Аквариум

Воздух вокруг меня рассекла очередь, потом еще одна. Близко. Тоже меня чуют. Я переполз в сторону, приподнялся на локтях и начал стрелять в две красные фигуры, проецируемые в пространство перед глазами моим подсознанием. Попал. Причем несколько раз и в обоих. Только в туловище, голову в моем положении было поразить очень сложно. А если не в голову, значит только зря стрелял. Они в бронежилетах и, вообще, Уроды, а не люди. Я перекатился за ближайшую колонну, вжался в землю. Тут же раздался металлический лязг, полетели искры, колонна затряслась, а щеку обожгло. Блин, надо что-то делать с ногой, а то меня сейчас как котенка в оборот возьмут. Красные фигуры стремительно двигались впереди, меняя позиции. Снова очередь. И снова колонна героически приняла удар на себя. Я высунулся, дострелял магазин, вставил второй, примотанный к пустому, замер.

Дым рассеивался. Я сосредоточился на своей левой ноге, усилием мысли выдавливая из нее боль и отключая чувствительность. Хорошо быть суперменом! Артерия не перебита, связки целые, но в мясе засел кусок металла, видимо, осколок. Двигаться мешает исключительно боль от его трения о ткани. Готово! Ненадолго, правда, но пока сойдет. Потом буду загибаться, конечно, но до этого потом надо еще дожить.

Приготовился, вжался посильнее в землю и, с силой оттолкнувшись рванул назад и вправо к углу стены бункера, на ходу оценивая обстановку. Видно было уже более менее. Один Урод застыл около покореженной двери, направив в мою сторону автомат. Держал он его одной рукой, другая отсутствовала. Его напарник, принявший на себя большую часть двойного взрыва, кусками валялся рядом, а кусками торчал в стене между арматурой. Хорошо его разделало! Примерно такая же судьба постигла еще одного, из тех двоих, что погнались за Настей. Взрывом его выкинуло из подтрибунного пространства на улицу, где он и лежал без ног в луже своей черной крови. Непонятно живой или нет, вроде не двигается. Второй, бежавший с ним через проем был уже где-то далеко, видимо успел заметить растяжку и рвануть в сторону. Петровича я не видел и не чувствовал. Вообще. Хотя он точно был где-то здесь. Живой и злой.

Урод около проема пропустил мой бросок за угол, запоздало полоснул очередью по стене и затих. Наверное, перезаряжается. Я высунулся, выпустил тройку по двери, за которой прятался противник и замер на месте. Интересно, поведется или нет?

Повелся. Любопытный. Я начал стрелять за долю секунды до того, как он резко выглянул из-за своей двери и получил вторую тройку прямо в облезлый лоб. Брызнуло черным, горбатая фигура завалилась набок и замерла. Вот так, Егор! Уже быстрее мутантов становишься. Да, я теперь – сверхмутант!

И тут меня прострелила вторая огненная стрела, даже две. Левое плечо и левый бок. Сука, Петрович! Как же я его пропустил? Закрылся наглухо, обошел снаружи и всадил с тридцати метров в бочину. Я, застонав, повернулся всем телом в его сторону. Огромная фигура стояла перед колоннами и целилась в меня. Я начал поднимать автомат, осознавая, что критически опаздываю. Все! Этот не промахнется…

Но даже у самых главных Уродов могут кончится патроны. Петрович тупо уставился на отъехавший затвор, заревел, отбросил Грозу и, обезумев от ярости, двинулся ко мне, явно намереваясь располосовать меня когтями на мелкие-мелкие кусочки. Я, превозмогая боль во всем продырявленном теле, упер автомат в грудь и, как учил Леший, начал стрелять с одной руки. Поднять ствол, чтобы попасть в голову не получалось, я всаживал пули ему в корпус, понимая, что с тем же успехом мог бы стрелять в катившийся на меня танк. Эффекта не было никакого. Урод, чуть пригнувшись широким шагом шел на меня. Нет, это точно какой-то робокоп! Камуфляжная ткань на груди и плечах разодрана в клочья попаданиями, из шеи течет черное, в лысой башке застрял толи осколок, толи кусок бетона, а ему по барабану! Добравшись до колонн, чуть присел, оттолкнулся и прыгнул. И тут я все-таки смог попасть ему в башню. Пуля ударила чуть выше покатого лба по касательной и, отрикошетив от толстого черепа, с визгом унеслась в сторону. Убить не получилось, но прыжок я ему сбил. Петрович споткнулся, потерял равновесие и сделал несколько шагов вперед, чтобы не упасть. Прямо в проем между колоннами.

