Четвертый эшелон. 1945

Теперь только он начал понимать всю серьезность положения. Газ шел, остановить его было невозможно, в любой момент мог вспыхнуть пожар.

– Посвети-ка мне, – попросил Петрович.

Соколов осветил чемодан, набитый разводными ключами, какими-то металлическими щупами, молотками и отвертками. Петрович, покопавшись минут пять, вынул отмычку, повертел ее в свете фонаря и буркнул что-то непонятное.

– Что? – спросил Соколов.

– А ничего, давай свети на дверь.

Участковый осветил дверь.

– Да не сюда, ниже, – ворчливо сказал Петрович, – вот там, где английский.

Он сунул отмычку в скважину замка, покрутил ею, и вдруг дверь мягко подалась.

– Не закрыл все замки-то… – изумился слесарь.

– Стоп, – скомандовал Соколов, – вы стойте на лестнице, я захожу один.

Он шагнул в пахнущую газом темноту квартиры, повернул налево по коридору и толкнул закрытую дверь кухни. Сначала он ничего не заметил, а только нащупал рукой газовую трубу, нашел кран и повернул его. Потом шагнул к окну, чтобы раскрыть форточку, и обомлел. На полу, прислонившись спиной к плите, сидел человек. Соколов толкнул раму окна и при сером свете утра увидел остекленевшие глаза и белую полоску зубов. Участковый наклонился, взял руку Судина, она была так же холодна, как и снег за окном.

Стараясь ступать осторожно, Соколов вышел в прихожую.

– Климова, – крикнул он, – только не заходи. Здесь дело темное, и ты, Петрович, стойте на лестнице, понадобитесь в качестве понятых.

– Ой, – испуганно вздохнула дворничиха, – а что же там, Андреич?

– Труп там хозяина, такие дела. Где телефон?

– Да в коридорчике на стене.

Сквозняк выдул газ, и Соколов все же решился зажечь фонарик. Он нашел телефон, набрал номер.

– Дежурный! У меня труп. Зачатьевский, пятнадцать, квартира шесть. Обеспечу, жду.

Он повесил трубку и вышел на лестничную площадку. Теперь согласно инструкции он никого не должен был впускать в квартиру.

Через десять минут приехал Платонов и два оперативника.

– В прокуратуру я позвонил, – сказал капитан, – следователь скоро будет. Собаку не брали, незачем, а вот эксперт наш заболел, но ничего, сами попробуем. Понятые где?

– На лестнице, товарищ капитан.

– Молодец, Соколов, зови их в квартиру да спустись в автобус за чемоданчиком эксперта.

Капитан скинул командирский полушубок и остался в ладно сидящем кителе.

– Давай, Соколов.

Хотя в комнатах был сквозняк, тяжелый запах газа все же плыл по квартире.

– Это же надо, знал бы, противогазы взял, – сказал Платонов. – Ну, приступим.

В дверь позвонили. «Зачем Соколов дверь захлопнул?» – подумал капитан и пошел открывать. Замок поддался сразу. Все остальное произошло стремительно и страшно. Платонов увидел человека в коротком полушубке, он еще не успел среагировать, как тот выстрелил в него, не вынимая руки из кармана. Пуля оцарапала плечо, дверь захлопнулась. Но на этот раз проклятый замок не поддавался.

Соколов поднялся на первый этаж, когда в квартире приглушенно хлопнул выстрел, грохнула дверь, кто-то, прыгая через ступеньки, побежал вниз по лестнице. Участковый бросил чемодан и рванул из кобуры пистолет. Но он не успел его поднять. Неизвестный выстрелил раньше. Соколов, отброшенный к стене горячим свинцом, падая, все же собрал остатки сил и тяжело рухнул на бегущего человека, захватив его руку последней смертельной хваткой. Он не слышал, как сбежал сверху оперативник и капитан, как прибежал шофер. Он уже ничего не слышал. Только в уходящем сознании билась одна мысль: «Не пущу!», «Не пущу!», «Не…» Он уже не чувствовал боли, не чувствовал пуль, входящих в него и разрывающих тело. Он умер, так и не разжав рук.

Муравьев

Когда их машина подъехала к дому, двое санитаров выносили из дверей носилки, покрытые белой простыней. Игорь увидел только каблуки сапог со сбитыми металлическими косячками и свисающую из-под покрывала руку, залитую кровью.

Во дворе толпились жильцы, с жадным любопытством разглядывавшие санитаров, муровскую машину, сотрудников милиции.

У дверей подъезда стоял милиционер.

