Похмелье. Головокружительная охота за лекарством от болезни, в которой виноваты мы сами

Отходняк на заре человечества

Похмелье существует дольше, чем человечество. Это утверждение так же неоспоримо, как эволюция – или райский сад, если угодно. Просто подержите яблоко в подходящем месте достаточно долгое время, и вы увидите, что произойдет с птицами и пчелами, уже не говоря о змеях и обезьянах. Брожение старо, как сама флора и фауна.

Если говорить об эволюции, то мы можем быть уверены, что наши доисторические предки шатались пьяными задолго до того, как научились прямохождению. Возможно, это были редкие, праздничные, иногда чудовищные происшествия – но справедливо будет предположить, что первый бодун в истории случился сразу после первого опьянения. Поскольку алкоголь на несколько тысячелетий опередил письменность, первые упоминания о нем относятся к области устных преданий. Во многих космогонических мифах именно боги, а не звери стали первыми жертвами последствий брожения – и изменили начало истории человечества.

В мифах африканских народов йоруба говорится, что бог Обатала однажды от скуки стал лепить человечков из глины. Потом, ощутив жажду, он принялся пить пальмовое вино. Захмелев, он наломал таких дров – например, нескольких новых человечков слепил корявыми, – что наутро дал типичный похмельный зарок больше никогда не пить (для бога «никогда» – это очень долго).

Энки, шумерский бог воды, в своем несовершенстве безупречно воплощает двойственность алкоголя. С виду скользкий, как рыба, он был ходячим, или плавучим, противоречием: бог мудрости и знания, притом безответственный, вечно пьяный потаскун. Однажды он пытался соблазнить Инанну, богиню плотской любви и плодородия, напоив ее в зюзю. Но Инанна сама опоила Энки до беспамятства и обманом забрала его «мэ» – свод законов, с помощью которого тот собирался подчинить себе все сущее. Наутро, осознав пьяную оплошность, Энки пустился в погоню, он побежал по берегу реки, поблевывая на бегу прямо себе под ноги. Но было поздно: род человеческий обрел свободу воли, а Энки – бодун до небес и вечное раскаяние.

Раннеизраильская традиция, как и более позднее христианство и иудаизм, представляет древо познания как священную лозу, а запретный плод – как гроздь сладкого винограда. Попробовав ягоды, Адам испытал просветление, обрел могущество. Именно это богоподобное возвышение привело его к падению в наши ничтожные, несовершенные края: так бренность родилась из первого похмелья человека.

В еврейской традиции, когда Адама стали прогонять из райского сада, он успел срезать ветку винограда, ставшего причиной его искушения. Именно эту ветку посадил впоследствии Ной на земле – божественный дар, данный и полученный без ведома, очевидно, не вполне всеведущего Бога.

Большинство ученых и креационистов придерживаются мнения, что около десяти тысяч лет назад на всей земле произошел великий потоп – а также что виноградарство, изготовление вина появились вскоре после него. В нескольких древних текстах конец Великого потопа напрямую коррелирует с появлением мирского пьянства. Будь то Кезер[12] из доисторической Сибири, Девкалион (это имя буквально означает «сладкое вино») из греческой мифологии, Утнапиштим из «Эпоса о Гильгамеше» или Ной из Ветхого Завета – первое, что сделал каждый из этих уцелевших, едва припарковав свой ковчег: обучился изготавливать бухло.

И тут начались проблемы. Согласно Библии, Ной так напился, впервые попробовав вино, что упал в обморок, раскинув руки, нагишом. А проснувшись и обнаружив, что его сын Хам нашел его в таком виде, Ной пришел в ярость и наказал Хама. Или, по другой версии, наказал одного из четверых сыновей Хама, Ханаана, – приговорив его и всех его потомков к вечному рабству.

Конечно, когда-то у этой истории было больше подробностей. Исследователи Библии долгое время препирались о том, что же на самом деле произошло той первой пьяной ночью и последовавшим утром – и почему Ной, который заварил всю эту кашу, напившись до чертиков, избежал божьей кары. Защитники Ноя объясняют это так: он первый человек, который когда-либо напивался, и его неправильно судить; в конце концов, как не напиться, если ты даже не знаешь, что такое бывает? Представьте, что вы – первый в истории человек, который надрался, а потом испытал похмелье.