Я ставил растяжки в четырех проемах из пяти. В двух левых, где они уже свое дело сделали, заварив всю эту кровавую кашу. И в двух правых. Там гранаты так и остались на боевом взводе, чудом до сих пор не сработав в том аду, что творился здесь пару минут назад. Если бы Петрович успел прыгнуть, с ним бы ничего не случилось. Он успешно пролетел бы над леской и сполна утолил свою жажду мщения. Но он не успел.

За долю секунды до щелчка я сжался в своем углу в комок и инстинктивно прикрыл голову руками. Рвануло громко, прямо под его ногами. Гранаты в соседнем проеме почему-то не сдетонировали, но Уроду хватило и этого. Его подбросило метра на два, перевернуло в воздухе, и он ногами вперед полетел прямо ко мне, заодно прикрыв меня от осколков своей огромной тушей. Я быстро, как мог, откатился. Совсем рядом в стену с треском врезалось почти два центнера изрешеченного металлом мяса. Я откатился еще дальше, с трудом встал, совершенно не ощущая левую половину тела, и начал пятиться вдоль стены, не веря своим глазам. Мясо было еще живо. Петрович медленно вставал на ноги, не отрывая от меня взгляда, в котором бушевал огонь преисподней. Блин, он из чего сделан, вообще? Прямо под жопой граната рванула, а у него даже все конечности на месте! Даже пальцы все!

Я привалился плечом к кирпичу, поднял автомат, в магазине которого оставалось от силы патрона три, и, сильно сомневаясь, что даже очередь в лоб сможет что-то изменить, прицелился в уродливую рожу.

И тут наверху затрещало. Старый добрый Сталелитейщик, предназначенный исключительно для спортивных баталий, а не для настоящих гладиаторских боев с применением противопехотных оборонительных гранат, наконец не выдержал творящегося на нем безобразия. Тяжелая косоугольная ферма, сваренная из металлических уголков, со звонким лязгом оторвалась от внешней колонны и, словно огромная гильотина, вонзилась в землю прямо посередине между нами, а целый сегмент железобетонной гребенки трибун шириной около двенадцати метров, край которого она поддерживала, накренился вниз, застыл на долю секунды, а потом рухнул вслед за ней, погребя под собой несчастного Ивана Петровича.

Я вжал голову в плечи, ожидая такой же участи, но стадион молчал. Огромная конструкция, лишившаяся одной из опор, немного деформировалась, сбросив с себя лишнее, и застыла в шатком равновесии. Я, пошатываясь, пошел вдоль стены к тому месту, где недавно стоял Урод. Залез на бетон. Под ногами оказались бывшие зрительские места восемнадцатого сектора, точнее его половины, вторая часть часть выдержала, оставшись наверху. Аккуратно преодолел упавшую трибуну и посмотрел вниз. Пипец! Из-под края бетонной гребенки торчала голова Урода и с яростью смотрела на меня. Изо рта, носа и ушных отверстий текли струйки черной крови, но он был жив. Хрипел, клокотал и исторгал в пространство потоки дикой ненависти. Больно ему, видимо, не было. Вообще. Я направил автомат в переносицу, подумал, потом пробормотал:

– Нет. Тебя надо, бля, как вампира, или сжечь, или бошку на хрен отрубить…

Слез с трибуны, доковылял до покосившейся двери в бункер. Начал искать свой топор. Голова соображала плохо. Организм пребывал в шоке. Ноги тряслись, простреленные плечо и бок то взрывались острой болью, то немели, словно чужие. Наконец топор нашелся. Я вернулся к Петровичу, наклонился над ним и сказал:

– Проиграл ты, высший разум! Нас они выбрали, а не тебя… Урод!

Рубить одной рукой было очень неудобно, но я справился. Удара с пятого. Голова, все это время прожигавшая меня обезумевшим от ненависти взглядом, отделилась от шеи и откатилась в сторону, уставившись лицом в землю. Я на всякий случай перевернул ее топором, рукой побоялся, вдруг укусит. Все. Готов Петрович. Погасли глазки.

Спотыкаясь, побрел прочь. Лишь с одним топором, опираясь на него, как на трость. Про оружие, разбросанное под ногами, даже не подумал. В голове была только одна мысль: "Где Настя?". Я ее не чувствовал. Я не чувствовал вообще ничего вокруг. Все мои внутренние резервы уходили на то, чтобы хоть чуть-чуть сдержать текущую из ран кровь, уменьшить боль и не отключиться.

