Тайны профессорской тетради. Повести и рассказы

В конверте всего один билет лежал. Я посмотрел на него и чуть было не рассмеялся. Ну надо же: Москва – Тула, общий вагон, стоимость с доставкой всего два с полтиной. Опять мне мой закон наибольшей подлости пришлось вспомнить. Я так раздумьями обо всех этих перипетиях в судьбе и жизни разносчика железнодорожных билетов увлёкся, что даже вздрогнул, когда заказчица меня окликнула. Я мыслями в такие дебри залез, что напрочь забыл, где я и что со мной. Она даже за руку была вынуждена меня дёрнуть, чтобы в чувство привести. Я ведь, как только она мне дверь открыла, сразу же заготовленный конверт ей в руки отдал и о последнем броске задумался, уяснив о хозяйке квартиры лишь одно: что она женщина. А тут посмотреть пришлось.

Знаете, такая любопытная бабуся попалась. Годочков, я думаю, ей уже далеко за шестьдесят было, но ухожена так, что молодёжь позавидовать может. Морщинки на лице, конечно, есть, куда от них в таком возрасте денешься, но издали их совсем не видно, впечатление, что кожа как на барабане натянута, чуть тронь – зазвучит. Причёска безупречная, одежда – вообще отпад. Халат на ней шёлковый или атласный, я в этом не разбираюсь, красного цвета, с золотыми павлинами, распустившими хвосты. Подпоясан халат широким поясом, тоже золотистого цвета, немного другого тона, нежели павлины, но безупречно с ними гармонирующего. Концы пояса с обеих сторон бахромятся тонюсенькими плетёными шнурочками. А на ногах – совсем конец света: такие черевички, что в ночь перед Рождеством никакой Оксане, возлюбленной Вакулы, даже привидеться не могли. И тоже все золотом расшиты.

Бабуля увидела мой открытый от неожиданности рот и говорит:

– Я чай пить собралась, чайник только вскипел, так давайте вместе чайку попьём. Я так не люблю это делать в одиночестве, а тут вы пришли. Вот и компания нашлась.

Она вцепилась в меня и с немалой силой – откуда что взялось в этом хилом теле – потянула в глубину квартиры. Пришлось подчиниться, хотя это вовсе не входило в мои намерения. Планшет я из руки не выпустил, так и продолжал его держать, даже сильней сжав пальцы, как будто опасался, что эта странная женщина отнимет его у меня.

Чай пить старушка, видимо, очень любила и обставляла всё это удивительным образом. Пока она на кухню убежала, я уселся на стул с высокой деревянной спинкой – очень тяжёлый, дубовый наверное, я его с трудом под собой ближе пододвинул – и осмотрелся. Оказалось, что сижу я за большим круглым столом, сервированным на шесть персон. На блюдцах стояли фарфоровые чашки потрясающей красоты, просто музейные экспонаты, настолько тонкие, что насквозь просвечивали. Я даже в руку побоялся взять и рассмотреть одну, опасаясь, что раздавлю ненароком. Расписаны они были различными жанровыми сценками то ли из китайской, то ли из японской жизни. Причём, что совсем уж удивительно, на всех чашках разные сценки изображены. Там и рисовые поля, на которых по колено в воде стояли люди, и лодки странной конструкции, плывущие по реке, и восточные женщины с чёрными волосами, стянутыми в небольшой пучок, обмахивающиеся веером, и повозка непонятного вида, которую волы с длинными рогами тянули, и многоэтажная пагода, и ещё что-то. Последняя чашка далеко от меня стояла, и рассмотреть её я не успел, поскольку в комнате появилась хозяйка с фарфоровым чайником в руке, тоже картинкой украшенным, и начала наливать насыщенный чай во все чашки подряд. Пока она наливала, я всё чашками любовался. Ободок и у чашек, и у блюдец был золотой, такими же оказались и ручки чашек, чайника и сахарницы с молочником, что на столе стояли.