– Второй этаж, товарищ начальник. – Он четко козырнул.

– Кто там?

– Следователь прокуратуры, товарищ капитан Платонов, задержанный и понятые.

Игорь, оперуполномоченный Белов, эксперт и врач вошли в подъезд. На площадке первого этажа стоял второй постовой, кусок лестницы был покрыт брезентом.

«Молодец Платонов, – подумал Игорь, – все предусмотрел, видимо, здесь-то и убили участкового».

Он осторожно обошел брезент и поднялся в квартиру. В коридоре гуляли сквозняки и пахло газом.

– Что это у вас, – спросил Игорь Платонова, – труба, что ли, лопнула?

– Да нет, хозяин газом отравился.

– Где тело?

– На кухне.

– Илья Маркович, – повернулся Игорь к медэксперту, – начинайте. Задержанный?

– Там. – Платонов кивнул головой на дверь.

Муравьев вошел в комнату. У стены на стуле сидел парень на вид лет семнадцати, в разорванном коротком полушубке, руки, скованные наручниками, были завернуты за спинку стула. Задержанный поднял голову, и первое, что бросилось в глаза Игорю, – рассеченная губа, которую тот все время облизывал, и глаза с огромными зрачками, смотревшие куда-то мимо него, Муравьева.

За столом, раскладывая бумажки, сидел закутанный в толстый шерстяной шарф старичок.

– Следователь райпрокуратуры Чернышов Степан Федорович, – сказал за спиной Платонов, – а это, Степан Федорович, товарищ Муравьев из ОББ.

Следователь закивал головой, привстал и выдавил из себя что-то типа «очень рад».

На столе среди бумаг лежал офицерский планшет, ремень с кобурой, красным пятном на скатерти выделялась книжка-удостоверение и два пистолета.

Игорь подошел к столу, взял в руки оружие. «Фроммен» 7,62 и маузер 6,35. Из ствола «фроммена» кисло пахло порохом. Игорь вынул обойму, выщелкнул на ладонь патроны. Три. Значит, этот парень стрелял пять раз. И, словно угадав его мысли, Платонов сказал:

– В меня раз, самым жиганским методом, прямо из кармана, остальные в Соколова.

– Так. – Игорь внимательно посмотрел на задержанного, на этот раз он не показался ему таким молодым. У него было странное лицо порочного мальчика.

– Документы его где?

– А вот, пожалуйста. – Чернышов подвинул Игорю истрепанный паспорт и какие-то справки.

Так, Кузыма Сергей Казимирович, год рождения двадцать второй, место рождения – село Гольцы Пинской области, из колхозников, паспорт выдан Пинским ОУНКВД БССР, подпись, печать. Паспорт прописан: Пинск, Станиславская, 5. Справка:

«Дана настоящая Кузыме С. К. в том, что он освобожден от военной службы по состоянию здоровья (эпилепсия)».

Подпись райвоенкома, печать. Пропуск в Москву. Все тоже вроде в порядке, цель поездки – лечение. Пропуск-то туфтовый. Реквизиты не те. Прошлогодние реквизиты.

– Игорь Сергеевич, – крикнул эксперт, – можно вас на минуточку?

Игорь вышел на кухню. Труп хозяина лежал на боку, казалось, что он просто пьян, просто вошел, упал и уснул до утра.

– Ну как?

– Вот в чем дело, – сказал эксперт, – на бутылке вина отпечатков нет никаких. Отпечатки только на его стакане, на кранах плиты тоже нет ничего.

– Что же это он, сначала газ включил, потом все вытер? Предусмотрительный самоубийца. Что еще?

– Плитка шоколада с прикусом в вазочке, слепок мы потом сделаем на Петровке. Слесарь говорит, товарищ Муравьев, что звонок слышал, когда у двери сидел, вроде как бы будильник звенел.

– А может, телефон?

– Да нет, звук непрерывный и резкий, а телефон в квартире звонит иначе. Я посмотрел: будильник поставлен на восемь часов.

– Давайте проведем следственный эксперимент.

– Так, – внезапно сказал эксперт, осматривающий пол под столом, – есть.

– Что?

Эксперт осторожно поднял пинцетом женскую заколку с камнем, положил ее на стол, начал разглядывать в лупу.

– Заколка черепаховая с брильянтом, работа старинная.

– Много ты понимаешь, – усмехнулся Игорь.

– А вы не смейтесь. Приедем на Петровку, я точно докажу.