Проходя мимо безногого Урода, услышал тихое сопение. Этот тоже живой! Культи ног уже покрылись тонкой пленкой новой плоти, осколочные раны на затылке начали затягиваться. Пришлось останавливаться, снова тратить силы, отделяя голову от тела. Я сегодня – настоящий палач! Где мой красный колпак?

Кое-как добрел до Елисейской, по пути раза три упал. Посмотрел вдоль улицы. Среди разноцветных сидений рядом с друг другом лежали два тела. Один – точно Урод. Даже отсюда видно горбатую спину. А вот второй… Сердце бешено заколотилось. Нет! Не может быть! Не может…

Я почти бежал. Откуда только взялись силы? Хрустя пластиком и вихляя из стороны в сторону добрался до трупов. Последний, пятый, очень шустрый мутант, ушедший от растяжек, лежал на боку. Тот самый, шепелявый, с клыком через губу. Мертвый. В голове несколько пулевых отверстий. А рядом с ним…

Кирюша… Горло разодрано, остекленевшие глаза уставились в небо, оружия нет. Вот тебе и бычок… Не побоялся, значит, дошел. Спасибо…

– Егор! – раздался сзади голос.

Я резко обернулся… Настя с автоматом в руках бежала ко мне. Живая. Живая!

Рванулся ей навстречу, ноги подкосились, упал прямо на левый бок. В глазах потемнело, побежали разноцветные круги.

Она обняла меня за шею и начала целовать. В глаза, губы, щеки, лоб, заливая мое лицо теплыми слезами…

– Господи, в крови весь! Егор!

Я блаженно плавал в волнах ее нежности и любви. Боль уходила. Настя, может быть, сама того не осознавая, отдавала всю себя, лишь бы только облегчить мои страдания, удержать меня на этой стороне.

– С тобой все хорошо? – с трудом спросил я.

– Да. – сквозь слезы ответила она, гладя меня по голове. – Этот меня почти догнал уже, а тут Кирилл откуда-то взялся, стрелять в него начал… Урод к нему кинулся и убил, но Кирюша ему по ногам полоснуть успел в последний момент, тот упал, подняться не мог… Я подбежала, автомат подняла и в голову добила… А потом обратно пошла… За тобой…

За мной… За мной. Странный Город. Чувствуешь себя самым счастливым человеком на свете в самых, казалось бы, неподходящих ситуациях. То, сидя в сыром, темном подвале, прикованным к трубе, то вот, как сейчас, истекая кровью…

– Да что же как хлещет-то, а? Сейчас, подожди, перевяжу чем-нибудь. На стадионе то что?.. Егор? Егор?! Ты меня слышишь?! Егорушка, ну пожалуйста, не уходи! Слышишь, Егор?!

– Слышу… прошептал я, открыл глаза и улыбнулся, – Все хорошо. Все теперь будет хорошо…

И вырубился…

8.

…– И все будет хорошо. Походишь к нам с месяцок, а там посмотрим, что дальше делать. – Анна Александровна Мостовая, врач-психотерапевт высшей категории, расписалась в больничном листе и подняла глаза на Егора, опустив очки. – Если честно, я очень рада, что ты все-таки вернулся. С прошлого раза про тебя вспоминала, все думала, вдруг на самом деле руки на себя наложишь, а мне грех на душу… Но ты – молодец! Пил, конечно, – зря. Очень зря! Но раз пришел – значит понял, что другого выхода нет. Надо лечиться.

– А как, вообще, все будет происходить? – спросил Егор, рассматривая свою опухшую физиономию в окне за спиной врача. – Чем дневной отличается от этого… Обычного?

– В дневном стационаре лечатся те, кто не представляет опасности, ни для себя, ни для других. – терпеливо начала объяснять она. – В обычном – лежат действительно тяжело больные люди. Шизофреники и прочие. Но ты же не шизофреник?

"Кто знает?" – усмехнулся он про себя и твердо ответил:

– Нет.

– Ну вот! – кивнула головой врач. – У тебя острый депрессивный эпизод с когнитивными и соматическими нарушениями. Да и алкоголь дров в костер подбрасывает. Хорошо так подбрасывает. От души. Вобщем, сейчас идешь к завотделением, ставишь печать, а в понедельник к восьми утра сюда. Каждый день до шести вечера – процедуры. Капельницы, таблеточки, электричество попробуем. Завтрак и обед – здесь, а ужинать – домой. Ночевать тут не надо. Главное дома чем-то максимально себя занять и ничего, повторяю – ничего не пить! Даже пиво безалкогольное… Да, и про машину на месяц придется забыть. Категорически запрещено. Поездишь на маршрутках или трамвае.

