Как бы…Роман в новеллах

Молилась Анна Серафимовна о спасении души новопреставленного младенца Андрея, думала о том, что неисповедимы пути Господни, знает Сердцеведец все пути жизни каждого человека, зрит будущее так же ясно, как и прошлое, а потому Он знает, от каких бурь и невзгод уберёг маленького человечка, которому пришлось родиться от матери-атеистки. Анна Серафимовна видела, как холодна и далека от сына мать, всегда занятая собою, работой, так же она далека и от мужа, которого называла, не стесняясь, недотёпой, говорила с ним свысока, и видно было по ней, считала мужа человеком менее умным, чем она, утончённая любительница театров и путешествий. Она не любила ездить с мужем вместе в отпуск, предпочитала проводить время без него. Сына тоже вниманием не баловала. Не было такого, чтобы повела мальчика на прогулку, или почитала ему книжку, всё как бы мимо, всё на ходу, строго посмотрит, скажет что-то второпях, впопыхах погладит по голове и дальше, то на работу, то на партсобрание, то в командировку.

Андрюша называл Зою «мамой», и не только потому, что та была лицом копия его родной матери. Главное, он чувствовал, что мама Зоя его любит. И как рыдал мальчик, когда в последний раз Зоя на зимних каникулах, побыв у них в гостях, уезжала обратно на учёбу. Андрюша цеплялся за её подол, кричал, чтобы не бросала его, умолял взять с собой, или остаться с ним. Ах, как он плакал, будто чувствовала детская душа что-то… И вот теперь, то, что случилось, стало по мнению Анны Серафимовны, когда спустя время она смогла думать на холодную голову, закономерностью в первую очередь для Зины. Это Божие наказание, решила старушка и сама испугалась своих выводов, пошла на исповедь в церковь каяться.

Может, смерть сына что-то пробудит в Зине, заставит опомниться, повернёт в другую сторону, ближе к Богу, вон, как Зина убивается, думала свекровь.

Мысли о косвенной вине матери в смерти сына не отпускали Анну Серафимовну. И когда к ним приехала и осталась на длительное время Зоя, старушка порывалась открыть душу этой отзывчивой и доброй девушке. Она любила Зою. Вот бы такую жену Господь дал моему Макарию, думала она, и укоряла себя за подобные мысли, принуждала себя к смирению. Господи, помилуй, шептала в безнадёжности.

Трогал ветер занавески. Заполненный дыханием моря нагретый летний воздух трепетал в квартире… Лежали, как мёртвые, родители мёртвого Андрюши, равнодушные к жизни, в их жизни всё замерло, и не стучали на кухне ложки о дно тарелок, не шипели сковороды, не бурлил чайник, не пахло вкусным… Холодная атмосфера боли и безнадёжности. А душа мальчика где-то близко и одновременно недосягаемо далеко уже жила иной жизнью, светлой, ясной, но об этом знала и в это верила здесь только одна христианская душа – Анна Серафимовна.

И другая живая душа заполняла движением пространство, бесшумно летала по квартире, оглушённая гибельной страшной явью, её сердце мучилось, раненное болью утраты горячо любимого ею малыша, раненное болью родной сестры и её мужа. Зоя плакала, глядя на них, как ей было их жалко, она плакала, глядя на бабушку Аню, как ей было её жалко. Она делала всё, чтобы поддержать их, убирала, готовила, бегала в магазины, стирала, поила и кормила всех, как детей малых. А они и стали на время скорби детьми малыми, ничто не хотели понимать, ничего не желали видеть, слышать, ах, какая мука, какая страшная мука была в их сердце, казнила их души днями и ночами.

Однажды, когда Зоя вышла из дома, чтобы идти в магазин, её догнала по дороге исхудавшая, почерневшая от горя, в тёмных суконных одеждах, в платке по брови, Анна Серафимовна, взяла за руку и повлекла, ничего не говоря. Они шли мимо брызгающих серебряными отсветами листьев величественных тополей, мимо грунтовой, умащенной тьмами загорелых человеческих ног, дороги, которая пронзала небо там, где кипело далеко-далеко море, но они повернули в другую сторону, туда, где сверкали многими огнями церковные купола. Подошли к храму. Анна Серафимовна ввела Зою под церковные своды, подвела к иконам, заговорила о Боге. Излила душу. Всё рассказала, что хотела. По глазам девушки видела, та её понимает. Зое не показалось ничего странного в рассказе, она знала, бабушка Аня ходит в церковь, верит в Бога, но ещё и потому не удивилась, что слушала сердцем, и сердцем всё поняла, что желала донести до неё мать Макария Кочергина – и про сестру, и про её сына, и про Господа. Мой Макарушка крещёный, и если даст им Господь ещё детей, то честное слово, уж они точно будут крещены, всё сделаю для этого. И скажу тебе, Зоечка, может, ты когда-нибудь вспомнишь мои слова, человеку в этой жизни надо быть в Господе, надо отречься от дьявола, принять Святое Крещение, иначе трудно будет жить, очень трудно, ведь на этой земле дьявол повсюду, повсюду… Помни, Зоечка. Когда-то выйдешь замуж, свои дети будут, вспомни мои слова, не оставь ни себя, ни детей без помощи Божией…