Вот теперь все стало абсолютно непонятным. Если поначалу Игорь думал, что в квартиру Судина ворвался случайный налетчик, ничего не знавший о том, что хозяин кончил жизнь самоубийством, то теперь самоубийство отпадало полностью, по делу проходил некто неизвестный, возможно женщина. А может, она послала Кузыму за заколкой? Отпадает. Он бы не стал тогда звонить в дверь. Так при чем же здесь этот эпилептик из Пинска? И зачем женщина убила Судина? Да и вообще, кто такой был Судин? Только узнав это, можно было понять, почему пришел Кузыма и зачем убили хозяина квартиры.

Игорь вышел в комнату. Там все было по-прежнему. Чернышов что-то писал, задержанный сидел, не подымая головы, в углу затихли понятые.

– Ну что, Степан Федорович, – спросил Муравьев, – начнем обыск?

– Приступайте.

– Белов, бери людей, начинайте обыск. Задержанного на Петровку.

Сергей и оперативники разошлись по комнатам. Началось самое сложное – найти улики среди этих на первый взгляд мирных, ничего не говорящих вещей.

Игорь не вмешивался, он вполне доверял сотрудникам, по собственному опыту зная, как неприятно работать, когда у тебя над душой стоит начальство. Переходя из комнаты в комнату, он фиксировал детали, обращал внимание на мелочи. Так всегда делал Данилов. Еще в сороковом году он учил Игоря, что главное в работе оперативника – обыск. Иногда любой, на первый взгляд самый незначительный предмет, катушка ниток или старая пробка от духов могут рассказать больше о хозяине квартиры, чем самый тщательный опрос свидетелей.

И вот сейчас, глядя на вещи, доставаемые из шкафов и комодов, Муравьев понимал, что кто-то до них здесь что-то очень тщательно искал. Часто бывая на обысках, он привык к этой неприятной, но тем не менее неизбежной работе оперативника. Привык, что перед ним раскрывалась чужая жизнь, никому дотоле не известная. Привык и смирился с этим, как не останавливаешь себя, когда с любопытством заглядываешь в освещенные окна чужих квартир на первом этаже.

– Игорь, – к нему подошел Белов, – мне кажется, что до нас здесь что-то искали.

– Отпечатки?

– Не видно, эксперт все внимательно посмотрел. Наверное, работали в перчатках.

– Ты обратил внимание на чемоданы в шкафу?

– Да.

– Сколько их?

– Два.

– Там был третий. – Они подошли к шкафу. – Смотри, вещи вывалены в угол. А судя по всему, покойный был мужик аккуратный. Кроме того, носильных вещей нет. Никаких, кроме старого френча. Позови-ка сюда дворника.

– Звали, товарищ начальник? – Дворничиха стрельнула любопытными глазами по сторонам.

– Скажите, у покойного были хорошие вещи?

– Да вон их сколько, целая гора.

– Нет, не это, я имею в виду костюмы, пальто.

– А то как же, он одевался здорово.

– Вы не могли бы припомнить, что именно у него было?

– Перво-наперво, товарищ начальник, пальто кожаное на меху, потом костюмы, летний, коричневый, и синий, уж не знаю из какого материала, плащ габардиновый. Боле не припомню. Да, халат у него был еще шелковый полосатый. Я ему телеграмму передала, так он в ём был.

– Этот?

– Он самый.

Игорь сунул руку в карман халата, вынул телеграмму.

«Буду Москве завтра остановлюсь обычно у З.».

– Приобщи к делу.

– Есть! Нашел! – крикнул Платонов. – Муравьев!

Игорь вышел в другую комнату. Оперативники возились у плинтуса подоконника.

– Я смотрю, – возбужденно говорил Платонов, – вроде все плинтусы нормальные, а в этом какая-то шляпка торчит. Почистил, нажал, вроде винт. Вывинтил, плинтус-то поддается.

– Погоди, не снимай, позовите понятых и следователя.

Под подоконником, в глубоком тайнике, были найдены пачки денег, желтый металл, похожий на золото, и двенадцать коробок с ампулами морфия.

Обыск окончился. Вещдоки запаковали и отправили на Петровку. Протоколы были составлены, понятые расписались. Но Муравьев все же не уходил, что-то еще задерживало его в этой квартире. Вот только что, он никак не мог понять. Еще раз осмотрел комнаты, кухню, туалет. Смущало, что в квартире не было найдено ни одной записной книжки, ни одной бумажки с номерами телефонов. И вообще никаких бумаг не было. Кто-то унес все. Письма, блокноты, записки. Тот самый бумажный мусор, который подчас оказывает следствию неоценимую услугу. Игорю так и осталось непонятным, где же покойный хранил свой архив и деловые бумаги. Ну, насчет телефонов дело вполне объяснимое. Он и сам не пользовался книжкой, держал в памяти десятки телефонов и адресов. Видимо, бумаги покойного тоже забрали. Унесли в том самом чемодане, вместе с костюмами и кожаным пальто.

