Слепая зона

Когда он был не сильно занят своей новой семьей – той, которой он с такой легкостью нас заменил.

Малия от начала и до конца поддерживала меня. Была рядом после неприятных эпизодов с мамой, которая не знала, как справиться с тем, что ее брак рухнул, а после пыталась найти утешение с самыми отъявленными негодяями. Малия понимала, что я чувствовал себя брошенным, и тогда в дело вступил ее папа, который научил меня всему, чему должен был обучить отец. Более того, она поддерживала меня во время успехов и неудач на футбольном поле и при каждом удобном случае напоминала, что однажды я добьюсь триумфа, стану профи.

Я как будто не девушки лишился.

Я будто потерял правую руку.

И до сих пор не получалось принять, что мы наконец-то пережили изматывающий год отношений на расстоянии, – Малия училась в Калифорнии, где мы росли, а я здесь, в Массачусетсе, – только для того, чтобы она перевелась в БСУ, переехала на другой конец страны и… рассталась со мной.

Все это не имело никакого смысла. Я пытался проанализировать каждое слово из ее речи во время расставания и, пытаясь найти причину, каждый раз не получал никакого результата.

– У нас была прекрасная первая любовь, Клэй, но только ею она и была – первой любовью.

У Малии перекосилось лицо, но это выражение говорило не о том, что ей было хоть как-то больно от этого заявления. То была гримаса жалости, словно она объясняла ребенку, почему ему нельзя кататься на американских горках для взрослых.

– Мы дали друг другу обещание, – парировал я, трогая большим пальцем кольцо обещания. Мы обменялись ими в шестнадцать, дав клятву всегда быть вместе и скрепив ее украшениями, которыми были почти обручальными.

Но когда я потянулся к ней, на ее пальце ничего не было. Золотая полоска куда-то исчезла, и я сглотнул, когда моя уже бывшая девушка, поморщившись, отстранилась.

– Мы были юными, – сказала Малия так, словно это оправдывало то, что она разбила мне сердце, словно наш возраст вдруг превращал в иллюзию любовь, которую я к ней испытывал.

Любовь, которую, по моему мнению, она испытывала ко мне.

– Но ты наконец-то здесь. В моем колледже.

От этих слов она нахмурилась.

– Теперь это и мой колледж. Я включена в команду поддержки. И у меня… есть цели. Планы, которые я намерена осуществить.

Произнося эти слова, Малия не могла даже взглянуть на меня, и я начал шумно дышать от переизбытка чувств, которые сдерживал с таким трудом. Я знал этот взгляд. Именно так Малия посмотрела на меня, когда я купил ей платье, которое ей на самом деле не понравилось, но она не хотела в этом признаваться, потому что это задело бы мои чувства. Тем же взглядом награждал ее отец, Кори Вейл, влиятельный в Кремниевой долине юрист, привыкший всегда получать желаемое.

И который ждал того же самого от своей дочери.

Собрать все факты воедино было несложно, и меня вдруг осенило.

– Я недостаточно хорош.

Малия, даже не потрудившись опровергнуть это, просто смотрела в пол.

И в один миг девушка, на которой я собирался жениться и с которой хотел провести всю жизнь, бросила меня в точности как мой отец. Хотя они оба обещали остаться.

Я был общим знаменателем.

Всех моих успехов им недостаточно.

– Мы оба станем счастливее, – снова снисходительным тоном произнесла Малия и погладила меня по руке. – Поверь мне.

Воспоминание стерлось из памяти резким ударом мокрого полотенца о мое бедро.

– Черт!

Я вскрикнул и зашипел от жгучей боли, и Кайл Роббинс покатился со смеху. Парень согнулся пополам, и скрученное полотенце, которым он хлестнул меня, упало на пол.

– Мужик, ты завис, – смеясь, сказал он. – И ни хрена не замечал. – На этих словах Кайл выпрямился и посмотрел на еще одного товарища по команде, стоявшего в другом конце тренажерного зала. – Успел заснять?

Тот, кому он поручил записать на видео прикол, даже не успел ответить. Я молниеносно схватил Кайла за шиворот майки и резко подтянул к себе, смотря в глаза и крепко удерживая, пока он пытался вывернуться.

– Удали эту хрень или, клянусь богом, Роббинс, я устрою тебе настоящую взбучку и подвешу на стропилах за твои изгаженные, рваные узкие белые трусишки.

Кайл начал было смеяться, но, когда я скрутил кулак, усиливая хватку, в его глазах вспыхнул ужас, после чего парень стукнул меня по руке, и я его отпустил. Мы оба знали, что я мог бы держать его намного дольше, если бы хотел.

– Черт возьми, кое-кому точно трусы в зад врезались, – буркнул он.

