Александр Македонский: Сын сновидения. Пески Амона. Пределы мира

– Исполню, государь, – заверил его Евмен, удаляясь со своим табуретом и столиком под мышкой.

Прочтя письмо, Александр понял, что отец уже принял решение вторгнуться в Азию и лишь ищет предлога, чтобы развязать войну.

Царевич вернулся в Миезу, как только освободился от множества забот, навалившихся на него по приезде в Пеллу: участие в заседаниях правительства, приемах иностранных гостей, послов и делегаций, в сборах войск – основы отношений между короной и поддерживающей ее знатью.

Аристотель уже уехал, но остался его племянник Каллисфен, чтобы привести в порядок коллекцию и позаботиться об издании трудов, которые философ недвусмысленно посвятил своему царственному ученику. Это были размышления о монархии и колонизации, где философ теоретизировал насчет распространения в мире модели греческих городов-государств, единственно правильного средства обеспечения свободы, кузницы духовной и материальной цивилизованности.

Александр провел там несколько дней, чтобы отдохнуть и поразмышлять за трапезами с Каллисфеном, юношей чрезвычайно образованным и глубоко осведомленным о политической ситуации в греческих городах.

Страсть к истории заставила его обзавестись не только классическими трудами Гекатея Милетского, Геродота и Фукидида, но также и книгами западных философов, вроде сиракузца Филиста, который рассказывал о превратностях судеб греческих городов на Сицилии и в Италии, стране, где зарождались новые силы вроде города Рима, основанного троянским героем Энеем; в этом городе побывал сам Геракл на обратном пути из далекой Иберии.

После ужина они сидели на воздухе в портике и говорили допоздна.

– Когда твой отец сражался со скифами, священный совет Дельф объявил новую священную войну против жителей Амфиссы.

– Знаю, – ответил царевич. – Однако ни одна из сторон не добилась преимущества. За Амфиссой стоят фиванцы, но они не хотят действовать открыто, чтобы не попасть под молнии священного совета, и ситуация снова сложилась критическая, особенно в свете того, что надумали Афины. Совет уже прислал нам официальное приглашение вмешаться, и не думаю, что отец заставит повторять просьбу дважды.

Каллисфен налил обоим немного вина.

– В совете председательствуют фессалийцы, ваши друзья… Я довольно хорошо знаю твоего отца и не удивлюсь, если выяснится, что это он организовал весь этот маневр.

Александр посмотрел на него, рассеянно прихлебывая вино из своего кубка.

– Не кажется ли тебе, Каллисфен, что у тебя длинные уши, а?

Тот отодвинул от себя кубок.

– Я историк, Александр, и, думаю, хороший ученик моего дяди, как и ты. Не удивляйся, если я упражняюсь в логических построениях вместо того, чтобы слушать сплетни из вторых или третьих рук. А теперь позволь мне угадать: твой отец прекрасно знает, что общественное мнение в Афинах не благоволит фиванцам, но он также знает, что Демосфен прилагает все усилия к тому, чтобы афиняне изменили свое мнение и поддержали Фивы – и, следовательно, Амфиссу – против священного совета, то есть против Филиппа. Демосфен, со своей стороны, знает, что, только объединив афинские силы с фиванскими, можно надеяться избежать решительного укрепления македонской гегемонии над Грецией, и потому делает все возможное и невозможное, чтобы заключить пакт с фиванцами, даже ценой конфронтации с самым высоким греческим религиозным советом и оракулом бога Аполлона.

– А каковы, по-твоему, будут действия фиванцев? – спросил Александр. Ему было любопытно, как его собеседник оценивает происходящее.

– Это зависит от двух факторов: как поступят афиняне и что будет делать македонское войско в Центральной Греции. Твой отец старается всеми силами оказать давление на фиванцев, чтобы воспрепятствовать их союзу с Афинами. Он прекрасно знает, что в этом случае столкнется с самыми мощными наземными войсками и самым мощным флотом во всей Греции. А они могут оказаться не по зубам даже царю македонян.

Александр помолчал, словно прислушиваясь к звукам ночи, доносящимся из близлежащей рощи, и Каллисфен налил ему еще вина.

– Чем займешься, когда закончишь свою работу здесь, в Миезе? – спросил царевич, лишь чуть пригубив вино.

