На той стороне

Уставившись в раскрытое окно, Порфирий любовался небесами. В них тоже была своя музыка – шумели травы в поле; девки, собирающие смородину, пели что-то заунывное, печальное и мощное. В деревне, куда из усадьбы любил выбираться Порфиша со старым кучером Лукой, он часто слышал эти песни – страдания. Знойный август выдался в этом году. Часто после жаркого дня на пышущую зноем землю обрушивались целые потоки дождя. Дорога никак не сохла. А папенька давно собирался в город – нужно было решать дела с поступлением Алексея в военное училище и заодно узнать, какую цену в этот год дают за зерно.

Отец Порфирия, Георгий Львович Терепов прочно осел в деревне, в одном из уездов Орловской губернии. Он мог смело жить и в Петербурге, давать балы и крутиться в обществе, но к 45 годам вдруг проснулся в нём интерес к земле, сельскому хозяйству и крестьянскому труду. Даже «хождением в народ» интересовался Георгий Львович, но все-таки надевать лапти и шататься по крестьянским избам графу не пристало. А потому он просто открыл школу для крестьянских ребятишек. Платил сверхурочно учителям своих детей и те, кто легко, кто не очень, соглашались на такую барскую причуду. Иногда учителя брали Порфирия с собой, и тогда юный граф, одетый нянькой Настасьей попроще, приходил в трапезную сельской церкви и старательно изучал материки, считал и выводил заточенным пером аз, буки, веди.

Часто он играл сельским детям на фортепиано, которое пылилось в углу трапезной. Оно давно рассохлось и было расстроено, совсем не такое, как стояло в их малой голубой гостиной. Оно выдавало ужасные звуки, которые били по ушам барчуку с идеальным слухом. Но Порфирий мужественно ходил в трапезную каждый раз, когда учитель звал его на совместный урок, чтобы в случае надобности сыграть крестьянским детям.

Вспоминая, как грубо играло церковное пианино, Порфирий совсем забылся. Нянька Настасья влетела в покои барина и всплеснула руками:

– Ах, Порфирьюшка, детка! Почему же вы не готовы-то? Всё зеваете, в окно глядите, а батюшка вас уже заждавшись.

– Не хочется мне ехать, Настя, – словно чуя какую-то беду, вымолвил мальчик. – Вот бы не поехать.

– Да как же так, Порфирий Георгиич, барин? – Строго выговорила нянька и тут же добавила. – Это жиж в город, да на ярмарку! Вот же веселье, вот радость. – Настя старательно натягивала на мальчика одежку. – Там батюшка вам прикупит непременно всяческого угощения, леденцов сахарных и калачей сдобных. Там скоморохи выступают и, может даже, цирк по вечерам. – Уже мечтательно закончила она. – А в цирке всегда диковинные звери, силачи и фокусники.

– Фокусники? – В глазах мальчика загорелся интерес. – Он и зайца из цилиндра достанет?

– Непременно, свет мой, достанет! – пообещала Настасья, подгоняя мальца. – Ну же, надевайте жилетку и бегом. Батюшка у гостевого крыльца стоят и лошади уже запряжены. Только по лестнице не неситесь! А то же ж быть беде!

Настя всегда могла уговорить. Она как никто чувствовала настроение барчука и всегда находила тот аргумент, который был нужен.

***

Дорога в город для мальчика пролетела незаметно. Да и от усадьбы Тереповых до уездного города было не более 15 вёрст. Батюшка беседовал со старым Лукой, спрашивая того о новостях окрестных имений: кто сколько взял урожая, какие культуры сажали соседи, когда завершили страду. Лука отвечал охотно, так как любил поговорить и хотел уважить барина.

Порфирий дремал в пролетке. Её новенькие рессоры мягко пружинили на ухабах, укачивая. Мальчик обозревал поля, небо и наслаждался пейзажами, выдумывая в своей голове всякие истории. Эти фантазии перемежались со сном, время текло размеренно и не спеша. Лошадка бежала бодро, но смиренно, поэтому править ею было в удовольствие, лошадь знала своё дело.

К вечеру добрались до города. Заселились в номера гостиницы на центральной улице городка, Лука отвёл лошадь в конюшню.