Один из приятелей вернул ему телефон. Я выхватил тот из рук Кайла, прежде чем он ушел, и удалил видео, а потом кинул ему обратно.

– Раньше с тобой было веселее, – заметил он.

– А у тебя раньше на голове было выбрито имя Ново, – огрызнулся я, отчего собравшиеся вокруг парни зашлись сдавленным смехом, который им с трудом удавалось скрывать.

Кайл побагровел: судя по прищуренным глазам, он вспомнил, как в прошлом сезоне проиграл нашему кикеру, а в качестве наказания ему пришлось выполнить любое требование команды.

Но он просто сжал зубы и отмахнулся, а потом пошел делать жим лежа, и я наконец-то почувствовал, что надоедливая муха оставила мой пикник ради чужой корзинки.

Кайл Роббинс был тем еще уродом, и то обстоятельство, что он при каждом удобном случае извлекал выгоду из Имени, Образа и Фото[4], означало, что парень привлекает еще больше внимания к медийной свистопляске, которая и так вокруг нас царила. Меня это бесило, и я терпел его только потому, что он был чертовски хорошим тайт-эндом[5] и играл со мной в одной команде.

Когда Кайл ушел, я размял шею и, снова сев на пустой силовой тренажер, ощутил на себе изучающий взгляд нашего квотербека и капитана команды Холдена Мура.

– Ты как? – относя штанги, спросил он так, будто ответ его совсем не интересовал. Я сразу все понял. Холден был прирожденным лидером, одним из нескольких игроков в команде, кого я действительно уважал. Он интересовался не потому что ему было любопытно, а потому что его правда это интересовало.

– Хорошо, – только и ответил я, а затем принял исходное положение и стал толкать платформу, пока не выпрямил ноги.

Затем снял фиксатор со станка, на вдохе опустил колени к груди и, кряхтя, начал вновь выталкивать нагруженную платформу.

Выполнив еще десяток повторений, я зафиксировал вес, сел и вытер лоб полотенцем.

И как раз в этот момент между моими «найками» нарисовалась миниатюрная пара бежевых туфель без каблука.

Мои ступни по меньшей мере вдвое превосходили эти маленькие туфельки в длину и в ширину, и, вскинув бровь, я провел взглядом по ногам, которые были в них обуты. Ноги оказались обтянуты тонкими черными колготками; только в местах, где ткань была плотнее, виднелся узор в горошек. Уголки моих губ приподнялись от изумления, когда над колготками показался подол черной юбки с пришитым спереди кошачьим носом с усами.

Я сразу же понял, что это Джиана Джонс.

Она всегда одевалась, как чудаковатая библиотекарша или нечто среднее между монашкой и озорной школьницей. По какой-то причине ее умение сочетать скромность со скрытой сексуальной привлекательностью всегда казалось мне неотразимо очаровательным. Я сомневался, осознавала ли она сама, что даже в водолазке могла привлечь к себе больше взглядов, чем иные девчонки в бикини.

Девушка скрестила руки на груди, пока я неспешно поднимал взгляд вверх, рассматривая ее бледно-розовый свитер и воротник белой рубашки под ним. Когда мы наконец-то встретились взглядами, она одним пальцем подняла очки выше на переносице. Я улыбнулся еще шире, увидев локон, выбившийся из пучка на макушке, в который она собрала свои густые волосы.

– Джи, – задумчиво протянул я, слегка отклонившись назад, чтобы лучше оценить вид. – Чем обязаны такому удовольствию?

– Джиана, – поправила она, хотя голос ее прозвучал так тихо, что я едва расслышал.

Мой взгляд прошелся по кошачьим усам, растянувшимся вдоль ее бедер.

– Милая юбочка.

Она закатила глаза.

– Рада, что сегодня настроение у тебя стало лучше.

– Не дай ему себя одурачить, – встрял Холден со своей скамейки. – За пару минут до твоего прихода он вцепился в Роббинса мертвой хваткой.

Джиана окинула Холдена вопросительным взглядом, покачала головой и снова сосредоточилась на мне.

– Нам нужно поговорить.

– Я весь внимание, Котенок.

Ее щеки зарумянились в цвет свитера, а потом она сердито на меня посмотрела. Казалось, это прозвище активировало в ней новую личность. Я наблюдал, как съежившаяся и застенчивая девушка становилась словно бы выше ростом, расправляя плечи и вздернув подбородок.

– После твоей вчерашней выходки я попала в неприятности. Нам нужно обсудить регламент общения с прессой и нормы поведения перед камерой.

На сей раз я закатил глаза и занял положение, чтобы выполнить еще один подход жима ногами.

