За поворотом судьбы

А меня как безответного стажера постоянно ставили на кухню. Правда, когда мы везли рабочих-вахтовиков в Сибирь, тогда, не спрашивая моего согласия, меня выпихивали в салон. Усталые, грязные, потные пассажиры никого из экипажа не интересовали. Кстати, и меня тоже… В свои восемнадцать лет я думала, что неотразима и хотела получить свою долю внимания. И получила.

После окончания своей работы, когда до прибытия в аэропорт остаётся минут пятнадцать, стюардессы любят занимать свободные места среди сидящих в салоне. Это гораздо удобнее, потому что служебные места – маленькие складные стулья, прикрепляющиеся к стенкам у выходов самолета.

Как-то, когда я разносила чай, один из пассажиров – симпатичный молодой мужчина, сидящий в самом конце самолёта, пригласил меня, если будет время, поболтать. Не находя в этом ничего предосудительного, – другие стюардессы делали то же самое, – по их примеру на время посадки самолета подсела на пустующее место рядом с этим человеком. Пока мы с ним о чём-то говорили, мои коллеги, которые все на этот раз остались на кухне, несколько раз нервно выглядывали из-за шторки, отделяющей служебное помещение от салона. Не придав этому никакого значения, я спокойно болтала с общительным молодым человеком.

После этого был первый донос на меня! В нем значилось, что я «флиртовала с пассажирами, гнушаясь своими обязанностями»…

Но об этом я узнаю гораздо позднее, когда истечет время контракта. А пока полеты-рейсы продолжались.

Сибирские рейсы

Сибирские рейсы – длинные и с промежуточной посадкой, они требуют двух экипажей на борту лайнера. Во время своего отдыха на обратном пути сменный экипаж стюардесс и летчиков, прикупив кедровых орешков и водки, расслаблялся на первых четырёх рядах кресел.

Я же предпочитала дремать, отсев от всех на последний из этих рядов. Однажды в один из таких рейсов ко мне присоседился один из успевших «согреться» пилотов. Стал толковать о своей ко мне симпатии, в общем, прельщал чем мог. Мне было скучно. Сославшись на усталость, я отвергла заигрывания маститого летчика.

Так появился второй донос.

О нем также станет известно только при увольнении. И когда мой благодетель будет пытаться договориться о продлении моего контракта, то до его сведения доведут, что «во время работы я дремала».

После каждого рейса членам экипажа выдавался паёк. Меню пайка висело в помещении, в котором экипажи регистрировались перед своим рейсом. Я никогда не читала его и не обращала внимания на то, что паёк содержал при выдаче. Пайки были всегда очень большими, особенно на этих пресловутых московских рейсах. Паёк увеличивался ещё за счёт того, что оставалось после пассажиров.

Пакетики с сыром, сахаром, чаем, вода сладкая, лимонадная, минеральная. Всё это распределялось старшей стюардессой между членами экипажа. И каждому доставалась объёмная сумка с едой. Выдаваемых продуктов мне лично хватало на два-три дня (!) до следующего рейса.

Однажды краем уха я услышала, что написанное в меню не всегда соответствует выдаваемому, недостаёт то котлеты, то колбасы, то мяса. Недодаваемые продукты старшая якобы потихоньку продаёт богатым клиентам.

Как отравленное зелье подействовали на меня эти слухи. Я принялась сличать меню и содержимое своего кулька после раздачи, убеждаясь в справедливости сказанного. Во мне проснулось желание восстановить справедливость. (И это-то у стажера!) Я решила проконтролировать распределение пайков и проследить за процессом заполнения кульков экипажа в ближайший же рейс.

И вот когда настал этот щекочущий момент, заняв, как мне казалось, весьма нейтральную позицию, а, именно, – встав на кухне за спиной старшей на некотором расстоянии от неё, я сложила руки на груди и устремила взгляд в пространство перед собой.

Все обомлели. Остальные члены экипажа, как обычно, стояли у выхода. Одни с испугом, другие с любопытством, а опытные с сожалением наблюдали за сценой. Никто до этого не смел подступаться к сакральному месту. Старшая, оглянувшись и очень выразительно посмотрев на меня, продолжила своё действо: кому больше, кому меньше. А я чувствовала себя героем, вставшим на защиту интересов рядовых коллег. Именно этот ложный героизм меня и вычеркнул из рядов стюардесс.

