Полная версия
Шут и трубадур
– Клянусь мощами всех святых, эти королевские турниры никуда не годятся! – надсаживаясь, орал трубадур. – Все добрые рыцари бегут в Палестину, а на столичных турнирах собирается такой сброд, что с ним просто стыдно скрестить копье! Черт меня раздери, если меня еще когда-нибудь заманят на королевский турнир!
– Что там турнир! – кричал в ответ Роберт Лев, только что опрокинувший в глотку четвертый кубок. – Если бы вы приехали сюда на две недели раньше, я бы предложил вам развлечение поинтереснее какого-то там турнира… Штурм замка, э?
– Этого?
– Нет, этот я взял месяц тому назад, а тот – две недели… Или одну? Не помню! Помню, что было воскресенье и страшная жара, и прежде чем их трубач успел протрубить тревогу, мы уже ворвались в ворота… Со мной и было-то всего человек тридцать, остальные бездельники так упились, что не смогли принять участие в забаве. Барончик, живший замке, еще пытался драться, болван, но все-таки развлечение было недолгим… Клянусь копытами сатаны, я мог бы развлечься там и один! Но коня я раздобыл неплохого – видели моего коня? И вон та красоточка тоже из того замка. И еще…
Рыцарь Рэндери поставил кубок на стол и нахмурился.
– Вы напали на вашего соседа во время «Божьего перемирия»? – спросил он.
– Перемирия? Если бы я слушал недоносков в рясах, мне давным-давно пришлось бы подохнуть с тоски! – захохотал Роберт Лев. – Сами-то они, небось, развлекаются с бабами и жрут вино всю неделю подряд безо всяких там перемирий – так почему же добрым рыцарям не помахать мечом в воскресенье? К тому же мы закончили дельце уже после полуночи, когда весь христианский мир вступил в понедельник… А любой самый тупой монах скажет вам, что перерезать горло своему соседу в ночь с воскресенья на понедельник – не такой уж великий грех!
Рэндери покачал головой, но тут «красоточка», все время поглядывавшая на знаменитого трубадура, воспользовалась случаем, чтобы покинуть объятья краснолицего барона и подойти к гостю. Пока Роберт Лев, глотая кубок за кубком, поносил монахов и все перемирия на свете и хвастал добычей, захваченной в позапрошлое воскресенье, девица переглянулась со странствующим рыцарем, непринужденно уселась к нему на колени и обхватила руками его кудлатую голову.
Рэндери засмеялся и дал ей выпить из своего кубка.
– И вон того ублюдка я тоже притащил из замка вместе с собаками и конем! – крикнул Роберт Лев, метко швырнув костью в спину одного из шутов. – Хотя уже жалею, что не прикончил его на месте – любой из монастырских ослов смешил бы меня лучше, чем он… Эй, дармоед! А ну, иди сюда!
Шут, трижды неуклюже перекувырнувшийся через голову якобы от полученного удара, раскинул руки и рухнул в обморок под ноги другим шутам.
– Я с тобой не шучу! – гаркнул Роберт Лев, хватая следующий полный кубок. – Иди сюда и встань вот здесь!
Он вытянул руку и показал дрожащим пальцем на то место перед столом, куда немедленно должен был встать шут.
Никто из смертных, за исключением разве что римского папы да некоторых странствующих рыцарей, не посмел бы ослушаться Роберта Льва, когда тот приказывал таким голосом и таким тоном… И шут, разом оставив шутовские ужимки, вскочил на ноги так живо, будто пол под ним вдруг превратился в раскаленные угли. Медленно-медленно он подошел вплотную к столу и встал там, где ему было велено, уронив руки и с напряженным ужасом глядя на графа.
Утонув в объятьях страстной красотки, заслонившись кубком с вином, Кристиан Рэндери мельком взглянул на шута и так же мимолетно удивился.
Шут был одет не в обычную пеструю шутовскую одежду, а в какие-то дряхлые отрепья и в короткую мохнатую безрукавку, распахнутую на голой тощей груди. Шутовского колпака на нем тоже не было, и все могли любоваться его бритой головой с забавно торчащими ушами. Но только это и было в нем забавным, в остальном же он и вправду был не смешнее любого из монастырских ослов, – и самый задрипанный из ослов, когда-либо виденных Рэндери, выглядел куда упитаннее и счастливее нового шута графа Роберта Льва.