– Мне этого летом с лихвой хватило, – сказал я, вытолкнул ногами платформу и принялся за очередной десяток повторений, а она так и осталась стоять рядом.

Когда я снова зафиксировал платформу и сел, она одарила меня снисходительной улыбкой.

– Значит, ты ничего не понял.

– Все я прекрасно понял.

– После вчерашнего позволю себе не согласиться.

Я пожал плечами.

– Значит, я погано выступаю на камеру. Тогда не ставь меня сниматься. Все просто.

– Нет, не просто. Ты звездный игрок защиты, на интервью с которым поступает много запросов. И ты не погано выступаешь на камеру. В прошлом сезоне ты был как рыба в воде всякий раз, когда я устраивала тебе встречу с прессой.

– Времена меняются, Котенок.

Она стиснула зубы.

– Прекрати так меня называть.

Кто-то из товарищей по команде позади меня тихо мяукнул, по качалке пронеслась новая волна смеха, и я сам с трудом сдержался, чтобы не хохотнуть.

Джиана шумно выдохнула и ткнула меня пальцем в грудь.

– У тебя назначена обязательная встреча со мной по вопросам связей с общественностью – сегодня вечером после командного сбора. В кофейне возле студенческого клуба. Ровно в восемь. Если опоздаешь, будешь отвечать перед тренером Сандерсом, ясно?

В груди зародилось уважение оттого, что она стояла на своем и даже слегка повысила голос, а потом вздернула голову в ожидании моего ответа.

– Да, мэм, – промурлыкал я, не сдержавшись.

А потом снова глянул на ее юбку.

Стоит отдать Джиане должное: она не удостоила меня вниманием или, может, и вовсе не заметила этого, а потом развернулась и сделала несколько шагов, пока ее чуть не зашиб Эрнандес, качавший трицепс на канатной рукояти. Она вовремя уклонилась от его кулаков, едва не налетев на тренажер для разгибания ног, но, слегка повернувшись, снова смогла избежать столкновения.

Я наблюдал, как Джиана отскакивала и уклонялась всю дорогу до выхода из зала, и даже не осознавал, как приятно было отвлекаться на нее, пока она не ушла.

И тогда мне осталось думать только о Малии.

Глава 4

Клэй

– Клэй, ты его точно полюбишь, – сказала мама в трубку, и я понял, что она сейчас на работе, по бренчащей на фоне посуде.

После изматывающих спортивных сборов я шел по кампусу, направляясь на встречу с Джианой для нашей пиар-переподготовки, и был не в настроении слушать о последнем мамином парне.

Но деваться некуда.

– Он истинный джентльмен. И серьезно относится к работе. – Мама замялась. – И, что радует, ко мне.

Я изо всех сил попытался выдавить улыбку, хоть мама меня и не видела – по большей части для того, чтобы мой голос звучал так, будто я ей верю.

– Похоже, он классный, мам.

– Сам увидишь, когда приедешь на Рождество. – Наступила пауза, а потом: – Теперь расскажи про себя. Как с футболом?

Я вздохнул перед тем, как ответить на вопрос, которому на самом деле был рад. Раз мама спросила, значит, у нее хорошее настроение, а еще она не стенала во время всего разговора о себе и своих проблемах. Нет, когда она причитала, я и слова не говорил. Независимо от обстоятельств, я всегда готов ее поддержать.

И все же после многочисленного повторения одного и того же рассказа мне сложно поверить, что этот мужчина хоть чем-то отличается от предыдущих.

Моя несчастная мать застряла на вращающемся колесе обозрения разбитого сердца и не могла с него слезть с тех пор, как нас бросил отец, когда мне было восемь.

Круговорот был примерно такой: она знакомилась с парнем, чаще всего в Le Basier, неоправданно дорогом ресторане, где работала официанткой. Мама у меня красавица – ярко-зелеными глазами и смуглой кожей я пошел в нее. Она всегда приводила домой мужчин, которых восхищала ее красота. Кроме того, мама была очаровательной женщиной, и мужчины охотно попадались на ее удочку, перенимая ее задор.

Проблема заключалась в том, что, как только эти отношения принимали серьезный характер, как только весь лоск тускнел и они понимали, что с моей мамой не так легко сладить, мужчины ее бросали.

И всегда оставляли ей шрамов больше, чем у нее было до них.

После ухода отца мама была в депрессии. Да и я тоже был в раздрае – тем более когда папа нашел другую женщину, от которой у него родилось еще двое детей, и построил совершенно новую жизнь, в которой не было места нам. Добавим к этому и без того неудачную мамину личную жизнь до папы, и можно понять, почему порой она немного… драматизировала.

