По воле ветра. Два удивительных путешествия к Северному полюсу: героя нашего времени и романтика викторианской эпохи

Правда, так называемые эксперты говорят, что Андре был безрассуден в своем стремлении, а другие путешественники утверждают, что глупо пытаться осуществить его замысел, когда самого Андре постигла такая катастрофическая неудача. Никто не отваживался на это более сотни лет – всех отпугивала опасность предприятия и история о трагической и медленной смерти трех смельчаков, однажды решившихся на такое. Цель считалась недостижимой, поскольку единственная попытка Андре окончилась провалом. Узнав об этом, я еще сильнее захотел пойти на риск. Кроме того, Андре подал исключительный пример отваги и мужества, и мне было сложно бороться с желанием довести его дело до конца.

Меня смущало лишь то, что воздухоплавание в последние годы оказалось запятнано попытками совершить беспосадочный кругосветный полет. В самой идее такой кругосветки нет ничего плохого, но люди вроде Ричарда Брэнсона потратили гигантские суммы на множество полетов с использованием новейших продвинутых технологий и все равно потерпели неудачу. В результате человечество разочаровалось в воздухоплавании. Перестав казаться простым и относительно доступным, оно стало считаться забавой богачей, а таких ассоциаций мне хотелось избежать во что бы то ни стало.

Впрочем, возможность осуществить эту смелую мечту пока оставалась делом будущего. В настоящем мне нужно предстояло добраться до Северного полюса и поставить яркую точку в своей 15-летней одиссее по сбору первого «Большого шлема исследователей». Четыре недели спустя, 28 апреля, я наконец реализовал свои амбиции и оказался на самой макушке земного шара, но даже в тот миг, достигнув цели всей жизни, я уже видел перед собой новую задачу. Если мне удастся долететь до Северного полюса на воздушном шаре, я действительно стану в этом первым в мире. Без уловок, без оговорок. Это неисследованная территория, и теперь она манит меня.

Проблема лишь одна: мне нужно научиться управлять воздушным шаром.

Через несколько дней после возвращения в Уилтшир я начал планировать новое приключение. Первым делом я обратился к мировому лидеру в производстве воздушных шаров – в компанию «Кэмерон Балунс», которая находится в Бристоле, всего в нескольких километрах от моего дома. Компания создала шары для нескольких попыток кругосветных путешествий, и ее владелец Дон Кэмерон привык, что люди стучатся к нему в дверь и рассказывают о планах, которые большинству кажутся оторванными от реальности. Для искателей приключений такие мечты – все равно что доза для наркомана.

И все же мои запросы были крайне неординарными. Встретившись с Филом Даннингтоном, директором по продажам в компании Кэмерона, я сказал, глядя прямо ему в глаза: «Мне неинтересны увеселительные полеты на воздушных шарах, во время которых люди пьют шампанское, совершая экскурсию по стране. Мне нужно кое-что другое».

Фил несколько скептически отнесся к моей идее, ведь я пока ни разу даже не ступал в корзину воздушного шара, но все же не отмахнулся от меня. Возможно, свою роль сыграло мое прошлое: опыт горных восхождений и полярных походов. А возможно, Фил знал, что мне нравится устанавливать рекорды, потому что далее он смело предложил мне для начала перелететь через горный хребет. «Над Эверестом на воздушном шаре уже летали, но, кажется, никто прежде не пересекал Анды. Скоро к нам приедет наш представитель в Чили. Может, вам с ним встретиться?» – сказал он.

Предложение было заманчивым. Я уже поднимался на Аконкагуа, высочайшую гору в Андах, когда покорял семь вершин семи континентов. Теперь я мог вернуться на место прошлого триумфа. Кроме того, я знал, что Руне давно хочет установить высотный рекорд по приземлению с парашютом на горе, и этот полет давал ему прекрасную возможность осуществить свой замысел.

Неделю спустя я встретился с Виктором Мардонесом, коренастым и невозмутимым офицером военно-морской авиации в отставке, который представлял Кэмерона в Чили. Я спросил его, возможно ли пролететь на воздушном шаре над высочайшей точкой Анд. Однозначного ответа он дать не сумел: по его словам, на наполненном газом шаре такое путешествие совершили еще в 1920 году, но еще никому не удавалось повторить его на шаре, наполненном горячим воздухом. Две недавние попытки, сделанные американцем и испанцем, провалились из-за проблем с кислородом, и власти вполне могут запретить еще одну.