Много ещё чего говорила Анна Серафимовна Зое…

Слушая бабушку Аню, Зоя вспоминала своих родителей, которые с ней о Боге речей не вели. И лишь однажды мать рассказала по секрету об отце, что тот в детстве желал посвятить жизнь религии, и в ранней юности даже носил тайком от родителей вериги. Но революционный дух по приезде в П. начисто вышиб из него божественное. Так сказала Зое её мать. Зоя была далека от религиозных настроений, но вот тогда, в церкви, куда привела за руку Анна Серафимовна, вместе с речами старушки что-то коснулось её сердца.

На занятия в мединститут Зоя вернулась с трёхнедельным опозданием, посвятила дни и ночи учёбе, быстро освоила пропущенные материалы и лекции. Начальство было в курсе постигшей её трагедии, и с учётом её блестящих результатов лучшей студентке института пошли навстречу. Подруги выражали сочувствие. Она собрала всю волю, чтобы не раскисать. Из дома приходили от родителей письма, полные печали из-за гибели внука. Родители волновались за Зою, как бы не подорвалось здоровье после пережитых потрясений во время пребывания в доме старшей сестры. Все новости они узнавали от Зои. Зина и раньше редко писала родителям, а сейчас будто забыла об их существовании.

Однажды поздним вечером Зою оторвали от чтения учебных текстов: курносенькая, пухлая Леночка Авкушина, всегда в кого-то влюблённая и каждый раз попадавшая впросак из-за излишней доверчивости, сейчас стояла перед Зоей с прижатой к груди рукой. Её и без того вечно удивлённые глаза ещё больше удивлялись тому, что желала она сообщить.

– А ты знаешь, там же Петя, Пе-тя! – сказала она для большей ясности таким нарочито страшным, даже грубым голосом, будто речь шла о чём-то диком и ужасном.

Леночка всей душой была привязана к Зое, считала её главным для себя авторитетом, во всём с ней советовалась, рассказывала ей свои сердечные тайны и обязательно при этом плакала. Без слёз говорить о своих приключениях она не умела, потому что слишком часто её кто-то обманывал, и она вновь оставалась одна. Жизнь Зои, а тем более то обстоятельство, что у Зои был постоянный жених, и они по-настоящему всерьёз любят друг друга, о, как всё это восхищало, казалась Леночке идеалом, которому она всей душой стремилась подражать. Поэтому разрыв подруги с Петей она восприняла почти как собственную трагедию и даже плакала, когда утешала Зою.

Добившись от Леночки, в чём суть дела, и узнав, что за дверью стоит Петя, Зоя подхватилась, глянула в зеркальце, пошла под взглядами подруг к гостю.

Высокий, статный, он знал себе цену. И сейчас выглядел эффектно: в дорогом светлом костюме, с развёрнутыми плечами. Одну руку он держал в кармане широченных, по моде, брюк, другой рукой подкручивал пышные светлые усы. Он нервничал.

Когда Леночка Авдюшина, узнав причину его появления, закрыла перед ним дверь и убежала к Зое докладывать о Пете, он отступил вниз по ступеням каменной лестницы, застыл с внезапным замешательством и сомнениями, а надо ли, а зачем он здесь, не ошибается ли. Он застыл в тени между этажами на широкой площадке под огромным тёмным окном, за которым сквозь мутные стёкла расплывался свет дворового фонаря. Он чувствовал, что боится предстоящего разговора, досадовал на себя за трусость, но не мог не признать, да, он боится решающего разговора, боится того, что Зоя будет обличать его, совесть была неспокойна. Зоя, с накинутым на плечи материнским шерстяным платком, подошла в полумраке к знакомой фигуре.