– Наверное, отправлюсь к моему дяде в Стагир, но мне бы очень хотелось понаблюдать за войной вблизи.

– Ты можешь поехать со мной, если отец попросит меня присоединиться к нему.

– Я был бы счастлив, – ответил Каллисфен, и было видно, что он ожидал подобного приглашения, удовлетворявшего одновременно и его амбиции, и амбиции Александра.

– Тогда приезжай в Пеллу.

Каллисфен с энтузиазмом принял приглашение. Они расстались глубокой ночью, после долгих философских споров. На следующий день юноша вручил гостю два обещанных труда Аристотеля, каждый с приложенным письмом самого философа.

Александр вернулся во дворец через три дня, к вечеру, чтобы успеть принять участие в военном совете. Там собрались Антипатр, Парменион и Клит Черный, а также командиры основных частей фаланги и конницы. Александр присутствовал в качестве начальника «Острия».

На стене в глубине зала была изображена карта всей Греции, которую Филипп несколько лет назад велел начертить одному географу из Смирны. С помощью этой карты царь объяснил, как намеревается действовать.

– Я не хочу сразу атаковать Амфиссу, – заявил он. – Центральная Греция – территория опасная, труднопроходимая, где легко оказаться запертым в узких лощинах, потерять свободу маневра и стать уязвимым для противника. Поэтому прежде всего мы должны наложить руку на ключевые точки этого района – Кифинион и Элатею. Подробности рассмотрим потом. Наши войска уже на марше и приближаются к Фессалии; я и Парменион вскоре присоединимся к ним, поэтому завтра же мы отбываем. Антипатр остается командовать частями, остающимися в Македонии.

Александр с волнением ждал, что царь сообщит, какую задачу в военных операциях он приберег для сына, но его постигло разочарование.

– Оставляю моему сыну печать Аргеадов, чтобы он представлял меня в мое отсутствие.

Юноша хотел встать, но царь метнул на него гневный взгляд. В этот момент вошел Евмен с печатью и вручил ее Александру, который нехотя надел ее себе на палец со словами:

– Я благодарен царю за оказанную честь и постараюсь соответствовать ей.

Филипп обратился к своему секретарю:

– Прочти командирам письмо, которое я послал новому царю персов. Хочу, чтобы каждый знал, что скоро может быть переброшен в Азию для подготовки экспедиции.

Евмен торжественным тоном и чистым голосом прочел.

– Если ответ будет таким, как я думаю, – продолжал царь, – Парменион сможет пройти через Проливы и обеспечить контроль над восточным берегом, предваряя наше вторжение в Азию, а мы тем временем раз и навсегда покажем грекам, что возможен лишь один всеэллинский союз – под моим руководством. Это все, что я хотел вам сообщить. Можете возвращаться к своим делам.

Александр подождал, пока все разойдутся, чтобы поговорить с отцом с глазу на глаз.

– Почему ты оставляешь меня в Пелле? Я должен командовать «Острием» в сражении, а не на параде. И Антипатр, без сомнения, прекрасно справится с местными делами в твое отсутствие.

– Я долго размышлял, прежде чем принять это решение, и не собираюсь его отменять. Управление страной – задача более сложная и, возможно, более важная, чем война. У нас много врагов, Александр, это не только Афины и Фивы, враги есть еще в Пелле и в остальной Македонии, не говоря о Персии. Пока я буду сражаться вдали от дома, мне нужно иметь спокойный тыл. Я полагаюсь на тебя.

Юноша потупился, не найдя никакого возражения. Филипп, понимая состояние его души, добавил:

– Печать, которую я тебе передаю, – одна из самых больших привилегий во внутренней жизни государства. Она дает бо́льшую власть, чем командование турмой. Именно здесь, во дворце, а не на поле боя ты научишься быть царем; занятие царя – политика, а не махание копьем и мечом. Однако, если придет момент решающего столкновения, если мне понадобятся на поле боя все силы, которыми я располагаю, я вызову тебя, и ты поведешь «Острие» в битву. Никто, кроме тебя. Ну, не строй такое лицо, я приготовил тебе один сюрприз, чтобы подбодрить.

Александр покачал головой:

– Какой еще, отец?

– Увидишь, – сказал Филипп, сдерживая улыбку.

Он встал и вышел из зала. Чуть погодя Александр услышал, как он громко зовет своего оруженосца, чтобы тот привел оседланного коня и поднял охрану. Александр вышел на галерею и, выглянув во двор, успел лишь заметить, как отец галопом скрылся в ночи.

