Амнезия

В ту ночь, одна в своей квартире, под шум проливного дождя, я размышляла о том, чего стоит моя жизнь. О том, что же я натворила. Похоже, я становилась копией моего папаши. Вспыльчивой, ожесточенной и одержимой бессонницей.

Где-то в конце моих очистительных страданий раздался звонок. Позвонила моя мать. Той ночью отец перенес обширный инфаркт и умер.

Такая своевременность, казалось, благоприятствовала мне. Я как раз проходила через тягостное переосмысление – своего рода метаморфозу, – пытаясь выйти из-под влияния моего отца. А в это время он ушел.

От этого меня затянуло в еще более глубокую яму. Я порылась в тайнике с наркотиками моей соседки и взяла все, что смогла найти. Заглотила все, что выглядело как таблетки. Но этого мне не хватило.

Следующие несколько дней я балансировала на краю пропасти в своем личном аду, выползая в город, чтобы раздобыть наркотики, пьянствуя в полном тумане. Мне хотелось умереть. Но каким-то образом я выжила. Я дошла до края пропасти, но не переступила за него. А потом подруга дала мне контакты проверенного психотерапевта.

Саре тогда было за пятьдесят, как и мне сейчас. Ее натуральные волосы отливали прекрасным серебристым блеском. Она носила простые серьги, два серебряных кольца и элегантную, удобную и практичную одежду. В ее офисе всегда пахло жасмином, и у нее имелся целый арсенал психотерапевтических приемов, творивших чудеса. Прогрессия[7], регрессия[8], ДПДГ[9] и прочее – в общем, она вытащила меня. Благодаря ей я смогла взять себя в руки и снова начать жить своей жизнью.

Первые восемь месяцев я посещала Сару раз в неделю, а потом целый год – дважды в месяц, и в итоге перешла на визиты по мере надобности. К тому времени как мы с Полом поженились, я уже подумывала о своей собственной практике. Мне хотелось помогать людям так же, как Сара помогла мне. Моя практика охватила все возрасты, от детей до стариков. Я научилась вести моих пациентов к выявлению истоков их травм и пороков. Докапываться до первопричин их чувства вины, тревоги и депрессии.

Однако не каждый мог связать свой душевный дискомфорт с каким-то провоцирующим инцидентом. Я знаю это. Мэгги Льюис подверглась насилию в юном возрасте. Эта травма терзала ее более десяти лет. Я начала наблюдать ее в двадцать один год, когда она уже пять лет принимала антидепрессанты. Ей хотелось отказаться от них. Она говорила, что они разрушили ее творческую жизнь – она была танцовщицей, а лекарства лишили ее нормальной мотивации, изменили тело и фигуру.

Я знала, что помочь ей можно, только докопавшись до травмы, вызванной насилием. Однако необходимо было продвигаться к той прошлой трагедии медленно и осторожно. Я могла лишь мягко направлять ее – она должна была сама противостоять тому насилию, когда будет готова.

Но мы так и не успели дойти до истоков.

Добравшись до Уэстчестера и встретившись в отделении полиции Уайт-Плейнс с сержантом Рэймсом и его коллегой в штатском, я так им и сказала.

– И вы не можете обсуждать с нами… природу этого насилия? – спросил полицейский в штатском.

– Никаких деталей. Кроме того, что я уже сказала.

– Но вы почти уверены, – следователь поводил ручкой по губам, – что именно это могло толкнуть ее на крайний шаг. Совершить самоубийство.

– Мы обычно говорим «умереть от самоубийства».

– Не понял? – Он опустил ручку.

– В области психического здоровья самоубийство считается частью болезней острого отчаяния. Алкоголизм, наркомания, суицидальное мышление… Это состояние физического здоровья. Мы ведь не «совершаем» сердечный приступ. То, что вы сказали, ассоциируется с виной, с совершением преступления или греха. И такое клеймо обычно удерживает людей от мыслей о самоубийстве. Кроме того, человек может сделать попытку, но не всегда способен в итоге покончить с собой.

Следователь выразительно посмотрел на сержанта Рэймса, словно спрашивая: «Ты тоже это слышишь?»

Тот, однако, ответил ему озадаченным взглядом.

– И, по вашим словам, вы вполне уверены, что она не высказывала мыслей… Ну, скажем, о попытке… Или о желании… умереть от самоубийства.

– В наших с ней разговорах – нет.