Он заговорил, осипший голос выдал его волнение. Он не желал напоминаний, что они в ссоре, и манерой разговора пытался сходу наладить непринуждённость общения. Его выразительные, породистые губы нервически подрагивали.

– Узнал, что Андрюша погиб. Я ведь его помню. Мы с тобой его нянчили. Помню я его. Соболезную. Извини. Если бы знал, то раньше пришёл.

Он был рад поводу помириться, и теперь желал быстрее всё уладить, без выяснения отношений. Говорил с наигранной, и вместе с тем, нервной доброжелательностью, и его эта нервность выдавала в нём боязнь подвоха от Зои, какого именно, он не мог понять, а точнее, не желал знать, что больше всего опасается окончательного разрыва их отношений.

Вместе с тем в его голосе звучало действительно искреннее сочувствие. В его глазах была неподдельная тревога, и тут он не играл. Он любил Зою, и страшно соскучился по ней, и теперь сам удивлялся себе, как сумел выдержать столько времени холода и неизвестности между ними.

Скрипнула массивная дверь в общий коридор женской половины, на них смотрели, под чей-то шёпот дверь закрыли.

Зоя глядела под ноги, с затаённым щемящим чувством грусти посмотрела строго, внимательно в глаза тому, кого так любила, и всё, потом на протяжении всей встречи старалась больше не смотреть на него. Она испытывала противоречивые чувства, вместе с радостью в её душе глухо стенало, или нет, даже рыдало, страшное, страшное разочарование, и вот именно это разочарование больше всего пугало её. Она не желала себе признаться, но уже понимала нечто ужасное, как это пронзительно поняла в тот день во время сцены глумления Пети над любителем вязания, вот тогда и теперь она понимала и не хотела понимать, но понимала, да, да, да, Петя не тот человек, на которого она может рассчитывать в жизни. Она увидела в нём то, что обычно не замечала, а теперь это ненужное, неприятное в Пете стояло перед её глазами с такой ясностью, что приводило её в состояние окаменелости. За прошедшие месяцы не захотел узнать о ней, наплевал на неё. Как жить с таким в супружестве, от него можно ждать предательства, думала она. И снова горело в памяти, снова жгло душу воспоминание, как он, самый для неё дорогой человек, самый лучший, самый любимый, матерился ей в лицо…

Тем не менее они не расставались до утра. Ночной город отзывался на их шаги шорохами, будто сны спящих в домах людей оживали и сопровождали медленное шествие этой пары. Ещё недавно они с полным правом считали себя влюблёнными и верили в своё совместное успешное будущее и счастливый союз до конца жизни. И если не знать о случившемся между ними, со стороны казалось, мир снова радостно и безмятежно существует только для них двоих, как ещё недавно, когда бродили по переулкам, взявшись за руки.

В обнимку или хотя бы под руку они ни разу не ходили. Только разве что брались за руки, как дети. Не целовались. Ни разу. Даже в щёчку. Он смотрел на её тонкий профиль, задумчивое лицо, думал о том, что не знает её губ, её объятий, она недоступна, строга, она притягательна для него. Может, она и желала поцелуев, думал он, но вопреки всему наложила запрет на прикосновения к себе. После того, как распишемся, были её слова. Так воспитана. Так велит внутреннее чувство девической чистоты, она верна этому чувству, не допускает мысли ни о чём скверном. Она считает, телесные отношения до свадьбы – это скверна.

Они шли и шли в ночь, мимо то больших, то малых зданий, учреждений, жилых домов, их неспешные шаги были почти не слышны в пустынном городе, но ей казалось, надо ещё тише, чтобы не мешать спать людям. Потом она стала мёрзнуть, и они повернули обратно, он предложил ей пиджак, она отрицательно покачала головой. Подул ветер, подгоняя в спину. Она ускорила шаг, чтобы согреться, и ветер резкими порывами холодил её озябшее тело. Рядом так же быстро шёл Петя, и как никогда она вдруг остро ощутила рядом с этим человеком, уже чужим для неё, своё одиночество.

