Призраки Иеронима Босха

– Там вот зашел молодой Гуссен ван Акен, – махнул рукой трактирщик. – Он молод и немного рассеян. Сердце у него доброе, и он аккуратно платит по счетам.

– Жаль подвергать такого Делению, – подумав, сказал Йоссе. – Не говоря уж о Вычитании. А вон тот толстяк с лицом озабоченного кабана – это кто?

– О, это Спелле Смитс, как же я мог позабыть о нем! – живо отозвался трактирщик. – Он аптекарь и торгует различными снадобьями и тюльпанами. Говорят, может сварить приворотное зелье, но если спросить его прямо, у него хватает ума все отрицать. Поговаривают, что все свои пороки он носит в своем пузе, вот почему оно у него такое большое. Для верности он привязывает его к себе широким поясом, а то оно, не ровен час, отвалится и покатится само по себе, что было бы крайне нежелательно.

– Стало быть, он держится за свои пороки! – задумчиво проговорил Йоссе.

– Да кто же за свои-то пороки не держится! – живо возразил трактирщик. – Потеряешь свои – привяжутся чужие. Как со своими совладать – этому ты за годы научился, а вот как совладать с чужими-то? Поэтому многие люди и не женятся. Но только не Спелле. Он так уверен в своих пороках, что готов взять за себя жену, а уж она – самая легкомысленная и расточительная девушка во всем Хертогенбосе.

Тут брат Деление весь напрягся и спросил сдавленным голосом:

– Нет ли у этой девушки красивых желтых башмачков?

– Как не быть! Конечно, она щеголяет в этих башмачках. И так дерзко, что весь город, наверное, эти башмачки уже видел. А теперь отвечай-ка, какое тебе дело до этой девушки?

– Желтые башмачки сшил для нее я сам, – сказал Петер, что не было полной правдой. – Что касается остального, то она, сама того не зная, состоит в нашем философском Братстве Арифметиков и является ее милостью Сложением.

– Вот оно что! – протянул трактирщик, который в силу своего ремесла неплохо владел всеми четырьмя действиями арифметики. – В таком случае, конечно, вам стоит поближе познакомиться со Спелле Смитсом. И учти, брат Деление: если вечером я не получу желаемого, я отделю какую-нибудь важную конечность от твоего тощего тела.

Спелле Смитс постукивал указательным пальцем по своему необъятному пузу, и оттуда, как возлюбленная в ответ на условный сигнал, стучал порок чревоугодия. «Хорошо ли тебе было, чревоугодьюшко?» – вопрошал Спелле, колупаясь ногтями в зубах. «Ах, хорошо, Спелле Смитс, так уж хорошо мне было!» – отвечал порок. Другие пороки толкались и требовали: «И нам, и нам! Когда наш черед-то? Давай уж, не подведи, Спелле!» – «На всех хватит!» – мысленно обещал своим порокам Спелле, ибо был он человек широкой натуры.

И тут справа и слева подсели к нему Йоссе и Петер и заговорили между собой, как будто никакого Спелле поблизости не наблюдалось.

– Ох, брат Деление, – сказал Йоссе, – всю ночь я промаялся, но так ничего и не придумал.

– О чем ты, брат Вычитание? – как будто удивился Петер.

– Да все о той девушке, которая не идет у меня из головы.

– Странное место выбрала эта девушка для своего обитания, брат.

– И не говори, брат.

– Ведь девушки обычно живут в доме у своих родителей, пока не выйдут замуж.

– Но когда они выйдут замуж, то больше уже не называются девушками, а называются женщинами или матронами.

– А каждая матрона живет в голове у собственного мужа.

– Она переселяется оттуда из головы своего отца, – задумчиво проговорил Йоссе. – И если уж рассуждать всерьез, то это – самое странное, что только можно найти в такой вещи, как брак.

– Изначально, брат Вычитание, все было не так, – заметил Петер. – Изначально Господь сотворил Адама, а затем решил произвести Сложение и сотворил еще и Еву.

– Но для этого, заметь, – вставил Йоссе, – Господь произвел Вычитание, а именно – вычел из Адама некую часть его тела, именуемую ребром…

– Или несколькими ребрами…

– После чего при помощи Божественного Умножения сотворил женщину. И таким образом, она изначально находилась в голове у Господа, а затем переселилась в голову Адама.

– Но это переселение произошло метафизически.

– Да, поскольку Господь не может иметь головной боли, в отличие от отца молодой девушки.