– Но вы могли бы представить, что такое возможно… В случае стресса…

– Если вы раздумываете, что сказать ее родным, то я сказала бы, что Мэгги Льюис была невероятно храброй женщиной. Она боролась за то, чтобы преодолеть нечто почти непреодолимое. И в то же время стремилась жить полной жизнью. Опять стать артисткой, продолжить свою танцевальную карьеру…

Рэймс делал заметки.

– Она боролась с болезнью отчаяния, в которую ее погрузили жизненные обстоятельства. Она не жаловалась. Но делала все возможное, стремясь победить их. Иногда мы не преуспеваем. Но это не самое важное. Важно то, как упорно мы стремимся к победе.

Следователь слушал меня с открытым ртом. Внезапно осознав это, он закрыл его и напряженно выпрямился на стуле. Закончив свои заметки, Рэймс встал и протянул мне руку через стол.

– Спасибо вам, доктор Линдман.

Мы обменялись рукопожатием, и следователь, также встав, протянул свою руку.

– Да… Гм… Если у вас появится новая информация, я буду на связи.

«Разумеется».

Покинув их участок, я направилась прямиком к следующему пункту своего назначения. Похороны Мэгги состоятся лишь через пару дней. Если я смогу приехать, то просто проскользну в последние ряды церкви во время службы. Но не пойду после этого на похороны, поминки или любые другие мероприятия. Такого не допускает профессиональная этика.

Впрочем, мои ближайшие планы, конечно, явно не соответствовали этическим стандартам. Но разве не понятно желание сделать несколько осторожных звонков, чтобы узнать немного о женихе моей дочери? Особенно если я подозреваю, что он мой бывший пациент, видевший, как один родитель убил другого?

Любая мать поступила бы так же.

Верно?

Глава 12

Уайт-Плейнс – городок среднего размера в центре округа Уэстчестер к северу от Нью-Йорка. Мой офис делил третий этаж пятиэтажного здания с двумя другими офисами: стоматолога и риелтора. Здание темное, все закрылись на выходные.

Дверь из коридора вела в комнату, где Мина обычно принимала моих клиентов, помогала выписывать счета и выполняла другие административные обязанности.

Я прошла в свой кабинет, окна которого выходили на Мамаронек-авеню. Почему-то я предпочла не включать свет. Можно подумать, что мне хотелось сохранить свой визит в тайне. Как будто кто-то мог усмотреть в моих действиях нечто подозрительное… Мне ведь полагалось заехать сюда по делу Мэгги Льюис, хотя сегодня у меня нет времени просматривать записи за два года. Я пришла сюда именно ради дела Бишопа.

Придавленная чувством вины, я с трудом опустилась в свое кресло за письменным столом.

– Прости меня, Мэгги…

Подступившие вдруг слезы обожгли мне глаза. Неожиданно само присутствие в офисе лишило меня защитной маски. Я отдалась на волю эмоций.

Обстановка в кабинете вполне лаконична: письменный стол с креслом с одной стороны, пара обращенных к нему кресел – с другой, и диван около задней стены. Большинство пациентов предпочитали кресло. Мэгги нравился диван – совсем недавно она сидела в нескольких шагах от того места, где сейчас сидела я.

– Мне очень жаль, милая…

Мэгги была курильщицей, и хотя я не разрешала курить в моем офисе, позволяла ей держать сигарету. Зажимая ее в пальцах, она продолжала говорить и жестикулировать. Когда я видела ее в последний раз, то подумала, что Мэгги скрывала чувства к сыну. Она оставила его совсем маленьким. Не отдала на усыновление, а оставила с отцом в его семье, где и помогали воспитывать мальчика. Мэгги так и не вернулась к материнской роли. Ему уже исполнилось пять лет, и она рассказывала о мальчике между прочим, как будто видела его очень часто. Как он уже вырос, на кого стал похож.

Но Мэгги ни разу не упоминала о намерении самоубийства. Такую откровенность я уж точно не оставила бы без внимания. Безусловно. За годы практики я научилась выделять сигналы из шумового потока и ее сигнал представляла совершенно четко: попытки самоубийства ей не грозили.

И вот на тебе… Что же я упустила?

Ответ: не знаю. Может, ничего. Психотерапевты не всеведущи. И мы, естественно, не вездесущи; последние два года я встречалась с Мэгги примерно раз в месяц. Но пора забыть об этом. Пора вернуться к тому, ради чего я заявилась сюда.