– Красиво, не правда ли? – послышался голос хозяйки, и я даже невольно вздрогнул, настолько это неожиданно прозвучало, ведь до того тишина стояла полная.

– Да вы не волнуйтесь. Я, видите ли, спешу сегодня очень, а дочка попросила посидеть подождать, пока билеты не принесут. «Весь день ждать я не могу, а тебе всё равно делать нечего», – явно передразнила она кого-то. – Не понимает, что у пожилых людей тоже свои весьма важные дела быть могут. Сама, бездельница, не работает, только по портнихам да массажисткам с косметологами шляется. Вышла замуж за богатого грузина – где он только деньги берёт, хотела бы я знать.

Она всё говорила и говорила, а тем временем продолжала заниматься каким-то странным делом. После того как чай во все шесть чашек налила, одну мне пододвинула, затем из холодильника торт достала, уже на кусочки порезанный, разложила его на шесть тарелочек и каждую напротив одной из чашек поставила. Вилочки небольшие, позолоченные вроде бы, такие оригинальные, всего с двумя зубцами, рядом положила, в салфетницу салфетки бумажные, уголком сложенные, воткнула, на всё это посмотрела, по-видимому, увиденным удовлетворилась и сама на стул, такой же, как подо мной, уселась.

Я за ней продолжал наблюдать. Хотелось понять: она что, из всех чашек по очереди пить будет или как? А если «или как», то зачем она всё это нагородила? Наверное, эти вопросы у меня на физиономии настолько явственно проявились, что она усмехнулась как-то странно, скривив при этом лицо, и тихонько так сказала:

– В старой квартире, откуда меня дочка с зятем выгнали… – Она помолчала секунду и продолжила: – Они-то говорят, что не выгнали, а предоставили мне идеальные условия для жизни. Мол, тут тихо и спокойно, а там внуки мешают. Их у меня четверо. Правда, – она ещё голос понизила, как будто стала опасаться, что кто-то подслушать может, – выросли они, внуки-то, у старшей своих детей уже двое, мальчик и девочка. Это, выходит, правнуки мои. И живут они от дочки, то есть от родителей своих, отдельно. Все отдельно, – повторила она. – В моей бывшей профессорской квартире – она большая, пятикомнатная – дочь с мужем своим вдвоём остались, так что не мне кто-то там мешал, а я им мешала. Так получается…

На глазах её слёзы блеснули. Она их быстро, одним движением смахнула и продолжила:

– Вот я и придумала эту игру – накрывать как бы на большую семью. Да привыкла уже. Вы внимания-то не обращайте, чай пейте. Если сахар нужен, кладите сколько хотите, песок в сахарнице лежит. Я, когда с тортом пью, сахар не кладу, и так сладко.

И она вновь заплакала, на этот раз по-настоящему. Беззвучно, а оттого ещё страшней. Лицо гримасой исказилось, слёзы двумя ручейками потекли. Я никогда даже представить себе не мог, что вот так слёзы бежать могут. Сидел, чашку поднял, но даже глоток чая, чтобы горло промочить, в котором всё пересохло в одну секунду, сделать не мог. Спазмом у меня всё сковало во рту.

Наконец хозяйка успокоилась. Раз – и всё в одно мгновение закончилось, лицо вновь нормальным стало, слёзы перестали бежать, и она даже улыбнуться попыталась. Не очень ровной улыбка получилась, но всё же.

– Вы простите меня, это чисто нервный срыв. Давайте допивайте, да мне действительно идти надо. Нет, вы не подумайте, что я вас выгоняю, просто так вот обстоятельства складываются.

Я уже к Марьинскому универмагу подходил, а это минут десять заняло, а может, и побольше, но всё ещё в себя толком прийти не мог. В троллейбусе, пока он до «Белорусской» меня вёз, всё об этой бабуле думал да пьесу вспоминал, которую уже не один раз в театре Моссовета смотрел. «Дальше тишина» она называется. Про судьбу двух стариков, которые всю жизнь вместе прожили, а теперь их дети разлучают и в разные концы страны увозят. Там так пронзительно этих стариков два наших великих артиста играли. Его – Ростислав Янович Плятт, а её – Фаина Георгиевна Раневская.