Георгий Львович Терепов не имел дома в городе, считал это глупостью – содержать целый дом, хотя сам в нем не живёшь и не планируешь. Итак, приходилось содержать особняк на Галерной улице в Петербурге, на случай, если придется возвращаться в столицу. Искать квартиру в наем было делом обычным, конечно, и даже высшее общество не брезговало арендой, но Георгий Львович не любил суеты и волнений. А найти квартиру было делом муторным и нервным. От этого у него разыгрывался приступ подагры и тогда плохо приходилось всему семейству. Кроме того, делом нелегким было и содержание усадьбы да так, чтобы она приносила доход. Потому вешать на себя еще и дом в городе, в котором бывал от силы три-четыре раза в год, граф считал делом пустым.

Привыкшие к размеренному деревенскому быту, где рано встают и так же рано отходят ко сну, Георгий Львович хотел было отложить все дела до завтра и лечь отдыхать. Но Порфирий, выспавшись в пролетке по пути в город и восторгающийся увиденным, упросил отца пойти гулять на площадь. Город очаровал его многообразием звуков. По улице то и дело ехали подвозы, проносились извозчики на пролетках, погоняя лошадей кнутом, слышался бесконечный гомон людских голосов – настоящая какофония. Он вертел головой из стороны в сторону, разглядывая дома, прогуливающихся дам и господ, мещанский люд, торговцев всех мастей, яркие вывески.

Чем ближе они подходили к городской площади, прозванной Красной, тем больше народу становилось на улице. Батюшка крепко держал его за руку. Так добрались они до начала ярмарки. В три ряда убегали вдаль по площади торговые ряды. Чего здесь только не было – от детских свистулек до еще пахнувших, свежей выделки кож. Венчал ярмарку огромный шатер, в котором, как догадался Порфирий, находился цирк.

– Папенька, а в том шатре цирк? – Решил убедиться мальчик, обращаясь к отцу.

– По всему выходит, что так, – подтвердил догадки сына Георгий Львович.

Они немного прошли по рядам. Отец повстречал несколько старых знакомых. Раскланивался с ними, здоровался, спрашивал, как дела. Порфирий недовольно топтался рядом. Ему это было скучно, его манил собой огромный разноцветный шатер. Оттуда периодически доносились возгласы то страха, то восхищения, которые заканчивались шумными рукоплесканиями и свистом.

Наконец, они добрались до входа в цирк. Начало смеркаться, и служители зажгли у входа газовые рожки. Рядом за стойкой стоял старик и продавал билеты.

Видя, как заинтересовал цирк мальца, Георгий Львович решил пойти ему на уступки и отвести его на выступление. Билетер выдал им контрамарки и попросил ожидать начало следующего сеанса.

Представление захватило Порфирия. Он во всё глаза смотрел на акробатов, клоунов и дрессировщиков. Но больше всего его восхитился выступлением фокусников. Он читал об этом в книгах, но даже представить себе и не мог, насколько это было удивительным. Казалось, из ниоткуда, прямо из воздуха чародей доставал цветные ленты, пластиковые цветы. А когда помощница, изящно кружась вокруг волшебника, принесла ему чёрный пустой цилиндр, у Порфирия вообще захватило дух. Он замер и ахнул, когда лицедей погрузил руку в шляпу и совершил манипуляции руками и вдруг выудил что-то белое. Это был кролик, самый настоящий, живой кролик! В зале раздались аплодисменты.

Когда выступление закончилось, зрители столпились у входа, пытаясь выбраться из шатра. Порфирий, находясь в каком-то очаровании, смиренно ждал очереди выйти. Как только они с отцом преодолели занавески, служившие входом в сам шатёр, снова образовался людской затор. Впереди, за чужими спинами они услышали ругань. Смуглый цыган в красном сафьяновом жилете спорил с посетителем цирка. Ни Порфирий, ни его отец не могли бы дословно сказать, о чем и был спор. Так шумела и улюлюкала толпа, подначивая участников. Они слышали только перебранку и цыганские слова, вперемешку с воплями посетителя. Образовалась толпа зевак, которые с удовольствием следили за исходом перепалки.

Вдруг Порфирий услышал какой-то шелест сзади, обернулся и заметил мальчишку- цыгана. Долговязый с чёрными, всклокоченными волосами, он был едва ли старше его самого. Слух его сыграл злую шутку и Порфирий явственно увидел, как юный цыганчонок копается в ридикюле степенной матроны, которая тоже была увлечена скандалом.

Порфирий дёрнул отца за рукав и вдруг, сам от себя не ожидая, завопил, что есть мочи:

– Вор! Вор! Держите вора!

