Приручить Сатану

Ева растерянно замерла на набережной, думая, куда ей идти. Тёмные волны тихо звали её спуститься к ним, но парк, так загадочно темнеющий пустынными аллеями, манил сильнее. Серый соловей вынырнул откуда-то из сетки ветвей и, опустившись на посыпанную гравием дорожку прямо у ног девушки, громко запел, словно звал её за собой. Ещё немного неуверенно помявшись, Ева наконец аккуратно раздвинула розовые кусты и побежала туда, откуда пришла.

Солнце косыми треугольниками освещало сад, половина которого ещё оставалась в сумерках, и медленно катилось по небу, словно спелый, упавший с дерева персик; широколистные платаны большими прохладными куполами раскинулись на островах-полянах, и на траве под ними ещё блестела маленькими слезинками роса. Кроваво-красные розы, скрытые предрассветной тенью, казались бурыми и почти чёрными, зато те, на которые уже упали первые лучи солнца, светились изнутри полуматовым блеском. Соловей летел впереди крупными петлями, и Ева, поддаваясь какому-то неведомому чувству, бежала за ним, стараясь не упустить из виду его еле заметный образ.

Тут птица взмыла высоко в небо, и Еве пришлось растерянно остановиться. Она проводила взглядом его удаляющийся силуэт, а когда он совсем исчез за деревьями, огляделась. Невысокие можжевеловые кусты создавали небольшую поляну, за ними иногда возвышались крепкие кедры или вечнозелёные сосны. Посередине поляны рос большой платан, один из немногих лиственных деревьев в этом саду, кроме вишен и яблонь. Ева неуверенно подошла к нему и подняла голову. Огромная крона плыла на фоне ясно-голубого неба, светлый ствол уходил высоко-высоко, и Ева рядом с ним почувствовала себя совсем крохотной, словно маленькая бабочка, потерявшаяся в этом огромном мире.

Ева опустилась на траву и прислонилась спиной к дереву. Горная тень ограждала её от медленно восходящего солнца, и лёгкий полумрак ещё лежал липким туманом в глубоких ущельях. Девушка посмотрела вниз и с удивлением увидела свои голые ступни: туфель на них не было. Шёлковая трава приятно расстилалась под ногами мягким ковром, и редкие опавшие листья иногда покалывали пальцы своими сухими краями.

Из ветвей платана снова вынырнул соловей и приземлился на ближайший розовый куст, громко чирикнув. Слегка склонив голову набок, он задумчиво рассматривал Еву маленькими чёрными глазами-бусинками, и его взгляд показался девушке смутно знакомым. Соловей принял для себя какое-то решение и, подлетев ближе, затянул ту мелодию, которую играл Саваоф Теодорович.

Солнце уже поднялось высоко в небо, а соловей всё пел и пел. В груди поселилась лёгкая тревога, и Ева, с некоторым сожалением оставив певца, побрела дальше вглубь сада. Бесконечные однообразные аллеи переплетались, словно паутина, им не было видно ни конца ни края, и хотелось идти по ним ещё и ещё: хотелось остаться тут навсегда.

Солнце перевалило за середину и медленно, но верно спускалось к синей кромке моря. Ева не на шутку испугалась: во сне время не текло быстрее или медленнее, казалось, будто действительно прошёл целый день, а она никак не могла проснуться. В панике Ева подбежала к высокому кедру и, ухватившись руками за нижние ветки, кое-как подтянулась, чтобы снова упасть на землю. Ничего. Она не проснулась. Ещё несколько раз она проделала подобную операцию, но от этого не было никакого толку. Когда она в очередной раз упала на траву, Ева устало раскинула руки и посмотрела в быстро темнеющее небо над головой. Там уже зажглись первые летние звёзды, яркими светлячками блестевшие между редкими белёсыми облаками. Сжав кулаки, Ева вздохнула и крепко зажмурилась.

– Я сплю, – сказала она сама себе. – Сейчас я открою глаза и проснусь.