Я пьесу вспоминал и думал: везде всё одинаково, и не только от нас самих судьба наша зависит, но и от детей с внуками. Как же мы бываем жестоки к старикам своим, которые в нас всю душу свою вложили, на ноги поставили, а мы… Я даже рукой махнул, и на меня какая-то женщина с опаской посмотрела.

В вагоне метро, когда на «Площади Свердлова» почти все из вагона выскочили, мне сесть удалось. Обычно я в транспорте всегда стоя еду, но в тот день присел. Ноги как чужие были. Они даже не гудели, как это бывает, когда много ходишь, а напрочь отнимались.

Присел я и ещё раз шестьдесят третий конверт достал, чтобы адрес уточнить. Я на него смотрел, как будто в первый раз увидел, и ничего понять не мог. Всё заслонила фамилия заказчика. Вот её я действительно первый раз прочитал. Потом прочитал ещё раз. Третий уже не понадобилось – и так всё ясно. Ждёт меня там, на Варшавке, Лиана Багирова. Представляете?! Конечно, та Лиана, которая мне всю малину с защитой сломала, не могла вернуться в Москву, да ещё и в другой район, да ещё и билеты заказать до Тулы… Я подумал немного, а потом решил, что я не прав. Конечно, всё это могло быть. Маловероятно, но могло. Явно противоречило реальности лишь одно: наша Лиана в жизни не поехала бы в общем вагоне. Я её, разумеется, изучил не так хорошо, но общий – это стопроцентно не для неё.

Успокоился я, хотя, положа руку на сердце, надо признаться, не так уж и волновался. Ну а коли время всё одно девать в поезде некуда, я всю ту историю, которая в мае случилась, снова начал в памяти своей крутить. И опять с самого начала. Ну, вам-то я не буду повторять то, о чём уже речь шла, а продолжу с того места, на котором остановился.

Итак, осталось мне всего-то-навсего напечатать текст диссертации. Самое сложное во всём этом, что в тексте тьма отсылочной информации, и по большей части иностранные источники, а следовательно, латынь-матушка.

Хотя в институте целое машинописное бюро работало и три машинистки с утра до вечера по клавишам стучали, толку от них для нас не было никакого. Как мимо ни идёшь, этот стук всегда слышен был. Иногда даже вопрос возникал, да отдыхают ли они? Ну а раз так заняты, то и соваться туда бессмысленно, поэтому никто и не совался. Правда, я несколько раз в их царство по комсомольским делам забегал. И каждый раз одну и ту же картину видел. Одна машинистка действительно с упорством дятла по клавишам долбит, да ещё с немыслимой скоростью, обычным людям явно недоступной, и, что удивительней всего, практически без ошибок, а две другие журнальчики женские рассматривают или ещё чем-нибудь полезным для дома и семьи занимаются. Но дело-то было не в этом, мы все понимали, что машинистки тоже люди и им, как и всем нормальным гражданкам нашей страны, отдых необходим. Главным, почему мы туда не обращались, было следующее обстоятельство: отдать что-то в печать в институтское машбюро можно было только с визой самого директора. Вот в этом и была основная загвоздка. Как только сотрудники ни исхитрялись, чтобы туда со своими рукописями пролезть, мало кому это удавалось. Вот если есть письмо за подписью директора – тогда пожалуйста, или статью в наш отраслевой журнал, редакция которого в соседнем кабинете находилась, – тоже можно, а отчёт квартальный или, совсем уж немыслимая вещь, диссертацию, будьте добры, сами печатайте или на стороне машинистку ищите.