Я подумал, что прежде мне всегда удавалось находить общий язык с бюрократами. Кроме того, никто раньше не совершал такого путешествия, и мне было сложно противостоять соблазну осуществить его в первый раз.

– Значит, я стану первым?

– Возможно. Сколько часов вы уже налетали?

– Вообще-то ни одного. Я еще даже не пробовал.

Последовала многозначительная пауза. Виктор поджег сигарету, сделал затяжку, медленно выдохнул дым и сделал разумное предложение.

– В таком случае поговорим, когда вы получите лицензию.

Это было справедливо. Через неделю я впервые поднялся в небо на аппарате легче воздуха в компании инструктора Терри Маккоя, к которому я обратился по рекомендации Фила Даннингтона. При подготовке к моему первому полету шар привязали к «лендроверу» в парке Виктории в Бате.

Терри провел любопытную аналогию. «Все довольно просто, – сказал он. – Летать на шаре – все равно что заниматься любовью с женщиной». Такое утверждение показалось мне сомнительным, но я навострил уши. «Если схватить женщину за грудь, ей это не понравится и хорошего не жди. С шаром все точно так же: если будешь неуклюж и станешь резко загонять в него горячий воздух, он начнет капризничать. Но если будешь нежен и ласков, все пройдет прекрасно».

Взяв на вооружение этот непосредственный и незабываемый совет, я стал быстро осваивать навыки, необходимые для получения лицензии в Управлении гражданской авиации. На первых занятиях я учился собирать купол – воздухоплаватели называют его «оболочкой» – и корзину. Затем я часами упорно тренировался управляться с горелкой, чтобы плавно взлетать и контролировать приземление. Сначала я побаивался и лишний раз зажигал горелку при снижении, из-за чего поднимался обратно в воздух за мгновение до того, как должен был коснуться земли. Затем, осознав свою ошибку, я опустил шар так резко, что чуть не получил травму.

Тем не менее я прошел 25-часовой курс и успешно справился с контрольным полетом, сдав экзамен Брайану Джонсу, который впоследствии стал одним из пилотов, совершивших первое кругосветное путешествие на воздушном шаре. Теперь я получил право летать самостоятельно и тем же вечером, опьяненный радостью от сдачи экзамена, впервые поднялся в воздух в одиночку прямо из центра Бата. Смотря на крыши георгианских зданий из светлого камня, которые маячили далеко внизу в вечернем солнце, я раздумывал о своей итоговой цели: долететь на воздушном шаре – не совсем таком, как этот, но очень похожем – до Северного полюса. Примерно через час я приземлился, довольный своим первым сольным полетом. Неподалеку опустился шар, на котором люди совершали увеселительную прогулку. Они налили мне шампанского. Оно было чудесным. Я почувствовал, что вступил в особое братство.

Следующие несколько месяцев мы с Руне готовились к полету над Андами, прислушиваясь к советам других людей, летавших над горами на воздушном шаре, и Брайана Джонса. Нужно было ответить на десятки вопросов – например, решить, использовать ли нам барографы и титановые резервуары, какой тип пропана подходит для больших высот, стоит ли брать с собой кислородный аппарат для дыхания и нельзя ли обойтись без азота для поддержания давления в пропановых баллонах.

Самый ценный урок мы усвоили в медицинском центре Королевских ВВС в Боскомб-Дауне, где некоторое время провели в камере низкого давления и увидели, как сложно мыслить ясно при нехватке кислорода. Женщина-инструктор закрыла за нами обеспечивающую герметичность дверь и давление воздуха снизили до уровня, который наблюдается на высоте 7500 м. После этого мы сняли кислородные маски и попробовали сложить простую мозаику. Мне казалось, что время у меня не ограничено, но все, кто наблюдал снаружи, видели, что я просто верчу в руках отдельные фрагменты мозаики. Моя способность мыслить сильно снизилась, и до потери сознания оставалось не более трех минут.

Мы поняли, какая опасность нам грозит. Если уровень кислорода в крови упадет во время полета над Андами, мы сначала почувствуем опасный прилив сил, а затем не будем даже осознавать, насколько замедлились наши физические реакции. К тому моменту, когда мы сообразим, что перестали получать кислород, будет уже слишком поздно. Этот опыт подействовал на нас отрезвляюще.

