Джон Картер – марсианин

– Вы, Тарс Таркас, можете сделать это для меня, поскольку я испытываю к вам самые искренние дружеские чувства.

– Дружеские чувства? – повторил он. – Не верю, но пусть будет по-вашему. Я распоряжусь, чтобы Саркойя не досаждала девушке, и возьму ключ себе.

– Если только вы не согласитесь, чтобы я взял ответственность на себя, – сказал я, смеясь.

Раньше, чем ответить, он поглядел на меня пристально и долго.

– Если вы дадите мне слово, что ни вы, ни Дея Торис не попытаетесь бежать прежде, чем мы благополучно доберемся до владений Тала Хаджуса, я отдам вам ключ, а цепь брошу в реку Исс.

– Тогда пусть лучше ключ останется у вас, Тарс.

Вождь улыбнулся и не ответил, но в эту же ночь я видел, как он собственноручно освободил Дею от оков.

При всей холодности и жестокости в Тарсе Таркасе было и нечто другое, что он неустанно силился подавить в себе. Быть может, это был некий человеческий инстинкт, скрытый глубоко в душе, но терзающий его мыслью об ужасных путях его народа!

Когда я шел к повозке Деи Торис, Саркойя кинула на меня черный, злобный взгляд, красноречиво говоривший о сильнейшей ненависти. Будь этот взгляд мечом, он пронзил бы меня насмерть!

Немного позже я заметил, что она беседует с воином по имени Цад, невысоким, плотным грубияном. Он, однако, не убил еще ни одного из своих вождей и был поэтому смад, то есть воин с одним именем. Второе имя приходило только вместе с оружием убитого вождя – таков обычай. Меня, например, многие воины называли Дотар Соят – по именам вождей, которых я сразил в равном бою.

Пока Саркойя говорила, Цад бросал на меня быстрые взгляды, она же, казалось, упрашивала его о чем-то. Тогда я обратил на это мало внимания, но на следующий день вспомнил и понял всю глубину ненависти Саркойи.

Дея Торис в этот вечер не желала видеть меня. Когда я назвал ее по имени, она даже не обернулась, не сказала ни слова, а сделала вид, будто не знает о моем существовании. В отчаянии я поступил так же, как поступило бы большинство влюбленных: попытался заговорить о ней с кем-нибудь из ее приближенных. Таким человеком была Сола, которую я нашел на другом конце лагеря.

– Что случилось с Деей Торис? – торопливо спросил я. – Отчего она не хочет говорить со мной?

Сола и сама, казалось, недоумевала, как будто бы странные поступки двух человеческих существ были недоступны ее пониманию. Да так оно в действительности и было.

– Она говорит: вы рассердили ее, и больше ничего не хочет сказать, кроме разве того, что она дочь джеддака и ее унизило существо, недостойное чистить зубы у соража ее бабки.

Я помолчал несколько мгновений, потом спросил:

– Кто такой сораж, Сола?

– Небольшой зверек, величиной примерно с мою руку, с которым любят иногда играть красные марсианки.

Недостоин чистить зубы у кошки ее бабки! Я подумал, что Дея Торис довольно низкого мнения обо мне! Но потом не смог удержаться от смеха при мысли о таком домашнем и потому таком земном сравнении. И вдруг резко почувствовал тоску по родному дому – так это было похоже на наше «недостоин чистить мои ботинки». Потянулась вереница воспоминаний.

Я с изумлением стал размышлять о том, что происходит сейчас на моей родине. Я не видел близких уже много лет. В Виргинии было семейство Картеров, состоявшее со мной в родстве: меня считали там двоюродным дедушкой или чем-то вроде этого. Я мог отсутствовать двадцать или тридцать лет, но мальчишки продолжали бы считать меня дедушкой, хотя бы и двоюродным! Это показалось мне величайшей нелепостью. У Картеров было двое малышей, которых я очень любил. Они были убеждены, что на Земле нет никого, кто мог бы сравниться с дядей Картером. Сейчас я видел их перед собой так же ясно, как небо Барсума, и тосковал по ним, как не тосковал еще никогда.

Я был скитальцем от природы и не знал, что такое дом. И все же, когда я произносил это слово, в памяти всплывала большая комната у Картеров. К ней-то и обратилось теперь мое сердце, отвернувшись от холодных и враждебных марсиан. Ведь на Барсуме меня презирает даже Дея Торис! Здесь я низшее существо, настолько низшее, что недостоин даже чистить зубы у кошки ее бабки!