Звонкий его голос пронесся над толпой и на секунду всё звуки смолкли. Порфирий даже услышал, как шелестят листья на деревьях чуть поодаль, с краю площади. Там начинался городской сад. Ещё через секунду всё смотрели на подростка-вора. Женщина, чей ридикюль подвергся вероломному нападению, истошно завопила. А потом начался сущий бедлам! Откуда-то от ярмарочных рядов бежал городовой и яростно свистел в свисток, болтавшийся на верёвочке на его шее. С другой стороны, от городского сада бежали полицейские. Цыганчонок заметался, но люди окружили его плотно, пытаясь схватить. Вдруг в толпу ворвался тот самый цыган в красном жилете, что-то крича на своём языке пацану. Тот юркнул между двух матронушек и был таков.

– Так это ж Гришка-конокрад, – вдруг осенило какого-то зеваку. – Он у купца Мохова позавчерась увёл за ночь двух гнедых!

Толпа гулко зашумела. Молодчики кинулись к Гришке, пытаясь скрутить. Гришка брыкался, откидывая, откидывая их, ругался на своём языке. Но подоспели полицейские, цыгана скрутили и куда-то увели.

– Пойдёт теперь, стервец, на каторгу! – сказал кто-то из толпы. – Сколько лошадей покрали.

Порфирия накрыл ужас. Он помнил из литературы стихотворение Лермонтова про каторжника, читал про это, но впервые в своей маленькой жизни столкнулся с тем, что кого-то по-настоящему могли отправить в ссылку. Толпа все еще живо обсуждала произошедшее событие, но постепенно начала расходиться. На месте, где только что толкались разгоряченные парни, Порфирий вдруг увидел какой-то блеск. Нагнулся и поднял с затоптанной пыльной земли кольцо с темно-красным камнем. Не зная, что делать с ним, машинально покрутил в руках.

Георгий Львович вдруг спохватился, взял Порфирия за руку и поспешил увести с площади.

– Загуляли мы с тобой, Порфиша, – болтал его всегда немногословный отец. – А между тем, давно в постель пора! Завтра день суетный, долгий, дел предстоит множество.

Мальчик поспешил за отцом. Кольцо так и осталось лежать в его маленькой сжатой в кулак ручке. Порфирий не знал, что с ним делать, поэтому просто сунул его в карман в тайне от отца.

***

Полночи мальчик не спал. Все лежал на узком диванчике, слушал басовитый храп отца и тонкое посвистывание старого Луки в углу на сундуке и всё думал, думал. Ему представлялась сырая темница и цыган в красном стеганом жилете, который громыхал кандалами. Он ходил по кругу, словно пес на привязи, и звенья толстой цепи звенели, перестукиваясь друг о друга. А потом он кидал злой взгляд на мальчика и требовал вернуть кольцо. Порфирий просыпался в холодном поту, понимал, что ему привиделся кошмар и пытался успокоиться. Минуты текли, шелестели в циферблате стрелки часов и под их мирное тиканье Порфирий, наконец, уснул.

***

Весь день лил дождь, и Порфирий с Лукой сидели в номере уездной гостиницы. Отец ушёл с самого раннего утра решать насущные дела, а их оставил. Порфирий был рад этому. Настроение было грустное и даже вчерашнее представление померкло под воспоминанием о Гришке-конокраде. Про злосчастное кольцо он совсем забыл. Порфирий чувствовал себя отчасти причастным к тому, что цыган был пойман. Но это не вызывало ни гордости, ни радости. Кого-то, даже если он это и заслужил, могли отправить на каторгу. Мальчик пялился в привезённую из дома книгу, горестно вздыхал и думал.

– А расскажи сказку, Лука! – Попросил он.

Старый кучер был только рад греть бока на сундуке у печки, а не таскаться по непогоде и потому с радостью принялся плести байки.

***

Утром следующего дня Порфирий проснулся от того, что солнце целовали его в нос и глаза. Будто маменька, оно ласково касалось и щекотало кончик носа.

Батюшка, вернувшийся вчера довольно поздно, когда уже стемнело, был свеж, бодр и застегивал сюртук.

– Порфиша, сынок! Просыпайся. Нужно спешить. Сегодня уезжаем после обеда. А потому и нужно ещё успеть в писчебумажный магазин. Иван Фёдорович список написал, что нужно прикупить к твоей учёбе. А мне ещё ко всему нужно визит нанести твоей двоюродной бабке. Матушка для неё передала письмо и гостинцы.

Дверь скрипнула и в номер ввалился Лука. В одной руке он нёс штиблеты Георгия Львовича, а во второй держал какой-то свиток.