Но она не проснулась. Девушка села на колени и растерянно оглянулась. В вечерних сумерках сад был всё также красив, только чёрными контурами отчётливо выделялись на фоне голубого неба деревья. Солнце, сверкнув коротким лучом на прощание, скрылось за горизонтом, и только был виден над морской гладью его золотой нимб. Грудь стянуло тугим обручем, сильно захотелось плакать, и Ева, опустив голову на колени от безысходности, тихо всхлипнула:

– Кто-нибудь… Разбудите меня… Пожалуйста…

– Ева? Ева, проснитесь…

Ева медленно открыла глаза, и сад, будто нехотя, растворился на задворках подсознания. Саваоф Теодорович стоял рядом, тревожно вглядываясь в её лицо.

– Сколько я спала? – хрипло спросила Ева, пытаясь рассмотреть время на циферблате.

– Минут двадцать, не больше. Я отошёл на кухню и тут услышал, как Вы меня звали.

– Вас?..

– Да, а что-то не так?

Еве показалось, что он немного слукавил, но тогда ей было не до этого, и, откинувшись обратно на подушку, она тихо сказала:

– Такой сон странный приснился… Вроде и не кошмар, а так страшно стало…

– А что Вам снилось?

Саваоф Теодорович присел на край кровати, и Ева пересказала, насколько это было возможно, свои сновидения. Он внимательно слушал, хитро прищурившись и слегка улыбаясь уголками губ, и, когда девушка закончила, задумчиво произнёс:

– Знаете, Ваши описания напоминают мне одно место… Пока я не уверен, так что я должен его проверить. Выздоравливайте, Ева.

Девушка проводила Саваофа Теодоровича, и где-то минут через пять, стоя у окна, она увидела, как он вышел из подъезда и сел в свою чёрную машину, махнув ей рукой на прощание. А на следующее утро Ева была абсолютно здорова.

Глава 7. Старая-старая сказка

– Расскажешь мне сказку? – спросила Ада Еву, когда та села к ней на диван. За окном было пасмурно, серо, хмуро и холодно.

– Обязательно, – ответила она, закидывая ногу на ногу. – Про кого хочешь послушать?

– Не знаю… Хочу какую-нибудь сказку, которую я ещё не слышала.

Ева задумалась. Много было в этом мире историй, которые Ада никогда не знала, но все они вдруг разом куда-то расползлись, и она не могла вспомнить ни одной.

– Может, я Вам смогу помочь? – поинтересовался Саваоф Теодорович и сел с другой стороны на диван. Ещё вчера Ева лежала с температурой в постели, а сейчас сидела, совершенно здоровая и весёлая, в его гостиной и придумывала для Ады новую историю. – Есть одна сказка… Очень старая.

– Да? И про кого же она? – улыбнулась Ева, чуть подвигаясь и уступая место. За окном барабанил дождь, и сидеть сейчас в тёплом доме, закутавшись в плед, было как никогда хорошо. Саваоф Теодорович хитро прищурил глаза и усмехнулся.

– Про невесту Дьявола!

– Ого! Страшная, наверное?

– Вот Ада послушает и скажет, страшная или нет.

– Не боишься? – спросила Ева у Ады. Та покачала головой.

– Я люблю страшные истории, – сказала она, поднимая глаза к потолку. – Сначала они пугают, но потом страх уходит, и остаётся только знание, что может причинить тебе вред… Как говорится, предупреждён – значит, вооружен.

Ева с удивлением посмотрела на Аду, но та не замечала её взгляда.

– А куда делись чучела? – сменила тему Ева, внимательно окинув взглядом гостиную. Всё было как прежде: никакие головы животных не висели на стенах и не перебрасывались друг с другом колкими репликами, непонятные сушеные веники не украшали деревянные срубы, и кровожадный камин не облизывался в поисках дров. Саваоф Теодорович только неопределённо пожал плечами и скупо ответил:

– Болтливые были слишком, немного мешались, поэтому отправил их в подвал.