Юноша засиделся в своем кабинете допоздна, готовясь к завтрашним поручениям. Незадолго до полуночи он погасил лампу и пошел к себе. Позвал Лептину, но девушка не откликнулась.

– Лептина! – в нетерпении повторил он.

Наверное, заболела или за что-то сердится на него. Из полумрака спальни донеслось:

– Лептине пришлось уйти. Вернется завтра утром.

– Великий Зевс! – воскликнул Александр, услышав незнакомый голос в своей спальне, положил руку на меч и вошел.

– Это не тот меч, который ты в меня вонзишь, – заметил голос.

Александр увидел, что на кровати перед ним сидит незнакомая девушка поразительной красоты.

– Кто ты и кто позволил тебе войти в мою комнату? – начал спрашивать он.

– Твой отец, царь Филипп, хотел сделать тебе сюрприз. Я и есть этот сюрприз. Меня зовут Кампаспа.

– Мне очень жаль, Кампаспа, – ответил Александр, указывая ей на дверь, – но если бы мне хотелось такого рода сюрприза, я бы приготовил его себе сам. Прощай.

Девушка встала, но, вместо того чтобы пойти к двери, быстрым и легким движением расстегнула пряжки своего пеплоса и осталась перед ним в одних сандалиях с серебристыми лентами.

Рука Александра, указывающая на дверь, упала, и он молча уставился на девушку. Она была красивее всех, кого он видел в своей жизни, так прекрасна, что захватывало дух и в жилах закипала кровь. У нее была гладкая и нежная шея, прямые плечи, упругие груди, а стройные гладкие бедра словно изваяны из паросского мрамора. Александр ощутил, как язык присох к нёбу.

Девушка шагнула к нему, взяла за руку и потянула в ванную.

– Можно тебя раздеть?

Она начала расстегивать пряжки на его хламиде и хитоне.

– Боюсь, что Лептина рассердится и… – залепетал Александр.

– Возможно, но ты наверняка будешь удовлетворен и счастлив. Уверяю тебя.

Теперь и царевич был голый, и девушка прильнула к нему всем телом, но, едва ощутив его реакцию, отступила и потянула к ванне.

– Здесь будет еще лучше. Увидишь.

Александр последовал за ней, и она начала ласкать его со знанием и умением, до сих пор ему незнакомыми, мучительно возбуждая его чувственность, а потом деликатно отступая и снова лаская его тело.

Почувствовав, что царевич достиг крайнего возбуждения, Кампаспа вылезла из ванны и легла на ложе, мокрая от благовонной воды, золотясь в свете от лампы. Юноша с пылом набросился на нее, но она шепнула ему в ухо:

– Так пользуются тараном, когда нужно проломить городскую стену. Позволь мне ввести тебя, и увидишь…

Александр почувствовал, как погружается в наслаждение, словно камень в воду. Оно становилось все сильнее и интенсивнее, пока он не взорвался. Но Кампаспа хотела еще и снова начала возбуждать его влажными горячими губами, пока не смогла ввести его в себя еще раз, с усталой ленью. И в эту ночь молодой царевич понял, что наслаждение может быть в тысячу раз острее, чем то, которое доставляла наивная и бесхитростная любовь Лептины.

Глава 22

C тех пор как отец уехал, каждый день без исключения Александр получал от него сообщения о ходе операций и перемещении войск. Судя по донесениям, Филипп при первом же наступлении полностью реализовал свой план, оккупировав Кифинион, а потом, к концу лета, и Элатею.

Филипп, царь македонян – Александру

Здравствуй!

Сегодня, в третий день месяца метагитнион, я оккупировал Элатею.

Мое предприятие вызвало панику в Афинах, поскольку все думали, что вскоре я поверну войско на них и заставлю фиванцев пойти со мной. Но Демосфен внушил согражданам, что моя акция направлена только на усмирение Фив, чтобы помешать их союзу с афинянами. Они послали делегацию, чтобы склонить фиванцев к союзу. Я тоже решил направить посольство в этот город, чтобы убедить их в обратном. Буду держать тебя в курсе дела.

Желаю здравия тебе и царице, твоей матери.

Александр вызвал к себе Каллисфена, который прибыл во дворец несколько дней назад.