Но тут на помощь мне пришло врожденное чувство юмора, и я, улыбаясь, вернулся к себе, на свои шелка и меха, и уснул под многолунным небом крепким сном усталого и здорового воина.

На следующее утро мы рано пустились в путь и за весь день сделали только один привал. Однообразие нашего путешествия нарушили два события. Около полудня мы заметили нечто очень похожее на инкубатор, и Лоркас Птомель послал Тарса Таркаса на разведку. Тот взял с собой дюжину воинов, в том числе и меня, и мы понеслись по бархатистому ковру мха к небольшому строению.

Это действительно был инкубатор, но яйца в нем оказались значительно меньше тех, которые я уже видел. Тарс Таркас все внимательно оглядел и заявил, что кладка принадлежит зеленым варунам, а цемент стены едва просох.

– Их отделяет от нас не более одного дня пути! – воинственно воскликнул он.

В инкубаторе дел было немного. Воины быстро проломили брешь в стене, вошли внутрь и разбили все яйца своими короткими мечами.

Потом мы снова присоединились к каравану. Пока мы возвращались, я улучил мгновение и спросил Тарса Таркаса, как выглядят зеленые варуны.

– Дело в том, что их яйца много меньше, нежели те, что я видел в вашем инкубаторе, – добавил я.

Он объяснил мне, что яйца принесены совсем недавно. Здесь они будут расти пять лет, пока не достигнут обычных на Барсуме размеров.

Я любопытствовал потому, что никак не мог понять, каким образом зеленые марсианки производят на свет такие огромные яйца, откуда выходят четырехфутовые младенцы. Оказывается, только что снесенное яйцо размером лишь немногим больше гусиного. Воинам не составляет особого труда перенести несколько сот яиц из пещер в инкубатор, где они начнут расти под солнечными лучами.

Вскоре после случая с яйцами варунов мы сделали привал. Тут произошел второй значительный эпизод этого дня.

Я перекладывал седло с одного из моих тотов на другого, поскольку делил между ними дневной труд. Неожиданно подошел Цад и, не говоря ни слова, нанес животному ужасный удар своим длинным мечом.

Мне не надо было справляться в учебниках марсианского хорошего тона, чтобы узнать, как ответить в подобном случае. Я был так зол, что с трудом удержал себя от желания уложить Цада на месте одним выстрелом из револьвера. Но он стоял в выжидающей позе с обнаженным мечом, и я должен был сойтись с ним в честном бою, приняв выбранное им оружие. Я мог воспользоваться длинным или коротким мечом, кинжалом, топором, даже кулаками, но не огнестрельным оружием.

Зная, как наглец гордится своим умением владеть длинным мечом, я тоже избрал длинный меч: мне хотелось победить Цада его же собственным оружием.

Бой был долгий и задержал нашу колонну на добрый час. Весь караван собрался вокруг, оставив для боя площадку шагов сто в диаметре.

Цад сначала попытался броситься на меня, как бык бросается на волка. Я же был слишком быстр и ловок и всякий раз уворачивался, отвечая ударом меча. Вскоре он получил около дюжины небольших ран, но я никак не мог улучить мгновение, чтобы нанести решающий удар. Тогда он изменил тактику, стал осторожен и чрезвычайно ловок, стараясь искусством достичь того, чего не удалось добиться бешеным натиском. Я должен сознаться, что Цад был превосходным бойцом. Но мне помогала врожденная выносливость и та необычайная подвижность, которую придавала меньшая сила притяжения Марса.

Мы довольно долго кружили, не причиняя друг другу заметного вреда, только длинные мечи сверкали в солнечных лучах. Наконец Цад, уставший сильнее меня, решил завершить бой мощнейшей атакой. Он ринулся вперед, и в этот миг в глаза мне ударил луч света. Я был ослеплен и мог только отскочить в сторону, чтобы увернуться от могучего удара. Это удалось лишь отчасти, и острая боль в левом плече пронзила меня. Но в то время, как я быстро оглядывался в поисках противника, я увидел нечто вознаградившее меня за рану.

Три фигуры стояли на одной из повозок, чтобы через головы окружавших нас тарков видеть бой. Это были Дея Торис, Сола и Саркойя. Когда мой взгляд на миг остановился на них, произошла сцена, которую я буду помнить до смертного часа.