– Воплощением чего может служить Миневра, именуемая также Палладой, описанная в Alexandri Magni gestis heroicis преподобного Гервасия, который переписал хронику Марцеллина, думая, что это богословский трактат, ибо не понимал в нем ни буквы…

– Миневра, кажется, богиня войны? – вполголоса заметил Йоссе.

– Да, но она родилась из головы своего отца.

– Интересно, как это происходило?

– Голова сначала раскрылась, наподобие устрицы, а потом опять закрылась, и когда это произошло, Миневры там уже не было.

Тут оба уставились на Спелле Смитса с таким видом, словно впервые его обнаружили.

– А вы что скажете, достопочтенный? – хором осведомились братья Деление и Вычитание.

– Скажу, что это очень похоже на правду, – важно заметил Спелле, поглаживая свое пузо. – Ибо если пороки я ношу в животе, в чем признаюсь открыто, то в голове у меня в последнее время поселилась одна девушка. И поскольку она весьма беспокойная и расточительная особа, я просто не знаю, как и поступить.

– Возможно, поможет некая хирургическая операция, – сказал Йоссе. – Видите ли, мы принадлежим к Братству Арифметиков, это вот брат Деление, а я – брат Вычитание. И мы готовы вычесть и отделить от вас все то, что мешает вам существовать в полной гармонии с вашими прекрасными пороками.

– Что ж, мысль эта недурна, – кивнул Спелле. – Но я бы хотел сперва узнать: смогу ли я после этой операции жениться?

– Несомненно, ибо она будет произведена с вашей головой, а отнюдь не с другими частями тела, и поскольку люди женятся не головой, то вашему браку это никак не воспрепятствует, – сказал Йоссе.

Тут жаба вылезла из его кармана, неторопливо прошлась по столу, шурша бумажным платьицем, и уселась на блюде среди обглоданных костей.

– Что это? – спросил Спелле, с отвращением глядя на жабу.

– Это ее милость Умножение, – отвечал Йоссе. – Ученая жаба, исполненная благочестия. Свое благочестие она носит не внутри, а снаружи, как вы можете убедиться, и приносит ощутимую пользу, поедая зловредных мошек.

– А, – сказал Спелле, – тогда хорошо. А она не умеет разговаривать?

– Никто из нас не знает в точности, что умеет и чего не умеет ее милость Умножение, – отвечал Йоссе. – Но могу сообщить, что называю ее Фромма.

– Это очень умно, – сказал Спелле. – В таком случае я бы хотел приступить к операции немедленно.

– В таком случае вам следует заплатить нам, – сказал Петер и блеснул красными глазами.

Спелле выложил на стол расшитый кошель и закричал на всю таверну:

– Эй! Эй, люди! Эй! Здешние и пришлые, слушайте все! Сейчас вот эти два лекаря, братья из Братства Арифметиков, брат Деление и брат Вычитание, произведут надо мной хирургическую операцию по извлечению из моей головы всего, чему там не место. Ибо девушке место в доме ее родителей, а матроне – в спальне ее супруга, но никак не в моей голове.

С этими словами он уселся поудобнее и снял с головы шапку.

Ян Масс быстро убрал со стола все лишнее, опасаясь, как бы Спелле Смитс не начал смахивать посуду на пол – водилось за ним такое, когда ему случалось хватить лишку, – а заодно прихватил и расшитый кошель.

Йоссе бросил на трактирщика быстрый взгляд. Ян Масс кивнул, и тогда Петер Схейве попросил:

– Одолжи нам свой нож, добрый трактирщик.

– Охотно, – сказал Ян Масс и вручил ему свой огромный нож.

Вокруг шеи Спелле Смитса обвязали широкую ткань, как если бы тот собирался отобедать целым кабаном или чем-нибудь иным, пускающим жирный сок на одежду трапезничающего. Принесли также воронку, которую Йоссе торжественно водрузил себе на голову, ибо она должна была, по его словам, всасывать из тонкого эфира различные дуновения премудростей и направлять их через узкую трубку-уловитель прямым ходом в его голову, тем самым назидая хирурга в его метафизической хирургии.

Потом еще принесли выпить, и Йоссе осушил кружку пива, не отрываясь.

Потом опять принесли пива, на сей раз к нему приложился Петер, а тем временем жаба перебралась к Петеру на плечо и также принялась следить за происходящим. Время от времени она ловила зловредных мошек и тем самым приносила обществу пользу.