Ева оставила это замечание без внимания. В тот момент ей стало совершенно не до этого: она вдруг почувствовала, как мир, такой прекрасный, чёткий, ясный, мир, которым она наслаждалась всего четыре года, расплылся в её глазах, превратившись в мутное сероватое пятно без очертаний и красок, и от осознания, что она совершенно ничего не может сделать, ей захотелось плакать.

– Ева? Ева!

 Ева, будто заворожённая, смотрела на плывущий силуэт Саваофа Теодоровича перед собой, и какое-то странное плохое предчувствие неотвратимой беды расползалось неприятными червяками по всему телу, а тот, в свою очередь, наблюдал за ней пристальным взглядом своего зелёного глаза, пока другой, чёрный и мёртвый, безжизненно потускнел на лице.

– Вам плохо, Ева? Может, прилечь?

«Может… прилечь…» – эхом отозвалось в голове Евы. Вдруг странная вспышка промелькнула перед её глазами: ей вдруг почудилось, что она сидит в старом, давно заброшенном, полуразрушенном доме на порванном, покрытом плесенью диване вместе с двумя насквозь проеденными червями трупами. Их пустые глаза с поплывшими зрачками и тёмными пятнами на желтоватых яблоках неподвижно следили за ней и, казалось, смотрели прямо в её душу, отчего по спине пробегал неприятный холодок, а от ледяной закоченелой кожи веяло лёгким замогильным морозцем. Резкая волна отвращения прошлась по всему её телу.

– Всё хорошо… Вот так…

Краем глаза Еве мерещились странные вещи: то силуэт Саваофа Теодоровича расплывался в непонятную тень, то голова Ады раздувалась до невероятных размеров, напоминая тыкву, а то тусклый торшер рисовал на их лицах жуткие узоры в непонятной игре света. За окном потемнело, зашумел ветер, и дерево наклонилось почти до самой земли, стуча по стеклу тонкими ветвями, которые напомнили Еве длинные руки Бугимена. По подоконнику ещё громче забарабанил дождь, и вспышка неожиданной молнии осветила тёмную фигуру в углу кухни, которая своей макушкой доставала до потолка.

– Как Вы себя чувствуете, Ева?

– Ничего… Ничего, нормально… – пересохшими губами прошептала она, хотя сама сейчас вряд ли понимала, что происходит вокруг. В ушах звенело и шумело, а картинка перед глазами то расплывалась, то становилась чересчур резкой и контрастной.

– Полежите, отдохните… Сознание… Теряете… – говорил где-то голос Саваофа Теодоровича, но его самого она не видела: вместо него на полу, закрутившись в несколько больших тяжёлых колец, лежал громадный чёрный змей и наблюдал своими неподвижными зелёными глазами за фигурой на диване. За окном резко потемнело.

– Хочеш-ш-шь, я рас-с-скажу тебе сказ-с-ску?.. – прошипел змей, опуская свою приплюснутую треугольную голову рядом с лицом Евы, так что его холодный раздвоенный язык почти коснулся её кожи. – Старую-старую сказку… Готов поклясться, ты её не слышала.

– Расскажи, если тебе так хочется, – Ева осторожно протянула руку и погладила кончиками пальцев змеиную чешуйчатую голову. Змей как будто ухмыльнулся, приподнялся и уполз куда-то за диван, прямо через Еву, придавив ту своим весом. Прошла секунда, и на его месте снова появился Саваоф Теодорович.

– Когда-то давно, когда небо ещё не отдалилось от земли, алмазные звёзды расцветали на огромных чёрных деревьях и, падая, исполняли людские желания, а вместо солнца скакал по облакам огненный лев, жила в далёком городе Илиополе девушка по имени Евдокия…

– Как это? – услышала Ева на периферии сознания голосок Ады, больше походивший на кошачье мяуканье. – Небо когда-то лежало на земле?

Саваоф Теодорович засмеялся.