В тот момент Дея обернулась к Саркойе и с яростью юной тигрицы вырвала что-то из ее высоко поднятых рук – что-то, ярко блестевшее на солнце.

Тут я понял, что ослепило меня и чуть не привело к гибели. Саркойя нашла способ убить, не нанося собственноручно последнего удара. Это было зеркало!

Когда Дея вырвала зеркало из рук Саркойи, лицо последней потемнело от ярости, и, выхватив кинжал, она занесла его над девушкой. Тут Сола, дорогая, верная Сола, бросилась между ними и закрыла Дею собой. Последнее, что я видел, – это большой нож, вонзающийся в ее грудь.

Мой противник возобновил атаку, и мне пришлось снова сосредоточить все внимание на сражении, но мысли были заняты другим.

Мы бешено нападали друг на друга, пока я не почувствовал у своей груди его меч, которого не мог избежать или парировать. Тогда, не желая умирать в одиночку, я бросился вперед, выставив свой меч. Сталь вонзилась в мою грудь, в глазах потемнело, голова закружилась, и я упал.

15. Сола рассказывает мне

Когда сознание вернулось, я вскочил на ноги и огляделся. Цад лежал мертвый на желтом мху высохшего марсианского моря, мой меч проткнул его грудь. Окончательно придя в себя, я увидел, что его меч прошел вскользь по моей груди и задел только мышцы, покрывающие ребра. В последней атаке я удачно повернул корпус и получил болезненную, но безопасную рану.

Я вытащил меч из тела противника, повернулся спиной к уродливому мертвецу и с тяжелым сердцем направился к повозкам. Ропот одобрения марсиан провожал меня, но я не обратил на него внимания.

Окровавленный и обессиленный, я добрался до женщин. Они привычно перевязали мои раны и приложили к ним изумительные целебные средства, помогающие при всех ранах, кроме смертельных. Дайте марсианке малейшую надежду на спасение раненого, и смерти придется отступить перед ее искусством и опытностью. Вскоре я уже не испытывал никакого беспокойства от страшного удара, только слабость от потери крови. А на Земле такой удар заставил бы меня пролежать в постели много дней.

Как только они отпустили меня, я поспешил к повозке Деи Торис, где увидел бедную Солу с перевязанной грудью, но живую. К счастью, кинжал ударился в одно из металлических украшений, которые она носила на груди, скользнул в сторону и только слегка задел плоть.

Дея навзничь лежала на шелках, и все ее хрупкое тело содрогалось от рыданий. Она ничего не замечала вокруг и не слышала нас с Солой, хотя мы стояли рядом.

– Ее обидел кто-нибудь? – спросил я Солу.

– Нет. Она уверена, что вы погибли.

– И что некому чистить зубы у кошки ее бабушки? – улыбнулся я.

– Вы несправедливы к ней, Джон Картер, – сказала Сола. – Я не понимаю толком ни вашего, ни ее поведения, но думаю, что внучка десяти тысяч джеддаков никогда не будет так оплакивать тех, кого считает ниже себя. Только того, к кому относится с величайшим уважением. Дея Торис принадлежит к породе гордецов, и вы, наверное, сильно оскорбили или обидели ее, раз она не хотела обращать на вас внимания, но так оплакивать вашу гибель может только неравнодушный.

– Слезы не часто приходится видеть у барсумцев, – продолжала она, – поэтому мне так трудно объяснить, что они могут значить. За всю свою жизнь я видела только два плакавших существа. Одно из них плакало от горя, другое – от не нашедшей выхода ярости. Первой была моя мать, много лет назад, перед тем, как они убили ее; второй была Саркойя, когда сегодня ее оторвали от меня.

– Ваша мать! – воскликнул я. – Но, Сола, ведь вы не могли знать ее!

– Я знала ее. И я знаю моего отца. Если вы хотите услышать необычную для Барсума историю, приходите сегодня вечером в нашу повозку. Об этом я никому еще не рассказывала. А теперь уже подан знак выступать в поход. Вам надо идти.

– Я приду вечером, Сола, – пообещал я. – Передайте Дее Торис, что я здоров и невредим. Я не стану надоедать ей и не подам вида, что видел ее слезы. Но, если она захочет меня видеть, явлюсь немедленно.

Сола вошла в повозку, которая тут же заняла свое место в ряду других, а я поспешил к ожидавшему меня тоту и тоже помчался вскачь на свое место подле Тарса Таркаса в арьергарде колонны.

