Однажды я стану снегом

Глупый! Глупый Казуми! Что ты наделал? Мы могли бы быть так счастливы! Я бы валялась в ногах Нацуны, чтобы она отпустила тебя. Пошла бы за тобой на край света! Бросилась бы в пасть чудовищам! Забери и меня! Зачем мне солнце, если все дни теперь без тебя? И зачем луна, если каждая ночь принесёт только холод и одиночество?

Тисия выжила в мире, в котором не стало родителей. Научилась выкручиваться, выкарабкиваться и следовать правилам. И вот мир опять другой. Теперь в нём нет Казуми. И этот новый мир ей был не нужен.

Глава 4. Последняя воля умирающей

Пустота. Тисия пялилась в пустоту и ею же дышала. Дождь шёл несколько дней, а затем наступили первые заморозки. Нужно было встать, одеться потеплее и разжечь огонь в очаге, но Тисия боялась, что вернётся боль и невыносимая горечь потери. Она чувствовала подошвами стоп шероховатые линии орнаментов и прохладу камня. Черепахи несли свою луну, а Тисия отказывалась принимать уготованную ей судьбу и двигаться дальше по жизненной дороге.

В комнате со скрижалью в тёплую пору года отодвигали перегородку, чтобы наблюдать за садиком, который так любили мама Тисии: кривоватые сливовые деревца, кусты азалии и папоротник. Кое-где торчали статуи божков, невысокие и смешные. Это брат высек их из камня.

Теперь перегородка была задвинута, но Тисия и так знала, что происходило с садом. Папоротник скукожился и засох, голые скелеты слив протягивали изломанные руки в серое небо, а азалии укутались ледяной вуалью.

Пару раз в неделю приходили близнецы. Шинсу готовил на очаге похлёбку, а Ёшики сидел на полу рядом с Тисией и болтал о всякой всячине: рассеянный Кеиджи свалился с крыши и чудом остался жив; Масаши вовсе не растолстела, а всё это время была беременной; над Дандзё пролетел длиннющий клин черноголовых журавлей.

Тисия не понимала, почему братья так добры к ней и чем она заслужила от них такую милость. Ведь она, как говорила та старуха, грязная потаскуха и мерзкая распутница. Разве им было не противно приходить в её дом и готовить еду?

Вот родная тётка Шибуки, явившаяся на следующий день после гибели Казуми, с порога заявила:

– Такого позора моё несчастное сердце не выдержит!

Шибуки, вечно надутая женщина с внушительной холкой, уксусно-кислым лицом и вялым ртом, одарила племянницу испепеляющим взглядом и сообщила:

– Теперь выдать тебя замуж я смогу или за сумасшедшего, или за калеку.

Тисия даже не шелохнулась. Сидела на стуле рядом со скрижалью и пялилась в пустоту. Корни Нурихёна плотно облегали её стопы.

Шибуки мерила комнату шагами и размышляла вслух:

– Пусть всё немного поутихнет, и я попробую тебя куда-нибудь пристроить. Девятнадцать лет всё-таки. Ещё пару годиков – и ты даром никому не будешь нужна. Как ты вообще связалась с этим Казуми? Жалко его, конечно. Такой молодой! Да и старейшина совсем распоясался. Вчера избил старика, потому что тот преградил ему путь со стадом коз. С другой стороны, дай свободу, и Дандзё погрузиться в хаос. Каждый будет делать, что хочет: воровать, выходить за стену, спать с чужими мужьями. За что мне всё это? Чем я провинилась перед богами? Слушай, Тисия-тян, переходи ко мне жить. А что? Зима-то приближается. Тут такое дело. Мой сын старший жениться собрался. Жить им пока негде, а этот дом крепкий и добротный. Молодая семья пусть обживается, а я тебя тем временем замуж выдам.

– Уходите, – прошептала Тисия.