И так на меня донесли начальству в третий раз. После этого и наступил горький момент – меня уволили.

Мой благодетель сделал попытку спасти меня и пошел к начальнику службы. Выйдя слегка потерянным после приватного разговора, пояснил, что мне следовало бы вообще отдавать свой паёк старшей, чтобы заслужить её любовь и расположение.

Говоря по правде, мой паёк доставался моему соседу по общежитию. Я не ела ни бифштексов, ни котлет, которые нам выдавались, а подкармливала ими своего собрата. Может быть, это доброе дело зачтётся мне где-нибудь в другом месте?…»

Об этом соседе речь пойдёт в следующем рассказе.

Простой русский Василий

«… «Аэрофлот» заключил со мной контракт на три месяца. В основном меня ставили на московские рейсы, как я уже говорила, они были не только самыми востребованными и богатыми, но и короткими по времени. Рейс длился всего один час сорок минут. Паёк, который получали пассажиры, отличался от пайков на других рейсах. Он всегда содержал мясопродукты. Это могла быть сочная котлета или хороший кусок колбасы. Кроме того, в него входил сыр, хлеб, часто салатик, а ко всему также прилагалась сладкая булочка.

Поскольку рейс был коротким, многие пайки пассажиры не успевали употребить. Многие отказывались сами, а некоторые спали. Все неиспользованные пайки собирались старшей стюардессой и после рейса раздавались членам экипажа. И даже я, как новичок и стажер, не уезжала домой без полного пакета снеди.

Для жизни в общежитие такой прокорм был как манна небесная. Принесённых после рейса пайков как раз хватало до следующего рейса, который случался через два-три дня, но только мясо в то время не входило в мой рацион, и оно в большом количестве скапливалось у меня в холодильнике. Не хотелось его выбрасывать – еда же все-таки и вкусная еда.

В общежитие летом жили только работающие студенты, каковых в то время было не так и много. В блоке, где находилась моя комната, кроме меня, никто не жил.

И однажды я познакомилась с одним молодым человеком. Он стоял на балконе и дышал воздухом. К тому моменту у меня лежало несъеденными несколько котлет, которые нужно было срочно реализовать. Я предложила молодому человеку бесплатный ужин.

Моё предложение его развеселило.

Он представился. Его звали простым русским именем Василий. Я объяснила, откуда у меня излишки еды, и он согласился помочь найти им применение. Василий зашёл ко мне в гости, поел. Его корректность и общительность расположили к нему. Как оказалось, Василий был старше меня лет на пять и тоже где-то работал.

– Вася, ты можешь приходить ко мне на ужин, каждый раз после того, как съезжу в рейс.

– Очень заманчивое предложение. Хорошо, – сказал он с улыбкой.

– Когда у тебя следующий рейс в таком случае?

– Через два дня. Приеду после восьми.

– Отлично, я примерно прихожу в это время.

Так мы стали ужинать вместе, конечно, не каждый день, а как только у меня снова появлялось что поесть. Нам хватало на двоих. Накануне я сообщала ему, когда у меня следующий рейс, и на ужин он приходил сам. Я даже не знала, где его комната.

Мне нравилась его компания, она скрашивала вечера между рейсами в пустом блоке.

Мы болтали о разном, и рядом с ним я чувствовала себя свободно. Это продолжалось до тех пор, пока вдруг однажды он не спросил:

– Катя, ты меня кормишь почти каждый день, а, скажи, я тебе нужен… вообще зачем?

Тут бы мне подумать, включить разум и проявить любовь к людям, но, похоже, эти функции в то время у меня не работали.

– Ты мне нужен, чтобы съедать мясо, я же его не ем, – совершенно не желая его обидеть, напрямую, без всяких обиняков, сказала я.

А то, что мне с ним весело и приятно проводить вечернее время, что он единственный, с кем разговариваю в общежитии, не сказала ни слова…

Он доел котлеты, аромат которых разошёлся по всей комнате, и твердо сказал:

– Если я тебе нужен только за этим, то я ухожу. Спасибо за всё…

В тот момент я даже не успела сообразить, что теряю хорошего друга и забавного собеседника. Больше он не приходил. И теперь приходилось скармливать котлеты местным кошкам, жившим на первом этаже общежития.