Нашей лаборатории в институте многие завидовали, у нас был свой подпольный, он же резервный, вариант. Когда я только на работу устроился, мне в помощь лаборантку выделили. Ниной Степановной её звали. Женщина она была уже достаточно зрелая, имела дочку, Майечку, двадцати с лишним лет. Жаловаться мне на неё не приходилось, грех на душу не возьму. Она была в меру исполнительной и так же в меру ленивой. У нас с ней если и не дружба завязалась, то сложилось вполне нормальное деловое сотрудничество. Где-то с год моё счастье продолжалось, а потом то ли тесть ей поспособствовал, а был он академиком, доктором сельскохозяйственных наук, то ли просто так сложилось, никто не знает, но её перевели в спецотдел. Там она была полноправной хозяйкой: и машинисткой, и уборщицей – в общем, выполняла всё, что следовало по роду её новой деятельности.

Когда у нас острая нужда возникала, её руководство не возражало, чтобы я по старой памяти услугами Нины Степановны пользовался. Тем более что она к нам на любой междусобойчик, день рождения ли чей, праздник ли какой, нами отмечаемый, обязательно прибегала да домой полный карман конфет шоколадных, до которых большой охотницей была, тащила, объясняя, что это для Майечки – дочки, значит. Ну, мы посмеивались, но не возражали. Так и прозвали её, про себя конечно, «для Майечки». Но диссертацию напечатать Нина Степановна и сама не взялась бы, да, честно говоря, я ей это дело вряд ли бы доверил.

К счастью, проблему с машинисткой незадолго до описываемых событий нам удалось решить. Случилось это нечаянно. Как-то у нас дома собралась привычная компания друзей. Мы часто собирались по разным поводам то у нас, то у кого-то другого по очереди. Вот в тот раз наша очередь была гостей принимать. Пришёл тогда и редкий гость, старинный наш приятель Виктор Спиридонов. Он как год назад с женой разбежался, в транс впал и никуда не ходил. А тут вдруг сам позвонил и напросился. Захотел нас с новой дамой сердца познакомить, сказал, пора настала, решили они крепкую советскую семью создать, вот он и надумал смотрины для друзей устроить. Девушка, Людмилой её звали, нам понравилась. Мы так и сказали: мол, благословляем вас, живите-поживайте да детей заводить не забывайте. Девушка Витьке культурная очень попалась. Работала преподавателем сольфеджио в музыкальном училище имени Ипполитова-Иванова и являлась большой балетоманкой. Вот и Витьку постоянно в Большой таскала. Он там уже весь балетный репертуар пересмотреть успел.

В Большой так просто не придёшь и билетик в кассе не купишь, но у Людмилы нашёлся хороший блат. Несколько её бывших учеников в оркестровой яме там сидели и в благодарность за знания, которые Людмила вложила в их головы – или куда те знания вкладываются – её контрамарками регулярно снабжали. Вот Людмила, чтобы разговор поддержать да культурный уровень наш хоть немного, но повысить, и рассказала несколько занимательных и поучительных историй из жизни Большого театра. Одна мне просто как бальзам на сердце оказалась.

Стала Людмила замечать, что, как только в очередном спектакле Наталья Бессмертнова танцует, в первом ряду партера, на самом престижном, ну и, естественно, дорогом, месте сидит одна и та же женщина, невысокая, с распущенными длинными волосами, под которыми она скрывает небольшой, но сбоку отчётливо различимый горб. И всегда у этой зрительницы на коленях лежал большой букет прекрасных роз. Как только спектакль заканчивался и артисты на поклон выходили, эта женщина первой на сцену поднималась да Бессмертновой букет вручала. Очень эта женщина Людмилу заинтересовала, и вот как-то раз, когда у одного из музыкантов оркестра, бывшего Людмилиного ученика, день рождения после спектакля решили отметить, она там с Бессмертновой нос к носу столкнулась. Ну, первым делом про даму с цветами вопрос и задала. Балерина вопросу совсем не удивилась, по-видимому, Людмила далеко не первой была, кто этой темой заинтересовался, и сказала, что это простая машинистка по имени Ася, которая все деньги, заработанные тяжким трудом, на билеты в театр да цветы тратит. Она, то есть Бессмертнова, не знает, куда цветы после спектаклей девать, не торговать же ими, поэтому раздаёт направо и налево, а всё равно вся квартира в цветах, поскольку зрители в длинную очередь выстраиваются, чтобы любимой балерине их вручить. Но вот цветы, которые приносит Ася, все их затмевают. Где она такую красоту берёт, никто не знает, а она не говорит.