– Что ты там бормочешь? Не слышу. Ты подумай над моим предложением, а я вернусь через пару дней, – Шибуки приблизилась к племяннице и помахала рукой перед её глазами. – Эй! Ты вообще живая? А то, может, померла на этом стуле? Вот уж ленивая курица! Говорю, приду через пару дней!

– Уходите, – повторила Тисия, резко выдвигаясь вперёд, словно собиралась встать и вытолкнуть родственницу за порог.

– Ухожу, ухожу! – проворчала Шибуки и направилась к выходу. – Все твои проблемы случились от того, что ты посягнула на чужое. Предки не просто так говорили: имеющий что-то, имеет всё необходимое. Но как тебе, бестолковой, это понять?

***

Как-то поздно вечером пришёл Ичиро Тиба, лысый согбенный старик, муж госпожи Юзухи. Он покружил вокруг дома и осторожно постучал в дверь. Тисия вышла на порог. Всё кругом покрылось инеем и толстой ледяной коркой. Улица дремала, и только где-то вдалеке мерцали жёлтые пятна фонарей.

Господин Ичиро поклонился, при этом тревожно озираясь по сторонам. Тисия смекнула: не по своей воле пришёл, госпожа Юзуха отправила. Видимо, ему было неловко стоять возле дома распутницы.

– Здравствуй. Ты так и не забрала, – он протянул мешок с кувшинами. – А у нас несчастье приключилось. Слегла моя жена. Мне одному тяжко управляться по хозяйству. Может, ты выручишь нас. Конечно, за плату. Только, только… – господин Ичиро замялся, подбирая нужные слова.

– Вы хотите, чтобы я приходила рано утром, пока горожане ещё спят, – догадалась Тисия и почувствовала накатывающий на лицо жар. Так вот, кто она теперь! Её прихода стыдятся, наверняка теперь и здороваться не будут. – Госпожа была добра ко мне. Не всегда, конечно, но я помогу. Идите в сад. Оттуда ведёт тропинка через огороды. Так ваш визит останется тайным.

Тисия задвинула дверь и долго стояла в темноте, вслушиваясь, как ветер свистел на чердаке. Крышу ведь так и не починила. Плевать! Холодно внутри и холодно снаружи. Её притягивали к себе орнаменты. Звали и обещали сладостное забытье. Зачем пытаться и стараться, если можно провалиться в пустоту? Там не будет господина Ичиро, которому неловко стоять на пороге её дома; не будет тётки Шибуки, которая хочет лишить Тисию собственного угла; не будет осуждения и колких взглядов…

Однако она превозмогла себя и отправилась к очагу. Разложила дрова и подожгла их щепой. Вскоре комната озарилась сиянием медового цвета. Тепло стелилось по земле и медленно поднималось к потолку.

Тисия отварила рис, вынесла из кладовки деревянную ступу и установила её на земляном полу в нежилой части дома. Подготовила отцовский деревянный молот и небольшую бочку с водой. Она решила приготовить рисовые пирожки. Затея выглядела крайне неудачной. Молотом нужно было колотить рис до тех пор, пока он не превратится в тягучую массу, напоминающую тесто. Это работа для крепкого мужчины, да ещё не помешал бы второй человек, который будет смачивать тесто водой, чтобы оно не прилипало к стенкам ступы.

Но изнутри уже душила злость и просто необходимо было дать ей выход. Тисия закрепила волосы гребнем, широко расставила ноги и со всей силы шибанула молотом по клейкому рису. Тяжело, но Тисия даже не думала отступать. Она колотила что есть силы и при каждом ударе издавала отчаянные вопли.

Ба-бах! – Чтоб тебя сожрал гюки!

Ба-бах! – Как мне всё это пережить?

Ба-бах! – Я же просила тебя не лезть на рожон!

Ба-бах! – Я не хочу без тебя жить!

Ба-бах! – А тебя я убью, Цикада!

Ба-бах! – Это я сделана из камня и железа, а не ты! Это я! Я! Я!