– Нет, конечно, нет. Но когда-то небожители были ближе к людям и часто ходили к ним в гости… То время давно прошло, люди выросли и стали жить сами, и небо, чтобы не мешать им, поднялось ещё выше.

– А разве звёзды могут расти в саду?

– Только так и могут! Высоко над землёй есть большой чёрный сад: там стоят чёрные деревья, и на их чёрных ветвях созревают звёзды. Сад чёрный, чтобы ничто не затмевало света его плодов. Так вот… Эта девушка была необыкновенной красоты, но не доброты: она вела блудный образ жизни, а её богатства, по слухам, превосходили императорские. В Аду её знали как самую желанную грешницу и в народе называли «невестой Сатаны», потому что не было на свете греха, которого бы она не совершила.

– «Не было греха, которого бы она не совершила»! – воскликнула зеленоглазая чёрная кошка рядом с Евой. – Разве так бывает?

– Бывает, Ада, бывает. Всё бывает.

– Что ж, прям все-все грехи? И ни одного не осталось?

Саваоф Теодорович на минутку задумался.

– Нет, пожалуй, всё-таки был один грех, который она не совершала, но собиралась сделать в скором времени. Вот… Однажды летел из дальних северных стран журавль; ему предстоял долгий путь на юг, он очень устал и хотел немного передохнуть. Журавль опустился на крышу дома, в котором жила Евдокия, и уже сомкнул было веки для сна, как вдруг услышал, как кто-то гадко смеётся прямо у дверей. Посмотрел журавль и видит: стоит на пороге Дьявол, потирает руки и приговаривает: «Семь смертных грехов скушено, десять заповедей нарушено, теперь лишь почить осталось…» Понял журавль, что это Дьявол за Евдокией пришёл, и стало ему страшно. Ударился он с другой стороны дома камнем о землю и превратился в тощего старичка, опустился на колени и стал громко молиться…

– Как это – «ударился камнем о землю»?

– Ну, это значит, что он упал.

– Упал с крыши дома? Как же он не разбился?

– Ну так он специально это сделал, чтобы превратиться в старца.

– А почему он превратился в старика? Разве он был старый?

– Нет, журавль был вовсе не старый, иначе бы он не преодолел свой долгий путь с севера на юг. Просто старики умные, они много чего видели в этой жизни, и люди охотнее их слушаются, когда идут за советом, поэтому журавль и превратился в него. Так вот, на чём я?.. Ах, да. Евдокия услышала молитвы, выглянула в окно и спросила у старика: «Кому ты так горячо молишься, старец?» Старик молчит, от молитвы не отрывается. Евдокия ещё раз спросила – молчит. Только когда старик закончил молиться, он повернулся к Евдокии и сказал: «Я своему Богу молюсь, чтобы он спас меня от Дьявола, который стоит на пороге твоего дома. А отрываться от молитвы грешно». Сказал, обернулся опять журавлём и улетел, а Евдокия в тот же вечер пошла и раздала все свои богатства нищим и обездоленным.

– Что же? Взяла и всё отдала?

– Да.

– Прямо всё-всё? Копейки не осталось?

– Ни гроша. Так вот. Семь ночей не выходила из дома Евдокия, и все семь ночей каялась в своих грехах, а Дьявол всё стоял у её дверей и ждал, когда же она выйдет. В седьмую ночь прилетел к Евдокии орёл и говорит: «Покаявшемуся грешнику рады мы не меньше, чем истинному праведнику. Верен твой путь, Евдокия, иди по нему и ничего не бойся: Бог с тобой». Сказал это и улетел. Только вот под окном стоял Дьявол и слышал эти слова. Злоба перекосила его лицо. «Семь грехов скушено, десять заповедей нарушено, Рая тебе не сужено, теперь лишь почить осталось…» – подумал Дьявол и обернулся Филостратом.

– Кто такой Филострат?

– Её друг, но так как Евдокия стала праведницей, он теперь был её врагом.

– А как это Дьявол им обернулся?

