Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси

В апреле 1711 года первые такие строения – типографские палаты и книжную лавку – поставили справа от въезда на крепостной мост. По другую сторону, ближе к Неве, стоял большой питейный дом, или, как государь его называл, «Аустерия четырех фрегатов». В дни пребывания в Петербурге царь любил посидеть здесь за кружкой пива и шахматной доской. Здесь проводили ассамблеи и буйно праздновали большие и малые победы.

Перед типографией и «Аустерией» не утихая гудела Троицкая площадь. Еще недавно ее северо-восточный край ограничивал большой Гостиный двор из нескольких сотен брусчатых торговых лавок. Но в июльскую ночь 1710 года он сгорел дотла. Из его остатков мелкие торговцы соорудили к северо-западу от Кронверка некое подобие рынка – барахолку. В народе это место прозвали «Татарский табор» – по землянкам татар и калмыков, пригнанных в Петербург на строительство крепости.

Здесь царство мелких торговцев, игроков, жуликов. То срежут шпагу у какого-нибудь офицера, то сдерут парик и шляпу. А то какой-то всадник на плохонькой кляче снял у некоей дамы ожерелье, поблагодарил ее под смех толпы и, повернувшись к ней спиной, предложил желающим купить украшение.

Севернее «Табора» стояло несколько продолговатых строений: казармы каторжников с галер. За ними, к северу, ближе к окончанию острова, поставили пороховую – зелейную – фабрику. А восточнее, за пепелищем Гостиного двора, в четком порядке разместились пехотные полки.

Площадь считали центром города. Здесь объявляли государевы указы и казнили преступников. Приходили закупить съестное и узнать последние слухи, посмотреть на иноземные корабли и выпить кружку-другую пива. (Хитроумный купец Лапшин быстренько поставил пивной завод на берегу Выборгской стороны у начала Большой Невки.) Вот почему именно на этой людной и шумной площади, чтобы всякий человек мог увидеть, выбрал царь место для новых домов. Фахверковые здания назвали «образцовыми» и всем велели строить свои палаты по их подобию.

Все же простого убеждения для жителей Петербурга оказалось недостаточно. Требовалось принуждение. И тогда 4 апреля 1714 года последовал строгий государев указ:

«При Санктпитербурхе на Городовом и Адмиралтейском островах, также и везде по Большой Неве и большим протокам деревянного строения не строить, а строить мазанки… А каким манером дома строить брать чертежи от архитектора Трезина…»

Значит, именно Доминико отвечал теперь за внешнее обличье, за пригожесть фахверковых строений. Ведь в предыдущие годы, когда в Петербурге рубили избы, подобных забот у архитектора не было.

Наглядным примером новых обязанностей Трезини после 1711 года служат документы о строении здания Коллегий на Троицкой площади.

В том же апреле 1714 года Петр решил на восточной стороне Троицкой площади поставить большое мазанковое здание для заседаний Сената и пяти Коллегий. Последовал указ: «При Санктпитербурхе на Городовом острову построить шесть канцелярий прусским новым буданктом против чертежа архитектора… Трезина, который он объявил… длиною каждая по 1, поперек по 8 сажен».

Двухэтажное здание общей длиной 140,4 метра и шириной почти 13 метров протянулось с севера на юг. Однако наружное убранство – пилястры, капители, росписи – и внутреннее украшение палат поручили другому человеку – офицеру Матвею Витверу. И Трезини не протестовал. Так было принято.

В России начала XVIII столетия архитектурное искусство еще оставалось неразрывно связанным с практикой строительства. Художественный образ здания рождался не сразу на чертеже и в модели, а складывался постепенно, в ходе самой работы. Сначала, как правило, определяли размеры здания и его план, потом клали фундамент, возводили стены, делали перекрытия. По мере продвижения работы решали, каким быть фасаду; определяли формы и размеры декоративных деталей и окончательно уточняли отделку внутренних помещений. Порой эти задачи решал уже другой архитектор. Так поступали еще в XVII веке.