Тисия часто останавливалась и смачивала водой молот, тесто и стены ступы. В эти короткие передышки она чувствовала, как гудели мышцы на спине, как тяжелели руки и в голове нарастал шум. А глубоко в груди трепыхалась, как воробей в тёплом гнёздышке, надежда увидеть сокрушение Цикады, его боль и страдание. Она отомстит старосте за содеянное, пусть даже ценой собственной жизни.

С утренними сумерками работа была окончена. В корзинке на чистом отрезе ткани лежали аккуратные шарики, присыпанные рисовой мукой. Сушеные сливы Тисия выварила в сладкую кашу и этим начинила пирожки. Осмотрела себя и впервые за долгое время улыбнулась: вся в муке, как в снегу.

– Снег! – крикнула Тисия и выбежала на улицу. Кромешная темнота ночи побледнела, метель снежной пылью выбелила сумерки. Ветер кружил снег и звонкие льдинки, колыхал веточки деревьев, отчего повсюду раздавался тихий порывистый перезвон.

Дандзё был похож на большой рисовый пирожок, присыпанный мукой. Тисия пыталась отыскать хоть одно светлое чувство внутри себя, ведь она так любила зиму. Любила тёмные вечера, когда на расстоянии в десятки ри10 не было слышно ни одного звука; любила таинственность длинных ночей и холодный свет зимнего солнца. Но увы! Душа не откликалась. Она надела стёганую хаори, обула фука-гуцу11 и, прижимая к себе корзинку с пирожками, зашагала по пустынной улице.

***

Госпожа Юзуха лежала на футоне, укрытая несколькими одеялами и всё равно дрожала. Рядом с изголовьем стоял фонарь, бросающий жёлтые пятна на исхудавшее от болезни лицо. Тисия присела на пол и почтительно поклонилась:

– Чем я могу вам помочь, госпожа?

– А… Тисия-тян. Ты похожа на призрака. Растрёпанная, неумытая. Почему не привела себя в порядок? – госпожа Юзуха говорила с трудом, дыхание сбивалось, а рот то и дело искажался в болезненной судороге.

– Меня мало волнует, как я выгляжу, – равнодушно ответила Тисия. – Я приготовлю чай из трав, которые собирала для вас летом.

– Не торопись. Позже чай. Ты молода, и ещё встретишь хорошего мужчину. Не закатывай глаза. Я слышала, про тебя и Казуми. Просто знай, что боль со временем притупится. У тебя всё впереди. Как бы я хотела повернуть время вспять. В юности я была хороша, как луна в пятнадцатую ночь. Говорили, когда Юзуха улыбалась, цветы распускались. И вот я умираю.

– Лучше бы на вашем месте была я! – в сердцах воскликнула Тисия.

– Не-е-ет. Смерть и жизнь – судьба, – закашлялась госпожа Юзуха. – Жизнь похожа на пузырёк на воде. Никогда не знаешь, когда он лопнет.

– Для меня уже всё окончено. Знаете, почему я до сих пор дышу? Из-за ненависти. Мне осталось только отомстить. Потом я приготовлю снадобье и усну вечным сном.

И вдруг госпожа Юзуха заплакала. Беспомощно и совсем по-детски:

– Тисия-тян, нужно много мужества, чтобы покончить с собственной жизнью, но ещё больше, чтобы не делать этого. Ты должна обратиться к предкам. Они утешат тебя.

– Они молчат! Предки больше не разговаривают с людьми! – Тисия поднялась на ноги. – Вам нужно отдохнуть. Пойду приготовлю чай, а потом поменяю вам постель.

– Подожди. Не уходи. Обещаю, что не буду докучать тебе. Исполни последнюю волю умирающей. Отправляйся в Храм забытых предков. Вычисти тот алтарь, который возвели твои прапрадеды. Почувствуй себя частью рода. Вернись к истокам. Вот увидишь, всё изменится.

– Я не пойду в Храм! – выбегая из комнаты, ответила Тисия, но в спину шибанули холодные слова:

– Только жестокий человек может отказать умирающей!