– Послушай, Платонов, когда этот парень ворвался в квартиру?

– Около девяти.

– Его должны были видеть. Кто-то обязательно его видел.

– А зачем нам это?

– А если он был не один?

– Погоди, Муравьев, погоди. Егоров! – крикнул Платонов оперуполномоченному. – Позови Климову.

Дворничиха пришла минут через пять.

– Звали?

– Звали. Да ты садись. Вот подумай, кто около девяти утра мог быть в переулке?

– Да кто же его знает, начальник, я же не гадалка.

– Как продавщицу из керосиновой лавки зовут? – спросил Платонов.

– Вера Симакова.

– Она во сколько открывает?

– В девять.

– А приходит-то раньше.

– Твоя правда, товарищ начальник, вот что образованность-то значит…

– Вы проводите нашего сотрудника к этой Вере, – вмешался Муравьев, – только скоренько, ладно?

Белов

Над переулком повисли голубые сумерки. Небо было чистым, и первые неяркие звезды, словно лампочки, зажженные вполнакала, висели низко над крышами домов. Снег завалил старенькие особняки до наличников окон, деревянные колонны у входа, покрытые инеем, серебрились и казались частью сугробов.

Сергей после пропахшей газом квартиры с наслаждением вдохнул морозный воздух. Вдохнул так глубоко, что у него защипало в носу, будто он залпом выпил стакан боржоми.

Они спустились с накатанной горки и почти уперлись в дворик. В глубину его вела вытоптанная между сугробами дорожка, она оканчивалась у маленького сарайчика.

– Вот она, керосинка, – сказала Климова.

– Благодарю. Вы можете идти, – ответил Сергей.

– М-может, еще чего…

– Тогда вас вызовут. – Он толкнул набухшую дверь.

В лавке было холодно и отвратительно воняло керосином. Рядом с огромной бочкой на скамеечке, положив на колени литровый черпак, сидела женщина, по глаза закутанная в платок. На ней был огромный овчинный тулуп, перетянутый веревкой, и валенки, облитые красной резиной.

– Давай бидон и талоны, – хрипло крикнула она, – а то закрываю. Я в такой мороз не нанялась здесь без вылазу сидеть.

– Милиция. – Сергей достал удостоверение.

– Это еще зачем? Керосин не пиво, его не разбавишь.

– Я по другому вопросу.

– Ну давайте. – Женщина встала, и Сергею показалось, что она ничуть не меньше бочки с керосином.

– Вас зовут Вера?

– Вера Анатольевна Симакова.

– Спасибо. Скажите, Вера Анатольевна, когда вы шли на работу?

– Я в девять открываю. Живу на Арбате в Афанасьевском, так что из дома в восемь выхожу. А что?

– Когда вы шли на работу, вы никого не встретили у дома пятнадцать?

– А правда, что барыга этот, из шестой квартиры, нашего участкового убил, Василия Андреевича?

– Почему барыга?

– Форменный, да ты погляди на него, одет в кожу, бурки-чесанки, рожа лоснится.

– Убили, это правда, но не он.

– Вечная ему память, хороший человек был, хоть и милицейский, душа в нем имелась, недаром фронтовик, с наградами.

– Так как же, Вера Анатольевна, вы встретили кого-нибудь?

– Ясно дело. Витьку Шабалина из третьего дома, он в аптеку бежал, Гусеву Надежду с набережной…

– Вы меня не поняли, я имею в виду незнакомых людей.

– Ну а из незнакомых военный шел.

– Какой военный?

– Известно какой. Пальто на нем кожаное с погонами и шапка высокая.

– Такая, как у меня?

– Да тебе до такой шапки как медному котелку служить, я ж говорю: высокая, из каракуля.

– Папаха!

– Вот точно, папаха.

– А какие у него были погоны?

– Известно, золотые.

– Вы в темноте разобрали?

– Да я его раза три с этим жуликом из шестой квартиры видела, он мне раз даже сумку до троллейбуса помог донести. Летчик, одним словом.

У Сергея неприятно защемило под сердцем. Он весь напрягся и задал главный вопрос:

– Он один был?