Великий Кингсли Эмис утверждает – как первейший императив с бодуна: «Попробуйте признать, что у вас похмелье. Вы ничем не больны, у вас нет поражения мозга, вы не такое уж ничтожество в работе, ваши родные и близкие не вступили в тайный сговор, едва сдерживаясь, молчать о том, какое же вы дерьмо, вы не увидели наконец жизнь в ее истинном свете».

Но как быть, если вы этого не знали? Как быть, если вы не знали ничего из вышесказанного? Вы бы решили, что вас отравили, что вы умираете, сходите с ума и летите ко всем чертям. Даже у человека, испытавшего меньший стресс, чем Ной, могла бы слегка поехать крыша. К тому же кто скажет, что Господь в конце концов не призвал его к ответственности, как и Адама? Быть может, изначальные пьяницы в Библии и правда были наказаны в ветхозаветном духе: их наградили не только первым в истории похмельем, но и вечным похмельем для всего человечества – ныне и присно и во веки веков, аминь…

Что происходит в Вегасе (наутро)

Я просыпаюсь, заглатывая воздух, от жужжания и рева, отдаленно напоминающего звуковой сигнал. Хватаю телефон, шлепаю на кнопку радио у кровати и ложусь назад, свернувшись клубком и одновременно раскинув ноги и руки.

Постепенно я начинаю припоминать: самолет в Вегас, дальше мартини, ужин, покер… дальше все немного туманно. Я продираю глаза и осматриваюсь. Тут что-то не так… Мои мысли стремительно летят вперед: вести спортивную машину, посетить доктора от похмелья, одеться – стоп: все наоборот.

Я пытаюсь сфокусировать взгляд, но… в комнате все еще что-то не так: кажется, как будто она стала просторнее. И вещи лежат не на своих местах. Я вылезаю из кровати, немного прихрамывая, и нащупываю кнопку управления светонепроницаемыми шторами. Когда они поднимаются, я отшатываюсь и теперь смотрю вниз – я гораздо выше, чем думал, – на большие американские горки. Они появились из ниоткуда. Люди подо мной делают мертвую петлю.

Это. Не. Моя. Комната.

Я быстро осматриваюсь по сторонам – но я один. И все мои вещи, кажется, здесь (хотя лежат не там, куда я мог их положить). Значит, возможно, комната все-таки моя – правда, она в два раза больше, чем я помню, и находится в другой части здания и на несколько этажей выше… У меня очень сильный сушняк.

Я наливаю стакан воды в гигантской ванной комнате, выпиваю залпом, наливаю еще, затем пью маленькими глотками… и воспоминания начинают приходить, как вспышки. Слова, картинки и люди собираются в нарративную синестезию: бесконечнолампа, телефоногнев, розовогалстукидиот, босикомохрана, уборщерозалинда…

Провалы в памяти, конечно, могут означать серьезные проблемы с алкоголем или с нервами – и у некоторых людей служить знаком пугающей действительности: пучины неизвестности, в которой они оказываются с бодуна. Все-таки я постараюсь вспомнить все, даже если это займет какое-то время, хотя прямо сейчас у меня его нет.

Будильник начинает звонить снова, и я нащупываю брюки. Натягивая их, я чувствую резкую боль в правой ступне, но уже нет времени с ней разбираться – как и с таинственным преобразованием моего номера в гостинице. Содержимое карманов (складной штопор, небольшая дверная ручка, стопка заметок, чеки о снятии наличных со счета и полное отсутствие наличных) говорит о том, что я явно не праздновал полосу удачи.

Прихрамывая, я выхожу из отеля и сажусь в такси, ожидающее клиентов. «Куда ехать?» – спрашивает водитель.

– В «Мятный носорог»[13].

Он ухмыляется. «Вечеринка продолжается?»

Клуб «Мятный носорог» на окраине города – один из самых известных стрип-клубов в Лас-Вегасе: он работает круглосуточно, 365 дней в году, то есть любой день можно начать с выпивки, которую тут подают бутылками, и приватного танца. Через дорогу располагается «Похмельный рай».

Открывшийся меньше года назад «Похмельный рай» позиционирует себя как «единственная в мире врачебная практика по изучению, предотвращению и излечению похмелья».

Пакеты услуг включают в себя «Воскресную школу» (45 долларов), «Искупление» (99 долларов), «Спасение» (159 долларов) и «Вознесение» (199 долларов). На сайте полно свидетельств о том, насколько важно рассматривать похмелье как настоящий медицинский диагноз. А еще, кликнув на страничку с товарами, можно приобрести бейсболки, рюмки и футболки с надписью «Чувствую себя как Иисус пасхальным утром».