Будь способности Трезини более яркими, а имя его более известным в Западной Европе, возможно, он сумел бы нарушить эту традицию. Как сумел, например, Франческо Бартоломео Растрелли. Но, увы, способности Доминико Трезини не достигали вершин архитектурного искусства. Имя его мало кто знал в западных странах. Он был всего-навсего честным, трудолюбивым профессионалом. Таких было много. Ему привалило счастье, когда пригласили в Россию. Трезини оказался первым приехавшим, и не было никого рядом для сравнения. Следовало только прочно держаться за место, безупречно выполняя все пожелания деспотичного заказчика. О какой-нибудь ломке устоявшихся правил и взглядов не могло быть и речи.

Не исключено, правда, что, подготовив чертежи и планы Коллегий, он вынужден был срочно исполнять другую работу. Слишком много дел предстояло уладить единственному в ту пору архитектору города. (Прибывший в 1713 году в Петербург зодчий А. Шлютер отвечал только за строение государевых дворцов.)

В том же 1714 году на Адмиралтейской стороне (на месте теперешнего Мраморного дворца) возводят фахверковый двухэтажный Почтовый дом с гостиницей. На западной стороне Троицкой площади – жилые дома для иноземцев – коллежских служителей. Годом раньше Троицкую площадь ограничил с севера большой мазанковый Гостиный двор – двухэтажный квадрат с галереей вокруг. На гравюре А. Ростовцева 1716–1717 годов он внешне очень похож на каменный Гостиный двор, построенный Трезини позже на Васильевском острове.

Основой стен фахверкового дома служил каркас из толстых брусьев – вертикальных, горизонтальных и порой даже диагональных. Квадратные или треугольные ячейки, образованные брусьями, заполняли кирпичом или щитами из сплетенных ветвей. Потом обмазывали с двух сторон глиной и штукатурили. Брусчатый каркас можно было покрасить в темный цвет, а штукатурку побелить. И тогда новый дом смотрелся особенно нарядно. Такие средневековые постройки можно и по сей день еще увидеть в древних городах центральной и северной Европы. Трезини вовсе не стремился изобрести порох. Он просто разумно и своевременно использовал чужой опыт.

Непривычные внешним обликом дома рождали восторженное удивление российских людей. Для иностранцев же, впервые прибывших на берега Невы, они представали привычным знаком устойчивости и постоянства. Но нам сегодня все же трудно представить Петербург с такими вот иноземными строениями, так и не прижившимися в России.

Фахверковые постройки родила необходимость. Они сулили скорую и большую выгоду: не нужно копать канавы для фундамента и откачивать из них воду, кирпича и извести надобно значительно меньше, а при умелой раскраске Петербург будет смотреться каменным, нарядным. Правда, каждый год мазанки следует подновлять, ремонтировать, Но это расходы будущего, и о них пока не стоит печалиться. Главное – выгоды сегодняшнего дня. При недостатке кирпича можно быстро и дешево возвести на топких берегах Невы нарядный и представительный город. Такой, чтоб поражал воображение приезжих иностранцев. И ведь действительно дивились. И печатали в своих странах восторженные описания новой российской столицы.

И. Э. Грабарь, изучая начальный период жизни Петербурга, наметил три этапа. Первый – «деревянный», о котором мы уже говорили. Второй – «фахверковый», который, по его мнению, начался с постройки типографии и завершился в 1714 году. Третий – «каменный».