Все наши рассказ выслушали, но только головами в удивлении покачали, а я, прямо как собака-ищейка, стойку сделал и Людмилу попросил, если это её, конечно, не затруднит, адресок или телефончик машинистки этой, Аси, разузнать. Людмила тут же к телефону пошла – он у нас в передней стоял – и кому-то позвонила.

С того момента довольно много времени прошло, не день-два, а несколько недель, и у нас звонок раздался. Трубку моя жена сняла, я смотрю, напряглась сильно, значит, незнакомая ей женщина позвонила, не дай бог, какая-нибудь моя новая пассия. Я даже слегка заволновался, но нет, смотрю, жена расслабилась и щебетать принялась. «Фу, чёрт, пронесло», – подумал я, облегчённо вздохнув. Прислушиваться, о чём там моя благоверная с кем-то беседу ведёт, я даже не подумал. А оказывается, это Людмила позвонила, моя-то с ней по телефону ещё ни разу не разговаривала, вот голос ей незнакомым и показался.

Так появился у меня телефон, но не самой Аси, а её мамаши. Та у неё, по-видимому, функции секретаря выполняла. Это я вначале так подумал, но потом оказалось, что у Аси квартира отдельная, а домашний телефон в том районе, где она живёт, поставить ни практической, ни даже теоретической возможности не было. Пришлось мне вначале с её мамой договариваться, а уж потом, когда мы всё утрясли, мне адресок Асин дали, и я статейку одну небольшую, на пробу, ей принёс. Очень я тогда подивился, как эта Ася живёт. Квартирка однокомнатная, так что у неё в одной комнате и спальня была с огромной кроватью под настоящим балдахином, и рабочий кабинет, если то, что я увидел, таким словом обозвать можно. А стояли там в углу два больших письменных стола, причём у разных стен, но углами смыкались. На столах этих две пишущие машинки «Олимпия» стояли, большие такие, чтобы таблицы в разворот печатать можно было. Машинки две, а вот каретка у них одна оказалась. Потом-то я разобрался, в чём там фокус: одна машинка была с русскими буквами, кириллицей, значит, а другая латинским шрифтом печатала.

Первая статья, которую я Асе принёс, совсем небольшая была. Я думал, мне придётся дня через два вновь на улицу Марии Ульяновой ехать, но Ася меня в кресло усадила и попросила несколько минуток подождать. А затем как выдала пулемётную очередь, остановилась, каретку с одной машинки на другую перенесла, десяток раз по клавишам ударила, вновь каретку на прежнее место вернула и ещё одной длинной очередью страницу завершила. Скорость, с которой Ася копирку меняла, тоже мимо моего внимания не прошла, это было нечто. В общем, минут через пятнадцать я уже в троллейбусе ехал в сторону метро «Университет», по дороге рассматривая безупречно отпечатанный текст статьи. Слова и фамилии, которые надо было в текст на латинице впечатать, были точно на том месте, где и должны были оказаться. Не машинистка, а золото, решили мы все, когда я эту пробную работу в лабораторию доставил.

Ася практически безотказной была, что ей ни принеси – всё брала, а деньги за работу просила как и все остальные, те, которые разборчивы очень. Я Асе свою диссертацию и притащил. Она объём работы оценила и говорит:

– Если очень срочно, не возьму, у меня один срочный заказ на столе лежит, а другой в машинку воткнут. Через два дня я с первым покончу, за второй примусь, ну а потом и к вашему смогу приступить. 18 мая всё готово будет. Устраивает – оставляйте.