– События развиваются примерно так, как ты и предсказывал, – рассказал ему царевич. – Недавно я получил от отца известие о ходе его экспедиции. Теперь два посольства, афинское и македонское, пытаются уговорить фиванцев заключить союз – с Афинами или с Македонией. Которое, по-твоему, добьется успеха?

Каллисфен величественным жестом закинул плащ на левое плечо и проговорил:

– Делать предсказания – занятие опасное, более подходящее гадальщику, чем историку. Кто возглавляет афинскую делегацию?

– Демосфен.

– Тогда она и добьется успеха. Нынче нет в Греции более великого оратора, чем Демосфен. Готовься к отъезду.

– Почему?

– Потому что будет решающая битва, а в этот день твой отец захочет, чтобы ты был рядом с ним на поле боя.

Александр посмотрел ему в глаза:

– Если это случится, напиши историю о моих деяниях, когда настанет время.

Александр скоро понял, насколько его отец был прав: политика оказалась куда более сложной задачей, чем сражение в чистом поле. При дворе каждый считал своим долгом давать советы, учитывая юные годы царевича; и все, начиная с матери, полагали, что могут повлиять на его решения.

Однажды вечером Олимпиада пригласила сына отужинать в ее палатах – под предлогом того, что хочет подарить ему вышитый собственноручно плащ.

– Поразительно, – подтвердил Александр, едва завидев подарок, и, хотя узнал тонкую эфесскую работу, добавил: – Должно быть, тебе потребовались месяцы труда.

В трапезной стояло лишь два стола и два ложа, одно рядом с другим.

– Я думал, сегодня вечером с нами будет и Клеопатра, – заметил сын, немного удивленный.

– Она простудилась, и ее слегка лихорадит. Просила извинить ее. Но устраивайся, прошу тебя. Ужин готов.

Александр возлег на ложе и взял с блюда немного миндальных орехов, а девушка-служанка подала суп из гуся и испеченные в золе пшеничные лепешки. Пища у матери всегда была довольно простой и скромной.

Олимпиада возлегла на свое ложе и велела налить ей супу.

– Ну, как ты себя чувствуешь на троне своего отца? – спросила она, зачерпнув несколько ложек.

– Примерно так же, как на любом другом сиденье, – ответил сын, не скрывая легкой скуки.

– Не уходи от моего вопроса, – упрекнула его Олимпиада, глядя прямо ему в глаза. – Ты прекрасно знаешь, что я имею в виду.

– Знаю, мама. И что ты хочешь услышать? Я стараюсь, как могу, чтобы не наделать ошибок. Внимательно слежу за государственными делами.

– Похвально.

Служанка поставила на стол миску с овощами и салатом и добавила масла, уксуса и соли.

– Александр, – продолжила Олимпиада, – ты никогда не думал, что твой отец может внезапно умереть?

– Мой отец воюет плечом к плечу со своими солдатами. Да, он может погибнуть.

– И если это случится?

Служанка налила ему вина, унесла тарелку и вернулась с целым блюдом журавлиного мяса и чашей протертого гороха, от которого царевич жестом руки отказался.

– Извини, я забыла, что ты не любишь гороха… Так что ты думаешь?

– Мне неприятно об этом думать. Я очень люблю отца.

– Я говорю не об этом, Александр. Я говорю о наследовании престола.

– В том, что я наследник, ни у кого нет ни малейшего сомнения.

– Пока жив твой отец и жива я…

– Мама, тебе всего тридцать семь лет.

– Это ничего не значит. Несчастья случаются со всеми. Я хочу сказать, что твой двоюродный брат Аминта на пять лет старше тебя. Он был наследником, пока не родился ты. Кто-нибудь мог бы предложить трон ему вместо тебя. Кроме того, у твоего отца есть еще один сын от одной из его… жен.

Александр пожал плечами:

– Арридей – жалкий недоумок.

– Недоумок, но царской крови. И он может бросить тень в твое право наследования.

– И что, по-твоему, я должен делать?

– Сейчас у тебя власть, а твой отец далеко. Ты распоряжаешься царской сокровищницей и можешь делать что хочешь. Этого богатства хватит, чтобы кое-кого подкупить.

Александр помрачнел:

– Мой отец оставил жизнь Аминте даже после моего рождения, и у меня нет ни малейшего намерения делать то, что ты предлагаешь. Никогда.