– Да нет у меня уже машины, – пробормотал Егор. Вздохнул…Посмотрел на врача, от души сказал. – Спасибо, Анна Александровна!

– На здоровье! Все иди. – ответила она, протягивая ему кучу бумажек, посмотрела строго напоследок, повторила, – Не пить!

– Не пить! – подтвердил Егор и вышел.

Примерно через час, отстояв очередь к заведующему отделением, оформил все документы и наконец оказался на улице.

Фонари освещали падающие с неба крупные хлопья мокрого, липкого снега. Первого в этом году. Он покрывал асфальт белым покрывалом, но тут же начинал таять, темнея и превращаясь в холодную скользкую жижу. Температура воздуха была чуть выше ноля. Начало ноября. Все по графику.

Начался самый противный период года, который Егор ненавидел всей душой. Холодно, мокро, темнеет чуть ли не после обеда. Кругом грязь и тоска.

Он сгорбился, спрятав шею под воротник, засунул руки в карманы и пошел домой. На остановку, к которой как раз подъезжала маршрутка, даже не посмотрел. Идти было далековато, но Егор последнее время часто ходил пешком. Бесцельно бродил по кварталам Старого города, выбирая улицы, где красивые дореволюционной постройки домики еще не были безжалостно вытеснены новостройками. Гулял по пустым паркам, уныло смотрящим в серое небо голыми ветвями облетевших деревьев, по набережной, глядя на безжизненный пляж и холодные волны Реки, которые через месяц-полтора будут скованны льдом. Когда идешь, отмеряя километр за километром, мысли в голове успокаиваются, сглаживают свои острые ребра, и становится легче. Мозг отвлекается, начиная перерабатывать мелькающую информацию об окружающем пространстве, переключается с режима тоскливого внутреннего ковыряния на равнодушно-отстраненный режим контакта с внешним миром. Память неожиданно может подкинуть теплые воспоминания, связанные с конкретными местами, оживают лица людей, когда-то дорогих сердцу, и отрывки ярких событий далекого беззаботного детства и наивной юности.

Иногда останавливался, с удивлением замечая, что начал ходить кругами, огибая один и тот же квартал по несколько раз. Потом опять шел. Шаг за шагом. Только бы еще хоть чуть-чуть оттянуть момент возвращения домой. Возвращения в опустевшую, ставшую неуютной и как будто чужой квартиру, в которой Егора каждый раз накрывало чувство безвозвратной потери счастья, а в ушах отголоском эха звучал родной голос дочери. Квартиру, превратившуюся для него в осязаемый символ одиночества и безысходности…

***

Месяц, прошедший после неудачной попытки самоубийства и встречей с Ануннаками, может быть, конечно, это был какой-то другой вид шизофренических пришельцев, но для себя Егор окрестил их именно так, пролетел весело и с огоньком.

"Будем деградировать дальше". – сказал он себе тогда, сидя перед распахнутыми дверьми гаража, из которого выползали клубы ядовитых выхлопных газов, а по углам прятались настырные инопланетяне, сурово грозя пальчиками. И он деградировал дальше.

Правда не сразу. После той прогулки босиком под ледяным дождем Егор сильно простыл и несколько дней пластом лежал дома с температурой и воспаленным горлом. Пил парацетамол и чай с медом. Но ночь – сто пятьдесят водки с перцем. Как ни странно, такое сумбурное самолечение помогло. Температура спала. Горло перестало саднить.

Выздоровев, Егор первым делом уволился с работы. Просто, без объяснения причин, взял и уволился, не отработав даже положенные две недели, вследствие чего лишился значительной части итак очень скромного выходного пособия. Но ему было все равно. Он твердо знал, что работать больше не сможет. А если все же попытается, то ничего хорошего ни для него, ни для его коллег и начальства из этого не выйдет. Не говоря уж о потенциальных зданиях и сооружениях, которые могли потом взять и построить по его расчетам.

Проев и прогуляв полученную сумму, Егор задумался. Денег не было совсем. Ни одного просроченного платежа от заказчиков, которым можно было бы о них напомнить, ни одной заначки, вообще, как говорится, ни копья. Думал, правда недолго. С каким-то нездоровым веселым азартом дал объявление о продаже машины и на следующий же день без тени сожаления продал ее первому позвонившему перекупщику, практически не торгуясь.