Мы представляли собой чрезвычайно внушительное и способное нагнать страх зрелище. Двести пятьдесят разукрашенных повозок на фоне желтого пейзажа. Впереди двести вождей и воинов верхом, по пять в ряд, на расстоянии ста футов, и сзади такое же количество в том же порядке. Фланги прикрывало с каждой стороны не менее двадцати воинов, а также пятьдесят «мастодонтов», тяжелых упряжных животных, известных под именем зитидаров. Пять или шесть сотен тотов свободно бежали внутри четырехугольника, образуемого воинами. Сверкание металлических украшений и драгоценностей марсиан, пышная и блестящая сбруя животных, яркие краски великолепных мехов, шелков и перьев – все это сообщало нашему каравану поистине варварский блеск. Любой индийский магараджа позеленел бы от зависти!

Огромные колеса повозок и тяжелые ступни животных не производили ни малейшего шума на мшистом дне высохшего моря. Мы продвигались в полной тишине, подобные некоему видению, лишь изредка молчание нарушалось горловым ворчанием подгоняемого зитидара или криками дерущихся тотов. Сами зеленые марсиане говорят обычно очень мало и односложно, а речь их подобна отдаленным раскатам грома.

Здесь не видно было никаких следов, ведь, прогнувшись под давлением колеса, мох тут же снова занимал прежнее положение. Мы могли быть духами мертвых в этом безжизненном море умирающей планеты, так неслышно и незаметно мы шли. Впервые в жизни я видел поход большого отряда, продвигавшегося, не поднимая пыли и не оставляя за собой никаких следов. (На Марсе очень мало пыли и только в зимние месяцы, и то эта пыль почти незаметна благодаря отсутствию сильных ветров.)

Все это время наши животные обходились без питья. Тарс Таркас объяснил мне, что они мало нуждаются в жидкости и могут питаться мхом, содержащим немного влаги.

Вечером этого дня мы остановились у подножия холмов, которые уже два дня служили для нас ориентирами и образовывали южную границу этого необычного моря. Поужинав, я отправился к Соле и нашел ее работающей при свете факела над сбруей для Тарса Таркаса. Она взглянула на меня, и лицо ее просияло радостью и приветом.

– Я рада, что вы пришли, – сказала она, – Дея Торис спит, и я одна. Мое племя мало беспокоится обо мне – я слишком не похожа на них всех. У меня невеселая судьба: прожить с ними всю жизнь – это мука. Мне часто хотелось быть типичной зеленой марсианкой, не знающей любви. Но я познала любовь и должна погибнуть.

Я обещала вам рассказать мою историю, вернее, историю моих родителей. Я знаю вас и жизнь вашего народа и убеждена, что мой рассказ не покажется вам слишком диким. Но такого не случалось среди зеленых марсиан, даже в наших легендах не встретишь ничего похожего.

Моя мать была невысокой, и ей не поручали деторождение, поскольку совет выбирает матерей в основном по принципу роста. Кроме того, она была не так холодна и жестока, как большинство марсианок. Избегая их общества, мать часто бродила одна по пустынным улицам Тарка или сидела среди цветов, покрывающих расположенные близ города холмы. В одиночестве она мечтала. Только я одна из всех таркианских женщин могу представить, о чем она тогда думала, потому что я – дочь своей матери!

Среди холмов она и повстречала молодого воина, пасшего зитидаров и тотов. Сначала они просто болтали, но мало-помалу стали сближаться, и их встречи уже не были случайностью. Наконец они обрели смелость и заговорили о сокровенном: желаниях, надеждах, мечтах. Мама доверилась ему и рассказала о своем ужасном отвращении к жестокости марсиан, о желании любви. Открыв душу, она со страхом ожидала, что с его холодных жестоких губ сорвутся слова презрения; но вместо этого он обнял и поцеловал ее.

Целых шесть лет они скрывали ото всех свою любовь. Моя мать принадлежала к свите великого Тала Хаджуса, а отец был простым воином-пастухом. Если бы стало известно, что они преступили законы и обычаи тарков, их ждала бы смерть на большой арене перед лицом Тала Хаджуса и несметной толпы.