В середине ноября случилось несчастье. Я приобрел небольшой воздушный шар, чтобы практиковаться и увеличить количество сольных часов налета, которых к моменту покупки накопилось всего три. Незадолго до отъезда в Чили я решил совершить еще один полет на новом шаре и холодным осенним утром поднялся в крошечной корзине над Батом. Все шло как по маслу до посадки в районе Маршфилда, где я ударился о землю с такой силой, что оказавшийся неподалеку фермер, подбежав ко мне, решил, что я уже мертв. Я осторожно выбрался из корзины и обнаружил, что едва могу согнуться, чтобы сложить шар. Спина ныла, но это не шло ни в какое сравнение с обжигающей болью в колене. Через несколько дней мне предстояло отправиться в Анды, но я едва мог ходить.

Осмотрев меня, хирург из Бата, работающий с травмами профессиональных регбистов, сообщил мне плохие новости. Я порвал связку. К счастью, есть и луч надежды: имея опыт лечения спортсменов, хирург сказал, что операция мне не нужна, хотя еще пять лет назад без нее было бы не обойтись. Из колена откачали целый стакан жидкости, после чего мне прописали курс упражнений. Неделю спустя, еще не совсем избавившись от хромоты, которая не вписывалась в мой изначальный план, я все же отправился в Чили.

В четверг, 7 декабря, через две недели после прибытия в Чили, я стоял на аэродроме для авиаопылителей на окраине Лос-Андеса в 100 км к северу от Сантьяго. Было четыре утра, и до рассвета оставалось совсем недолго. Мы с Руне готовились к перелету через Анды на воздушном шаре.

После прибытия в Чили я получил еще полчаса опыта пилотирования шара, однако не было ничего опаснее, чем утренний контрольный полет на подержанном шаре объемом 3400 кубометров, который раздобыл для меня Виктор Мардонес. В итоге я успел налетать скромные четыре с половиной часа. Шар «Тайфу Челленджер», в корзине которого, чтобы минимизировать его массу, лежало лишь самое необходимое, был гораздо больше, чем любой из тех, что я пилотировал раньше. К счастью, он прекрасно меня слушался.

Две недели мы с нетерпением ждали, когда ветер подует в нужном направлении и сможет перенести нас через через центральный горный хребет Южной Америки. Чилийские и аргентинские бюрократы дополнительно омрачили изнурительное ожидание. Страны по-прежнему не могли определить, где именно проходит их общая граница, и получение разрешения на взлет в Чили и приземление в Аргентине было сопряжено с политическими спорами. Чилийская авиадиспетчерская служба не оценила мои намерения и сначала отказалась согласовывать план полета, но затем Виктор задействовал свои связи и обмолвился, что некогда его отец руководил международным аэропортом Сантьяго. Услышав об этом, сотрудник аэропорта незамедлительно выдал нам разрешение и даже позвонил своему другу из таможенного управления, чтобы гарантировать, что чилийская иммиграционная служба тоже одобрит полет.

Высота Аконкагуа составляет 6962 м, это высочайшая гора мира за пределами Гималаев, но я уже успел с ней познакомиться. В ноябре 1994 года у меня не получилось подняться на нее, но на следующий год в феврале я вернулся и покорил гору, совершая серию восхождений на семь вершин[1]. Теперь я вернулся, чтобы пролететь над старым соперником. Я мог выбрать более низкогорный участок Анд, но нацелился на Аконкагуа, поскольку это позволяло мне установить рекорд: пересечь Анды на воздушном шаре в самой высокой точке горной цепи.

Оставалась лишь одна проблема – ненадежность десятилитрового кислородного баллона. Он подтекал, когда прибыл из Англии, и замена резиновой прокладки ни к чему не привела. К счастью, Виктор нашел два пятилитровых алюминиевых баллона с сухим кислородом вроде тех, что используются в больницах.