Дело было 25 апреля, до защиты ровно месяц. Я головой кивнул в знак согласия, половину оговорённой суммы в качестве аванса на столе оставил и уехал. А через день мне в учёной части сказали, что по не зависящей ни от кого причине мою защиту с 25 мая на 15-е перенесли, там случайно окно образовалось, а на 25-е защиту той самой Лианы Багировой поставили. К 15-му она готова не будет, вот её и воткнули вместо меня. Я к Асе, а она головой мотанула – наотрез отказалась.

Передо мной разверзлась пропасть, дна которой не было видно. Забрал я у Аси черновик диссертации и отправился на работу, к учёному секретарю. Та только руками развела, но совет дала:

– Иван, ты же печатать умеешь. Берись и печатай. Сегодня 27-е, объём у тебя двести с лишним листов, но по 20 страниц в день ты же сможешь напечатать, вот и давай. Я девочек из машбюро попрошу, они тебе пишущую машинку выделят, бумагу с копиркой тоже. Попробуй – должен успеть.

– Тогда мне две одинаковые машинки надо, только одну с русским шрифтом, а другую – с латинским.

Она мне головой кивнула и вышла из кабинета. Через полчаса я ехал на институтской машине домой. На заднем сиденье стояли две пишущие машинки «Олимпия» с большой кареткой, а рядом лежали четыре пачки писчей бумаги и упаковка копирки. Все праздники, десять дней, в нашей квартире почти безостановочно стучала машинка. На полу рядом со столом были разложены шесть пачек напечатанного текста. Так я ещё никогда не уставал.

Десятого мая я приехал на работу и отнёс переплётчику шесть экземпляров диссертационной работы. К вечеру они уже были у официальных оппонентов. Закончилось всё тем, что, опять же по независящим обстоятельствам, заседание учёного совета перенесли на октябрь. Все мои старания пошли прахом. А заседание 25 мая состоялось, и Лиана Багирова успешно защитилась. Мне было очень обидно.

Вот обо всём этом я и думал, пока добирался до шестьдесят третьего адреса. Багирова, конечно, оказалась совсем другой. Это действительно была весьма распространённая азербайджанская фамилия, да и имя одно из самых популярных. Меня встретила молоденькая девушка, которой вряд ли исполнилось шестнадцать лет. Она протянула мне горстку мелочи, ровно два рубля и пятьдесят копеек, после чего я отправился на Комсомольскую площадь.

В подвале я ещё раз со всеми попрощался и поехал на дачу. А вечером следующего дня мы с женой уже держали путь к моему дядьке, везя в сумке всю сумму нашего долга – 1500 рублей.

Дом обуви

Глава 1

Как-то раз вышли мы с Гиви незадолго до обеденного перерыва с завода, где проходили преддипломную практику. Заведующего лабораторией, в которую нас послали трудиться, куда-то вызвали, и по всему выходило, что на работу он уже не вернётся, вот мы и решили по-тихому смыться. Был октябрь, но погода стояла скорее майская: тепло, солнышко пригревает не на шутку, – в общем, всё располагало к прогулке на свежем воздухе, а не к сидению в полуподвальном помещении, где в окошки, находящиеся высоко над головой, только кусочек неба и можно разглядеть.

Предприятие располагалось на Сельскохозяйственной улице, поэтому мы неторопливо дошли пешочком до проспекта Мира, а там сели на троллейбус номер девять. Надумали мы вдвоём по центру прошвырнуться, но тут я вспомнил, что давно не заглядывал в букинистический магазин на Сретенке. Я и предложил Гиви выйти на одну остановку пораньше, заскочить на пару минуток в «Букинист», а уж дальше отправиться пешим ходом к площади Дзержинского. Гиви такой план одобрил. Когда он учился в начальной школе, их семья жила в высоком здании дореволюционной постройки, находящемся прямо напротив дворца, в прошлом принадлежавшего Ростопчину. Это был единственный старинный дворянский особняк на улице Дзержинского, сохранившийся до наших дней. Гиви очень хотел показать мне, пусть даже и на поверхности, как шёл подземный ход, соединявший здание КГБ с тем домом, где когда-то жила его семья.