Странствующий рыцарь смотрел на шута не дольше пары мгновений, прежде чем его отвлек долгий жгучий поцелуй неутомимой красотки, но за это время Рэндери успел заметить, что шуту, должно быть, лет шестнадцать-семнадцать, что его щеку пересекает длинный свежий рубец, и что он похож не на старательного дурачка, обязанного потешать блестящее общество, а на ребенка, разбуженного внезапно обрушившейся рядом с ним молнией божьего гнева…
– Пой, дармоед! – крикнул Роберт Лев и грохнул по столу не то кулаком, не то кубком. – Пой, если уж ты ни на что другое не годен! А ну-ка, грянь нам про Полли и про монаха!
– Пой! – хором заорали все рыцари – а женщины согласно завизжали, кроме тех, что были заняты делом, как красотка на коленях у Рэндери.
Сквозь этот дьявольский шум не сразу стало слышно, как шут отчаянным тонким голосом затянул на мотив какого-то псалма:
– Шел я по проулочку
и встретил Пегги-дурочку,
ах ты, Пегги-дурочка,
курочка моя!
Я говорю: «Покайся мне!»
И слышу: «Лишь наедине!»
Ах ты, Пегги-дурочка,
курочка моя!
«Ты приходи ко мне и – ах! —
тебе покаюсь я в грехах!»
Ах ты, Пегги-дурочка,
курочка моя!
Многие рыцари подхватили песню, и в их нестройном хоре совсем затерялся дрожащий голос шута:
– Она в грехах покаялась,
а после с брюхом маялась,
ах ты, Пегги-дурочка,
курочка моя!
– Как тебе не стыдно так визжать и мяукать при моем госте, знаменитом трубадуре?! – гаркнул Роберт Лев, когда пение и хохот немного приутихли. – Надо бы тебя выпороть или натравить на тебя собак, дармоед, недоносок, отродье дворовой девки и упыря! Ладно, иди сюда… Иди сюда! Или мне повторить в третий раз?!
В третий раз ему повторять не пришлось – шут проворно пролез под столом и очутился рядом со своим господином.
– На, прочисти свою ржавую глотку! – граф сунул в руки шуту полный до краев кубок. – Пей… Пей, кому говорю! ПЕЙ!!!
Вино заплескалось через край, когда кубок оказался в дрожащих руках шута, шут на мгновение вскинул глаза на графа, и Кристиан Рэндери вдруг подумал, что где-то раньше он уже видел такой взгляд, от которого хотелось то ли выругаться, то ли перекреститься… Но где именно – он так и не вспомнил, потому что шут залпом выпил вино, закашлялся и провалился куда-то за спину Льва…
И тут двухнедельное веселье, которое давно потихоньку катилось к концу, ярко вспыхнуло, как свеча перед тем, как угаснуть.
Такое веселье всегда разбивает время в мелкие дребезги, так что нечего потом и пытаться собрать осколки в единое целое.
Для Кристиана Рэндери после очередного кубка время тоже разлетелось на куски, словно многоцветный витраж от удара камнем, и он даже не пробовал собрать куски воедино, с интересом рассматривая каждый осколок в отдельности…
4
Бродячий монах, которого Роберт Лев несколько дней тому назад притащил в замок и который до сих пор мирно похрапывал в обнимку с винным кувшином, неожиданно проснулся и затянул на весь зал веселую песню о прекрасной пастушке, а половина гостей с хохотом стала ему подпевать…
Какой-то осатаневший рыцарь вдруг вскочил на стол с воплем, что под столом сидит дьявол, который только что укусил его за лодыжку! Размахивая мечом, рыцарь чуть было не отхватил ухо своему соседу, но тот ловко свалил пьянчугу на пол полуобглоданной бычьей костью. Монах оборвал пение и полез под стол, чтобы изгнать дьявола молитвой; обратно он так и не вернулся, но дьявол никого больше не кусал.
Зато перегрызлись штук пятнадцать собак, а вслед за ними перегрызлись рыцари, споря, которая собака победит. Вскакивая в азарте, они чуть было не опрокинули стол и помирились, когда псы, испуганные покатившейся со стола посудой, бросились врассыпную.
Роберт Лев упорно пытался вызвать на поединок барона Ильма, для чего поносил север и всех северян, но барон Ильм спал, уронив голову на руки, и оставался равнодушен к оскорблениям графа…
Странствующий рыцарь Кристиан Рэндери не спал – он развлекался вовсю.