***

Тисия вошла в храмовый двор. Снег сотворил настоящее чудо: выбелил землю и прикрыл грязные ступени нарядным кружевом. Плавающие в воздухе снежные хлопья, создавали волшебную и праздничную атмосферу. Тисия представила ребятишек, которые утром, высыпав на улицы, языками ловили снежинки. Она добиралась до Храма огородами. Издалека видела детские силуэты в утеплённых курточках и слышала беззаботный смех.

– Что-то ты зачастила! – откуда-то сверху крикнула Хикэси-баба.

Тисия подпрыгнула от испуга. Хикэси сидела на ветке разросшийся глицинии – стожок соломы на дереве – и подгибала под себя лапы. Может, сверху теплее, предположила Тисия.

– А ты не так глупа, как мне думалось поначалу, – хмыкнула Хикэси. – Горожане-то сюда не приходят. Верят Нурихёну. Ха! Этот мерзкий божок никогда мне не нравился. И везде пустил свои щупальца, поработил вас. Я видела, как он творил скрижали с орнаментом. Хищник! Вы думаете, что свободны? Ха! Сила в предках. Истина не в корнях Нурихёна, а в корнях рода и в тех первых свободных людях, которые пришли сюда, очарованные обещаниями божка. У Дандзё была надежда ровно до тех пор, пока староста не убил Казуми Акано.

– Вы знали Казуми? – Тисия приблизилась к глицинии.

– Он часто сюда захаживал. Расспрашивал о былых временах. На пороге Храма разбил родовую скрижаль. Ха! Так и было. Я схоронила осколки в зарослях тростника, чтобы он не вернулся за ними. Тяжко ему было в первое время. Ломало, крутило. Что уж тут говорить? Но Казуми стал сильнее, а желание выбраться из этой тюрьмы – крепче. И вот что я тебе скажу. Новая земля…

– Хватит! – резко оборвала Тисия. – Хватит говорить про новую землю. В чужой стране человек подобен щепке, носимой волнами. А тут наш дом.

– То не дом, а тюрьма! – возмутилась Хикэси-баба, но Тисия уже взбиралась по ступеням, оставляя на белом шёлке неряшливые следы.

«Выполнить последнюю волю умирающей… Почистить алтарь… Не обращать внимание на звуки… Двигаться быстро, чтобы не замёрзнуть… Не смотреть в глубь Храма…» – Тисия шагала между рядами алтарей и повторяла про себя одни и те же фразы. Она боялась, что отвлечётся и позволит Холоду прикоснуться к ней; боялась, что обернётся на зов колокольчиков; боялась быть слабой и маленькой.

«Вот семейный алтарь. Такой же, как и другие. Только имена на молитвенных дощечках под фамилией Камадо. Задерживаться тут не нужно. Тряпкой вытереть пыль. Что-то шуршит в сером мраке. Не отвлекаться! Это просто мыши. Какая въевшаяся грязь на пиале! Что за страшный вой на чердаке? Это метель играется. Не отвлекаться!»

Тисия смахнула веничком паутину и только сейчас заметила на вершине алтаря глиняную скульптурку – черепаха, несущая на спине луну. Отец говорил, что черепаха обозначает долгожительство и крепость в старости. Мол, все в роду Камадо живут долго. Как же он ошибался! Если бы отец знал, как скоро болезнь отправит его в страну мёртвых! Тисия положила скульптуру на ладонь и в воображении нарисовала многочисленных предков, касающихся этой черепахи. Десятки, сотни людей. И все они обитают в задворках этого Храма. А если и вправду обратиться к ним за утешением? Может, Хисэки-баба права, и от орнаментов больше вреда, чем пользы?

Где-то очень далеко зазвенели колокольчики. Тревожный и хрустальный звук. Тисия заторопилась: поставила скульптуру на место, сложила предметы для уборки в ящик, свернула циновку. Она уже ринулась к выходу, когда услышала за спиной:

– Куда ты так торопишься, сестра?