Йоссе осторожно постучал ножом по гладкой голой коже головы Спелле. Звук раздался очень звонкий.

– В этой части головы никого нет! – объяснил Йоссе и переместил нож немного вправо. Он вновь постучал по голове Спелле.

Собравшиеся затаили дыхание: —такого они еще не видели. Особенно их занимали две вещи: во-первых, жаба, и, во-вторых, момент, когда голова Спелле расколется надвое. Многим любопытно было, что же там окажется внутри. Предположения высказывались разные, но ни одно не было для Спелле лестным.

Наконец послышался глухой звук, и Йоссе торжествующе вскрикнул:

– Вот оно!

Жаба моргнула. Петер допил пиво. Ян Масс пересчитал деньги и остался доволен.

Раздался громкий «тюк», потом еще один «тюк», из головы Спелле потекла кровь, но ее было совсем немного. Йоссе прикрыл рану воронкой, которую снял со своей головы, и запустил руку в образовавшееся отверстие.

– Благие эфирные эманации, высосанные моим разумом и затянутые в эту воронку, таким образом войдут в голову Спелле, вытесняя то, чего там не должно быть, то есть образ молодой девушки, – объяснил Йоссе.

С этими словами он вдруг вытащил из воронки небольшой, очень жеваный цветок тюльпана.

Толпа вокруг снова ахнула, а Йоссе строгим тоном обратился к Спелле:

– Ты ввел нас в заблуждение, стараясь казаться более мужественным, нежели ты есть на самом деле!

– Я не вводил, – простонал жалкий Спелле. Живот у него так и ходил ходуном: пороки, возмущенные слабостями грешника, норовили оторваться от него. – А ну цыц! – гаркнул на них Спелле, и пороки затихли. – Я действительно помышлял об этой девушке.

– Куда больше помышлял ты о тюльпанах, которые намеревался продавать на этой ярмарке, – сурово молвил Петер и мигнул Яну Массу, чтобы тот возобновил пиво в его кружке.

– Это правда, – признал Спелле. – Правду говорят, истинные мысли утаить трудно. Но тюльпаны я хотел продать не просто так, а ради того, чтобы жениться на той девушке.

– Что ж, иди и продавай свои тюльпаны, – разрешил Йоссе. – Теперь они переместились из твоей головы к тебе в руку, а это означает, что они созрели и вылупились и готовы обратиться в деньги.

При слове «деньги» глаза Спелле блеснули желтым, а глаза Петера блеснули красным. Спелле выбежал из трактира, роняя на ходу капли крови, вытекавшие из его головы, а Йоссе бережно снял со стола свою жабу, а Петер подобрал цветок тюльпана и расправил пальцами его острые белые лепестки, похожие на зубки Аалт ван дер Вин.

В это же самое время Антоний ван Акен обсуждал с хранителем собора Святого Иоанна, которого звали достопочтенный Мелис ван Бухем, как именно должна выглядеть новая люстра для собора и нужны ли этой люстре оленьи рога или же она может быть увенчана чем-нибудь еще. Антоний быстро чертил на листе оленьи рога и разные завитки, а младший сын Йерун в задумчивости стоял рядом и следил за движениями отцовских рук.

У Йеруна была одна особенность, которую он старался никому не показывать: дело в том, что с раннего детства левой рукой у него получалось все делать лучше, нежели правой. Памятуя о том, что левая – это сторона дьявола, благоразумная мать сразу стала переучивать младшего сына. Возьмет он ложку в левую руку – переложит в правую. Поправит волосы левой рукой – тотчас растреплет и заставит поправлять правой. И так постепенно Йерун научился делать все одинаково хорошо и левой рукой, и правой, а это свидетельствовало о том, что натура у него была незаурядная. Потому что заурядная натура научилась бы все делать одинаково плохо, что левой рукой, что правой, а иные настолько в своей заурядности преуспевали, что даже если бы они все делали ногами – и то это мало бы отличалось от работы руками. Но к Йеруну все это не имело отношения.