Олимпиада покачала головой:

– Аристотель забил тебе голову своими демократическими идеями, но для царя все не так. Царь должен обеспечить наследование трона, ты это понимаешь?

– Хватит, мама. Мой отец жив, ты это прекрасно знаешь. Разговор окончен. Если когда-нибудь мне понадобится помощь, я обращусь к твоему брату, царю Эпира. Он меня любит и поддержит.

– Послушай меня, – не отставала Олимпиада, но Александр, потеряв терпение, встал и торопливо поцеловал ее в щеку:

– Спасибо за ужин, мама. Мне пора. Спокойной ночи.

Он вышел во внутренний двор дворца и проинспектировал стражу у входа, прежде чем подняться к Евмену, – тот еще не спал в своем кабинете, внимательно разбирая корреспонденцию.

– Есть известия от отца? – спросил Александр.

– Да, но ничего нового. Фиванцы так и не решили, на чью сторону встать.

– А чем нынче занят Аминта?

Евмен с удивлением взглянул на него:

– Что ты имеешь в виду?

– То, что сказал.

– Ну, не знаю. Наверное, охотится в где-то Линкестиде.

– Хорошо. Когда вернется, дай ему дипломатическое поручение.

– Дипломатическое? Но какого рода?

– Смотри сам. Неужели для него не найдется подходящей миссии? В Азии, во Фракии, на островах. Где угодно.

Евмен хотел было возразить:

– Но я действительно не знаю, что…

Однако Александр уже ушел.

Посольство Филиппа прибыло в Фивы поздней осенью и было допущено к выступлению перед городским собранием, в полном составе пришедшим в театр.

В тот же день была принята и делегация из Афин во главе с самим Демосфеном, поскольку совет хотел, чтобы народ смог в кратчайшее время оценить два противоположных предложения.

Филипп долго обсуждал со своим советником, что предложить фиванцам. Он не просил их вступить с ним в союз, прекрасно зная, что за святотатцами из Амфиссы, против которых он, Филипп, объявил священную войну, стоят именно Фивы. Тем не менее македонского владыку вполне удовлетворил бы их нейтралитет. Взамен Филипп предлагал Фивам существенные экономические и даже территориальные уступки, а в случае отказа угрожал страшными опустошениями. Каким же надо быть дураком, чтобы отказаться?

Глава македонской делегации Эвдем Орейский озвучил все это, расчетливо дозируя лесть, угрозы и шантаж, после чего удалился.

Вскоре после этого он встретился со своим другом и осведомителем из Фив, который провел его в место, откуда было видно и слышно все, что происходит на собрании. Эвдем знал, что Филипп попросит его доложить об этих слушаниях лично ему, и никому больше.

Собрание сделало небольшой перерыв, чтобы македоняне могли удалиться, не встретившись с афинянами и не устроив потасовку, после чего было дозволено войти делегации, возглавляемой Демосфеном.

Великий оратор обладал суровым обликом философа – с худым, высохшим телом и выразительными глазами под вечно наморщенным лбом. Говорили, что с детства у него были трудности с произношением и слабый голос и он, желая сделать карьеру оратора, упражнялся в декламации стихов Еврипида над прибоем у прибрежных скал во время бури. Все знали, что он никогда не говорит на память, поскольку не умеет импровизировать, и никто не удивился, когда из складок одежды Демосфен достал пучок исписанных свитков.

Хорошо поставленным голосом он начал читать – и говорил долго, вспоминая разные фазы неодолимого наступления Филиппа и постоянно нарушаемые им договоры. На каком-то этапе, однако, пыл взял свое, и оратор аккуратно подвел итог:

– Разве вы не видите, фиванцы, что священная война – лишь предлог? Разве в прошлом не было подобных прецедентов? Филиппу нужен ваш нейтралитет, чтобы разделить силы свободной Греции и сокрушить все оплоты свободы один за другим. Если вы оставите афинян одних в их противостоянии тирану, после них придет и ваш черед, и вам тоже придется погибнуть.

Если вы в одиночку противопоставите себя Филиппу, то будете разбиты. Ни вам, ни Афинам не удастся спастись в одиночку. Он стремится разделить нас, поскольку прекрасно понимает: только наши объединенные силы могут противостоять его всевластию.