Наивно, конечно, предполагать, что каждый этап завершается в точно обозначенный срок, а за ним сразу начинается новый. Будущее всегда зреет в настоящем. Оно тихо, исподволь набирает силу, занимая все больше и больше места. Наконец, само становится настоящим. А в его недрах уже зреет новое будущее. Извечный, неудержимый процесс. Так было и в строении Петербурга. На Троицкой площади еще рубили деревянную церковь. Еще никто даже не помышлял о фахверковых домах, как летом 1710 года, желая угодить царю, начал строить для себя каменные хоромы граф Гавриил Головкин, пожалованный недавно высшей государственной должностью – канцлером. Вслед за ним, 7 августа, приступил к возведению своего каменного дворца на Васильевском острове генерал-губернатор князь Александр Меншиков. А еще через несколько дней, 18 августа, по указаниям Доминико Трезини начали бить сваи под фундамент каменного Летнего дворца государя на Адмиралтейской стороне. В то же время, в 1715 году, на Городовом острове начинают возводить одновременно и деревянный Мытный двор, и мазанковый мясной и рыбный рынок. (Кстати, очень возможно, что делают их по чертежам Доминико.) В 1714-м обнародован строжайший указ: строить по берегам Невы только каменные дома. Но в 1715 году начинают строить мазанковый госпиталь, а еще три года спустя восстанавливают сильно пострадавшие от пожара фахверковые здания Коллегий. Хотя уже существует замысел возводить новые, каменные на Васильевском острове.

Нет, не смена приемов и строительных материалов определяет рубежи этапов. А только наличие четких градостроительных планов и начало их претворения в жизнь.

О Петербурге с прямыми, как лет стрелы, улицами, с каменными домами, стоящими плечо к плечу фасадами на Неву, о городе, похожем на полюбившийся в молодости Амстердам, царь Петр Алексеевич возмечтал, едва ступив на балтийский берег. Он мог сказать, где поставить то или иное здание, как оно должно выглядеть. Чтобы у церквей, например, были шпили на европейский лад для отличия от московских. Мог даже указать, какой ширины прокладывать улицу или копать канал. Но все это еще не было планом города.

Когда после Полтавы настала наконец пора окончательно решить, каким быть Петербургу, где размещаться его центру, оказалось, что у царя нет твердого мнения. В самом начале основания Петербурга царь поселился на Городовом острове, твердо веруя, что город поднимется здесь. Под защитой фортеции. В самом конце 1711 года Петр неожиданно принимает решение: стоять Петербургу на острове Котлин в двадцати верстах от устья Невы. А в 1714 году снова перемена: центру города быть на Васильевском острове. Петербург же тем временем, невзирая на метания царя, растет по своим законам на Адмиралтейской стороне, чтобы иметь прямую связь со всей страной. И Петр в конце концов вынужден был смириться.

Но все же указ от 16 января 1712 года, когда государь повелел строить Петербург на Котлине, – первый настоящий градостроительный план. В нем подробно говорится и о регулярной застройке, и о сословном расселении жителей Петербурга. Это рубеж нового этапа в жизни города.

Все, что было до него, можно назвать «городским периодом» (припомним, что до этого момента Петербург мало чем отличался от прочих русских городов). А после указа наступил «столичный период». Рубежи определяет история, переломные события в жизни страны, а в данном случае города.

Заметим, что, когда у стен крепости возвели первый фахверковый дом для типографии, в городе насчитывалось свыше восьми тысяч жителей. Английский посол Чарльз Уитворт доносил в Лондон: «Петербург сильно растет по числу домов: их теперь на разных островах и на Ингерманландской стороне Невы разбросано более 1500…» Когда начали строить последнее мазанковое здание – госпиталь, в Петербурге уже было, по подсчетам С. Луппова, 4500 дворов.

Государь неотступно следил за ростом своего любимого детища. Тщательно вникал во все тонкости строительного искусства. В его обширной библиотеке хранилось немало западных книг по архитектуре. Но зодчим себя не считал. Не объявлял таковым. Мог выполнить наброски, чертежи, сделать замечания, но никогда не давал расчета конструкций, что входило в основную обязанность архитектора. Царь строил корабли, но не строил дома. Он был разумным, требовательным заказчиком. За свои деньги хотел получить то, что ему по душе. И когда загорался какой-нибудь строительной идеей, поручал ее воплотить тому, кто это дело разумеет… Как правило – Трезини.