– Вот, батюшка, Георгий Львович, штиблеты начистил на углу у площади. Хорошо чистят, заразы. Гуталин у них знатный! Нашему и в подметки не годится, – делился впечатлениями Лука. Замер, оценил свою же шутку, и улыбнулся в усы. – Инштрумеет особый имеют. Заодно у мальчишки газет прихватил. Свежие!

– Благодарю, Лука, свежая пресса очень кстати. – Разлился благодушной улыбкой отец. – Вот, по чему я страдаю в нашем глухом имении, так это по свежим газетам.

Георгий Львович принял печать из рук кучера и уселся в кресло. Развернул свиток. Это оказалась скрученная в трубку газета.

Георгий Львович развернул ее и вслух прочел заголовок на первой полосе:

– При попытке к бегству был застрелен осуждённый и сосланный на каторгу конокрад. – отец запнулся и замолчал.

Услышав это, Порфирий выкрикнул:

– Папенька, это тот? Тот самый?

– Ну что ты, Порфиша, – смутился Георгий Львович, закрывая газету и складывая ее во внутренний карман сюртука. – Почему же сразу тот? Да и вообще, о том ли думать? Нам ещё в лавку надобно и визит нанести, ты помнишь же. Собирайся поживее!

Отец перевёл взгляд на кучера и стал раздавать тому указания:

– Лука, пока мы будем с Порфирием отсутствовать, ты погрузи вещи. После обеда двинемся в путь. Непременно надобно дотемна вернуться.

Лука с готовностью закивал головой:

– Будет исполнено, барин. К вашему возвращению будем-с готовы.

Порфирий находился в странном состоянии. Вроде бы он слушал то, о чем говорят батюшка и слуга, но мысли его всё же были заняты тем беднягой-конокрадом. Он машинально следовал в лавку с батюшкой, а сам был словно не здесь. В магазине мысли его несколько оживились. Среди полок с книгами, тетрадками и перьями, он забыл обо всём на свете. В просторной светлой комнате на прилавках стопками лежали разные учебные принадлежности – контурные карты, альбомы для черчения и рисования, прописи для малышей и вкусно пахнущие свежей краской разлинованные тетради. В шкафах расставлены были всевозможные учебники и несколько стендов занимало внеклассное чтение. Отец разрешил Порфирию взять книгу, и Порфирий погрузился в мир литературы, выбирая, что бы такое взять. Его внимание привлекла книга о Робинзона Крузо, которую в итоге и забрал с собою мальчик. Книга пахла типографской краской, а сафьяновая её обложка была приятна на ощупь.

Порфирий нёс книжку в руках, не желая расставаться с нею. Мысли о каторжном выветрились и в голове ребёнка было только предвкушение от встречи с новым фантазийным миром.

Они уже подходили к гостинице, когда от прохожих, снующих по своим делам мимо подъездного крыльца, вдруг отделилась маленькая сгорбленная фигура в черном одеянии. Увидев их, она зычно закричала, от чего Порфирий с отцом буквально замерли на месте, остолбенев. В крике этом, надрывном и таком горьком, слышалось столько боли, столько ненависти, что мужчина и мальчик неотрывно смотрели за старухой, которая двигалась прямо к ним.

– Вот ты! Ты, что виноват в смерти моего сына! Мэ тут накамАм! (1) Пусть небеса покарают тебя, проклятый мальчишка! Тэ скарИн ман дэВэл! (2) – Кричала она, словно обезумев, и тыкала в сторону Порфирия грязным, скрюченным указательным пальцем.

Волосы на голове мальчика зашевелились от ужаса при виде старухи, ладошки покрылись липкой влагой. А она сверлила его взглядом и злобно выплевывала в него страшные слова.

– Будешь ты вечно жить между мирами и нигде тебе не будет покоя! Везде ты будешь гоним и преследуем! Ту ман шунЭса? (3) Псы, которые убили моего мальчика, – старуха завыла особенно страшно, – будут гонять тебя во всех временах! Будешь ты привязан к дому, а дома иметь не будешь.

Порфирий, глядя на нее во все глаза, замер, хотя ему хотелось закричать, что есть силы, и бежать, бежать от её проклинающего взгляда. Первым спохватился отец, он схватил сына на руки, как совсем младенца, и практически бегом устремился в гостиницу.

Этот ужас, который так и не вырвался ни слезами, ни криком, словно застрял в душе, в мыслях, в горле мальчика. Он так и сидел на месте, пока Лука торопливо носил вещи в пролетку, а отец отправлял посыльного с письмом и гостинцами к родственникам.