Да, в прошлом мы во многом расходились и даже воевали друг с другом, но это были конфликты между свободными городами. Сегодня же на одной стороне тиран, а на другой – свободные люди. Для вас не может быть сомнений в выборе, фиванцы!

Чтобы продемонстрировать вам нашу преданность, мы уступаем вам командование сухопутными войсками, а за собой оставляем лишь командование флотом и берем на себя две трети всех расходов.

По рядам собрания пробежал гул, и оратор заметил, что его слова попали в цель. Он приготовился нанести завершающий удар, прекрасно сознавая, что очень рискует и что, возможно, его предложение будет решительно отринуто собственным правительством.

– Полвека назад, – продолжил Демосфен, – города Платея и Феспии, будучи частью Беотии, стали союзниками Афин, и за это Афины навеки гарантировали им независимость. Теперь мы расположены вернуть их под ваше главенство и убедить их подчиниться вашей власти, если вы присоединитесь к нам в борьбе против тирана.

Пыл Демосфена, его вдохновенный тон, тембр его голоса и сила аргументов достигли желаемого эффекта. Когда оратор затих, тяжело дыша и с выступившим на лбу потом, многие встали и разразились аплодисментами; к ним присоединились другие, и в конце концов все собрание устроило ему продолжительную овацию.

Помимо всего прочего, на фиванцев дурное впечатление произвело то высокомерие, с которым посол Филиппа смешал угрозы и шантаж. Председательствующий на собрании ратифицировал принятое решение и поручил секретарю предупредить посланцев македонского царя, что город отвергает его просьбы и предложения и предписывает всем македонянам покинуть беотийскую территорию до исхода следующего дня, если они не хотят быть осуждены как шпионы.

Получив ответ, Филипп разъярился, как бык. Он никак не ожидал, что фиванцы окажутся настолько неразумны и предадут его, когда он стоит практически на пороге их земель. Но ему ничего не оставалось, как только принять к сведению результат состязания двух посольств.

Когда гнев перекипел, царь сел, обернув колени плащом, и ворчливо поблагодарил Эвдема Орейского, который, в конечном счете, всего лишь выполнил свои обязанности. Посол понял, что буря улеглась, и, попросив разрешения удалиться, направился к выходу.

– Погоди, – крикнул ему Филипп. – Как там Демосфен?

Эвдем остановился на пороге.

– Комок нервов, кричащий «Свобода!», – сказал он, обернувшись.

И вышел.

Не успел Филипп опомниться, как союзники уже пришли в движение. Фиванская и афинская легкая пехота заняла все горные перевалы, чтобы ликвидировать для противника всякую возможность военной инициативы в направлении Беотии и Аттики. Ситуация стала слишком сложной и рискованной, и царь решил вернуться в Пеллу, оставив в Фессалии контингент под командованием Пармениона и Клита Черного.

Александр во главе отряда царской стражи выехал встретить его на границе с Фессалией и эскортировал до дому.

– Видел? – сказал ему Филипп после приветствий. – Торопиться было некуда. Мы еще ничего не предприняли, а игра уже началась.

– Однако все, похоже, складывается против нас. Фивы и Афины объединились и пока что добились серьезных успехов.

Царь махнул рукой, словно отгоняя неприятные мысли.

– А! – воскликнул он. – Пусть себе радуются своим успехам. Тем горше будет их пробуждение. Я не хотел воевать с афинянами и просил фиванцев остаться в стороне от этого дела. Но они за волосы втянули меня в эту войну, и теперь мне придется показать им, кто сильнее. Будут новые смерти и новые опустошения. Я этого не люблю, но не я это выбрал.

– Что думаешь делать? – спросил Александр.

– Пока что дождусь весны. В тепле воевать лучше, но главное – хочу, чтобы время дало пространство для размышлений. Запомни, мой мальчик: я никогда не воюю от нечего делать. Война для меня – это политика. Просто эта политика осуществляется иными средствами.

Какое-то время они ехали молча, и царь как будто любовался пейзажем и работавшими на полях крестьянами, а потом вдруг спросил:

– А кстати, как тебе мой сюрприз?

Глава 23

– Я не понимаю отца! – воскликнул Александр. – У нас была возможность вызвать к себе уважение силой оружия, а он предпочел унизительное состязание с афинским посольством. Чтобы уйти осмеянными. Мы бы могли сначала напасть, а уж потом вести переговоры.