Когда бюрократические вопросы были решены, а оборудование готово, мы с Руне приехали на аэродром, чтобы провести предполетную проверку. Нам не терпелось достичь цели, которая маячила впереди, дразня нас. В полете температура должна была опуститься с 40 °C до –40 °C, поэтому нам нужно было надеть несколько слоев одежды: шорты под арктическое термобелье и вещи для низких температур поверх всего этого. Руне также надел парашют, но для меня парашют мы не брали ради экономии массы и места. Зато на мне были горные ботинки и шлем, на случай если нам пришлось бы совершить аварийную посадку на склоне горы. В моем рюкзаке лежали веревка, кошки, небольшая палатка и спальный мешок. Неподалеку стоял вертолет со съемочной группой английского телевидения – он работал на холостом ходу, ожидая нашего взлета.

Время шло. Мы знали, что должны взлететь до восхода солнца, пока стоит штиль, и подняться достаточно высоко, чтобы поймать западный ветер, который перенесет шар через горы, прежде чем дневное тепло запустит восходящие термические потоки. Но ничто не шло по графику, и ощущение, что время уходит, обострилось в тот момент, когда кто-то из стартовой группы развернул шар вокруг своей оси. Я решил, что с меня хватит: пора вылетать. Удостоверившись, что Руне готов, я разжег горелку и поднял шар на 25 м над собравшейся толпой. Мы взмыли в утреннее небо над знаменитыми чилийскими виноградниками. Я проверил исправность системы спутниковой навигации и вышел на связь с диспетчером. Шар постепенно поднимался. Казалось, все идет хорошо.

По данным Виктора и метеорологов, западный ветер должен был подхватить шар на высоте 2500 м, но, поднявшись на нее, мы так и не сдвинулись с места. Мы висели неподвижно, прямо над аэродромом. Обещанного ветра не было, и я понимал, что нужно подняться выше, а значит, мне следовало немедленно облегчить массу, если я действительно надеялся перелететь через Анды.

Был один простой выход, которым я, не раздумывая, воспользовался.

– Руне, тебе придется спрыгнуть прямо сейчас! – объявил я, перекрикивая рев горелки.

– Что? – ответил Руне.

Не такого прыжка он ожидал, и необходимость закончить приключение раньше, чем планировалось, выбила его из колеи.

Я знал, что ради меня он готов почти на все, а потому пожертвует собственной попыткой установить рекорд, чтобы я осуществил свою.

– Если я пересеку горы, мы вернемся и сосредоточимся на твоем рекорде, – обещаю я, понимая, что иного выбора у меня нет, но презирая себя за это вынужденное решение.

Не говоря больше ни слова, Руне совершил прыжок. Одно движение – и он перемахнул через борт корзины и полетел в предрассветную тьму. Этот момент стал одним из самых болезненных за всю мою жизнь, ведь у меня на глазах человек, который больше всех помогал мне не погибнуть и не сойти с ума, шагнул за борт. Такому неопытному парашютисту, как я, прыжок казался невероятно опасным, и мне было страшно за человека, без которого я не добрался бы до Северного полюса и не собрал бы свой «большой шлем». Хотя мне очень хотелось выглянуть из корзины, я не мог вынести мысли, что парашют не раскроется и Руне разобьется у меня на глазах. Не помню, чтобы я хоть раз чувствовал себя так одиноко, как в те первые мгновения после прыжка Руне.

Но у меня не было времени размышлять о судьбе друга. Теперь, когда 90 кг живого балласта оказались за бортом, шар устремился ввысь, как ракета, и мне пришлось потрудиться, чтобы вернуть себе контроль над ситуацией. Чувствуя, как колотится сердце, я твердил: «Боже, надеюсь, он в порядке», – пока с земли мне не сообщили, что он приземлился без проблем. Затем я стал решать свои проблемы – проблемы пилота-новичка, который со скоростью 300 м в минуту поднимается на высоту, на которой еще никогда не бывал. Я уменьшил пламя горелки, надел кислородную маску и проверил свое местоположение. Ветра по-прежнему не было. Я поднимался по прямой. Меня это не устраивало, тем более что время поджимало. Мои запасы топлива были рассчитаны всего на пять часов полета, и нужно было как можно скорее двигаться на восток, поэтому я решил подняться еще выше, надеясь все же разыскать неуловимый западный ветер. Поднимаясь, я потерял из виду вертолет со съемочной группой. Последний летательный аппарат, который связывал меня с людьми, достиг предельной для себя высоты 6400 м. На моем высотомере мелькали цифры: 6700, 7000, 7300 м.