Проглотив неописуемое количество еды и вина, с пылающими щеками и сверкающими глазами он грохочущим голосом обсуждал прелести красотки, которую вовсю нахваливал ему граф, и почти не находил у нее недостатков, за исключением, может быть, одного – уж слишком визглива! Красотка крутилась на коленях трубадура, дергала его за выбившиеся из-под повязки нечесаные космы и действительно взвизгивала, как собачонка.
В дальнем углу зала рыцари затеяли швыряться факелами и подпалили друг другу бороды и усы. Тогда они решили, что красота дороже, стали ловить какую-то собаку, чтобы ее поджечь – и зал превратился в арену Колизея. Ни одна собака так и не дала себя поймать, факелы наконец погасли, и рыцари вернулись за стол – кроме тех, что остались спать на поле боя.
Роберт Лев оставил в покое барона Ильма и принялся толковать рыцарю Рэндери про еще какую-то добычу, захваченную им в соседнем замке, про то, что теперь он, Лев, хочет попробовать правильную осаду, но не знает, как к этому приступить. До сих пор он надеялся только на внезапные штурмы!
Рэндери тоже был сторонником внезапных штурмов и сейчас как раз был занят одним из них, поэтому почти не слушал, о чем ему говорят, сосредоточив внимание на прелестном создании у себя на коленях… Но Лев кричал все громче и горячей, и в конце концов трубадур смутно уловил, что речь идет о некоей знатной госпоже, «пленнице меча», как выразился его хозяин, и о том, как же граф Эйлинбургский устал от быстрых побед. Теперь он не прочь попробовать, каково добиваться благосклонности прекрасной дамы по всем правилам Веселой Науки, так не откажется ли знаменитый трубадур помочь ему в этом советом или делом?
Рэндери в промежутке между двумя поцелуями отвечал, что лучший способ завоевать сердце прекрасной дамы – это прославить ее песнями и подвигами и что не ему объяснять Роберту Льву, как это делается!
Все прочие звуки вдруг заглушил неистовый лошадиный визг, и шуты бросились врассыпную, когда через столы махнул вспененный вороной жеребец. На спине у него болтался пропавший ловчий – сползая то на один бок коня, то на другой, он каким-то чудом умудрялся не падать и истошно вопил об оленьем стаде, которое напало на него неподалеку от замка и чуть не подняло на рога.
Жеребец, испуганный летящими в него со всех сторон костями, забегал внутри четырехугольника столов, поднялся на дыбы, сбросил-таки с себя несчастного ловчего и сиганул обратно в дверь среди мужского хохота и женских воплей.
Какая-то девица вскочила на стол, и, задрав юбки выше головы, принялась отплясывать среди посуды, но один из рыцарей схватил ее в охапку и выволок за дверь – тогда она завизжала громче жеребца и заругалась неистовей самого Роберта Льва…
…Который все запальчивей и громогласней расписывал Кристиану Рэндери неприступность обитающего в замке трофея. Однако его красноречие пропадало впустую: странствующий рыцарь совсем затерялся в объятиях красотки, заслонился кубком с вином и, похоже, спал наяву, лишь изредка благодушно улыбаясь графу из глубин своего прекрасного сна…
– Гей, тише, вы, там! – вдруг проорал Роберт Лев. – Заткните ваши крикливые глотки! Наш гость устал и хочет отдохнуть, слышите, черти?!
Рэндери подпрыгнул, разом проснувшись.
– Я?!! – гаркнул он.
Это короткое слово, в котором не было ни одной согласной, прокатилось под сводами зала, как драконий рев.
Красотка взвизгнула и спрыгнула с колен трубадура.
Рэндери вскочил, чуть было не опрокинув скамью со всеми сидевшими на ней гостями, и даже Роберт Лев отшатнулся, когда трубадур схватился за меч. Но не успел граф привстать, как меч в руке Рэндери сверкнул в свете факелов, словно багровая молния, и врубился в дубовый стол. Рэндери откинулся назад, рванул меч к себе, и стол осел, перерубленный посередине; блюда поползли по нему мимо ошеломленных рыцарей, как живые.
Шуты с ужимками принялись бросать друг в друга перерезанные пополам оловянные кубки и блюда… Один из таких кусков поднял Роберт Лев, провел пальцем по месту среза и поднял на своего гостя глаза, в которых впервые появилось нечто вроде уважения.
Рэндери с лязгом бросил меч обратно в ножны и рявкнул:
– Вина!
– За здоровье Кристиана Рэндери, рыцаря Фата-Морганы! – дружно прогремели все, поднимая полные кубки.
Еще какой-то рыцарь вытащил меч, шатаясь, рубанул по столу, но попал по оленьей туше и распластал ее на два куска, а стол остался невредимым.