Разные люстры как будто сами собой вырастали на бумаге, и Йерун тихо любовался ими, как бы впитывая в себя эту красоту. Антоний ван Акен был невысокого роста, коренастый, пальцы у него были короткие, мясистые, светлые волоски на тыльной стороне указательного и среднего пальцев выделялись на фоне красноватой кожи. Его работы всегда были уверенными, ни в одном штрихе не замечалось ни сомнений, ни каких-либо колебаний, они словно бы разрезали пространство, подобно тому, как стряпуха острым ножом разрезает капусту на множество тонких полосок. Несколько самых разных люстр с оленьими рогами уже возникли из небытия, и у каждой было какое-то свое особенное лицо, обрамленное локонами, завитушками и рогами. Одна казалась лукавой, другая кокетливой – они определенно не подходили для собора, и Йерун вдруг догадался: отец нарочно нарисовал их такими, чтобы достопочтенному Мелису ван Бухему не оставить никакого выбора. Он непременно выберет третью, ту, которая и Антонию больше всего по душе: отчасти она напоминала голову оленя, запутавшегося рогами в ветвях.

Разговор еще продолжался, когда Йерун откланялся и вышел на улицу. Это произошло ровно в тот самый момент, когда мимо широким бодрым шагом проходили, сталкиваясь плечами и похохатывая, оба Арифметических брата, так что Йерун наткнулся прямо на них и сказал:

– Ой!

Брат Деление тотчас посмотрел на брата Вычитание и вопросил:

– Как ты думаешь, дорогой брат, что имел в виду этот незрелый юноша, когда произносил свое «Ой»?

– Полагаю, он имел в виду некое удивление, переходящее в неудовольствие, – отвечал брат Вычитание.

– И как же нам быть? Не можем же мы ходить по улицам Хертогенбоса, вызывая неудовольствие горожан, будь они даже незрелыми юношами?

– Да, это трудный вопрос.

– Практически неразрешимый.

– Возможно, ее милость Умножение найдет ответ.

– Как говорится, дурак и жабу проглотит.

Тут оба уставились на Йеруна, а тот улыбнулся и сказал:

– Добрый сегодня день, не так ли?

– Ну вот, – после паузы произнес Йоссе ван Уккле, – теперь мне, пожалуй, стыдно, что мы так паясничали.

– Это ничего, – сказал Йерун. – День нынче не только добрый, но и ярмарочный, так что паясничать не такой уж большой грех. Вы, судя по всему, люди пришлые?

– Я из Бреды, – сказал Йоссе. – Точнее, сюда я пришел из Бреды, а так родился в Уккле, но с тех пор уже порядочно воды утекло.

– А уж сколько утекло ртути! – добавил Петер.

– Не говоря уж о пиве, – заключил Йоссе.

– А я из Маастрихта, – сказал Петер.

– Большой путь вам пришлось проделать, – заметил Йерун. – Видимо, здесь у вас какое-то важное дело, если вы решились на столь долгое путешествие?

– Дело у нас такое, что вот этот Петер, называемый иначе брат Деление, жаждет заключить союз с ее милостью Сложением и сложить с нею, так сказать, некое единое существо, как о том написано в книге «Пятнадцать радостей брака».

Некоторое время Йерун размышлял над услышанным. Сам он был еще слишком молод, чтобы подумывать о такого рода сложении, но без особого труда мог представить себе все выгоды этого состояния.

Затем спросил:

– А как зовут в мире ее милость Сложение?

– В миру ее зовут Аалт ван дер Вин, и она носит ярко-желтые башмачки, – сказал Петер.

– Я знаю, где живет Аалт ван дер Вин, – сказал Йерун, – и могу проводить вас к ней, но отвечайте по правде: действительно ли она желает совершить с вами то сложение, о котором идет речь?

– Разве есть какие-то причины сомневаться в этом? – насторожился Петер.

– Об этом и речь, – сказал Йерун. – Потому что к ней сватается Гисберт Тиссен, глава медицинской гильдии. Он хоть не первой молодости, но обладает множеством достоинств. Характер у него мягкий, состояние немалое, а внешность приятная. Помимо этого, аптекарь Спелле Смитс тоже помышляет взять ее в жены, но у Спелле нет никаких достоинств, кроме наглости, поэтому, думаю, его отвергнут.

Тут жаба высунулась из кармана Йоссе и уставилась на Йеруна немигающими глазами. Чтобы развлечь ее, Петер подал ей мятый цветок тюльпана, извлеченный из черепа Спелле Смитса, и жаба, приняв цветок передними лапками, отчасти засунула его себе в рот, после чего вновь замерла.

– Это у вас тюльпан? – спросил Йерун, впервые проявив любопытство.

– Да, и мы раздобыли его ни у кого иного, как у Спелле Смитса! – объявил Йоссе. – Причем совершенно бесплатно.