Достигнув отметки в 7900 м, я наконец поймал ветер, но оказалось, что он несет шар на север вдоль Анд. Куда, черт возьми, запропастились обещанные ветра, которые должны были отнести меня на восток, через горы в Аргентину, где не было опасностей и меня ждал успех? Я медленно летел на север, глядя, как внизу, словно на карте, вырисовываются великолепные очертания Аконкагуа. Я видел маршрут, которым шел на вершину, мимо Гнезда Кондора и хижины «Берлин», где мы с Нилом Уильямсом, сопровождавшим меня в походе, разбили последний лагерь, прежде чем выдвинуться на пик. Впрочем, было не время предаваться этим чудесным воспоминаниям. Передо мной стояла конкретная задача, и выбора не оставалось: мне нужно было подняться еще выше в поисках западного ветра. Горелка взревела в разреженном воздухе, с шипением взвилось пламя. Шар снова устремился ввысь. Я понимал, что погибну, если преодолею отметку в 10 300 м без обогащенного кислорода, поэтому я остановился чуть ниже 9700 м – высоты, на которой пассажирские самолеты пересекают Атлантику.

Мне было страшно. Я чувствовал себя совсем беззащитным и абсолютно одиноким. Я никогда не поднимался на шаре выше, чем на несколько сотен метров над Южной Англией, но теперь пребывал среди реактивных струй на совершенно незнакомой территории. Надо мной от горелки поднимался конденсационный след, и мне вспомнилось, что именно из-за такого следа от реактивного самолета, увиденного девять месяцев назад, я оказался в столь затруднительном положении. В отличие от самолета, я двигался с той же скоростью и в том же направлении, что и ветер, поэтому след шел не по прямой. Он извивался вокруг оболочки шара, пока я одиноко плыл над восхитительным горным хребтом, лежащим примерно в 3000 м ниже, и гадал, что же мне теперь делать.

Я подкрутил горелку, чтобы пламя не погасло из-за низкой температуры, и проверил курс. Вот черт. Я по-прежнему летел на север, но времени на составление нового плана атаки было мало. Первый из двух пятилитровых баллонов с кислородом почти опустел, и через несколько минут мне нужно было приступить ко второму. Для этого необходимо лишь открутить муфту, не снимая маски с лица. Это простая процедура, которую я множество раз отрабатывал на земле, однако на большой высоте провести ее, оказывается, сложнее. Затем я понял: я привык к морозу –46 °C на высоте 9700 м, а муфта – нет. Она примерзла. И не поддавалась.

От волнения у меня дрожали руки. Я высвободил баллон и вытянулся всем телом, чтобы поднести муфту к пропановой горелке и немного нагреть. И все равно у меня не получалось ее сдвинуть. Маска плотно сидела на лице, и я взглянул на расходомер, чтобы узнать, сколько кислорода – и времени – у меня осталось. Боже, стрелка была уже в красном секторе. В голове зазвучали слова инструкторши из Боскомб-Дауна: она тогда сказала, что жить мне осталось три минуты. Где же она теперь, когда мне так нужна ее помощь?

При столкновении с суровой реальностью, в которой я мог полагаться только на себя, я запустил мозг на полную мощность, подозревая, что частичное кислородное голодание уже ограничило мою способность принимать решения. Я понимал, что не справлюсь без кислорода и либо погибну, либо улечу в ту часть Анд, где невозможно будет совершить посадку. Я знал, что могу дышать без кислорода на 3000 м, поэтому у меня не было иного выбора, кроме как спуститься с высоты, которая втрое превышала этот уровень, пока в баллоне не закончится кислород. Вариантов не оставалось: мне нужно было совершить экстренное снижение, один из самых опасных воздухоплавательных маневров, о котором я слышал, но который никогда не практиковал. Выключив горелку и позволив воздуху в шаре остыть, я снижался бы со скоростью около 600 м в минуту. Чтобы добраться до 3000 м, у меня ушло бы как минимум 11 минут. Вокруг было множество значительно более высоких гор, и потому я мог совершить аварийную посадку на склоне одной из них. Нужно было рисковать, но выбирать не приходилось.