Тисия почувствовала, как земля уходит из-под ног. Стены и потолок закачались. Так было, когда она впервые попробовала сливовое вино. Всё вокруг показалось ненастоящим. Вот и теперь так! Тисия обернулась и одними губами произнесла: «Химавари».

Перед ней стоял призрак младшей сестры. Худенькая, низкорослая, босая, в юкате с короткими рукавами. Локоны полупрозрачных волос трепыхались в воздухе испуганными мотыльками, а широко распахнутые глаза глядели сурово и осуждающе.

– Химавари, – Тисия сделала шаг и тут же отступила. Не бросаться же в объятия к призраку! – Почему ты пряталась каждый раз, когда я приходила. Мысли всякие…

– Я тебя ненавижу! – перебила Химавари.

– Но… Сестра, чем я провинилась перед тобою? – Тисия ожидала каких угодно слов, но точно не этих. – Не понимаю. Я так скучаю по тебе, по всем вам.

– Тебя не было рядом, когда я умирала. Ты ушла к нему, а ведь я просила остаться. Мне было так страшно. Жутко и одиноко. Лучше бы ты держала меня за руку, – у Химавари задрожали плечики.

Тисия сделала несколько осторожных шагов и опустилась на колени, чтобы глядеть сестре прямо в глаза:

– Ты казалась тогда крепче всех остальных. Я была уверена, что ты выздоровеешь. Казуми ведь тоже болел. Я просто хотела убедиться, что у него всё в порядке.

– Ты подсматривала, заглядывала в его дом, как воришка, – усмехнулась Химавари.

– Я просто любила его и… беспокоилась. Но если бы я знала, что тебе так резко станет плохо, то не отошла бы от твоей постели ни на секунду. Прости меня, сестра.

– Мне было так страшно. Холодно и темно. Если бы ты только держала меня за руку… – Химавари стала постепенно исчезать, рассеиваться, как облако пара на сквозняке.

– Поговори со мной ещё. Пожалуйста… – Тисия ещё немного постояла и направилась к выходу, ощущая тоскливое чувство одиночества. Ей окончательно опротивела эта жизнь. Только орнаменты могут справиться с невыносимой душевной болью. Скорее бы прикоснуться к скрижали! Госпожа Юзуха, ошиблась. Ничего не изменилось. Стало только хуже.

Глава 5. Маленькая девушка с хорошим аппетитом

Нурихён знал каждого человека в Дандзё. Правда, не по имени, а по сиянию цвета, которое они распространяли. Люди, вокруг которых струилась небесная синева, волновали Нурихёна меньше всего. Они были спокойными и уравновешенными, а самое печальное – предсказуемыми. Все оттенки жёлтого и оранжевого давали яркие, но кратковременные эмоции. Лакомый кусочек —горожане, сияющие зелёным. Они были способны на глубокие чувства: если страдать, то каждой клеточкой тела; если влюбляться, то без памяти.

Нурихён знал Тисию. Нурихён обожал Тисию. Она излучала тёмно-зелёное облако с вкраплениями чёрного, потому что внутри неё обитал ужас. Это был не тот ужас, от которого волосы вставали дыбом, а настоявшийся и превратившийся в самое обычное состояние. Она прокручивала в голове воспоминания о родителях и Казуми, а потом прикладывалась к орнаментам, чтобы избавиться от физической и душевной боли. Вот тут и наступал пир для Нурихёна. Он закрывал глаза и среди сотен цветных пятен искал то самое. Он тянулся к нему, точно изголодавшийся зверь к лёгкой добыче, и густая как смола месть, которая разрасталась в сердце Тисии, была для Нурихёна слаще мёда.

***

Стремительно катились жемчужины дней. Снег растаял, и склоны покрылись молодыми побегами тростниковой овсяницы и васаби. Клёны обернулись в нежно-зелёное косодэ, состязаясь в красоте с нарядными сливами и вишнями. Земля оттаяла и задышала тёплым паром – наступила рабочая пора. Дандзё огласился звонким говором, стуком колёс повозок и чвакающими шагами на дорогах, утопающих в грязи.