– Ну, он в него вселился. «Открывай, Евдокия, Филострат пришёл!» – сказал Дьявол. «Нет здесь больше Евдокии, только страшная грешница! Уходи, Филострат, тебе здесь не рады!» – услышал он в ответ. «Что ж плохого в деньгах, Евдокия? На них живут, и каждый достаёт их, как может», – продолжал Дьявол, как вдруг Евдокия выглянула в окно, и он упал замертво.

– Как это? Дьявол упал замертво?

– Нет, не Дьявол, а Филострат, в которого он вселился. Выполз Дьявол из-под камня чёрным змеем и около груди мёртвого в клубок свернулся, думает, как бы ему Евдокию обратно на грешный путь вернуть. Тут он вдруг услышал, как молится Евдокия у мёртвого тела. Глядь – а Филострат встал и прочь пошёл, будто и не умирал. Решил тогда Дьявол письмо императору написать…

– Отчего же Дьявол сам не пошёл к императору?

– Да ведь к правителям только по особо важным случаям пускают, да и скажи Дьявол сам, император, глядишь, не поверил бы чужаку, а так в письме зерно сомнения посеял. Червячок мнительности юркий, он впивается в затылок, ты его не видишь, не знаешь о нём, а он уж полголовы изъел. Вот… Написал, значит, Дьявол письмо императору. Давно слухи ходили, что у Евдокии богатств больше, чем в царской казне, только вот сам царь их не видел. Прочитал император, что Евдокия свои богатства утаить от него решила, и послал отряд воинов к её дому, а Дьявол обернулся вороном и сел на крышу в ожидании расправы. Только вот не дошли воины до её дома: все, как есть, замертво по дороге упали.

– Почему же они все умерли?

– А кто знает! Может, сила какая на защиту Евдокии встала… Разозлился Дьявол не на шутку, но времени терять не стал: полетел к императору и первым сказал ему о гибели всех его воинов, а заодно окрестил Евдокию ведьмой. Послал тогда император новый отряд, а в его главе – своего сына, но той же ночью царский наследник упал с лошади и умер, так и не доехав до дома Евдокии. Опечалился император. Тут пришёл к нему воскрешённый Филострат и говорит…

– А как же Дьявол?

– Что – Дьявол?

– Он не стал ничего делать?

– Ну… Он отвлёкся, наверное. Пришёл, значит, Филострат и говорит: «Не ведьма Евдокия, не грешница, а великая святая. Обратись к Богу, попроси у Евдокии прощения, и твой сын придёт к тебе живой и здоровый». Велико было горе императора, и сделал он всё так, как сказал ему Филострат: обратился к Богу, написал письмо Евдокии, в котором молил о прощении, и перед тем, как отдать его посланнику, положил на грудь умершего сына. Каково же было его изумление, когда сын вдруг открыл глаза и встал перед отцом, живой и здоровый. Счастью императора не было конца, только Дьяволу, который увидел всё это, было не до радости, и полетел он обратно к дому Евдокии. Глядь – а на окне орёл сидит, да не просто орёл, а сам архангел Михаил, и Евдокию с собой уводит. «Семь грехов скушено, десять заповедей нарушено, Рая ей не сужено, теперь только почить осталось…» – сказал Дьявол архангелу Михаилу, но тот подхватил Евдокию к себе на спину и улетел в небо, а Дьявол так и остался ни с чем.

Ева в каком-то странном состоянии открыла глаза и посмотрела перед собой: ей чудилось, будто в окружающей её темноте растут большие раскидистые деревья, а на их ветвях созревают яркие алмазные звёзды. Подул ветер, и светящийся тяжёлый шар сорвался с дерева, рассекая иссиня-чёрный небосвод белой тонкой линией, исполняя на земле чьё-то заветное желание. Ева хотела было потянуться к усыпанной гроздьями звёзд ветке, сорвать ещё один волшебный плод, но тело её не слушалось: она вдруг стала вся какая-то лёгкая-лёгкая, совсем бестелесная, как будто ничего не весила, и в тоже время неимоверно тяжёлая, такая тяжёлая, что каждое движение давалось ей с трудом. Где-то на окраинах сознания плыл голос Саваофа Теодоровича.