Справа и слева от него рыцари обнажали мечи, но он вдруг крикнул:
– Нет прекраснее дамы, чем Глория Кетская! – и все мечи замерли в воздухе, а все глаза обратились на странствующего рыцаря.
То был недвусмысленный вызов – прославить свою даму сразу после того, как была вознесена хвала рыцарю другой, и теперь все ждали, что ответит наглецу Кристиан Рэндери.
Рэндери тем временем успел осушить еще один кубок и снова посадить себе на колени свою красотку, но при дерзком возгласе расчленителя оленьих туш вскинул глаза и коротко рявкнул:
– Имя!
– Саймон Рольс, рыцарь Глории Кетской! – отозвался тот и с грохотом полез через стол.
Он спрыгнул на пол в огороженном столами четырехугольнике с шлемом в одной руке и с мечом в другой, с вызовом глядя на Рэндери.
– Рыцарь, Кристиан Рэндери мой гость, – с набитым ртом проговорил Роберт Лев, но трубадур уже крикнул:
– Кристиан Рэндери, рыцарь Фата-Морганы! – ссадил красотку с колен и поднялся.
Его вдруг шатнуло так, что он едва не упал, но все же удержался на ногах и перешагнул через перерубленный стол.
Нестерпимый шум, так долго не умолкавший в зале, стал быстро стихать и скоро превратился в невнятный гул, на фоне которого краснолицый барон крикнул, что, конечно, рыцарь Глории Кетской не откажется взять назад слова, вырвавшиеся у него в минуту запальчивости…
– Фата-Моргана – просто мираж! – прокричал рыцарь Глории Кетской, надел шлем и оттуда гулко захохотал.
После этих слов все поняли, что одного из гостей вскоре вынесут отсюда, а может, и обоих сразу, и гадали только – которого именно?
Рыцарь Глории Кетской был, пожалуй, наименее пьяным из всей компании. Вино лишь привело его в состояние крайней воинственности, но никак не повлияло на его силы. Он был высок, как сторожевая башня, и казался еще выше благодаря коническому шлему, из-под которого вырывались на волю лишь усы и борода. Облаченный в полный рыцарский доспех, он через весь зал мерил своего противника взглядом гордого вызова.
Рыцаря Фата-Морганы, целый день не слезавшего с седла и влившего в себя сейчас вина не меньше, чем любой самый пьяный из гостей, шатало из стороны в сторону, как дерево в бурю, и он не падал только потому, что держался за стол. Его доспехи вызвали бы смех у любого огнедышащего дракона или великана, на нем не было даже шлема, но его глаза из-под грязной повязки бросали такие же грозные взгляды, как глаза его противника – из-под железного забрала.
– Граф, прошу вас подать сигнал! – потребовал Рэндери у Роберта Льва.
– Возьмите шлем, рыцарь! – крикнул ему кто-то, но трубадур только махнул в ту сторону рукой – и поскорее снова схватился за стол.
– Что ж, жаль, – пожав плечами, сказал Роберт Лев и велел одному из слуг, толпящихся в дверях:
– Труби!
Слуга поднес к губам охотничий рожок, и несколько гнусавых звуков возвестили о начале схватки.
5
Едва прозвучал сигнал, как Рольс с лязгом – лязг этот был услышан во всех концах притихшего зала – опустил забрало, сжал обеими руками длинный меч и двинулся к рыцарю Фата-Морганы.
Рыцарь Рэндери не сделал ни единого движения навстречу – должно быть, он не был уверен, что устоит на ногах, если отпустит стол. Не двигаясь, он смотрел на приближающегося великана, который спешил, как только мог.
В полной тишине вдруг взвизгнула красотка, только что сидевшая у Рэндери на коленях.
В шести шагах от противника рыцарь Глории Кетской начал заносить меч над головой, и все, не выдержав, заорали, потому что рыцарь Фата-Морганы по-прежнему стоял молча и неподвижно, как будто смерть не приближалась к нему широкими шагами…
Меч Рольса обрушился на него, как меч архангела Гавриила, и лишь увидев смертоносный блеск у себя над головой, Рэндери вдруг вышел из оцепенения и неуловимо быстрым движением отразил, казалось, неотразимый удар.
Железо схлестнулось с железом и высекло короткие веселые искры.
Не удержавшись на ногах после могучего толчка, странствующий рыцарь отлетел на три шага и упал на бок, а меч рыцаря Глории Кетской до половины ушел в земляной пол.