Через полчаса они уже ехали по улицам маленького уездного городка. На лице Георгия Львовича читалось беспокойство. Сын так и не сказал ни слова с того момента, как им преградила дорогу старая цыганка. Терепов жалел лишь о том, что не унес Порфишу раньше, что позволил старой карге напугать мальчика, но назад не вернешь, и ему оставалось лишь поскорее увезти его домой в имение.

К концу пути у Порфирия началась лихорадка, да такая, что мальчик горел и метался по пролетке. Отцу даже пришлось держать его, дабы на полном ходу ребенок не вывалился из повозки.

Когда на закате на горизонте появилась крыша усадьбы, Георгий Львович выдохнул – дома!

Только они остановились у крыльца, как он подхватил мальчика на руки и понес в дом, на ходу отправив Луку за местным лекарем.

Лихорадка бушевала целую седмицу. Настасья, горестно вздыхая, ни на минуту не отлучалась от постели мальчика. Надежды таяли с каждым днем, а доктор только разводил руками, мол, я сделал все, что смог, остальное – воля Божья.

Через неделю рано утром Порфирий проснулся без температуры, словно ее и не бывало, и попросил у няньки пить. О недельной лихорадке напоминали только бледность, сухость губ и отсутствие сил. Но для всего семейства Тереповых было неимоверным чудом, что Порфиша остался жив.

_________________

** Я тебя ненавижу

** Чтоб тебя Бог покарал!

** Ты меня слышишь?

Глава 11. Перстень с рубином

Аня заслушалась, совершенно забыв о времени. Так и держала чашку с давно остывшим чаем в руках, а в голове плыли картинки – живое отражение рассказа Порфирия Игоревича. Она понимала, что мальчик Порфиша – это он сам. И совершенно не понимала, для чего сейчас ей рассказывают эту то ли быль, то ли сказку.

– Понимаю, вы, Аннушка, в недоумении: отчего вам слушать все это, но я сейчас поясню, – сказал Порфирий Игоревич, в который уже раз словно читая мысли, и достал из ниоткуда, будто бы тот самый фокусник из рассказа, массивный золотой перстень с огромным кроваво-красным рубином в центре, водружая его прямо на стол.

Аня замерев смотрела на кольцо. Верила бы она во всякую магию, обязательно бы подумала, что кольцо не простое. От него невозможно было оторвать взгляд, оно манило и притягивало к себе все внимание. Грани рубина переливались, создавая внутри камня эффект движения. Аня помотала головой.

– Манит. – Словно подтверждая ощущения Ани, сказала Ася. – Оно на всех так действует. Точнее не на всех, а на всех нас. Значит, и ты – одна из нас.

– Каких нас? – Усмехнулась Аня, начиная сердиться. Что за ерунду она опять придумывает? Просто кольцо, и вправду, необычное и притягивает к себе взор.

– Оно притягивает взор только таких, как мы, – снова продолжила ее мысли розоволосая девушка. – Тех, кто может ходить между мирами.

Что? Это что за сказки!? Сейчас Аня уже не шутила. Нет, история из детства Порфирия Игоревича, конечно, красивая, но какие пролетки? Какие усадьбы и слуги? Порфирию же от силы лет 60, а то и меньше. В то время Великая Отечественная война уже закончилась, когда он родился.

– Послушайте, Аннушка, – мягко, но настойчиво продолжил Порфирий Игоревич. – Эта история имеет продолжение. После той болезни, казалось, что вся жизнь моя вошла в привычное русло. Вскорости возвратились мы в Петербург, на Галерную, в собственный особняк. Я учился музыке, брат Алеша поступил в военное училище. И все бы ничего, но, когда мне исполнилось 18, я решился съехать из отчего дома. Хотелось вольной жизни, если можно так сказать. – Концертмейстер замялся, словно смущаясь. – И вот собирая вещи, я вдруг увидел в давно забытой шкатулке в секретере этот перстень. Вспомнил о той старой истории, примерил кольцо, и оно оказалось впору. Я носил его, мне очень нравилось, как переливается камень в золотой оправе, как кроваво отливает рубин на солнце. Однажды после очередных юношеских посиделок я шел под утро на квартиру и, проходя въездную арку, покрутил кольцо на пальце. Это вышло само собой, я думал об одной даме, которой на тот момент принадлежало мое влюбленное сердце. В ту же минуту что-то произошло, и я увидел, как из арки на меня несется огромная махина. Тогда я не понимал, что это был обыкновенный грузовой автомобиль, который в то утро 1982 года выезжал со двора очень рано, чтобы успеть развести в магазины хлеб. Я тогда не успел ничего разобрать, отпрыгнул в сторону, кольцо крутанулось на пальце и видение пропало. Я подумал, что перебрал лишнего и на утро позабыл обо всем произошедшем.