Всю зиму Тисия помогала господину Ичиро ухаживать за женой. Старуха умерла в середине первого весеннего месяца. За неделю до смерти она впала в беспамятство, но, бывало, приходила в сознание, хватала Тисию за руки и бормотала: «снег… бойся стужи… не пощадит никого». Одним утром госпожа Юзуха громко ахнула и отошла в страну мёртвых. Тисия поклонилась господину Ичиро и навсегда покинула его жилище. Она направилась домой не огородами, как обычно, а пошла по оживлённой главной улице. На девушку косились и судачили за спиной, но как-то вяло. Прошло достаточно времени после убийства Казуми, и появились новые темы для сплетен.

Вернувшись в свой дом, Тисия равнодушно посмотрела на холодный очаг и бочку с заплесневелой водой. Создавалась впечатление, что в этих комнатах давно уже никто не жил. А когда-то тут было весело и шумно: брат ругался с сестрой, мама бренчала посудой, папа возился с рабочей утварью. Пахло маринованными овощами и горькими травами.

Тисия провела рукой по ткацкому станку, покрытому пыльной паутиной. Если бы мама была жива, то к началу весны они наткали бы несколько рулонов пеньковой ткани, а отец подготовил бы мотыги для огорода и участка на рисовой плантации. Теперь же всё по-другому, и уже никогда не будет, как прежде.

Отчаяние открыло свои объятия. Тисия опустилась на колени и заплакала. Всё вокруг казалось ничтожным и бессмысленным, кроме мести. Ею она питалась последние месяцы. Вот причина, по которой она до сих пор дышала.

Невыносимо сильно захотелось приложиться к орнаментам, но сейчас было время не для этого. Тисия тщательно заплела волосы в пучок и скрепила их гребнем, набросила на плечи материнскую хаори и решительно вышла во двор. В небольшой пристройке, где некогда обитали куры, среди рабочего инструмента она отыскала нож с широким и острым лезвием и спрятала его в карман. Охота началась! Однажды наступит удачный момент, когда Цикада окажется в уязвимом положении, без личной охраны, и тогда Тисия набросится на мерзавца и вспорет ему живот.

***

Две недели Тисия тенью передвигалась по оживлённым улицам и наблюдала за старейшиной. Много времени он проводил в своей усадьбе с господским домом, крытым бамбуковой черепицей, множеством хозяйственных пристроек и изгородью из можжевеловых кустов. По периметру двора всегда вышагивал суровый на вид юноша с катаной в ножнах и носилась расторопная прислуга. Частенько Цикада захаживал в небольшой деревянный домик с наглухо забитыми окнами и находился там в одиночестве достаточно долго. Когда же уходил, то закрывал дверь, проворачивая ключ во врезном замке. Сидя на кряжистом дубе, что рос через дорогу от усадьбы, Тисия обратила внимание, что больше ни одно здание не запиралось на замок. Да и зачем? Везде были слуги и личная охрана. Что же старейшина так тщательно там скрывал?

Случалось, Цикада посещал чайный домик на рыночной площади. Однажды он вошёл туда один, а сопровождающий его Удзицума Рёма остался снаружи. Поначалу он курил трубку и следил за дверью домика, но вскоре отвлёкся и отошёл в сторону. Вот она – возможность приблизиться к старейшине. Тисия обрадовалась, но её отвлекли возникшие из ниоткуда братья-близнецы.

– Соседушка, луна моя нежная, где ты пропадаешь? – воскликнул Ёшики, с неподдельной тревогой разглядывая Тисию. Выглядела она неважно: глаза запали, лицо осунулось, а между бровями легла тревожная морщина. – Дверь не открываешь. Двор порос бурьяном. Если нужна помощь, ты только скажи.