Передо мной – типовое одноэтажное промышленное/офисное здание c плоской крышей: в таких, судя по телепередачам, селятся либо охотники за головами, либо гуру по саморазвитию. Я начинаю представлять себе, что бизнес по излечению похмелья – это подходящая смесь одного и другого. Нахожу дверь и открываю ее.

– Ну, как вы сегодня? – спрашивает улыбчивая девушка, облокотившись на стойку.

– Хорошо, – отвечаю я, но сразу вспоминаю о цели визита. Не хочу, чтобы она подумала, будто я не принимаю все это всерьез: – Ну, учитывая, сами знаете… – Я поднимаю руку и делаю универсальный жест, обозначающий выпивку. Несмотря на очень смутные воспоминания и общую разбитость, я все еще не уверен, что достаточно напился для того, чтобы как следует проверить это место.

– Я Сэнди. – Она берет в руки планшет для записей. – А вы – тот писатель?

– Да, мэм, – говорю я. Теперь от стремления проявить себя одновременно как адекватный профессионал и человек с большого бодуна начинает болеть голова. Кажется, это хороший знак.

– Ну, не беспокойтесь. – Голос Сэнди доносится будто издалека. – Мы вас в два счета на ноги поставим.

«Похмельный рай» – это разросшееся интеллектуальное детище доктора Джейсона Бёрка, который утверждает, что «излечил больше случаев похмелья, чем любой другой врач в мире»; он применил к проблемам, возникающим после вечеринки, опыт работы послеоперационным анестезиологом. Я разговаривал с ним по телефону. Его акцент уроженца Северной Каролины так идеально подходил к фотографии, что я уже щурился от воображаемого блеска его неземной белоснежной улыбки. Но мне придется немного подождать, чтобы встретиться с ним лично. Когда начнется его сегодняшний прием, я уже буду наматывать круги на гоночной трассе.

По иронии судьбы, человек, который примет меня вместо доктора Бёрка, подрабатывает медбратом на той самой гоночной трассе: «Я просто сижу рядом и жду, когда кто-нибудь разобьется, – говорит он. – О, я не имел в виду лично вас. И не волнуйтесь: никто никогда не разбивается». Звучит крайне подозрительно, и от этого мне становится дурно.

– Ну что, как вы себя чувствуете? – спрашивает медбрат Пол, настраивая высоту моего гигантского кожаного кресла-реклайнера, одного из шести в этой комнате с белыми стенами.

– Дурно.

– Насколько вам плохо в целом, по шкале от одного до десяти?

– На семь с половиной, – говорю я. Но боюсь, что, возможно, немного завышаю цифры от чувства вины, что я все-таки не с большого бодуна.

– Как, по-вашему, на ваше похмелье подействуют перегрузки? – спрашивает Пол, закрепляя капельницу.

– По правде говоря, не знаю, – говорю я. – Но у меня ведь не будет похмелья, правда?

– Правда, – отвечает он и трогает внутреннюю сторону моей руки. – Сожмите кулак.

Согласно собственным данным «Похмельного рая», лечение заканчивается успехом в 98 % случаев. Содержимое капельницы – так называемый коктейль Майерса[14]. В него входят электролиты, магний, кальций, фосфат, витамин C и витамины группы B, и считается, что он должен способствовать гидратации и всасыванию алкоголя. Пол прибавляет к этому «Зофран» – препарат от тошноты, противовоспалительное средство под названием «Торадол» и стероидный препарат дексаметазон. Потом он вкалывает комплекс витаминов Super B мне в плечо. По его словам, это поможет мне избежать похмелья в последующие несколько дней. А еще мне дадут две баночки со всякими добавками: одну нужно принять в обед, другую – во время ужина.

Пока Пол все это объясняет, его коллега Грэг, дипломированный медбрат, подготавливает кислородный баллон. Они оба – крупные, крепко сбитые мужчины и очень радушные. Как и Сэнди, они могли бы с легкостью устроиться на работу в ночной клуб. Это, конечно, очень в духе Вегаса: обходительность, легкость, юмор и много кислорода.

Грэг надевает на меня кислородную маску. «Посидите в ней полчаса».

– Как насчет кино? – спрашивает Пол.