Они вернулись в общежитие. Она думала, распрощаются и на этом точка, но нет, разговор возобновился. Вспоминали то, что было с ними за эти годы знакомства. Как однажды он принёс пышную охапку из веток сирени, и она, вдыхая аромат, смотрела на него поверх цветов. Как танцевали на вечерах в Доме офицеров, она легко вальсировала. Он наступал ей на ноги, она улыбалась. А их счастливые встречи там, у моря, она была ещё очень юной, и её синие глаза были так ярки, так чудны… Как и сейчас. Он вспоминал эти глаза, и желал смотреть в эту ночь в них, но не находил её взгляда. Он говорил ей о том, что её глаза – это морская даль, и смотреть в её глаза для него счастье. Она в ответ молчала, в сумраке было не понятно, куда она смотрит. Она держалась на некотором расстоянии от него и убирала руки за спину, когда он пытался взять её за обе руки в надежде на примирение.

Его тревожила её замкнутость, он засомневался в себе, и наконец спросил напрямую, не разлюбила ли его, она же вновь молчала. С решительностью в голосе он настойчиво говорил ей, что они должны быть всю жизнь вместе, и только её он видит своей женой, и больше никто ему не нужен. Она молчала. А когда холодный рассвет забрезжил за стёклами общежитского подъезда, она отвернулась, сделав движение уходить, и как бы через плечо, будто через силу, сказала последнее и, как теперь стало ясно, самое главное, то, что всю ночь собиралась ему сказать: больше им не по пути. Навсегда.

Он смотрел ей вслед, подметил, как платок впился в тонкую фигуру, концы платка обеими руками стянула на себе, надеясь согреться. Замёрзла, подумал он. Сделал шаг вслед, протянул руку, но остановился. Он вспомнил её прощальные слова, и через ступеньку взбежал через лестничные пролёты на свой этаж. В комнате он нащупал выключатель, включил, чтобы оглядеться, и тут же выключил, во вспышке света увидел спящих, справа у стены на кровати лежал Богдан, он подхрапывал, это раздражало. С неприязнью он взглянул на полноватое тело в байковой пижаме, на красные губы. По вечерам они лоснятся от сочных кусков домашнего сала, их Богдан отправляет в рот вместе с кольцами репчатого лука, в комнате стоит запах лука, копчёностей, Богдан приглашает соседей широким жестом руки, он добродушен, он прост в обращении с людьми, этого не отнимешь, угощает домашними харчами, их с избытком привозит после выходных из родного села. Петя вспомнил Зою, она заступалась за Богдана, ему хотелось это забыть, лёг, не раздеваясь, на кровать.

Следующий день она пролежала, её звали к столу поесть, у неё не было аппетита. Не было сил на то, чтобы жить дальше.

Леночка Авдюшина присаживалась на край постели, гладила Зою по спине, плакала вместе с ней. Другие девочки тоже жалели её. Всем было без слов всё понятно, и помочь здесь ничем нельзя.

Под вечер в комнату принесли нажаренную на общей кухне картошку, в большой, только снятой с плиты, сковороде. Расселись за столом в центре комнаты, втягивали ноздрями вкусный аромат, глазами велели Леночке позвать Зою. Леночка притронулась к плечу, Зоя приподняла голову, взглянула красными от слёз глазами. Увидев лицо подруги, Леночка, чувствительная, с готовностью расплакалась, присела на корточки, и быстро ласково заговорила о чём-то хорошем, что будет непременно у Зои это самое «хорошее», только не сейчас, но будет, ведь она, Зоя, славная, чуткая, добрая, и для такого хорошего человека жизнь устроит всё самым лучшим образом. Потом Леночка стала говорить о вкусной жареной картошке, надо обязательно её поесть, и снова плакала, когда услышала голос Зои, она сказала «спасибо», к столу не пошла.

А когда силы к ней вернулись, то не вернулось счастье. До того, как сказать Пете о своём окончательном решении, она жила надеждой, что-то изменится. Надежда заменяла счастье. Но вот теперь… Нет надежды. Ничего не изменится, понимание этого казнит.

Она шла по городу, по институтским коридорам, снова по городу, снова по коридорам, ей против воли казалось, он впереди, он сзади. Она заставляла себя до ночи сидеть над книгами до тех пор, пока сон не овладевал ею, и она ложилась на кровать.

Так продолжалось долго. Месяц, другой, третий… Всё, что могло быть радостного в жизни, молодёжные встречи в клубе, танцевальные вечера, концерты, поездки на природу с однокурсниками, интересные фильмы в кинотеатрах, театральные премьеры – всё шло мимо. Она жила в себе и в книгах, в учёбе, никуда, кроме института и общежития, не шли ноги.

+

И вот теперь это новое, захватившее её целиком, чувство к Алексею. Петя исчез для неё, словно его никогда не было.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.