Рольсу понадобилась всего пара мгновений, чтобы освободить оружие и вновь повернуться к противнику, но за эти мгновения рыцарь Фата-Морганы успел привстать на колени и увидеть все вокруг так отчетливо и ясно, как можно увидеть только погожим летним утром, когда расходится ночной туман.
Он увидел рыцарей в ярких одеждах, сжавших в руках позабытые кубки, вытаращивших безумные глаза на багровых лицах; увидел шутов, украдкой высунувших сморщенные мордочки из-под столов; увидел Роберта Льва, небрежно развалившегося на скамье с полуобглоданной костью в руке; увидел красотку, чье имя уже забыл (а может, еще не узнал); увидел даже дорогу за стенами замка, которую видеть не мог, но которая напомнила о себе беззвучной призывной песней, слышной лишь странствующим рыцарям, бродягам и цыганам… И, разом увидев все это, Кристиан Рэндери вдруг оглушительно хохотнул, поняв, как смешно было бы подохнуть сейчас на изрытом грязном полу и отправиться отсюда даже в самый распрекрасный небесный рай!
Рыцарь Глории Кетской, уже нацеливший меч для последнего удара, разинул рот и невольно задержал руку, услышав этот неожиданный хохот…
Мгновение спустя Рэндери, так и не выпустивший меч при падении, сделал глубокий выпад одновременно со своим врагом.
Женщины страшно закричали.
Лезвие меча Саймона Рольса распороло кожаный рукав куртки Рэндери и оцарапало его левую руку выше локтя. Лезвие меча трубадура, направлявшего удар снизу вверх, вошло между пластинами доспеха на груди Рольса и на три пальца показалось у того из спины. Рольс выронил оружие, качнулся и рухнул лицом вниз, пропоров себя насквозь и стукнувшись грудью о гарду меча Кристиана Рэндери…
Теперь уже вопили все рыцари, повскакав с мест и боясь упустить малейшую подробность этого великолепного зрелища. Но удар был смертельным, и зрелище длилось недолго – огромное тело рыцаря Глории Кетской, похожее теперь на груду железного лома, подмяло под себя победителя, упорно не желавшего выпустить меч из рук.
– Да здравствует Кристиан Рэндери, рыцарь Фата-Морганы! – взвыли восемьдесят глоток разом.
Рэндери отшвырнул обмякшее тело врага, вскочил и выдернул меч.
– Да здравствует фея Фата-Моргана! – рявкнул он громче, чем все рыцари вместе взятые, и поднял над головой окровавленный клинок.
Все с готовностью восславили Фата-Моргану – дама, которую славят такими подвигами, достойна хвалы, мираж она или нет.
Никто даже не взглянул на незадачливого поклонника Глории Кетской, лежащего в растекающейся кровавой луже; все смотрели только на Кристиана Рэндери, как, без сомнения, смотрели бы сейчас на Рольса, если бы тот стоял на ногах, а Рэндери лежал на полу.
А трубадур, вытерев разорванным рукавом потное лицо, бросил меч в ножны и снова потряс хриплым рыком низкий потолок зала.
– К фее Фата-Моргане! – крикнул он, и ближайшие факелы чуть не погасли от этого рявка. Озаренный их красным пляшущим светом, подняв над плечом измазанный кровью кулак, рыцарь Фата-Морганы не то рычал, не то пел:
– Фатальной тяжестью на плечи давит ночь,
Алмазы звезд в меня врезаются, звеня!
Ты избавленье мне от марка напророчь,
Аккордом тихим возвести начало дня!
Странное выражение нежности вдруг смягчило его перемазанное кровью и грязью лицо, и он продолжал уже тише, так что можно было слушать не с зажатыми ушами:
– Моя мадонна! Даже легким облакам
Очарованья твоего не передать!
Рогатый шлем сниму и упаду к ногам
Гонцов твоих. Покорней слуг не шли искать!
Аркады замка твоего встают вдали…
Несчастным кажешься ты просто миражом.
А я гляжу на фею призрачной земли —
И счастьем солнечным и светлым поражен!
– …Браво! – первым вскричал Роберт Лев, отшвырнул кубок, перелез через перерубленный стол и пошел к победителю с широко распахнутыми объятиями.
По пути он поскользнулся в кровавой луже, чуть не упал – похоже, даже его выносливость подходила к концу – но вовремя ухватился за плечо рыцаря и потащил его за собой.