Современники свидетельствуют, что Петр редко ошибался в людях, верно угадывая, кто на что годен. За деловитость, за любовь к работе и пренебрежение личными благами Трезини нравился царю. Он привык к архитектору, как привыкают к повседневно необходимому инструменту, удобно лежащему в руке. А единожды признав кого-нибудь как надежного помощника и, следовательно, друга, царь редко потом менял свое мнение.

В государстве, где, по замечанию Пушкина, «…все состояния, окованные без разбора, были равны пред его дубинкою», чувство собственного достоинства еще неведомо российским подданным. И естественно, всякое действо – большое или малое – приписывалось государю. «Государь победил…», «государь построил…», «государь заложил…». А все прочие, включая архитектора, художника, всего-навсего лишь исполнители мудрых указаний правителя.

В. О. Ключевский, рассматривая деятельность Петра, вынужден был признать: «Едва ли не он сам начал продолжавшуюся и после него обработку легенды о своей творческой деятельности. Если верить современникам, эта легенда у него стала даже облекаться в художественную форму девиза, изображающего ваятеля, который высекает из глубокого куска мрамора человеческую фигуру и почти до половины окончил свою работу».

И все же терпеливый, сдержанный Трезини проговаривается. В «Реестре» 1723 года он пишет: «Регулярное строение домов… по чертежу, подписанному Его Императорского Величества собственной рукой, учинено…» Он, Трезини, автор чертежа-проекта. А царь только утвердил. Так будем и мы в своих суждениях следовать этой примечательной проговорке.

V

Трудовой день в Петербурге начинался с пяти утра. Нелегко вставать с петухами. Но постепенно Трезини втянулся и другого порядка уже не мыслил. Правда, зимой легчало. Работу начинали попозже, да и было ее чуть поменьше. Все строительство вели только в теплое время, когда сходил лед с Невы. В холода готовили материалы, свозили в амбары, чертили, считали.

К ледоходу готовились. А он наступал неожиданно. Однажды поутру уехал архитектор на Городовой остров в Канцелярию. За делами не заметил, как пробежали часы. Только собрался возвращаться домой, а с крепости три пушечных выстрела подряд. Глянул в окно: над крепостью флаг подняли. Значит, тронулся лед. В тот день ночевал у Ульяна Акимовича Синявина. Супруга его, Евдокия Алексеевна, отменных пирогов напекла. А сани с лошадью денщик через три дня перевез через Неву на барке.

Денщиков было шесть. Так определил сам царь, когда он, Трезини, начинал перестраивать крепость в камне. По одному солдату от шести полков. Денщики следили за лошадьми, за буером, были на посылках и помогали по хозяйству – кололи дрова, притаскивали мешки с мукой, держали двор в порядке. Заодно несли охрану. Со временем стали они своими, домашними. Через двадцать два года, в 1728-м, архитектор вынужден обратиться в Канцелярию: «Выбраны были ко мне… в деньщики… шесть человек… И с того времени и поныне оные обретались при мне и некоторые из них померли, а достальные пришли к старости и всякие посылки и хотя бы понести не могут… Того ради прошу дабы повелено было в Канцелярии определить ко мне из рекрут молодых людей… или дать за них жалованье, из которого буду я наймывать деньщиков из вольных людей». Конечно, новых денщиков дали. Ульян Акимович понимал многотрудность и хлопотность дел инженера и архитектора…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Здесь и далее все даты даны по старому стилю. Для перевода их в новый стиль к числу, приводимому в тексте, прибавить 11 – если речь идет о XVIII в., или 12 – если речь идет о XIX в.

2

Документы, письма, отрывки из дневников, газетные публикации цитируются без ссылок на источники. В текстах в основном сохраняется авторская орфография и пунктуация, сделаны лишь отдельные исправления, а в письмах проведена унификация при написании обращений, титулов, званий.

3

Современные названия улиц, рек, мостов, различных учреждений Санкт-Петербурга и Москвы даны на 1 октября 1995 года.