– Что ж, вам удалось то, что удавалось очень немногим, – признал Йерун. – Пойдемте, отыщем Аалт ван дер Вин. Сомневаюсь, чтобы она сидела дома. С тех пор как на ее ножках появились эти желтые башмачки, она постоянно куда-то ходит. Служанка уже пару башмаков истоптала, а тем желтым ничего не делается.

– Это происходит по той причине, что они – залог любви, – сказал Петер. – И коли они до сих пор выглядят как новые, значит, в сердце Аалт ван дер Вин не истлела любовь и она будет рада меня видеть.

– Нам предстоит установить это эмпирическим путем, – заметил Йоссе. – Иначе дрянные из нас получатся философы.

– Вероятнее всего, мы найдем ее в торговых рядах, – сказал Йерун. – Хоть отец ее и возглавляет пятую камеру редерейкеров и является выдающимся латинским стихотворцем и ученым, Аалт предпочитает щупать ткани, оценивать тарелки, присматриваться к ножам, щелкать пальцами по кувшинам и приближать нос к тюльпанам. Иными словами, она далека от латинской учености и близка к миру трехмерных предметов.

Получив столько ценных сведений сразу, братья Арифметики поспешили, сопровождаемые Йеруном, к торговым рядам, которые раскинулись совсем близко, на рыночной площади, как бы закупоренной с одной стороны собором Святого Иоанна, но свободно растворяющейся с другой стороны в городских улицах.

Они обошли несколько лавок, и братья убедились в том, что Йерун действительно происходит из известной семьи и что репутация у него превосходная. С ним все здоровались, передавали поклоны его батюшке и его матушке, спрашивали, как дела у Гуссена и здоров ли Ян, а то что-то в последнее время его не было видно.

На все вопросы Йерун давал подробные ответы и для каждого находил вежливые слова, причем ни разу не повторился.

И вдруг все трое одновременно увидели Аалт ван дер Вин: она стояла посреди улицы в обществе все той же рослой служанки и разговаривала со Спелле Смитсом.

Спелле, потирая исцарапанную макушку, говорил:

– Теперь, любезная Аалт, у вас нет иного пути, кроме как выйти за меня замуж. Раньше вы постоянно жили у меня в голове, но с помощью философии я избавился от этой напасти, и отныне вы можете невозбранно поселиться прямо у меня в кровати.

– Фу, какая гадость! – вскричала, едва дослушав эту тираду, Аалт ван дер Вин. – Как ваш толстый язык во рту повернулся, чтобы произнесли такое! Не желаю я жить ни в вашей голове, ни в вашей кровати!

– Не будьте опрометчивы, – сказал на это Спелле Смитс. – Ведь если вы откажетесь от любой из двух этих обителей, я поселю вас в своем животе, рядом с другими грехами, и плохо вам там придется!

– Если вы, негодяй, только посмеете поселить меня в своем премерзком пузе, – закричала, топая ногой, Аалт ван дер Вин, – то так и знайте: придет вам конец, и будет он злым-презлым! Я прогрызу дыру и выпущу на волю все ваши грехи вместе с кишками, потом выскочу сама и передавлю их своими желтыми башмачками. И останетесь вы ни с чем, Спелле Смитс, потому что только пузом и грехами вы и славны в нашем городе, а без пуза и грехов ни на что-то вы не годитесь!

Она даже раскраснелась, угрожая Спелле Смитсу самыми страшными карами.

– Как хороша! – восхитился Йоссе. – С этой госпожой и Сложение пойдет на пользу, и Умножение не замедлит последовать.

Йерун купил жареных каштанов и угостил своих новых друзей, так что они с удовольствием ели каштаны на углу переулка и наблюдали, как у рядов, где продавали металлическую посуду, умножено отражаясь в боках кастрюль, сковород и горшков, бранила на чем свет стоит злополучного Спелле Смитса прекрасная Аалт ван дер Вин.

Но вот из одного переулка вышел господин прекрасного сложения, со светлыми, едва тронутыми благородной сединой волосами. Это был Гисберт Тиссен, глава медицинской гильдии.

– Как вы посмели, Спелле Смитс, докучать молодой девушке? – возмутился Гисберт.

– Вот я и говорю! – подбежала служанка, на ходу дожевывая пирожок и вытирая жирный рот. – Да как только глаза его бесстыжие не лопнут! А что он натворил-то?

Если со Спелле Смитсом Аалт ван дер Вин держалась дерзко, то при виде Гисберта Тиссена она смутилась, опустила глаза и слегка покраснела.