Вытерев слезы, я вернулась в комнату Мины. В глубине находилась небольшая кладовка, заполненная шкафами и коробками. В ее духоте, лишенной окон и кондиционера, стоял затхлый бумажный запах. Мне понадобилось несколько минут, чтобы разобраться там и откопать коробку пятнадцатилетней давности.

Забрав ее в свой кабинет, я начала копаться в папках, найдя в итоге дело Бишопа.

Моей официальной оценки там не было, как и записей заключительных показаний Тома Бишопа в полиции – эти документы засекречены согласно решению суда, так что я не рассчитывала найти их. Но у меня сохранились записи пяти сеансов, снабженные примечаниями и комментариями. И список родственников, то есть близких людей в жизни Тома. Среди них имелись контактные данные Бликеров.

Я не знала, радоваться ли мне или беспокоиться по этому поводу.

Сидя за своим столом, я набрала телефонный номер. В трубке зазвучали протяжные гудки. Продолжительные однообразные гудки. Ни голосовой почты, ни автоответчика, только бесконечные гудки. Я повесила трубку, проверила правильность номера и сделала вторую попытку. Пока я слушала очередные гудки, мой взгляд упал на сам список.

Там имелся какой-то адрес.

Похоже, моя поездка немного затянется…

* * *

Когда я поехала в сторону Лонг-Айленда, начался дождь. Пол прислал мне два сообщения: «Все в порядке?» И немного позже: «Пока все нормально?»

Дождь становился все сильнее, и мне пришлось включить «дворники». Поездка в Лонг-Айленд обычно напоминала рискованное приключение. Дорога из Уэстчестера в любую сторону, казалось, проходила по запутанному лабиринту боковых улочек и автомагистралей. К тому же время приближалось к семи вечера. Поздновато заявляться незваной к кому-то домой. И я понятия не имела, что меня там ждет. Вспомнит ли Арнольд Бликер, что видел меня в зале суда? Скажет ли он мне, что взрослый Том теперь живет где-то на другом конце света? Или, может, он счастливо живет по соседству с парой детей и женой, которая обожает стряпать и шить?

Поездка заняла больше часа, предоставив мне достаточно времени, чтобы обдумать десяток сценариев и отрепетировать то, что я скажу, получив – надеюсь – четкий, нужный мне ответ. Навигатор привел меня в небольшой прибрежный городок Сейвилл, в один из его районов. Очаровательные дома, поначалу простые двухэтажные коттеджи, по мере приближения к набережной становились все более дорогими и шикарными. Грин-авеню выходила на берег Атлантического океана. Я знала, что еду в южном направлении, и где-то там, на океанских просторах, находился Файер-Айленд, известный своими буйными летними вечеринками. Но теперь, в сумерках и в дождевой хмари, впереди маячила лишь бурная морская даль, влажная и темная.

Я задумчиво помедлила, слушая, как барабанят капли дождя по машине.

Дом большой, но какой-то странный. Двускатная крыша амбарного типа. Такой стиль в этом регионе, вероятно, распространился после выхода фильма «Ужас Амитивилля». Днем обшивка, возможно, выглядела пыльно-голубой. Подходящий цвет для пляжного коттеджа, каким этот дом пытался выглядеть, несмотря на многочисленные пристройки и гараж на две машины.

Передо мной поблескивали темные стекла окон. Не слишком добрый знак. Бликеры ненамного старше меня, но некоторые люди предпочитают рано ложиться спать.

Сейчас или никогда. Я вышла и закрыла машину. Почти мгновенно промокнув, пробежала по газону и поднялась по ступенькам на небольшое крыльцо, обрамляющее вход. Решила сначала постучать, хотя и увидела дверной звонок. Напряженно прислушиваясь, я слышала только, как слева надо мной по крыше выстукивает барабанную дробь ливень.

«Какое-то безумие… Господи, что я здесь делаю?»

Опять постучав, я подождала еще немного. Никакой реакции. Ни света, ни ощущения движений. Только ритмичный белый шум океана…

«Я хочу вернуть мою маму…»

Мое сердце екнуло, дыхание перехватило. Я понимала, что в памяти только что всплыло воспоминание о странном звонке на моем телефоне – или воспоминание о том голосе, что мне послышался в той записи. Но мне не сразу удалось успокоиться. Пытаясь вернуть ощущение реальности, я надавила на кнопку дверного звонка.

Цель достигнута, звонок разорвал мой слуховой бред. Внутри раздался громкий трезвон – может, кто-то из Бликеров стал глуховат? В этом районе, видимо, постоянно жили люди среднего достатка. Но близкими к берегу, более дорогими домами, возможно, пользовались лишь время от времени, и сейчас в доме никого нет.

