегой проверяли наши объекты с наземной робототехникой. Но я и понятия не имел, что она дочь Венда. Она почему-то стояла на выступе скалы, а к самому выступу не было доступа. Только если сверху. Мы поразились, как она попала туда? Пока мы искали площадку для приземления, она пропала неизвестно куда. Спряталась. Мы не нашли никакого входа ни в какую пещеру, скала была гладкой и монолитной. С того дня меня стали преследовать сны. Преследовать не то слово. Они настигали меня как неземное блаженство, и я их ждал. Я жил в тех снах реальной жизнью с незнакомкой, и потом, когда я нашёл её, сны стали уже подлинной реальностью. А тогда они были вроде как пророческие или провидческие, как правильно? Я думал, это расстройство психики, усиленное сексуальным голодом. Но я мечтал найти ту девушку. Я был убеждён в её реальности. После каждого очередного сна я запоминал её всё лучше и подробнее. Я никому ничего не рассказывал, я имею в виду врача, мне самому нравилось такое расстройство психики, если это было оно.

Но думаю, что было другое. Это и был контакт. Он произошёл при первой встрече, и она выбрала меня. И вскоре я нашёл её. Я не верил своим глазам, настолько девушка была земной во всём. Впоследствии, всё же, я убедился, что земной она не была нисколько. Нет, во внешности это выражалось. Вероятно, внешне она была, – если быть объективным, а объективным я быть не мог, – достаточно простой, обычной. Я же шёл за нею, как железный болван за неодолимым и мощным магнитом. Такого не было со мною никогда раньше, хотя я видел девушек у нас на Земле гораздо ярче, красивее, чем она. Она была как вспышка. Я видел только её, а всё остальное погрузилось во мрак или так, серый фон, размытый и неинтересный. Удивительно также, что местные её и не выделяли никак. Не обращали внимания, она была для них, как и они сами. Почему? Если мне показалось, что она находилась в сияющем коконе? Я не знаю, какой они её видели. Я привез её к себе в то жильё, которое мне выделили как семейному ещё тогда, когда я женился на Голубике по их местному обряду. Помещение так и оставили за мной, когда Голубики не стало, поскольку жилой корпус в «Зеркальном Лабиринте» был наполовину пустым.

У Икринки были только дед и бабушка. Не очень здоровые оба, а то, что она дочь Рудольфа, я не знал тогда. Хотя я это уже говорил. В ней изначально отмечалась двойственность. Убогое воспитание, неумение толком читать и писать, по-местному, понятно, хотя она куда-то там и ходила, в какую-то школу. И одновременно – удивительно развитая речь, тонкое понимание других. Она обладала, ну, чисто-земными манерами человека, получившего изящное даже воспитание, а уж никак не в местной деревне. Она и выглядела как утончённая девушка из их столицы, с умными, всё понимающими глазами. Она уверяла, что это влияние её дедушки. Мне трудно об этом судить, ведь он был алкоголик. Всё, что произошло потом, было как в беспамятстве. Личный самоконтроль не сработал, но она всё поняла и простила меня, полюбила сама. Её лицо мне трудно описать или объяснить. Внешне, повторюсь, оно было милым юным, но в глубине его будто таилось какое-то иное изображение, словно поверхностное лицо наслаивалось на что-то и ещё, и это «что-то ещё» и было потрясением, когда его удавалось ухватить зрением. Но оно тут же ускользало, оставляя в глазах мерцание и временное отключение сознания. Так бы я это объяснил.

Куда-то я уплывал или проваливался, нечто и видел, ощущал, но всё забывал мгновенно, как выныривал в измерение Паралеи. В остальном мы с нею жили как земные люди. Она очень быстро освоилась, вроде и всю жизнь прожила на Земле, забыв свою Паралею и её обычаи начисто, и не имела к ней и отношения никогда.

Потом уже я часто спрашивал себя: какой она была? На самом деле? Как-то я проснулся ночью. Возникло чёткое ощущение провала куда-то, я открыл глаза и увидел, что комната погружена в зелёное мерцание непонятной природы. Она спала рядом, я взглянул и увидел, что её лицо светилось фосфорическим каким-то светом, оно казалось стеклянным и не живым. Я в ужасе стал его трогать, но кожа была живой и мягкой. Стало жутко, непереносимо страшно от необъяснимости происходящего. Я стал её будить, меня ударило словно бы внешней силой, подбросило, и я резко очнулся. Хотя помню ясно, что не спал. А от удара болела потом спина и все внутренности как от порядочного сотрясения.

Она тоже проснулась. Никакого свечения уже не было. Её лицо заиграло всеми оттенками чувств и желаний живой девушки, она засмеялась над моим страхом, сказала, что я трогательный как маленький ребёнок, которому приснился кошмар, но она любит меня всякого и рада тому, что я открыт ей не только дневной, фасадной стороной, но и тайной, беспомощной, человеческой. Но я знал тогда и уверен сейчас, что сном это не было. Думаю даже, что тогда и был визит её Зелёного Луча, чего он припёрся, не знаю. Чего проверял или уже тогда хотел её утащить? Но не решился при мне. Пожалел гад кристаллический, или какой он там был? Кто или что? Я трогал её живот, и ребёнок там бился настолько сильно, что она со стоном не могла вздохнуть. Словно нечто привело и его в неописуемый ужас, если, конечно, они там внутри ещё не рождённые могут испытывать ужас. Но мне так показалось. Я гладил её живот, и ребёнок внутри успокоился. Она тоже.