Понимая, что промедление смерти подобно, я тотчас выключил горелку и приступил к снижению. Очень страшно было слушать шипение топлива, которое превращалось в жидкость на морозе, но самый жуткий момент наступил, когда малая горелка мигнула и погасла в разреженном воздухе. Я понимал, что, возможно, у меня не получится разжечь ее снова и тогда я продолжу снижаться, даже преодолев отметку в 3000 м, и упаду на землю менее чем через пять минут.

Затем я настроил радио на частоту, которой пользовался зависший внизу вертолет, и передал короткий сигнал бедствия пилоту Марио. Он встревоженно сообщил, что пытался некоторое время связаться со мной и испугался, не получив ответа на более ранние сообщения. У меня не было времени объяснять, почему я молчал, но я передал ему срочную новость: «У меня почти закончился кислород. Я захожу на аварийную посадку».

Это верное решение, уверял я себя, летя к земле со скоростью более 3 м в секунду. Я не поддался слепой панике и должен был приземлиться, не потеряв контроля над шаром, даже если не смогу разжечь малую горелку. Если все пойдет не так, я знал, что на высоте 4500 м, когда воздух станет плотнее, шар постепенно замедлится сам. Даже если у меня не получится снова разжечь горелку, он приземлится, как тяжеловесный круглый парашют вроде тех, что применялись во время Второй мировой войны. Посадка мне светила катастрофически жесткая, и потому я сомневался, что смогу после нее уйти на своих двоих, но выжить все же должен был. По крайней мере, так утверждали на курсах.

Однако, набирая скорость, падающий шар стал все быстрее вращаться, вышел из-под контроля и устремился прямо к скалам. Я понимал, что если не остановить вращение, то я не смогу предотвратить удар о землю, но был не в силах хоть что-нибудь предпринять. Я чувствовал легкое головокружение, которое было первым признаком кислородного голодания, и потому способен был лишь порадоваться, что оказался над предгорьями, а не над острыми пиками Анд. Затем я попал в восходящие термические потоки, которые понесли меня к вершине Аконкагуа.

Думать нужно было быстро. Шар по-прежнему камнем падал вниз. Я мог разжечь горелку и подняться выше термических потоков, а мог разбиться при столкновении с горным склоном, к которому стремительно приближался. Я занялся горелкой, отчаянно желая, чтобы она снова вспыхнула, но пламя не появлялось. Тут мне в голову пришла блестящая мысль. К счастью, я соображал достаточно хорошо, чтобы попросить Марио нисходящим потоком воздуха от вертолета оттолкнуть меня от гор. При моей скорости снижения проклятые утесы были уже слишком близко.

Марио никогда прежде такого не делал, но согласился попробовать. После целой вечности изоляции и страха разговор с другим авиатором оказался для меня настоящим утешением. К моей огромной радости, замысел удался: шар удалился от гор. Оказавшись вне опасности, я сразу разжег горелку с помощью искрового зажигателя. Я едва успел спастись, о чем прекрасно знал. Еще несколько десятков метров, может, еще секунд пятнадцать – и я бы врезался в гору. Но я перелетел через соседний пик и через несколько минут совершил относительно контролируемую посадку в нескольких метрах от зарослей кактуса. Моя первая попытка перелететь через Анды окончилась неудачей. К счастью, я выжил и могу поведать эту невероятную историю.

Минуту спустя Марио посадил вертолет рядом с шаром, и я попробовал выбраться из корзины. Я три часа провел на холоде и едва мог пошевелиться, но все мысли о том, чтобы не перенапрягаться, испарились, как только со всех сторон ко мне начали стекаться дети – кто пешком, кто на лошадях. Я приземлился неподалеку от места их игр, и они, хихикая, удивленно смотрели на голубоглазого незнакомца, который свалился на них с неба. Они помогли мне снять оболочку с колючек кактусов, и Марио на вертолете унес мой воздушный шар. Я остался на обед со школьниками Эль-Собранте, а потом посидел с ними на уроках и даже сыграл в футбол. К счастью, в крошечной деревушке был таксофон, поэтому я попросил школьного учителя связаться с Эрманой, женой Виктора Мардонеса. Она передала мое сообщение, и через четыре часа за мной приехала вся команда во главе с Терри Маккоем.

– Ты едва спасся, парень! Что думаешь?

Я понимал, что чудом остался жив, но мою решимость это не поколебало.

– Я получил хороший опыт, Терри. Но это не конец.