– Говорят, и по сей день Евдокия искупает свои грехи… А большой орёл прилетает к ней из-за моря, чтобы проведать её.

По широкому тёмному саду длинными размашистыми скачками бежал, перепрыгивая с облака на облако, огненный лев, и шерсть из его густой пламенной гривы падала на землю солнечными лучами, разбиваясь о стекло моря на мириады бликов. Море… Высоко-высоко вверху парила какая-то большая птица: то ли журавль, то ли орёл, и мрачная тень от её силуэта скрывала собой чёрного зеленоглазого змея, недовольно шипящего где-то в ущелье на мир вокруг. Стемнело. Из-за горизонта послышался волчий вой ветра, и огненный лев, рыкнув напоследок на небо и показав свою кроваво-красную пасть, утонул в бездонном чёрном море, уступая место одинокому полярному волку. Еве казалось, что она растворилась: она забыла имена всех, кого когда-либо знала в этой жизни, а затем и своё собственное, осталась только суть, да и то полупрозрачная, едва видная простому человеческому глазу. Ей было ни хорошо, ни плохо: казалось, что её вообще не было, а на её месте остался только лёгкий невесомый воздух, развеянный над бездонным океаном шумным звериным дыханием медведя. Этот большой мохнатый медведь, обросший за тысячи лет сосновым бором и каменными уступами, когда-то пришёл из далёких северных земель в поисках покоя и опустился у самого берега, убаюканный монотонной песней моря, да так и остался, склонив свою тяжёлую вытянутую голову прямо к его волнам. Полярный волк-одиночка неспешно взобрался на потемневший ночной небосвод и грустно завыл на опустевший звёздный сад, и, будто по его зову, на иссиня-чёрных деревьях начали распускаться ослепительно-белые цветы, слабо мерцая на невидимых ветвях, словно светляки, или это маленькие земные жучки лучились подобно плодам небесного сада. На берег вышла девушка: она была необыкновенной красоты, её рыжие волосы, как языки неукротимого пламени, плясали в потоках сонного медвежьего дыхания, а синие ультрамариновые глаза сверкали в ночной тишине, отражая круглый силуэт одинокого белого волка, который всё шёл и шёл вслед за огненным львом, редко, но всё же встречаясь с ним на одной дороге. Девушка взглянула на небо, и полная луна показала невыплаканные слёзы в её глазах; наверное, она плакала о содеянном, ведь о чём ещё ей было плакать? Совсем недалеко стоял большой белый дом, такой белый, что, кажется, он светился в темноте, словно жемчужина, поймавшая взгляд небесного волка в тёмную ночь. На пороге дома, прислонившись плечом к остывшей за вечер каменной стене, стоял длинноволосый крылатый юноша с зелёными глазами и задумчиво смотрел на пламенную девушку у берега моря; наверное, это был Дьявол. В руках он держал венок из белых засохших роз и длинную рваную фату, местами проеденную молью, как будто в нём ещё тлела тёмная, злая надежда. Но девушка не возвращалась: она стояла на большом скользком камне, и дикие волны, как голодные бешеные псы, кидались на неё, пытаясь разорвать на части древнюю скалу, помнившую ещё то время, когда буйный нрав земли вырывался на поверхность вязким огнём. Дьявол вздохнул и, заметив в небе громадного зоркого орла, парящего большими кругами над одиноким домом, положил у двух едва тлеющих свечей рваную фату и завядший венок. Свечи были старые, сальные, горевшие, очевидно, уже очень давно; Дьявол затушил их, и по воздуху поползла тонкая струйка серо-белого дыма. Его становилось всё больше и больше, пока дым окончательно не превратился в седой туман и не похоронил в себе горы, море и берег, а вместе с ним и рыжую синеглазую девушку. Дьявол сел на крыльцо и, свернувшись толстым чёрным нагом на прогнивших ступеньках, задумчиво положил голову на хвост, вглядываясь в белёсую мглу. «Прошли былые дни, погасли и огни, не видно ничего за шалью дыма, и только в ещё тлеющий туман уходит лет неспешный караван…» – подумал Дьявол и устало прикрыл глаза.