Яйцо, из которого я появилась на свет, было спрятано под большим стеклянным сосудом в самом высоком и недоступном из полуразрушенных замков древнего Тарка. Моя мать навещала его раз в год в течение всех пяти лет – срока инкубации. Она не решалась приходить чаще: боялась, что за каждым ее шагом следят. За это время мой отец успел выдвинуться, победив в бою многих вождей. Он по-прежнему любил мою мать, и единственной целью его жизни было добыть оружие самого Тала Хаджуса. Убив его, отец стал бы владыкой всех тарков и получил право назвать любимую женой. Он мог тогда покровительствовать своему ребенку, который иначе был бы убит.

Добыть оружие Тала Хаджуса за пять коротких лет было безумной мечтой, но успехи отца были очень велики, и скоро он занял видное место в совете тарков. Случайность разбила его надежды: отца отправили в далекую экспедицию на покрытый льдами юг, он должен был захватить у южных племен меха. Таков обычай зеленых барсумцев: они никогда не трудятся над тем, что могут отнять у других в бою. Через пять лет отец вернулся, но все уже было кончено.

Спустя некоторое время после его отъезда мое яйцо вскрылось. Вскоре должны были и привести детей из общественного инкубатора. Мама оставила меня в старом замке, еженощно навещала и ласкала. Она надеялась, что во время возвращения экспедиции из инкубатора ей удастся замешать меня в толпу детей, предназначенных двору Тала Хаджуса. Тогда она избегла бы жестокого наказания, которое ожидало ее за преступление против древних обычаев зеленых марсиан.

Мама обучала меня языку и обычаям барсумцев, а однажды ночью рассказала мне историю моего рождения. Она внушала необходимость полной тайны и величайшей осторожности. Когда я окажусь вместе с другими юными тарками, никто не должен догадаться, что я другая, что я знаю, кто мои родители. И мама прошептала мне имя моего отца.

Вдруг в темноте комнаты вспыхнул свет и перед нами предстала Саркойя. Ненависть, исходившая от нее, заставила сжаться мое сердце. Очевидно, она давно подозревала мою мать из-за ее отлучек, а теперь слышала весь наш разговор.

Она не расслышала только одного – имени моего отца – и теперь настойчиво требовала у мамы назвать имя того, с кем согрешила. Но никакие угрозы не могли вырвать его из сердца любящей женщины. Чтобы спасти меня от неизбежных пыток, мать сказала, что не открыла этого имени ребенку. Саркойя поспешила к Талу Хаджусу с доносом. Едва она вышла, моя мать укутала меня в меха и побежала с безумной скоростью к южной окраине города, где находился мужчина, на чью помощь она не могла надеяться, но чье лицо ей хотелось увидеть еще раз перед смертью.

Когда мы приблизились к окраине, то услышали шум со стороны ворот, которыми пользуются все отряды. Это были крики тотов и рев зитидаров, к ним примешивалось бряцание оружия. Первой мыслью моей матери было, что отец возвращается из своей экспедиции, но она знала тарков, и это удержало ее от того, чтобы побежать очертя голову ему навстречу.

Спрятавшись в тени арки, мать ждала, чтобы кавалькада поравнялась с ней. Когда передняя часть процессии проходила мимо нас, меньшая луна осветила ее и показала, что это была экспедиция из инкубатора. Появился шанс спасти меня. Когда большая повозка поравнялась с нами, мать спряталась в ее тени и побежала рядом, страстно прижимая меня к груди. Она знала, что никогда ей не суждено больше ни обнять, ни увидеть меня.

На большой площади началась сутолока, мама втолкнула меня в толпу других детей. Стражи были рады наконец-то снять с себя ответственность, лежавшую на них все время пути, и ничего не заметили. Детей ввели в большую комнату, где нас приняли незнакомые женщины, а на следующий день всех распределили по свитам вождей.

Я никогда больше не видела матери. Тал Хаджус заключил ее в темницу, пытал, желая узнать имя моего отца, но она осталась тверда и умерла под смех Тала Хаджуса и других вождей во время одной из пыток. Мама убедила их, что убила меня, чтобы спасти от пыток, а тело оставила белым обезьянам. Только Саркойя не поверила ей, и я чувствую, что она подозревает о моем истинном происхождении.

Когда отец вернулся, Тал Хаджус рассказывал при нем историю моей матери. Я присутствовала при этом и видела, что ни один мускул не дрогнул на его лице. Он ничем не выдал своего волнения, только не смеялся, когда Тал Хаджус весело описывал ее смертные муки. С этого мгновения отец ожесточился, и я жду того дня, когда он исполнит свое сокровенное желание и пнет ногой мертвое тело Тала Хаджуса. Любовь по-прежнему сильна в его сердце, как и сорок лет назад, когда это чувство переродило его, и он жаждет отомстить. Я знаю это так же твердо, как то, что мы сидим здесь, у края древнего как мир моря.