– Едем! – потребовал Лев. – Сейчас ты споешь ей такую канцону, что у нее волосы встанут дыбом! По всем правилам Веселой Науки…
– Я пою только к фее Фата-Моргане, – упираясь, возразил Кристиан Рэндери.
– Пр-рекрасно! – не слушая, орал Роберт Лев. – Вперед! Тебя должна услышать одна красотка! К ней! И – тысяча дьяволов! – пой о чем хочешь, лишь бы ее пробрало до самых костей! За мной!..
– К ней! – подхватило несколько голосов, но половина рыцарей, решительно вскочив на ноги, тут же рухнули под стол, где храпел изнемогший в борьбе с дьяволом монах.
Однако Роберт Лев никогда не отступал от задуманного.
– Факелов! – яростно гаркнул он.
Несколько слуг обступили его с факелами в руках.
– Шута! – прокричал Роберт Лев.
Кто-то, угадав, какого именно шута требует граф, вытащил из-под стола мальчишку в мохнатой шкуре, встряхнул и поставил перед господином. Шут немедленно повалился снова – он был смертельно пьян – и его стало рвать на залитом кровью полу у ног Роберта Льва, который даже не взглянул на него.
– Ну, кто со мной?! – прорычал Лев.
– Я, я, я! – раздалось несколько голосов, и падающие с ног, но не побежденные весельем рыцари стали из разных концов зала пробираться к хозяину замка.
– Тогда вперед! – заорал граф, схватил зачем-то в охапку шута и бросился к двери, круша то, что еще уцелело от буйства пирующих гостей.
Рыцари с воплями, рычанием и ржаньем вывалили на ночной двор, где между спящими вповалку людьми бегали оседланные кони – на тот случай, если графа опять куда-нибудь понесет. Роберту Льву подвели вороного жеребца, он кинул шута поперек седла, вскочил на коня и метнул пылающий взгляд на свою поредевшую свиту.
– За мной! – крикнул он и бросил коня в галоп.
Следом за графом на чужой пегой лошади вылетел в ворота странствующий рыцарь, а за ним – человек пятнадцать рыцарей, несколько оруженосцев и десяток слуг с зажженными факелами, – и торнихозская ночь невозмутимо поглотила пестрый отряд.
6
Безумная скачка по полям длилась то ли пять минут, то ли час, и торнихозская нечисть выла со всех сторон, норовя схватить зажженные факелы мохнатыми черными лапами. Время от времени кто-нибудь из всадников начинал с воплем тыкать мечом в темноту, а другой слегка дрожащим голосом затягивал песню про Полли и монаха; потом под копытами лошадей гулко загрохотала дорога, и впереди замаячили зубцы замковой стены.
У многих при виде них поползли по спине мурашки, ведь именно в заброшенных замках обожает собираться нечисть, это известно всем! Лучше было даже не гадать, какие враги человеческого рода могли найти приют в замке, лежащем в сердце Торнихоза – земли, которую преподобный Гилберт Кетский не зря назвал родиной нечисти. Многие горько пожалели, что не догадались захватить с собой монаха для защиты от колдовства, и тайком перекрестились, шепча молитвы.
Рэндери тоже пробормотал «Отче наш» – и догадался, что именно этот замок Роберт Лев взял две недели тому назад, в воскресенье.
Было видно, что граф вложил в штурм всю свою неистовую душу. Ворота были пробиты во многих местах, словно в них колотил кулаком чудовищный великан, трава вокруг крепостной стены была выжжена на расстоянии полета стрелы, на крепостных зубцах покачивались расклеванные вороньем висельники.
Рэндери на своем веку повидал немало взятых штурмом крепостей, и все же покачал головой и присвистнул. Страшная ненавидящая сила пронеслась через этот замок, оставив его лежать посреди степи безжизненным и безмолвным – почему? Зачем? Даже если бы здесь жил смертельный, заклятый, лютый враг Роберта Льва, граф наверняка не смог бы сделать для него больше, чем сделал для своего покойного соседа…
Отряд миновал засыпанный ров и ворвался в ворота. Копыта коней высекли стайки искр из стертых булыжников двора, и обитающие в руинах привидения, должно быть, бросились к окнам, чтобы посмотреть, кто там приехал.
Но граф не дал им себя рассмотреть. Он спрыгнул с коня, выхватил у слуги факел и бросился в низкую дверь запасного хода.
Кристиан Рэндери протиснулся за ним, не понимая толком, что им надо в этих развалинах. Следом за трубадуром, лязгая оружием и ругаясь так, что целый полк привидений обратился бы в бегство, по узкому коридору валили пьяные рыцари.