Я еще раз нажала на звонок, удерживая палец на кнопке чуть дольше, чем того требовали приличия. С тех пор как я поднялась на крыльцо, дождь, по крайней мере, немного утих. Внезапно я испытала смущение. Пристально глянула на свои синие с серой отделкой кроссовки. На мне также были легкие шорты и льняная блузка. Непритязательный, но приличный наряд. В самый раз для безобидной промокшей женщины, правда, в данный момент склонной к параноидальному бреду.

«Потому что все это безумие. Надо было просто спросить самого Майкла, а не шляться тут в темноте, изображая частного детектива».

Кстати, хорошая идея…

Я уже собиралась уйти, решив кое-кому позвонить, когда над моей головой загорелся свет.

Глава 13

Арнольд Бликер вглядывался в меня темными глазами, прикрытыми обвисшими веками. Он выглядел довольно хилым и даже старше, чем я ожидала.

– Здравствуйте. Могу я вам помочь?

– Мистер Бликер?

– Да.

– Арнольд Бликер?

– Неужели я что-то выиграл?

Он задал вопрос таким сухим тоном, что я приняла его за чистую монету.

– Нет, простите, я не…

Затем он улыбнулся, и лицо его сразу помолодело. Арнольд выглядел уже не таким старым. Может быть, просто свет на крыльце создавал причудливые резкие тени.

– Я пошутил. Так что я могу для вас сделать? Кто вы?

– Мистер Бликер, я понимаю, что мой визит весьма необычен… Я – доктор Эмили Линдман.

Я ждала проблесков узнавания в его взгляде. Бликер стоял передо мной в спортивных штанах и провисшей, слишком большой для него рубашке-поло. Я подумала, что он болен. Или, может, просто сильно похудел.

Видя, что Арнольд не вспомнил моего имени, я добавила:

– Я психолог. Работаю в Уайт-Плейнс.

Он прищурился. Неясно, заставила ли его дополнительная информация вспомнить меня.

– Вы промокли, – заметил он. – Давайте уйдем с крыльца.

– Ох, спасибо…

Бликер приоткрыл дверь пошире, чтобы я смогла войти.

– Какая гроза, – сказал он. – Я предложил бы вам снять куртку, но у вас ее нет… Как насчет полотенца?

– Конечно. Было бы здорово. Простите за вторжение. И я очень надеюсь, что не разбудила вас…

Я сомневалась, что Арнольд слышал меня. Углубившись в дом, он по пути включил лампу с витражным абажуром, но стало не намного светлее. Лампа стояла на столике за диваном. А диван являлся частью обстановки гостиной, заполненной стеллажами со старинными безделушками. Разнообразные фигурки. Множество статуэток. Подойдя немного ближе, я сумела разглядеть, что они представляли собой всевозможных свинок и поросят.

Бликер исчез в глубине коридора. Где-то там – вероятно, в ванной – также загорелся свет. Какая-то лестница поднималась на второй этаж. Непосредственно слева от меня находился вход в столовую с элегантным столом и стульями. Их окружали очередные стеллажи с безделушками (очередными свинками), но между ними также поблескивало окно с видом на океан. Оно, наверное, было открыто, так как шторы вздувались под ветром.

Порывы легкого ветерка доносили запах морского воздуха, но их явно недоставало, чтобы освежить внутреннюю затхлость. Мрачноватое местечко. Я представила, как Том Бишоп пришел сюда после смерти отца, когда его мать отправили в тюрьму. Совсем недавно мальчик жил нормальной счастливой жизнью. И вот в ночи он стал свидетелем убийства, и вскоре после этого ему пришлось начать новую жизнь, в сущности, с незнакомцами. По крайней мере, мне выдали такую информацию.

Бликер, шаркая ногами, вернулся в гостиную. Он снова показался мне слишком хрупким и слабым. Нездоровым. Держа в руках полотенце, озадаченно глянул на меня.

– Не уверен, сойдет ли вам такое полотенце, – промямлил он, передавая его мне.

Я нерешительно помедлила. Какое такое?

Застенчиво улыбнувшись, Арнольд пояснил:

– Мне не хотелось давать вам одно из тех, что висят в ванной. Но Кэндис все перестирала. Это чистое; может, правда, оно и слегка сопрело… Трудно сохранить вещи сухими, живя у самой воды.