Пользуясь случаем, приношу извинения этому человеку и говорю спасибо за прекрасное время, которое мы проводили вместе. Без общения с ним мне было бы жутко скучно…»

Возможно, на поведение Кати влияло место ее проживания во время работы бортпроводницей. И в следующем рассказе вам откроется такая страница Катиной истории, что, надеюсь, вы простите ее за такое вызывающее поведение в самолетных делах.

Зверь, утомлённый буйством

Катя жила в тесной, давно не знавшей ремонта, комнатушке. Её комната-двушка, предназначенная для проживания двух студентов, входила в четырёхкомнатный блок, где располагалась ещё одна такая же девушка и две комнаты, рассчитанные на четверых.

В блоке, кроме неё, на лето оставались ещё двое – студент и студентка. Они работали проводниками на железной дороге. И Катя их почти не видела, они постоянно находились в рейсах, и поэтому в блоке хозяйничала она одна.

«…У одной из четырёх комнат был сломан замок, и дверь не закрывалась. Проникающий в открытое окно этой комнаты ветер гонял дверь из стороны в сторону. Девочки, жившие в комнате, покрасили раму перед своим отъездом, и окно осталось приоткрытым. Шпингалеты засохли в краске и моим усилиям – плотно прикрыть раму – не поддавались. То и дело я вздрагивала от хлопающего звука, разносившегося по пустому коридору общежития.

А поздно вечером, когда я стояла у раковины, умывалась или мыла посуду, в какой-то момент дверь той комнаты с треском распахивалась настежь, и из зияющего чёрного проёма разило холодом ночи и обдавало жутью потустороннего мира. Сердце моё начинало бешено колотиться. И вдруг – брямц! Дверь резко захлопывалась. Я наспех домывала кастрюлю или дочищала зубы и пулей влетала к себе в комнату и запиралась.

Во время разыгрывавшейся ночью грозы, каких тем летом случалось немало, когда грохотал гром, сверкали молнии, и ветер неистово бушевал, почудилось, что какой-то мистический зверь, по воле ветра заброшенный в распахнутое окно той комнаты, врывался через её незапертую дверь в коридор блока. Там он в исступлении набрасывался на стены, толкался в двери, грозя выдавить их, как пробки. Он ревел и метался в поисках свободы… или жертвы.

Затем ветер постепенно стихал, и зверь, утомлённый буйством, тоже успокаивался и на последнем вдохе ветра уносился назад в свой мистический мир.

Одна такая ночь так меня измотала, что я попыталась как-нибудь закрепить болтающуюся дверь. Всё, что получилось сделать, так это просунуть между ручкой и косяком толстую деревянную палку. Дверь перестала открываться наотмашь. Но при сквозняке, возникавшем каждый раз, когда я выходила из своей комнаты или из блока, она, сдерживаемая палкой, начинала громко брякать и стучать. При этом ветер, бьющийся яростно в дверь и будучи не в силах сломать преграду, зловеще завывал в щели.

Когда ночью выходишь в блок, даже если комнаты кругом полны спящих студентов, чувствуешь, как кто-то за тобой надзирает. Этот кто-то обычно останавливается сзади на расстоянии шага и следит, не пропуская ни единого твоего движения. Большого удовольствия от этого, конечно, не получаешь. Спешишь закончить все свои дела и быстрее спрятаться у себя в комнате.

Теперь же, в совершенное безлюдье, когда все внимание фокусировалось только на мне одной и контролировались только мои действия, это было невыносимо.

И вот однажды… я тогда умывалась… на стене перед собой увидела тень. Её огромный бесформенный силуэт слегка покачивался при неверном свете мутной лампы. В следующую секунду что-то коснулось моего плеча и нечто, похожее на слабый разряд тока, прошлось по моему телу.

Не помню, как оказалась у себя в комнате. Зубы стучали, кровь шумела в голове, руки тряслись. Долго не могла успокоиться – всё ждала появления этой тени в комнате.

После этого случая выйти поздно вечером в блок для меня представлялось сущей пыткой, и поэтому после двенадцати часов ночи старалась из комнаты вообще не выходить.