– Спасибо. Я… Всё хорошо. – Тисия поклонилась и выдавила кривую улыбку. Она заглянула за плечо Ёшики и заметила, что Удзицума вернулся на свой пост. Момент был упущен. Шинсу поймал её взгляд и мучительно простонал. Он схватил Тисию за запястье и под возмущённое оханье брата потащил её за собой подальше от площади.

– Иди домой, – понукал Шинсу. – Не знаю, что ты там задумала, но брось эти глупости! Тебе следует выспаться и поесть.

– Я же сказала, что у меня всё хорошо! – с трудом сдерживала раздражение Тисия. А ведь сегодня всё могло уже закончиться! Зачем они только появились?

– Что всё это значит? – Ёшики пока добежал на своих коротких ножках, успел запыхаться.

Шинсу склонился к Тисии и прошептал:

– Тебе с ним не справиться. Он сильный и злой. Пора жить дальше. Слышишь?

Она не слышала. Развернулась и шаркающей походкой побрела на окраину города, где заросли кудзу захватили полуразрушенные дома. Вьющиеся лианы плотно оплели здания и соединили их подвесными мостами. Неудивительно, что дети облюбовали это местечко для игр, в мрачных лабиринтах которого так легко было затеряться. Воробьиное Гнездо – так называли нежилую окраину Дандзё горожане. Видимо, из-за сотен воробьёв, которые ватагами собирались на этом месте и устраивали птичьи фестивали. Через заросли кудзу Тисия пробралась в крошечный домик и уснула прямо на деревянном настиле. Здесь её точно не найдут вездесущие соседи.

Через несколько дней на рассвете Тисия пряталась в саду возле чайного домика – ожидала старейшину. Когда-то же он должен появиться, рассуждала она и нервно сжимала рукоять ножа. Сидела, прислонившись спиною к мшистому валуну, и вслушивалась в шаги горожан. Смотреть на лица не нужно было. За столько недель слежки тяжёлую поступь Цикады она различала на слух.

Наконец, он приехал верхом на лошади. Поднялся по ступеням и с шумом отодвинул раздвижную дверь. Удзицума остался у входа. Тисия почувствовала запах дымной травы, которую тот курил. «Уйди. Всего на мгновение. Мне бы только пробраться внутрь», – мысленно умоляла Тисия Удзицума, но тот стоял не шелохнувшись и пыхтел бамбуковой трубкой.

Вскоре Цикада вышел наружу. Тисия выбралась из-за валуна, на четвереньках доползла до разросшихся кустов гортензии и раздвинула ветки. Старейшина был так близко, что она могла рассмотреть узор на его сапогах.

– Напои лошадей. У меня дела в Красильном переулке. Будь где-нибудь поблизости, – сказал Цикада и по узкой улочке пошагал прочь.

Вот она – ещё одна возможность! Тисия обогнула чайный домик и через задние дворы построек, которые плотно прилегали друг к другу, направилась в Красильный переулок.

Широкие полотнища льняных и хлопковых тканей тревожными птицами трепетали на фоне голубого цвета. Вдруг взмахнут под порывом ветра крыльями, осенят улочку своим благословением и вновь успокоятся, нежась в море золотистого света. Где-то в отдалении перекрикивались люди, бренчала рабочая утварь. Тисия осторожно пробиралась между вывешенными для просушки отрезами. Вот ткани всех оттенков красного, значит, для покраски использовали корень растения марены. Запахло корицей – жди бежевые и коричневые цвета. То и дело пространство вокруг окутывали облака пара и становилось жарко, как в летний день.

Тисия услышала голос Цикады и вжалась в стену обветшалой хибары. Перед ней колыхалось светло-зелёное полотнище из волокон крапивы, пронизанное солнечными лучами, – точно в лес попала. Теперь нужно подобраться ближе. Старейшина сильный, но оружием Тисии станет внезапность.

– Господин, а что говорит Нурихён-сама? – раздался незнакомый голос. Аккуратно, чтобы не выдать своё присутствие, Тисия крохотными шажочками догоняла обрывки фраз.