– Ева!

Ева вздрогнула. Над ней обеспокоенно склонился Саваоф Теодорович, но в полумраке комнаты она плохо видела его лицо.

– Как Вы себя чувствуете?

Ева ничего не ответила. Она лежала на диване, укрытая сверху тяжёлым пледом, а за окном вовсю бушевала гроза, и чёрное небо, затянутое тучами, не переставая, порыкивало раскатами грома.

– Нормально… Не до конца ещё вылечилась…

«Что это было? – вымученно подумала Ева, садясь на диване. – Потеря сознания? Сон? Конечно, сон – что же ещё? Но что я вообще тут делаю? Я не должна быть здесь, меня сюда не звали».

– Кошмар приснился? – сухо поинтересовался Саваоф Теодорович, отходя от дивана, и в его голосе Ева уловила какие-то странные стальные нотки: он был не в духе.

– Не знаю… Пожалуй и да. Мне приснилось, что я умерла.

– Страшно было?

– Да не то чтобы… Просто как-то странно. Меня не было, и всё. Не могу объяснить.

Ева всё-таки встала. Саваоф Теодорович стоял у плиты и смотрел в окно, о чём-то напряжённо думая. Зубы были плотно стиснуты, и на его лице иногда играли желваки; Ева заметила, как язык медленно прошёлся по внешнему ряду зубов и исчез за другой щекой.

– Что-то случилось?

 Саваоф Теодорович повернулся к ней. Второй глаз, до этого ярко-зелёный, превратился в угольно-черный.

Глава 8. Картинная галерея

На кухне стояла звенящая тишина, нарушаемая только тиканьем часов, которое казалось сейчас до неприличия громким. Ева поднялась из-за стола, чтобы достать кружки и налить чай себе и Саваофу Теодоровичу, который уже несколько минут задумчиво рассматривал графин с водой. Ужин в его тарелке, приготовленный Евой, давно остыл, но он, казалось, и вовсе не замечал его присутствия.

– Раньше у меня оба глаза были зелёными, – наконец нарушил тишину Саваоф Теодорович, всё-таки обратив внимание на еду у себя под носом. Ева в это время вернулась с чайником и налила ему в чашку горячий напиток. – Как сейчас у Ады.

Девушка села за круглый обеденный стол напротив мужчины и размешала металлической ложкой сахар; та зазвенела, словно колокольчик на дуге лошади, запряженной в быструю русскую тройку. Саваоф Теодорович поднял глаза на Еву и долго посмотрел на неё, только он посмотрел как-то мимо, будто не видел её, находясь в собственных глубоких мыслях. Наконец он заметил чашку около себя, тихо размешал сахар, не касаясь ложкой керамических краёв, и отпил, приходя в чувство.

– Я сейчас немного плохо вижу правым глазом – тем, что почернел, – но завтра уже будет всё в порядке, – сказал Саваоф Теодорович больше себе, чем Еве. – Надо только закапать капли, и тогда всё будет хорошо…

Её рука случайно коснулась его кончиков пальцев, и в этот момент Еву вдруг сильно обожгло, словно она дотронулась до раскалённого металлического чайника. Она медленно втянула носом воздух, но руки не отдернула, чтобы не выглядеть невежливой. Саваоф Теодорович, почувствовав чужое прикосновение, встрепенулся, с интересом посмотрел на кисть девушки и, взяв ту в свою большую руку, перевернул ладонью вверх. Жжение прошло, поэтому Еве осталось лишь с недоумением наблюдать, как Саваоф Теодорович выискивает что-то в её руке, с любопытством водя пальцем по ладони.