Спать ложилась только со светом. Но даже он не избавлял меня от тревожного чувства неясной опасности, исходящей из района дверей. И я не отрываясь затравленно смотрела туда, как пойманный кролик смотрит на удава в ожидании решения своей участи. Иногда света настольной лампы не хватало, и, чтобы разбить сковывающий меня ужас, включала верхний…»

***

«…Летом в общежитии, не считая обслуживающего персонала, живущего в основном на первых двух этажах, и работающих студентов, затерявшихся на остальных семи, никто не жил. И вероятность встретить какое-нибудь живое существо ночью равнялась нолю. А я нередко возвращалась из рейса после полуночи, и восхождение с первого на мой шестой этаж требовало от меня немалой выдержки.

В общежитии – леденящая тишина. Едва различимый во мраке узкого длинного коридора свет одной, редко двух ламп порождает в уме странные фантазии о старинных подземельях и живущих в них призраках и привидениях. А на лестничных площадках можно с легкостью распрощаться и с жизнью. Лампы там встречаются через один или даже два пролёта. Переходы из одного крыла общежития в другое, так же как и вторая лестница, не освещаются совсем. И не надо смотреть фильмы ужасов – прогулка по ночному общежитию в каникулы не хуже всякого мистического триллера изрядно пощекочет вам нервы.

В блоке сумрачно. Единственная лампа едва мерцает. Конец её близок. И она, словно догадываясь об этом, отчаянно пытается продлить свою жизнь хотя бы ещё чуть-чуть.

Как-то я возвращалась из очередного рейса, было около часа ночи. Дрожа всем телом от мёртвого безмолвия, царившего в общежитии в этот час, пробиралась к себе.

Стараясь не производить никакого шума, чтобы не привлекать чьего бы то ни было внимания, даже в своих беленьких туфельках со звонкими каблучками я осторожно поднималась по ступенькам на цыпочках.

При малейшем подозрительном звуке, доносившемся до моего обостренного слуха, у меня сердце падало в пятки, я замирала, балансируя на кончиках пальцев, готовая в любую секунду броситься вниз к спасительному свету первого этажа. И только когда тот шум затихал, продолжала свой полный опасностей путь.

Сюда не проникал даже свет луны: многие окна и балконные двери были заколочены фанерой. Все стекла в них были выбиты студентами, уехавшими на каникулы домой. При каждом порыве свежего ветра они громко хлопали, и звук этот гулко отдавался в необитаемых коридорах. Не помня себя от страха, бормотала слова приходившей на ум молитвы: «Господи, сохрани и помилуй. Спаси и защити от всякой нечисти и подобной ей твари».

Четвёртый этаж…

Пятый…

Вдруг прямо из-под ног выскакивает какая-то животина, то ли кошка, то ли крыса. От неожиданности я отпрянываю назад с воплем ужаса. Ну, наконец-то мой шестой и спасительная дверь в блок. Судорожно, напрягаясь до предела, сведёнными пальцами открываю замок, толкаю дверь, с нетерпением ожидаю света (свет в блоке никогда не выключался), а навстречу – полная темнота.

Я обмерла. Значит, лампочка всё-таки сгорела. Как теперь зайду к себе в комнату??! Впереди темно, сзади ещё темнее… И что делать? Бежать вниз, будить вахтёра? И что ей скажу: мне страшно, потому что боюсь темноты и привидений? И ведь надо ещё дойти до первого этажа, а если она не пойдёт, то и обратно…

Нет, уж… Все эти рассуждения лихорадочно проносились в моём мозгу. Вдруг что-то прошелестело за спиной. Я так перетрусила! Держа наготове ключ от комнаты, вдёрнулась внутрь…»

Не забывай

Катя ехала из аэропорта на рейсовом автобусе. Её уволили, а точнее, не продлили контракт, на что она очень рассчитывала. Уволили на основе ложных доносов, написанных из-за зависти и, может быть, её неопытности. Больше Катя – не стюардесса.

«…На душе было скверно, обидно и досадно. Ну, и ладно. Слёзы душили меня.

Я сидела на первом сиденье. В мои мрачные размышления настойчиво вмешивался громкий разговор молодого человека в солдатской форме с кондуктором. Он рассказывал о своих полученных ранах и при этом с готовностью демонстрировал следы от пуль и осколков гранат. Больше всего эмоций у него вызывала гноящаяся рана на ноге.