Прошло еще несколько лет. В тот вечер я возвращался из театра. И был в совершенно трезв. У входа в арку меня ждали. Они попытались напасть на меня, оглушили, но на счастье, из своей комнатушки вышел дворник и поднял шум. Нападавшие скрылись. Дворник притащил меня в свою коморку в проходной арке и отправился за городовым. Я лежал при тусклом свете лампы и пытался встать, снова случайно провернул кольцо на руке и вдруг оказался в совсем другом месте – в передней дома на Галерной. Встал, вышел в парадное, прошел во двор и удивился случившимся переменам: во дворе, там, где раньше стоял дровяной сарай и красовалась выгребная яма, стояли странные механизмы. Потом уже я понял, что это были автомобили. В окнах горел непривычно яркий свет, а сам этот двор ярко освещен. Вечер был поздний, но по двору ходили люди в странной одежде.

Порфирий Игоревич вздохнул и продолжил:

– Как-нибудь позже я обязательно расскажу Вам, Аннушка, все подробности моих скитаний. Сейчас скажу лишь, что с момента, когда я понял, что кольцо помогает перемещаться во времени и пока поверил в это, прошло долгое время. Я держал свой секрет в тайне. И сейчас, если опустить ненужные пока подробности, нам очень нужна Ваша помощь, милая барышня.

– То есть, вы перемещаетесь во времени? – Переспросила Аня. – Теперь понятно.

Ей ничего не было понятно. Мало того, это откровенно походило на бред. Она чувствовала, конечно, что попала в странную компанию, но в то, что массовый психоз этих людей достиг таких высот, отказывалась верить.

– Очень занимательная история, конечно, но, к сожалению, мне пора. Скоро лекции начнутся, а я ещё с телефоном не решила вопрос. – Сказала Аня так, словно говорила с буйными пациентами «желтого» дома.

Поднялась из-за стола, допила чай и поставила кружку в раковину.

– Порфирий Игоревич, благодарю за кров и приют, но, как говорится, – Аня сделала книксен, – пора и честь знать. Пойду за своими вещами.

Ася и Порфирий Игоревич молча смотрели ей в след.

– Если уйдёт, то туда ей и дорога. – Буркнул молчавший всё это время Иван.

– Ну, куда она теперь уйдёт, Вань? – Мягко возразила Ася. – Колечко не отпустит.

Аня собрала свои скромные пожитки в рюкзак, обулась и собралась выйти из квартиры.

– Всего вам хорошего, благодарю от всей души. Можно не провожать, дорогу найду. – Простилась Аня и вышла на чёрную лестницу.

– Догнать её? – Спросил Иван.

– Да ну, – зевнула Ася, – сама воротится.

Она встала со стула и, подойдя к окну, выглянула во двор. По нему, закинув рюкзак за спину, решительно шагала Аня.

Глава 12. Принятие как последняя стадия

Аня была зла. Мало того, что кучу времени потеряла, выслушивая всякие несомненно интересные, но бесполезные сказки, так ещё и с телефоном, судя по всему, уладить не выйдет, слишком много времени – успеть бы на конференцию.

Пересекла двор решительным шагом и направилась к арке. Солнце светило ослепительно. На ясном октябрьском небе не было ни облачка. «Откуда же вода на одежде Порфирия и Аськи?», сверлила голову мысль. Но Аня в очередной раз отмахнулась от неё. Не хватало ещё поверить, что сегодня утром они пришли из XIX века, где шёл дождь. Тьфу, зачем я об этом думаю? Спеши, Аня, время поджимает. Перед самым входом в арку Аня обернулась и мельком взглянула на окно кухни. В нём виднелся женский силуэт.

Девушка вошла в темноту и увидела, что проход закрыт. Не просто решётка ворот заперта, сами ворота были заколочены какими-то досками. В просвет, прижавшись к металлу носом, она увидела, что ворота закрывает строительная сетка. На улице было тихо и пустынно, словно и не второй по величине город в стране, бывшая столица. Хоть бы кто-то прошел мимо из 5 миллионов официальных жителей города на Неве. Никого!