Магазин на Сретенке был весьма неплохой, но только для своих. Я в число избранных не входил, поэтому рассчитывать, что мне удастся приобрести там что-нибудь интересное, конечно, не мог. Правда, недавно в отдел изобразительного искусства приняли новую продавщицу, по имени Людмила, так вот с ней у меня кое-какой контакт начал налаживаться. Собственно, я и хотел всего-навсего с этой Людой поздороваться да пару комплиментов, до которых та была весьма охоча, ей на ушко шепнуть. Время поджимало, до закрытия магазина на обед оставалось минут пятнадцать, а троллейбус застыл на углу проспекта Мира и Колхозной площади.

– Едет, что ли, кто-то? – задал я вопрос не Гиви, а так, в пространство, поэтому ответа даже не ждал.

Бывало, вот так до получаса приходилось стоять в ожидании, пока, поблёскивая разноцветными огоньками, мимо не пронесётся машина кого-нибудь из членов Политбюро ЦК КПСС.

Но нет, в этот раз нам повезло, и троллейбус начал медленно перебираться через Садовое кольцо. Обеденный перерыв должен был начаться через пять минут, но мы уже бегом влетели в магазин. Я сразу же устремился в дальний угол, где находился отдел искусства. Людмила стояла, отвернувшись от зала, и подкрашивала губки, когда я подкрался к ней и тихонько, но достаточно внятно произнёс:

– Мадам, ну зачем, зачем вы тратите деньги на всю эту ерунду и мишуру? Вы и без всех этих примочек ослепительны и неповторимы!

– Ванька, – с улыбкой, демонстрирующей ухоженные зубки, повернулась ко мне продавщица, – не мог, что ли, пораньше?

– Золото моё, изо всех сил мчался, но кто-то ехал по Садовому, и мы чёрт знает сколько проторчали на углу. Представляешь, первыми стояли. Правда, должен признаться, что мы с товарищем… кстати, познакомьтесь: Гиви – Людмила… опаздываем. У него деловая встреча на площади у «Детского мира», но я его уговорил сюда заскочить, пообещав, что не задержусь. Поэтому чао-какао, люблю, целую. – И я наклонился через прилавок, чтобы дотянуться до её щёчки.

В этот момент в магазин ворвалась парочка ребят. Размахивая какой-то толстой книгой, они попытались заскочить в товароведку, но там уже было закрыто, и они поплелись назад. В зале остались только мы с Гиви да Людмила, которая кивком показала нам дорогу на выход. Делать было нечего – пришлось подчиниться.

На крыльце стояла та самая парочка. Скорее всего, они решили дождаться открытия магазина, но, увидев нас, оживились. Пока мы выходили из дверей, я успел их хорошенько рассмотреть. Тот, что справа, с книгой в руке, был помоложе, повыше и вообще как-то покрупней. Трудно было понять, окончил он уже школу или продолжал там учиться. Волосы у него были коротко стрижены «под ёжик», цвета непонятного, не светлые и не тёмные, так, серединка на половинку, лицо круглое, уши слегка оттопыренные, глаза карие, небольшие – ничего особенного, самые обычные, нос приплюснутый, с явно сломанной переносицей: то ли хозяин любитель подраться, то ли боксом занимался. Габаритный в целом парень, но при этом какой-то рыхлый и ничем не выдающийся, на улице с таким встретишься – внимания не обратишь. А вот второй мне откровенно не понравился. Был он значительно старше первого – наверное, ему уже к тридцати приближалось. Светловолосый, с новомодной фасонной причёской, так называемой «скобочкой». На голову его было приятно посмотреть, но вот увидел я его глаза, прикрытые очками, и мне сразу же не по себе стало. Серые, холодные, без проявления каких-либо чувств – такой убьёт и не поморщится. Перед нами стоял настоящий бандит, и скрывать свою агрессию он даже не пытался.