А потом понеслась… Таблетки, выписанные ему в психоневрологическом диспансере, были вместе с рецептом торжественно брошены в мусорное ведро, а пустой стеклянный шкаф, где раньше стояли различные сервизы, превратился в настоящий минибар, заполненный пузырями дорогущей водки, текилы и коньяка. Виски не было. Его Егор терпеть не мог, также, как и пьющих его америкосов.

Начался так называемый культурный запой. Ровно в семь вечера Егор открывал свой бар, задумчиво выбирал напиток и смаковал его перед телевизором часов до одиннадцати, а потом шел спать. Утром – легкая опохмелка сотней граммов благородного коньяка и все. До вечера ни-ни!

Дневное время он старался максимально забить делами. Иногда полезными, но чаще бессмысленными и ненужными. Для начала – убрался в квартире, приведя ее наконец в более-менее божеское состояние. Общий вид запустения и покинутости все равно остался, но на полу и мебели хотя бы не было толстого слоя пыли, разбросанных вещей и осколков разбитой посуды, а холодильник освободился от остатков протухших продуктов и наполнился свежими. Потом шел в бассейн или просто бродить по Городу. Главным было занять голову до вечера, чтобы не думать, ни о потерянной семье, ни об Ануннаках, ни о псевдоглюках, ни о себе, о своей ничтожности и слабости. Последнее было самым сложным. Практически невыполнимым…

Но потом наступали долгожданные семь часов и все становилось на свои места. Мир переставал быть враждебным и жестоким, а давящее на плечи тяжеленым прессом чувство одиночества постепенно теряло свой вес. Совсем не уходило, но давало Егору передышку, маяча где-то на грани сознания и злорадно обещая вернуться на следующий день.

Но все равно, он прекрасно понимал, что это путь в никуда. Лечить депрессию и страх этиловым спиртом, почти то же самое, что заливать огонь бензином. Или мочиться в штаны на морозе – ненадолго согреваешься, а потом становится еще хуже, чем было.

Постепенно семь часов вечера превратились в шесть, к утренним ста граммам добавились сто пятьдесят дневных и так далее. Процесс деградации прогрессировал. Такой вот грустный каламбур…

Из Испании за все это время не было ни одного звонка. Егор несколько раз сам пытался дозвониться до бывшей жены, но безуспешно, видимо, сменила номер. Такой жестокости и равнодушия он от нее не ждал. Все-таки столько лет вместе, а она просто взяла и выкинула его из своей жизни, как использованный презерватив. Ну или тампон, так, наверное, точнее. Зачем ей презервативы?

Хотя, если сама не хочет, то и пусть с ней, но дочь-то здесь причем? Неужели нельзя дать ей позвонить. Она же скучает, наверное, спрашивает… Тут Егора начинало трясти, и он бежал к заветному шкафу за анестезией…

Что касается загадочных проявлений иномировых образов и существ, то они, наконец, оставили его в покое. То ли Егор нашел правильный алгоритм действий, стараясь избегать опасных в этом плане районов Города и находясь в трезвом состоянии все меньше и меньше, то ли они сами решили дать ему передышку, но никаких зубастых морд и прочих страшных вещей он больше не видел. Во всяком случае, наяву.

Темные высокие фигуры, то бишь Ануннаки, явившись тогда на пляже во всей своей красе и объявившие, что теперь он принадлежит им, тоже не беспокоили. Егор смутно ощущал чье-то присутствие где-то там, на самом краю сознания, но значения ему не придавал или старался не придавать. Он, вообще старался про это не думать. Не анализировать, как раньше, а просто считать галлюцинацией, бредом, шизофренией – все равно. Так было легче жить.

Вот только со снами стало происходить нечто странное. Они стали необычайно яркими и реальными. Во снах Егор вроде бы ощущал себя собой, но другим. Совершенно другим. Сильным, бесстрашным, жестким человеком. Настоящим мужиком. Настоящим пожарным… И главное – совершенно трезвым.

Он ломился через преграды, насмерть сражался с кем-то страшным и практически непобедимым, срубал головы, стрелял…

А потом просыпался ошалевшим и ничего толком не соображающим с похмелья. Подробностей снов он не помнил, оставалось только ощущение другого себя и еще целый букет эмоций, ярко распускавшийся в подсознании, но очень быстро тающий и сходивший на нет. Егор успевал различить в этом букете ярость, ненависть, боль, горе и скорбь потерь, счастье и, самое странное, – любовь. Она была самой яркой и самой сложно узнаваемой. Любовь огненная, бешенная, всепоглощающая…

Потом все исчезало. Кого он ненавидел, с кем бился, по кому горевал, а главное, кого он так любил, Егор не помнил. Пару раз вспыхивал перед глазами тот самый образ красивой далекой девушки, виденный летом, но после утренней опохмелки он таял без следа вместе с остальными отзвуками сновидений.