– Нет, с ним паренек шел в полушубке коротеньком. Маленький, вертлявый.

– Вы бы могли его узнать? – еле сдерживая себя от волнения, спросил Белов.

– А то нет, он меня так толкнул, что я чуть с этой горушки не загремела. Я ему говорю: «Ты чего же, ирод, делаешь?» А он мне: молчи, мол, сука старая. Это я-то старая, мне и тридцати-то нет.

– Ну а дальше?

– А что дальше-то? Я лавку пошла отворять, а они у дома пятнадцать остановились.

– Давайте я запишу все, что вы мне рассказали.

– Записывайте, если надо, если поможет это тех, кто нашего Андреича убил, поймать.

Через полчаса Сергей вышел из лавки. Переулок был пуст. Даже вездесущие мальчишки сидели по домам. Он медленно шел в сторону Кропоткинской, любуясь заиндевевшей стеной монастыря, в ее проломах росли маленькие деревца, и ему казалось, что он идет не по Москве, а мимо разрушенного раскольничьего скита.

Он еще не знал, что Муравьев все же нашел то, что искал. Рядом с телефоном, на стене, карандашом был нацарапан номер телефона, а под ним буква З.

Данилов

Он вышел из дома, еще ничего не зная о том, что произошло в Зачатьевском переулке. Идя гулять, Иван Александрович даже предположить не мог, как это утро, морозное и прекрасное, переменит всю его жизнь и сколько забот доставит сегодняшний день, и что долго роман «Петр I» будет лежать заложенным на двухсотой странице. Отойдя от дома метров триста, он вдруг вспомнил, что забыл пистолет. И хотя Данилов пытался убедить себя, что в этот тихий морозный вечер оружие ему не понадобится, многолетняя привычка взяла свое, и он повернул к дому.

У его подъезда стояла машина начальника МУРа. Начальник что-то говорил шоферу.

– А, отпускник, – обрадованно сказал он, – гуляешь?

– Дышу.

– Это правильно.

– Что случилось?

– А ничего, говорил, что заеду, вот и выбрал время.

– Ну, что стоим, пошли в дом.

– Пошли, пошли, посидим поговорим. – Голос начальника был неестественно весел. – Ты мне скажи, Данилов, – продолжал он, – отчего это в подъездах даже зимой котами воняет? Неистребимый московский запах. Я вот в тридцать девятом во Львове был, после присоединения, там этого и в помине нет. Я даже спросил одного поляка: у вас что, кошек нет? А он засмеялся и отвечает: они, мол, у нас иначе воспитаны. Культуришь-европеешь. Так-то вот.

Начальник говорил что-то необязательное совсем и веселое, но Иван Александрович уже не слушал его. Медленно поднимаясь по ступенькам, он думал о том, что всему хорошему приходит конец, о недочитанной книге на столе и о своем друге, живущем в Архангельском, к которому он хотел поехать завтра и немного погулять по бывшему Юсуповскому парку, походить по упругому льду павшинских прудов, посмотреть настоящую зиму.

– Дела, – ворвался в его мысли голос начальника, – поднялся на третий этаж… и одышка.

– Это от тулупа, – успокоил Данилов, – одышка у тебя еще в сорок первом кончилась.

– Что было, то было. Ведь подумай только, при моем-то росте я девяносто семь килограммов весил.

– А сейчас?

– Сейчас я как олень – поджар, мускулист и строен. Вчера в бане стал на весы – семьдесят девять. Фонарик засветить?

– Да нет, я уже. – Данилов вставил ключ в замочную скважину, повернул. – Прошу. – Он посторонился, пропуская гостя.

– Свет-то зажги.

Данилов щелкнул выключателем.

– Да, – начальник оглядел коридор, – вещей-то у тебя не прибавилось.

– А откуда им взяться-то при наших деньгах? Да ты раздевайся. – Во внеслужебное время они звали друг друга на «ты», вернее, Данилов начальника, тот на «вы» называл только задержанных, считая это своеобразной этикой сыска.

Начальник снял полушубок, повесил папаху, и Данилов невольно залюбовался им, он был таким же, как в те далекие двадцатые годы. В гимнастерке, туго перехваченной ремнем, в фасонных галифе, в начищенных до синеватого блеска сапогах. Только голова его стала белой, появились ордена на груди, новенькие полковничьи погоны отливали серебром.

– Ну что уставился, веди, – улыбнулся начальник. И улыбка у него была все та же, молодая и чуть грустная.