– И так сойдет, – говорю я, и в маске мой голос звучит, как у космонавта. Они выглядят расстроенными: Пол уже было направился к плазме с DVD-диском в руке. Я вижу коробочку и понимаю, что здесь это считается развлекательной частью лечения – посмотреть «Мальчишник в Вегасе», пока тебя спасают от похмелья. Не хочу их расстраивать и жестом даю понять, что передумал.

По иронии судьбы, впервые я смотрел «Мальчишник в Вегасе» во время поездки в Вегас – и тоже с бодуна. Но в тот раз все было серьезно – когда ты почти умираешь, ящерицы лакают из твоих глаз, а твоя подружка-врач положила тебя в холодную ванну, чтобы сбить температуру. Эту историю я приберегу для главы о худших похмельях.

– Не пашет! – говорит Пол, протирая диск, и пробует вставить его еще раз.

– Есть другой? – спрашивает Грэг.

– Он треснутый.

– Вот блин.

Я заверяю их, что все в порядке; хорошее кино, но я его уже смотрел. Тогда они включают фильм «Третий лишний» про скурившегося плюшевого мишку. На стене за телевизором висит большой постер, где изображен плывущий сквозь облака по небу автобус «Похмельный рай». «НАШИ МОЛИТВЫ УСЛЫШАНЫ!» – гласит подпись. Свет гаснет, и они оставляют меня исцеляться…

Примерно через час или чуть позже я присоединяюсь к другим журналистам в комнате для инструктажа компании Vegas Dream Racing – за хорошие деньги они предлагают поводить один из самых быстрых автомобилей в мире. Несмотря на утренние лекарства, меня слегка потряхивает.

«Вы когда-нибудь это делали?» – спрашивает автор из Айовы, добродушный журналист, который за свой счет издал искусно сделанную книгу по саморазвитию, деликатную и шутливую; он продает ее через собственный сайт по принципу «заплати, сколько не жалко». Книга называется «Используйте все мелки», и она разошлась тиражом большим, чем всё, что понаписали остальные присутствующие вместе взятые. Ему удается быть таким самокритичным и вдохновляющим, каким никогда не стать трэвел-журналисту из Нью-Йорка.

«Не-а, – отвечаю я, – но я всегда об этом мечтал». Я рассказываю ему, как я жил в маленьком итальянском городке, где производят все автомобили Ferrari. «Можно было услышать, как они день-деньской гоняют по испытательному треку – весь этот гром, рычание мотора, эффект Допплера. Это было потрясно».

«Здорово! – говорит он. – А я немного волнуюсь. Но в хорошем смысле».

По пути к симуляторам до меня доходит, что еще чуть-чуть – и я мог бы упустить эту возможность. Есть, конечно, несметное количество факторов, способных увеличить интенсивность похмелья. Вчера я уже столкнулся с большими высотами, со сменой часовых и климатических поясов, с сырным коктейлем, с дегустацией виски, с пятью видами дичи, с покером, сигаретами и жестким недосыпом. Даже я понимаю, что слишком уж понадеялся на врача, по совместительству продающего рюмки.

Симулятор оказывается сложным, а нога все еще болит, словно я посадил занозу. Если я схожу с трассы, кресло начинает вибрировать. Я врезаюсь в стену, и раздается громкий звук удара. Инструктор все время заверяет нас, что в реальности все проще. Но в реальности все еще и реально: заземленная ракета с единственным рулем и единственной педалью тормоза; одно неверное движение – и…

Подписав отказ от претензий и надев комбинезон автогонщика, я начинаю ощущать, как меня подташнивает. Я нахожу уборную, смотрю на себя в зеркало, ополаскиваю лицо холодной водой. В висках стучит, но будто издалека. Я думаю обо всем, что делал в этой жизни с бодуна. «Это еще что, – говорю я сам себе. – Завтра будут истребители, прыжки со „Стратосферы“[15]. В любом случае, ты же принял лекарство, помнишь?»

Я киваю, беру шлем и отправляюсь на поиски моего гоночного автомобиля.

Неудобства, которые я претерпеваю, чтобы пролезть в узкую клетушку водительского сидения, ощущаются так, как будто я впервые оказался за рулем. Я очень боюсь разбиться, но еще больше волнуюсь, что у меня будет кишка тонка выжать полную скорость. Но как только я завожу мотор, тревогу как рукой снимает – а вместе с ней и все симптомы похмелья. Они вернутся ко мне позже, в десятикратном объеме, в лимузине, по дороге обратно в Вегас. Но сейчас все, что я чувствую, – это мотор. Он ревет, глубоко и мощно, едва сдерживаясь, словно прирученный дракон, только ты находишься внутри него.