Лишь однажды небольшой кусочек реальности из ночных похождений проскользнул в его жизнь. Егор, замотанный по пояс в полотенце, вылез из душа и, проходя мимо зеркальных дверей гардеробной, бросил взгляд на свое отражение. И чуть не упал в обморок. Сначала он подумал, что зеркало исчезло, и из глубины гардеробной на него пялится непонятно как пробравшийся в квартиру мужик, так же, как и он, с полотенцем на бедрах.

Широкие плечи, сильные руки, мощная грудь, пресс. Не перекачанная лоснящаяся фигура культуриста, а поджарый, жилистый силуэт воина, словно из книжек про викингов или каких-нибудь ирокезов. От мужика веяло силой. Хищной, опасной мощью, как от боевого эсминца или автомата Калашникова. Торс украшен затянувшимися шрамами. Три глубокие параллельные полосы на груди, рядом и на плече – круглые отметины со стянутыми краями, словно от пулевых попаданий. Левое бедро изуродовано рваным зигзагом. На лице тоже шрам. Вертикальный, через бровь и щеку почти до подбородка. С другой стороны щека посечена еле заметными крапинками.

Рассмотрев лицо, Егор окончательно выпал в осадок. Лицо было его. То есть Егора. Похудевшее, заострившееся, с совсем другим выражением глаз, но ошибиться было невозможно. Он смотрел сам на себя.

Егор чуть повернулся, мужик в точности и синхронно повторил его движение. Нет, зеркало не исчезло, а просто сошло с ума, решил Егор. Я-то давно сошел, вот теперь и зеркало заразил. Пипец!

А взгляд-то какой! Как у волка. Насквозь смотрит…

Тут в глазах мелькнули привычные горизонтальные помехи, и страшный мужик в отражении исчез, уступив место совсем нестрашному, а наоборот, очень испуганному, обычному Егору. Он тупо постоял еще с полминуты перед зеркалом, потом глубоко вздохнул, махнул рукой и сказал.

– Опять двадцать пять! А я уж соскучился…

Так тянулся октябрь. Шли дни, складываясь в недели. Егор существовал в своем искусственном водоеме жизни, построенном им самим вокруг себя аквариуме, пропитанном дорогим алкоголем и бессмысленными делами, не зная, чем и когда все это закончится. Несколько раз выбирался "в люди". Ходил в гости в бывшим однокурсникам, выпивал, общался, смеялся, но все это тоже было искусственным, каким-то пластмассовым и ненастоящим.

Чем больше он пил, тем сильнее в относительно трезвых промежутках времени накатывала тоска. Уже не зная, чем себя занять, чтобы хоть как-то от нее спрятаться, Егор вдруг вспомнил, что в жизни кроме выпивки есть еще один неплохой способ провести время и отвлечься. А именно – общение с противоположным полом. Очень тесное общение.

Месяцы воздержания давно напоминали о себе, но сейчас Егора просто начало колбасить. Хотелось почувствовать рядом тепло другого человека, прикоснуться, ощутить себя не настолько одиноким и отброшенным от мира. Короче, тупо хотелось.

Самым простым способом было пойти на улицу и с ходу снять какую-нибудь мадам. Но, во-первых, Егор это делать совершенно не умел, а во вторых был риск, нарвавшись на убойную дозу клофелина, проснуться через пару суток в вычищенной квартире. А может даже и не проснуться. Поэтому был избран другой, более надежный способ, проверенный к тому же тысячелетиями человеческой истории.

Услугами проституток Егор никогда в жизни не пользовался и, вообще, всегда относился к ним брезгливо и предвзято. Может быть виной этому было то, что вживую представительниц данной профессии он видел только в виде стоящих вдоль обочин определенных улиц Города страшных, размалеванных, наркоманистых девиц на высоченных каблуках и в сетчатых чулках. С ними не то что сексом заниматься, к ним близко подойти было страшно, вдруг подцепишь какой-нибудь новый триппер, передающийся воздушно-капельным путем. Но он знал, что как в любой сфере бизнеса, и в этой имеется четкая градация качества. Уличные красотки явно находились на одной из нижних ее позиций.