А так, если не то, о чём я рассказал, в ней и не было никакого второго плана, в смысле скрытности или второго дна, как говорят в случае неискренности о человеке. Нет, она была мне открыта, ничего тёмного в ней не было. Она была как прозрачный ручеёк, и глаза прозрачные, зелёные в синеву, как вода реликтового земного озера Байкал в лучшую погоду. И голос был как ручеёк, негромкий и нежный. Он ласкал сам по себе, будто физически гладил кожу. Но именно глаза и были неземные. Из них временами глядел какой-то мудрец, мало соответствующий молодой девушке. И это тоже было малоприятным моментом. Я настолько сильно любил её, что плохо работал, почти не ел и мало спал. Похудел. Но потом, привыкнув к совместной жизни с нею, вошёл в норму.

Какие у неё были отношения с отцом? Не было никаких отношений, в смысле общения. Она его игнорировала. Он принимал её отстраненность, но переживал по этому поводу. Мне он дал вроде бессрочной увольнительной, не грузил тренировками, работой, хотя и зачислил в свой корпус десантником. Прежним после неё, её ухода, я уже не стал. И не хочу. Любила ли она меня? Иногда казалось – очень. Иногда – что нет. Я понимал это так, что она с лёгкостью может покинуть меня, а я уже нет. Не смог бы.

Из-за пустякового случая она ушла от меня в свой Зелёный Луч вместе с нашим не рождённым ребёнком. Хагор, её дед, говорил потом, что без её воли эта хрень – Зелёный Луч никогда не смог бы забрать её. А тогда ночью что было? Я же видел, она была даже приподнята над постелью, если это не было сном, моим кошмаром. Но я уверен, что нет. Он утащил бы её по любому. Они затратили колоссальные усилия, чтобы просто так уйти без результатов. Вот если бы я всё знал заранее, мы спрятали бы её в подземельях, куда этот инопланетный скальпель не смог бы и проникнуть. Но кто знал тогда?

Пустяк как камешек породил лавину, сброс, и она оказалась там, на дне того горного ущелья. У той самой столовой горы, где я и увидел её в первый раз. Чувствовал ли я разрыв в интеллектуальном, духовном и прочем плане? Нет. Ничего этого не было. Не Земле с иными представительницами больше возникает непонимания и отчуждения, чем было с ней. Мы были с нею единым целым существом, не способным ни к какому разъединению.

Рита, – Ты хотел бы сохранить в памяти события, причинившие тебе сильнейшую психическую травму? Ты хочешь забыть её?

Антон, – Нет. Я ничего не хочу забывать. Я хочу хранить все события в себе. И её тоже. Хранить в себе.

Рита, – Зачем? Если такая память будет мешать тебе – жить новой и полной жизнью?

Антон, – Если её не будет во мне, значит, я буду кем-то другим. Я не хочу. Только благодаря тем событиям на Троле, я и стал тем, кем я являюсь сейчас. И возвращаться в прежний наивный инфантилизм я не хочу.

Рита,– Тебе будет трудно жить с таким грузом в твоей сознательной активной памяти.

Антон, – Нет. Мне не трудно, мне необходимо жить с моей, какая она ни будь, памятью. Перезагрузка сделает меня биороботом.

Рита, – Твоя активная память всё равно сбросит лишние страдания в подсознание. Только процесс очищения займёт долгое время. Ты всё равно забудешь её. Но это будет стоить тебе больших нейро – энергетических затрат.

Антон, – Нет! Я не хочу ничего забывать. И её не хочу терять повторно, уже в своей памяти. А эти, как вы говорите, страдания, самая большая ценность для меня. Я всё хочу оставить, как есть.

Самый закрытый человек из состава экспедиции, прибывшей с планеты Трол

Рита, – Арсений, ты не считаешь, что Антон Соболев очень наивный человек? Такое чувство, что он большой ребёнок. Он же был твоим младшим коллегой.

Арсений,– Нет. Не считаю. Антон – чистый и доверчивый парень, но мужественный и чрезвычайно выносливый. А поскольку он переживает на данный момент глубокую личную трагедию, не хочу я его обсуждать.

Рита, – А что ты можешь рассказать о своих взаимоотношениях с Вендом?

Арсений, – У меня не было с ним никаких особых взаимоотношений. Мы работали в разных уровнях планеты, если можно так выразиться. Да и не общались, по сути-то. Когда-то в самом начале если, да и то поверхностно и настолько редко, что я даже не помню, о чём вообще мы говорили. Если кто-то уже сообщил, что я его не любил, а ты решила, что уж тут-то я вывалю на его голову всю мыслимую и немыслимую сорную чепуху, то это не про меня. Рудольф необычный человек, так я считаю, хотя внутренне он не всегда был идеально сбалансирован, как было свойственно Разумову Рудольфу Горациевичу. Так ведь Венд был и моложе гораздо Разумова, менее опытен. Всю науку управления постигал на месте, и я считаю, что справлялся, что дисциплина была на высоте, как и сама жизнь коллектива в целом дружной и слаженной.