Я выезжаю на трассу, прохожу поворот, потом еще один, мой мозг пытается угнаться за телом, а оно – за автомобилем, и я только вполуха слушаю инструктора, сидящего рядом со мной. Я знаю, что нужно делать: не трогать тормоз, переключать передачу перед поворотом, потом нажимать на газ и снова переключать передачу… но я все еще пытаюсь освоиться. Мы выходим на первую финишную прямую.

Я давлю на газ, кайф просто неописуемый. Теперь второй круг. Тот же самый поворот, мое похмелье вернулось, и вдруг я понимаю: это и правда проще, чем вести симулятор. По сути, это даже проще, чем вести обычный автомобиль. Ты поворачиваешь руль, и машина делает именно то, что ты хочешь, – никаких заносов, не нужно притормаживать, балансировать или корректировать скорость перед поворотом или сразу после. Нужно просто доверять машине и делать дело – как будто применяешь джедайскую Силу, но с широко открытыми глазами.

Так я и прохожу следующий поворот, твердо держусь за руль и одновременно отпускаю себя. Когда я жму на газ, раздается рев, подобный раскату грома. Он заполняет все пять моих органов чувств и проходит прямо сквозь меня, как волна адреналина.

Теперь я еду на скорости 255 километров в час. Перегрузки похожи на объятия призрака, они находятся и во времени, и вне времени. Лучшее переживание за последние несколько месяцев.

«Объятия призрака? – спрашивает молодой фрилансер из Калифорнии, когда мы направляемся в Вегас на обед. – Звучит довольно странно». Гонка давно закончилась, и теперь мы едем в огромном лимузине, мексиканская клубная музыка орет из динамиков, а я сижу спиной по ходу движения.

«Очень сильного призрака», – говорю я, чтобы пояснить. Но я действительно чувствую себя довольно странно. Потом, когда в моем желудке происходит очередной пируэт, я понимаю, что это – худшее место, где я мог бы оказаться: я сижу спиной вперед в прыгающем лимузине для вечеринок. Но уже слишком поздно. А теперь тонированные стекла будто вдавливаются внутрь, и мои внутренности просятся наружу. Я обхватываю руками свою грудь, закрываю глаза и отчаянно пытаюсь мысленно раскачиваться в такт зацикленной, громыхающей музыке.

В конце концов мы паркуемся у фасада гостиницы, и я вырываюсь из лимузина. Мелок из Айовы выкрикивает название бара, где у нас назначен обед, и я пытаюсь помахать рукой, типа «все окей». Но все не окей. Все очень плохо. Если бы я был в состоянии рассуждать, то подумал бы, что перегрузки могли нейтрализовать эффект противопохмельного лекарства. Или что все-таки, независимо от того, чем ты наполнишь капельницу и сколько кислорода закачаешь в легкие, не стоит через какие-то восемь часов после пьянки садиться за руль гоночного автомобиля. Но сейчас я не способен рассуждать. Все, что у меня осталось, – инстинкт раненого барсука, бредущего, прихрамывая, по жаре с единственной мыслью в голове: найти тенистое место под крылечком, доползти до него и сдохнуть.

Вместо этого я нахожу уборную и открываю баночку с таблетками, на ней написано «ДЕНЬ», а на этикетке изображен автобус «Похмельный рай», который едет в ангельских лучах света. В баночке – жевательный кубик, завернутый в фольгу, и несколько капсул бог знает с чем. Позже я прочитаю, что написано на этикетке: «Таурин, 1000 мг; расторопша, 330 мг; ресвератрол, 500 мг; асаи; Н-ацетилцистеин, 600 мг», – но это все равно мне ни о чем не скажет.

Я с трудом проглатываю таблетки и запиваю их водой из-под крана. Потом я какое-то время сижу в туалетной кабинке, ожидая, когда перестанет кружиться голова. Если меня все-таки вырвет, сейчас для этого наитупейший момент – сразу после того, как я проглотил эти экстренные таблетки, сулящие мне надежду.

С полуприкрытыми глазами, едва переставляя ноги, я нахожу наш обеденный бар и присоединяюсь к остальным за столом. Путешественник из Нью-Йорка смотрит на меня с упреком. Внезапно у меня появляется странное чувство, что я стал в два раза меньше. Я медленно моргаю – но нет, он все еще лежит прямо передо мной на столе: бургер размером с две моих головы.