– А ваш отец, Сола, он здесь? – спросил я.

– Да, – отвечала она, – но он не знает, что я его дочь, и не знает, кто предал мою мать Талу Хаджусу.

Мы долго молчали. Она погрузилась в мысли о своем ужасном прошлом, а я с глубоким сочувствием думал о несчастных влюбленных.

Наконец Сола заговорила:

– Джон Картер, вы настоящий мужчина, я могу довериться вам. Это может когда-либо пригодиться, и я назову вам имя моего отца. Когда придет час, скажите правду, если вам покажется, что так будет лучше. Имя моего отца – Тарс Таркас!

16. Мы надеемся бежать

Остальная часть нашего путешествия до Тарка протекала спокойно. Мы были в пути три недели, миновали два морских дна и развалины нескольких городов. Дважды мы пересекали знаменитые водные пути (марсианские каналы). Это было опасно – мы высылали разведчиков и продвигались только в случае, если поблизости не было видно сильных отрядов красных марсиан. По полосе обработанных земель идти тоже было достаточно сложно, так как рядом находились населенные пункты и надо было пересекать многочисленные широкие дороги. Один из этих переходов продолжался пять часов без остановок, а другой отнял целую ночь, и, едва мы переступили границу обработанных полей, взошло солнце.

Такие переходы делались в темноте, и я почти ничего не видел, только меньшая луна в своем бешеном беге время от времени вырывала фрагменты ландшафта, озаряя огороженные поля и неясные дома, очень похожие на наши земные фермы. Здесь росло много деревьев, и некоторые достигали невероятной высоты. Были и животные за загородками, они давали знать о себе испуганными криками и фырканьем, учуяв наше приближение.

Только однажды я увидел человека. Было это на пересечении нашего пути с широкой белой дорогой, которая прорезает вдоль полосу обработанных земель. Парень, должно быть, спал подле дороги. Проснувшись и едва успев бросить взгляд на приближающийся караван, он как безумный вскочил и перелетел ближайшую ограду с быстротой испуганной кошки. Тарки продолжали спокойно продвигаться вперед, но несколько ускорили шаг, чтобы поскорее добраться до следующей пустыни, граничащей с владениями Тала Хаджуса.

За все это время Дея Торис ни разу не позвала меня к себе в повозку, а моя безумная гордыня не позволяла мне прийти самому. Может, существует такая зависимость: чем доблестнее воин, тем более робок он с женщинами. Как часто слабые и трусливые на поле боя пленяют слабый пол тогда, когда отважные воины, готовые встретить лицом к лицу тысячу настоящих опасностей, бездействуют подобно испуганному ребенку.

И вот ровно через месяц после прибытия на Барсум я вступил в древний город Тарк. Зеленые марсиане насчитывают около тридцати тысяч душ и делятся на двадцать пять общин. Во главе каждой общины стоит джед, ему подчиняются вожди, но все они беспрекословно выполняют приказы Тала Хаджуса, джеддака Тарка. Пять общин живут в самом Тарке, остальные занимают другие опустевшие города древнего Марса.

Мы вступили на большую городскую площадь около полудня. Никто не встречал вернувшуюся экспедицию восторженными приветствиями, интерес возник, только когда стало известно о пленных. Дея Торис и я сделались предметом всеобщего любопытства.

Вскоре нам отвели квартиры, и остаток дня мы посвятили устройству на новом месте. Здание стояло на главной улице города, выходившей на большую площадь с южной стороны, меня поместили в дальнем крыле. Архитектура здесь была столь же величественна, как и в Кодаре. Этот дом подошел бы императору, но для этих странных существ значение имели только размеры. Поэтому Тал Хаджус жил в самом большом доме города, хотя и самом невзрачном. Следующее по величине здание занимал Лоркас Птомель, за ним – джед рангом ниже и так далее. Воины помещались в том же здании, что и вождь. Впрочем, они могли занять любое из тысяч свободных зданий в той части города, которая была отведена их общине. Выбор зданий был связан с этим распределением общин по городу, только для джедов делалось исключение: они занимали здания, выходившие на большую городскую площадь.