Интересно, кто такая Кэндис – экономка? Дочь? Я вытерла лицо полотенцем. От него исходил немного затхлый запах с примесью ароматного моющего средства. Я подсушила волосы и смахнула влагу с рук и голых ног.

– Спасибо вам большое.

– Я не слышал вашего звонка, – сказал Бликер, – сидел в глубине. Люблю послушать музыку. Мы не… Элис заботилась обо всем этом. Знала, как пользоваться новомодными звуковыми гаджетами. Мы продали старую стереосистему. У меня остался еще проигрыватель, но нет динамиков для него, нет усилителя… Она воспроизводила музыку через интернет. Кэндис пыталась показать мне, как делать это с компьютера. Но я просто пользуюсь своим телефоном. – Арнольд вытащил его из кармана вместе с подсоединенными наушниками. – Элис умерла. Два года назад. – Он посмотрел на меня своими темными блестящими глазами.

– Ох… мне так жаль.

– Вы знали ее?

– Я… Может, присядем?

– Конечно, проходите сюда, пожалуйста.

Он провел меня в гостиную, где я присела на край кофейного столика, чтобы не замочить мебель, и сам опустился в кресло между двумя диванами. На них лежали декоративные подушки, украшенные все теми же свиньями. Отбросив поросячьи образы, я сосредоточилась на их владельце.

– Мистер Бликер, когда-то ваш племянник посещал у меня сеансы психотерапии, всего несколько сеансов.

Рот Бликера приоткрылся. Он слегка вздохнул и просто пристально посмотрел на меня.

– Ох… так вы сказали, вы доктор Линдман?

Я кивнула. Я была совершенно уверена, что мы никогда не разговаривали до этого, но он, должно быть, вспомнил теперь мое имя. Его лоб прорезали морщины.

– Что же привело вас в такую даль? С Томасом все в порядке?

– Вы общались с ним последнее время? – Я положила полотенце на колени.

– Нет. Давненько уже не общался.

– Он просто… уехал от вас?

– Ну, можно и так сказать. Томас и Элис – моя жена – с трудом ладили. Он вроде как… Он уехал от нас сразу после того, как ему исполнилось восемнадцать.

– Как жаль слышать, что у вас с ним возникли трудности… А потом вы связывались с ним?

Бликер задумчиво взирал на свои сложенные руки.

– Нет. Навалилось столько проблем… Я хотел связаться, но Элис заболела. Мы думали, что у нее раннее слабоумие, но оказалась болезнь Альцгеймера. Она опустошила наши силы. Даже ее сестры… Лоры. Они были очень близки. Обе любили собирать коллекции. – Он обвел взглядом стеллажи со свинками и, наконец придя к какому-то решению, добавил: – Мы пережили ужасное время, но, по крайней мере, оно быстро закончилось.

Я вновь выразила Бликеру сочувствие. Мрачноватое уныние этого дома начало казаться мне живым существом. Пора выяснить то, зачем я сюда явилась; вообще-то, неловко совать нос в чужую жизнь. Конечно, мне хотелось бы спросить о Лоре – спросить еще о многом, но я ограничилась тем, что показалось мне наиболее дальновидным.

– Вы называете его Томасом, – спросила я. – Вам не приходилось слышать, что он изменил имя?

– Изменил свое имя?

– Да. И имя, и фамилию.

– Мы сами изменили его фамилию. Я усыновил его, и он стал Томасом Бликером… – Арнольд начал нервничать и подозрительно прищурился. – Что вы имеете в виду? Что-то случилось? Я пытался найти его пару лет, но Лора не знала, где он, а Томасы Бликеры в интернете всегда оказывались другими людьми.

Я успокаивающе подняла руки.

– Простите, менее всего мне хотелось встревожить вас. У меня нет причин думать, что с вашим племянником случилось что-то плохое. Я пришла к вам лишь потому, что в моей жизни недавно появился молодой человек, похожий на него. Очень похожий. Но он сказал, что его зовут по-другому. Майкл Рэнд.

Вот и все. Именно эти слова я репетировала целый час. Решила, что лучше всего говорить прямо. И как можно ближе к правде.

– Как-как? – Бликер помрачнел еще больше.

– Майкл Рэнд, – ответила я и быстро задала важный вопрос: – Мистер Бликер, у вас есть какие-нибудь фотоальбомы, где я могла бы увидеть его? Что-нибудь недавнее – до того, как Том ушел?

Но Бликер ничего не ответил. Вместо этого он уставился на меня странным взглядом, один его глаз начал дергаться.