– Экстремальный гамбургер! – говорит ведущий нашего тура.

– Три с половиной кило, – говорит калифорниец. – Если съешь его за час, обойдется бесплатно!

Я хочу ему напомнить, что нам тут все обходится бесплатно – мы же придурковатые журналисты в тематическом туре «убей-себя-так-или-эдак». Но это может прозвучать невежливо. К тому же я боюсь, что вместо слов меня вырвет.

Официантка начинает рассказывать о разных стратегиях поедания гамбургера, которые приводили людей к победе: огурчики съесть первыми, потом слизать горчицу, обмакнуть булочку в пиво, тщательно пережевать мясо, потом воспользоваться ложкой… Она продолжает до тех пор, пока мне не остается только одно: бежать. Я бегу через весь бар, за раздвижные двери, и врезаюсь прямо в золотую статую пирата. С этого ракурса она похожа на капитана Моргана[16], который был скорее капером, а не пиратом и в 1688 году упился до смерти. Отключаясь у его ног, я думаю о том, что лучше бы я всего это не знал.

Дионис и двойные двери

Еще одна версия первого эпизода человеческого похмелья восходит к ранним дням греческих богов, когда Дионис свободно летал над бренной землей. Да, Дионис был богом вина. Но в первую очередь (и, возможно, это важно) он был полубогом противоречия. Сын Зевса и смелой, красивой земной женщины, он унаследовал силу богов и необузданность смертных – а гордость и страсть от обоих. Он был наделен творческой силой, безграничной и безрассудной, опасной и противоречивой, подобной которой мир еще не видывал. Поэтому он стал богом вина – и пил вино так же часто, как смертные дышат.

Однажды он потягивал вино из волшебного бездонного бурдюка, прогуливаясь по пыльной дороге в районе Пандиона, и на ходу сочинял песни об океане в небесах, о летающих русалках и о радостях одиночества. Он устал выпивать с богами на Олимпе и, отхлебывая помаленьку, во время прогулки стал принимать разные обличия: из полубога он превратился в брахмана, в молнию, в короля-ящера, а затем в стройного улыбчивого юношу и в таком облике зашел на чьи-то угодья и увидел дом.

Это был дом Икария и его дочери Эригоны, и они сразу понравились Дионису. Он улыбнулся самой лучезарной своей улыбкой, угостил их напитком, и они пригласили его разделить с ними трапезу.

Из признательности к новым друзьям, смертным, и зная, что только боги могут справиться с вином и устоять на ногах, он разбавил вино в их чашах водой. Они так здорово провели вместе время, что, снова отправляясь в путь, Дионис оставил друзьям еще одну порцию своего пойла и секрет его приготовления. Икарий, Эригона и их собака Мэра скоро поделились этим божественным подарком с земными соседями. Вот тогда-то все и пошло наперекосяк.

У этой легенды, как у любой другой, есть много версий и интерпретаций, но общий смысл таков: соседи Икария выпили все вино, напились до беспамятства, а когда проснулись, им стало так плохо, что они решили, будто вино было отравлено. Они побили Икария палками, разрезали его на куски и бросили на дно колодца. Его собака, обезумев от горя, прыгнула в колодец вслед за ним, а Эригона, увидев все это, повесилась на ветвях дерева. И тут появился Дионис.

Определенно, неразумно гневить отпрысков Зевса – но особенно Диониса. К тому времени как он закончил чинить расправу, первый опыт человеческого недопонимая по пьяни обернулся в похмельный апокалипсис. Всех смертных, живших в окрестностях, Дионис стер в порошок, а иных обрек на страдания или сослал на адский остров. Что до убийц Икария, то для них Дионис приготовил весьма оригинальную пытку: он соблазнил их и не довел начатое до конца, так что они сошли с ума и обрекли себя на вечные муки сексуальной неудовлетворенности.

Своих пострадавших товарищей Дионис тоже обессмертил, но куда милостивее: он превратил их в небесные тела – даже собаку Мэру, которая стала самой яркой и одинокой звездой в созвездии Малого Пса.

Вскоре правитель Афин постановил, что только боги способны пить вино неразбавленным, а каждый смертный от него лишается разума и/или умирает. По мере того как вино распространилось по всей территории древней цивилизации, необходимость разбавлять вино водой превратилась в важнейший принцип, разделявший цивилизованное общество и варваров, мудрость и халатность, здоровье и пьянство.