Наконец моё внимание полностью переключилось на солдата. Вынужденно. Потому что он, а его звали Алексей, как выяснилось, захотел поднять мне настроение. Слишком унылый был у меня вид, наводивший на окружающих тоску.

Алексей начал рассказывать всю свою историю заново. Теперь уже мне лично. И показывать ранения тоже. Из уважения к его переживаниям я терпеливо и внимательно его слушала.

На моей остановке он вышел вместе со мной. И с этого момента больше не отходил от меня ни на шаг! Не хотел отходить.

В городе Алексей был проездом. До дома ему оставалась ещё ночь пути. Но, как оказалось, он не торопился. Он радостно мне сообщил, что сегодня не уедет. Странно.

Высокий, худой, в тяжёлых сапогах, он выглядел ребёнком. Я не могла топнуть ногой и сказать: «Уходи». Что-то удерживало меня от этого поступка. А моё неубедительное «у меня много дел» совершенно на него не действовало. Он был готов следовать за мной, куда угодно. Так мы и ходили целый день. Куда я, туда и мой солдатик.

Наступило время идти домой. Пришлось укладывать его спать в моей комнате в общежитии. Моя соседка ещё не вернулась с каникул, и одна кровать оставалась свободной. Спал он смирно. Но лучше мне от этого не становилось. Я с нетерпением ждала, что на следующий день он уедет.

С утра ушла по своим делам, он – на вокзал. Попрощались. Каково же было моё удивление, или, лучше сказать, неудовольствие, когда я снова встретила его у своих дверей вечером. Да ещё в каком виде! На лице Алексея запеклась кровь, один глаз заплыл, не лучше выглядели и руки.

Спрашивать у него не надо было, что случилось. Он сам начал рассказывать. По его словам, он спокойно шёл по какой-то там улице, свернул в проулок, где у него попросили закурить «какие-то нерусские». Закурить у Алексея не оказалось, и за это его избили…

Слушая его историю, становилось ясно, что и сегодня он тоже не уедет. Ещё один вечер предстоит слушать истории Алексея, которые от постоянного повторения уже набили оскомину. Ни о чём другом, как о своих ранениях, он говорить не мог…

На следующий день я снова ушла по делам, а он, очевидно, – совершить очередную попытку уехать домой. Вечером, когда мы встретились, Алексей протянул мне тряпичную собачку с верёвочкой, чтобы можно было её повесить на гвоздик. На мой вопрос «где взял?» он замялся.

«Стащил?» – не очень тактично сделала я попытку догадаться.

Он кивнул и сказал, что сегодня ночью уезжает на ночном поезде. Купил билет. Потом он протянул мне звёздочку со своих погон. На память. И подарил фотографию, чтобы не забывала.

Вздохнув облегченно, закрыла за ним дверь. Неожиданно спустя какое-то время после его отъезда где-то в глубине души у меня возникло чувство, как если бы что-то оказалось упущенным, словно я могла и должна была сделать что-то, но не сделала. Это было кошмаром. Алексея подвёл ко мне Бог, а я к нему не испытывала ничего, кроме раздражения…»

И Катя решила сделать это сейчас. Вспомнить о нём, поблагодарить его за тот маленький урок доброты, который он преподнёс, сам того не зная. Будь у Кати поменьше самонадеянности и эгоизма, она бы осталась работать в «Аэрофлоте» и, возможно, сделала бы там карьеру. Но судьбе угодно было, чтобы Катя пошла другим путём и познала «все прелести» неустроенности и неурядицы.

Самое главное

Самое главное, что в наше время надо понимать —

Уметь счастливым быть,

Особенно в условиях необычайно тяжких,

Что Богом дадено вам жить.

Иначе как еще дух свой вам закалять

И становиться стойким, прочным,

Если вы не пробовали, что такое страсть,

Не погибали в иллюзиях бездонных?

И лишь пройдя жестокий свой урок

Вы остановитесь в своем неверном шаге.

Лишь опытным идя путем,

Вы обнаружите в себе крупицу знания.

Иллюзии

Иллюзорно всё:

Страдания и боль, неправильное понимание,

Весь мир кругом —

Он создан нашими стараниями.

Иллюзии отриньте, вперед, друзья!

К открытию космических законов,

К открытию любви к себе

И восприятию откровений Бога.