– Куда пойдем, в комнату или на кухню?

– На кухню, только туда. Постой-ка, Данилов, у тебя там елка?

– Елка, – почему-то смутился Иван Александрович.

– Тогда, если можно, к ней. Я под елкой-то с молодых ногтей не сидел.

– Проходи в комнату, я сейчас по хозяйству.

– А где Наталья?

– Через час будет.

– Это славно. Значит, успеем поговорить до ее прихода.

Готовя на кухне немудреную закуску, Иван Александрович думал о предстоящем разговоре, отлично понимая, что не принесет он ничего хорошего. Просто так начальник домой к нему не приедет. Он и был-то у него всего один раз, на новоселье в сороковом году, когда они с Наташей переехали из коммунальной на Мясницкой в этот новый дом. Тогда в комиссионном магазине Наташа купила всю эту мебель, которая, видимо, стояла раньше в квартире присяжного поверенного средней руки. Все эти громадные диваны и кресла, кровать, на которой могли уместиться сразу пятеро, буфет, похожий на город, с полками-улицами и ящиками-домами, книжный шкаф. Вот он-то и был, пожалуй, единственной вещью, которая пришлась Данилову по сердцу. За эти годы, несмотря на занятость и войну, он собрал все-таки вполне приличную библиотеку.

– Ну, ты скоро? – На кухню вошел начальник. – А то у меня от запаха картошки слюна течет.

– А может, от того, что на буфете стоит? – засмеялся Данилов.

– Это само собой. Долго настаивал?

– Месяц.

– А лимон где взял?

– Страшная тайна.

– Нет, серьезно, где?

– Кострова помнишь?

– Мишку-то, вот спросил тоже.

– Он раненый в Батуми в госпитале лежал, после ранения ему отпуск дали. Вот он ко мне заглянул и три штуки дал. Два я Наталье подарил, а на одном литруху настоял.

– Здорово, прямо не водка, а сплошной цитрус.

– А ты откуда знаешь?

– Вкусил полрюмки…

Данилов с усмешкой взглянул на начальника.

– Не вру, полрюмки, хотел узнать, что у тебя получилось.

– Ну и как?

– Невидимые миру слезы, Ваня. – Начальник закрыл глаза и покрутил пальцами в воздухе. – Давай помогу отнести. Ой, грибки-то, грибочки, – заохал он из коридора, – где взял?

– Батя прислал! – крикнул Данилов.

– Везучий ты, Ваня, прямо знаменитый русский сыщик Путилин.

Данилов рассмеялся. Он вспомнил маленькие книжки в бумажном переплете, которые тайно читал на уроках в реальном училище. Продавались они по пятаку, и мальчишки жертвовали потрясающе вкусными пирожными и пирожками ради приключений знаменитого русского сыщика. В углу, на обложке каждого выпуска, в медальоне красовалась фотография человека в мундире со звездами и надпись вокруг: «Его высокопревосходительство, действительный статский советник И. А. Путилин, начальник С.-Петербургской сыскной полиции». Лица на фото разобрать было невозможно, отчетливо виднелись только бакенбарды. Но мальчишки считали, что так и надо. Разбойники, бандиты, шулера и знаменитые аферисты не должны были знать в лицо русского Шерлока Холмса.

Иван Александрович по сей день помнит названия многих из них: «Кровавая маска», «В лапах разъяренных сектантов», «Тайна Сухаревской башни», «Похитители невест», «В объятьях мраморной девы».

Почти все они начинались одинаково: «Ночь была без огней, кошмарно выл ветер».

Он вспомнил похождения Путилина, и мысли у него стали веселыми и добрыми.

Картошка со свиной тушенкой казалась верхом гастрономического искусства. Грибы были в меру солеными, твердыми и приятно хрустели на зубах.

– Начнем с новостей приятных. – Начальник полез в карман, достал коробочку и квадратную, как муровское удостоверение, книжечку. – Хотел вручить тебе в торжественной обстановке, но решил так, дома, по-семейному. На, поздравляю от души. – Он протянул коробочку Данилову. Тот раскрыл ее и увидел отливающий рубином алый знак, пересеченный мечом, в центре которого был серп и молот.

Данилов взял его, положил на ладонь. В свете люстры он еще сильнее загорелся рубиновым светом. В свете этом были сконцентрированы пробитые пулями знамена гражданской и нынешней войны, алая кровь погибших друзей. Это был тот самый цвет, за которым в семнадцатом, не раздумывая, пошел реалист Ваня Данилов. Это был цвет побед и романтики революции.