– Зачем вы приехали сюда?

Его вопрос озадачил меня.

– Я пытаюсь подтвердить, является ли знакомый мне человек, Майкл Рэнд, вашим приемным сыном Томасом или это просто редкостное случайное совпадение. Выяснить, не слишком ли я полагаюсь на то, что хорошо помню чью-то внешность. Понимаю, что сейчас, возможно, мое появление неуместно. Но такая ситуация возникла как раз сегодня утром, и я… Я просто пытаюсь все выяснить, чтобы спокойно жить дальше. – Я улыбнулась, надеясь на сочувствие.

Бликер напряженно вглядывался в меня. Затем с трудом сглотнул, отчего кадык на его шее резко дернулся.

– Так вы та самая! – вдруг произнес он, нацелив на меня палец.

– Простите, не поняла?

– Зачем вы здесь?

– Извините. Не понимаю. Я ведь уже объяснила вам, что…

Бликер встал, продолжая грозить мне скрюченным пальцем. Все его поведение изменилось, он вдруг стал суровым и враждебным.

– Вы должны уйти.

Я тоже медленно встала, пытаясь не встревожить его еще больше.

– Мистер Бликер, мне очень жаль, если я расстроила вас… Как уже говорила, я проводила психотерапию с Томом после смерти его отца. Может, вы это имели в виду? Сказав, что я та самая?

Рот Бликера начал нервно дергаться. Видимо, он был так потрясен, что почти онемел.

– Да, пусть не сразу, но я узнал вас, – с трудом произнес Арнольд, – и помню, что произошло. – Бликер внезапно вытянулся в струнку и выпятил костлявую грудь. – Вы должны немедленно уйти. Каковы ваши тайные происки? Хотите выведать у меня, что я могу вспомнить? Немедленно убирайтесь!

– Сэр… мне искренне жаль, если я расстроила вас. Не знаю, что я могла сказать или сделать… Если позволите, я оставлю визитку с моим номером…

– Вон!

Во влажном воздухе дома его голос прогремел как громовой раскат. Быстро оставив визитку, я положила полотенце на ближайший стул и направилась к выходу. Взявшись за ручку двери, оглянулась, чтобы еще раз попытаться выяснить ситуацию.

– Думаю, это какая-то оши…

– Убирайтесь из моего дома! – завопил Бликер. – Убирайтесь, или я вызову полицию!

Мне не нужно было повторять дважды. Или трижды. Я вышла за дверь, оставив ее раскачиваться на ветру. Стараясь не поскользнуться, сошла с залитого дождем крыльца и уже собиралась пройти по газону к машине, когда меня ослепил яркий свет.

Я резко остановилась, подняв руку.

– Эй! – раздался голос молодого человека.

Я услышала шум двигателя. Кто-то только что въехал на подъездную дорожку, но свет фар ослепил меня. Хлопнула дверца. Смутно мелькнул чей-то силуэт, послышались быстро приближающиеся шаги.

С отчаянно забившимся сердцем я бросилась к моей машине. Но не успела. Меня резко схватил за руку какой-то мужчина, и я невольно закричала.

Глава 14

ПОЛИЦЕЙСКИЙ ОТЧЕТ

СЛЕДОВАТЕЛИ Р. МУНИ И С. СТАРЧИК

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА СВИДЕТЕЛЯ (фрагмент)

ТОМАС БРЭДЛИ БИШОП, 29 АПРЕЛЯ

Муни: И что ты тогда увидел? Значит, ты вышел из своей комнаты и…

Том: Я услышал шум страшной драки.

Муни: Ладно. Понятно. Тогда ты пошел на кухню? Именно оттуда доносился шум?

[Молчание]

Плански: Смелей, милый.

Том: Он доносился из разных мест.

Муни: Шум драки?

[Молчание]

Муни: Ты не можешь просто кивнуть, понимаешь, Томми? Нам нужно, чтобы ты сказал «Да».

Том: Да.

Муни: Ты имел в виду, что подумал, будто там было несколько людей, Том? Ты думаешь, что с твоим отцом дрались несколько человек?

[Молчание]

Муни: Ты видел их? Том, это очень важно… Ты видел того, кто дрался с твоим папой?

[Молчание]

Муни: Для протокола: свидетель дал отрицательный ответ. Хорошо, Том… Так что же произошло? Попробуй рассказать мне. Ты вышел из комнаты, когда услышал шум этой драки. Верно? Куда ты отправился сначала?