Немного нам осталось до гудка

С ним вскроются все наши накопления.

Иллюзии сойдут как шелуха,

И вы окажитесь без права на ошибок исправление.

Жизнь

Жизнь – не значит жить в покое,

Довольствоваться бытием,

Плыть по течению, не споря

Ни с судьбой и ни с самим собой.

Жизнь, прежде всего, – уроков прохожденье,

Их осознанье и уход от выученных тем.

Чем лучше будет тех уроков усвоение,

Быстрее произойдет на новый уровень подъем.

Глава 3. Не – друзья

Музыка для домового

Лето закончилось, и начиналась учёба. Катя училась с тринадцати часов, иногда пару ставили в одиннадцать. Она училась на филологическом факультете, и считалось, что филологи лучше всего соображают днём, после обеда.

Занятия заканчивались, как правило, в 18.00.

Катя шла домой, готовила ужин, отдыхала и садилась за чтение книг, которые следовало прочитывать в большом количестве, либо выполняла другие задания. Иногда, устав от того и другого, Катя включала музыку. И однажды у неё вышла странная история.

Её соседка по комнате продолжала числиться как жилец, а при этом стала проживать в другом месте, у родственников. И Катя осталась жить в комнате одна.

«…В моей комнате нет телевизора, но есть магнитофон. И куча кассет. Какое-то время мне очень нравилась тоскливо-печальная музыка незабываемой Милен Фармер. Я слушала её, не переставая.

Сколько бы её не слушала, как бы сильно она мне не нравилась, а спать ложиться всё равно надо. С сожалением выключила магнитофон, стоявший на столе, достала из него кассету, положила рядом и уснула.

Утром, едва открыв глаза, меня потянуло к кассете. Моя рука замерла на полпути. Там, где та была оставлена вчера вечером, сегодня ничего не было.

И нигде не было. В поисках пропавшей кассеты я пересмотрела несколько раз все другие, часть которых валялась на полке, часть – сложена в коробке, стоявшей под кроватью, заглянула в шкаф, поискала на подоконнике и даже в ящике за окном, служившем мне холодильником. Но всё напрасно…

У домового – думается, это был он – свои правила игры, которые нам неизвестны. Может быть, ему надоело слушать одни и те же мелодии, и он решил избавиться от них. Может быть, ему, наоборот, они пришлись по вкусу, и он забрал кассету себе. Так или иначе, кассета пропала.

Не помню, кто надоумил меня, – я попросила домового вернуть мне кассету назад, так как она мне очень была нужна.

И только через три месяца он вернул её…

Когда, лежа ничком на постели, нечаянно посмотрела вниз, то увидела потерю. В самом углу, под моей кроватью, задыхаясь от пыли, заброшенно жалась к железной ножке моя «певунья». Дрожащими руками вытащив её оттуда, я чуть не расцеловала ее от радости…»

Больше Катя уже не слушала кассету, и она потом всё равно потерялась. Не нужно думать, что она смахнула её со стола во время сна, не заметив. Но даже если бы это и было так, то пол в комнате девушка как минимум подметала не раз в три месяца и не могла не заметить кассету!

***

Вообще, работа домового присутствовала в Катиной жизни постоянно.

Например, одно время было у девушки увлечение – она научилась гаданиям на картах, и применяла его постоянно, день и ночь.

«…Я гадала по всяким пустякам: гадала, придёт ли ко мне вечером кто-либо в гости или не придёт, что меня ожидает на следующий день, что через день и так далее.

И вот однажды, досыта нагадавши перед сном, я легла спать. Карты остались на столе, сложенные ровной стопочкой.

Утром, ни свет ни заря, схватила карты. Разложив их по определенному гаданию, сразу заметила, что не хватает одной карты. А без неё «узнать будущее» невозможно! Вы, наверное, догадались, какой карты не хватало, – одного из королей.

Я и там посмотрела, и туда заглянула, всю комнату обшарила – нет карты! Ну, и ну! Пришлось поневоле отвыкать от гадания, в которое уже погрузилась по горло. (Покупать новые не побежала, понимая, что за странным исчезновением карты что-то стоит.)

Через три месяца – снова эта цифра – потеря нашлась под шторой. Это выглядело так, словно мне её кто-то подкинул. Я смотрю на неё, она – на меня.