Она находилась в весьма затруднительном положении.

Сердце Аалт ван дер Вин по-прежнему принадлежало тому, кто надел на нее желтые башмачки. Но где он сейчас и встретятся ли они когда-нибудь? Сколько ей ждать и на что надеяться? Главная задача девушки, знаете ли, – удачно выйти замуж. А как это сделаешь, если возлюбленного нет как нет и надежда на его появление тает с каждым днем? Поэтому Аалт ван дер Вин благоразумно не спешила отказывать Гисберту Тиссену. Что касается ее отца, то он в простоте души считал этот брак делом решенным.

Не дожидаясь, пока Гисберт Тиссен начнет ей выговаривать за легкомыслие, Аалт ван дер Вин объявила:

– Хочу на овечек посмотреть!

– Да мыслимое ли дело для барышни толкаться среди скотоводов! – возмутилась служанка. – Они все чумазые, а от овец дурно пахнет.

– Но они такие хорошенькие! – возразила Аалт.

Гисберт предложил ей руку, и они чинно, ни дать ни взять супружеская пара, двинулись вдоль рядов к скотному рынку, что размещался недалеко от городских ворот.

Петер даже рот разинул, и недожеванный каштан хорошо был виден всякому, кому пришла бы охота на него взглянуть.

– Похоже, Аалт ван дер Вин действительно выходит замуж за Гисберта Тиссена, – заметил Йерун.

– Но как такое возможно, если на самом деле она любит нашего Петера? – возмутился Йоссе. – Все прочее противно небесному установлению! Потому что небесное установление в том и заключается, что мужчину влечет к женщине, и наоборот, от чего проистекают различные прекрасные вещи, в том числе музыка, а этот Гисберт хоть и приятный господин, но никакой музыки от него однозначно не проистекает.

– В таком случае догоним их и выясним всю правду, – предложил Йерун.

Йоссе сунул каштаны в карман, и все трое пошли вслед за Гисбертом и Аалт, толкаясь в толпе и поминутно наступая кому-то на ноги.

Аалт же размышляла о том, что приближается день, когда придется сказать окончательное «да» Гисберту, чего ей почему-то очень не хотелось делать, и она то погружалась в печаль, то вдруг принималась болтать о разной ерунде, а Гисберт полагал, что все это проистекает от стеснительности девичьего сердца и слабости женского ума, и в ответ лишь молча улыбался.

И вдруг перед ними предстали братья Арифметики и с ними Йерун.

– Ой, жаба! – закричала Аалт. – Она ученая? Почему на ней платьице? Она кушает каштаны? А как вы ее этому научили? А она умеет что-нибудь говорить? Можно подержать ее за лапку?

Жаба молча нырнула обратно в карман Йоссе, а Петер Схейве из Маастрихта вышел вперед и проговорил:

– Должно быть, барышня Аалт ван дер Вин, вы забыли меня, если при нашей встрече так живо интересуетесь жабой.

Вместо ответа Аалт схватила его за руку и закричала:

– Бежим!

И помчалась вперед, волоча за собой Петера, а Гисберту только и оставалось, что смотреть, как мелькают в воздухе желтые башмачки.

– Вот прямо так и убежала? – переспросила Алейд ван дер Муннен, замешивая тесто. Она очень была занята на кухне, и хоть у нее были две дочери и приходящая служанка, пироги предпочитала готовить сама. Йерун стоял у нее за плечом, вытягивая пальцами маленькую колбаску из готового теста – он любил пожевать сырое. Мать не разрешала, говорила, что от колбаски сырого теста все кишки в животе склеятся между собой, и для того чтобы, их разлепить – придется съесть целый горшок свиного жира. А это очень дорого и ужасно противно.

Но Йерун и в детстве этому не верил и тихонечко, левой рукой, продолжал тягать тесто.

– Когда Аалт ван дер Вин увидела этого Петера, она даже в лице не изменилась, – сказал Йерун. – Вот это меня и убедило в истинности ее любви. Ведь если бы она была перед ним виновата, она бы сделала такое лицо, – он вытаращил глаза и раскрыл рот: как бы в ужасе. А если бы он был ей противен, она бы сделала такое лицо, – он скривил губы на сторону и прищурился. – А если бы она вообще его забыла, она бы сделала такое лицо… – Тут Йерун поджал губы и устремил взгляд куда-то на колбасу, подвешенную к потолку в углу кухни. – Но ничего подобного она не сделала.