Чаще всего мужчинам было не под силу это вынести. В тяжелые времена они не могли сидеть с ней рядом, не могли держать ее за руку во время панических атак и поддерживать морально, когда она отчаянно в них нуждалась. Если ее захлестывали ревность и паранойя, эти мужчины не готовились к худшему, чтобы пережить трудности вместе с ней.

Они как можно быстрее сваливали из города, оставляя ее одну справляться с последствиями.

И в прощальной речи обязательно выставляли ее сумасшедшей, цепляющейся по пустякам, ревнивой стервой, психически неуравновешенной, недоверчивой женщиной. И ничего, что моя мать испытывала эти эмоции, потому как поклонники давали ей кучу причин для этого.

А в итоге последствия всегда разгребал я.

И в те моменты я готовился к встрече с другой версией своей мамы.

Когда она была счастлива, когда все было хорошо, мама казалась жизнерадостной, лучезарной женщиной. Заражала всех вокруг энергией и позитивом, была целеустремленной и полной энтузиазма, проявляла ко всему живой интерес. Она принимала участие в моей жизни, поддерживала порядок в доме и – что самое главное – в отношениях с мужчиной, с которым в то время встречалась.

Но когда они ее бросали…

Она пребывала в ужасном состоянии.

Сколько себя помню, мама всегда была любительницей выпить. Но в детстве, когда с нами жил отец, дело ограничивалось бутылкой вина на двоих, после которой они смеялись и танцевали на кухне.

Но мамино пьянство после ухода папы проходило немного иначе.

Она в одиночку вливала в себя целые ящики пива. Плакала, кричала и цеплялась за унитаз, пока я держал ей волосы или прикладывал к шее салфетку, смоченную в холодной воде.

А потом все повторялось по кругу: если мама с кем-то встречалась, то была счастливой алкоголичкой. И пьяной развалиной, когда ее бросали.

Порой, после самых ужасных расставаний, она принималась за наркотики. А иногда с готовностью впадала в депрессию. Временами она почти нарывалась на увольнение, и я удивлялся, как ей удавалось продержаться столько времени на одной работе. Мама спускала на ветер все сбережения, попадала в неприятности, из-за которых была вынуждена просить денег у своего единственного сына, а потом давила на мою совесть, если я не мог их ей дать.

А я давал. Постоянно.

И не важно, что мне приходилось потрошить свои накопления, брать работу на лето или продавать PlayStation.

Я бы ни за что не отказал маме в поддержке.

Это было само собой разумеющимся, в чем я глубоко убежден, поскольку она смогла поддержать, когда от меня отказался отец. Да, моя мать неидеальна, но она всегда была рядом, и за одно это я отдал бы ей все до цента и последней рубашки.

Но меня все равно это задевало, хотя я не особо понимал свои чувства, пока не стал старше и не осознал, насколько ее цикличное существование испоганило жизнь и мне.

– Уже не за горами День отбора, – закончил я после того, как рассказал об успехах на спортивных сборах. – Так что посмотрим.

– Ты обязательно попадешь в команду, детка, – уверенно заявила мама. – И не успеешь оглянуться, как подпишешь многомиллионный контракт с Национальной футбольной лигой и купишь своей маме огромный особняк на берегу.

Я улыбнулся. Тысячу раз слышал эту ее мечту. Она появилась, когда я был еще подростком и мы поняли, что у меня и впрямь есть довольно приличные способности к футболу. Я до сих пор помню свои двенадцать лет, когда после игры мама усадила меня, еще одетого в грязную форму и бутсы, заставила посмотреть в зеркало и встала за моей спиной, положив руки на плечи. Глядя через отражение мне в глаза, мама заявила: «Клэй, тебе никогда не придется перебиваться, как приходилось мне. Ты станешь богатым».

– Кстати о футболе. Я говорила, что Брэндон тоже раньше играл? – спросила мама, вырвав меня из воспоминаний. – В школе он был квотербеком стартового состава.

Моя улыбка померкла. Перед глазами появилась табличка кофейни, когда я вышел к университетскому дворику, где на пледах валялись студенты, курили вейпы, смеялись и приятно проводили вечер.

Интересно, каково это – быть обычным студентом и иметь кучу свободного времени, а не проводить каждую минуту на тренировках?

– Обсудим все в Рождество, – сказал я. – Мам, надо бежать. Еще одна встреча.

– Так поздно? Они совсем тебя не щадят? – хихикнула мама. – Ладно, люблю тебя, родной. Позвони в конце недели. – Она замолчала. – А ты… ты виделся с Малией?

Услышав ее имя, я похолодел.

– Нет.

Напоминание, что от нашего разрыва больно было не только мне, но и нашим семьям, напоминало зудящую от соли рану. Мы встречались очень долго, пережили много всего, и для мамы Малия была все равно что родная дочь.

Порой они были ближе, чем мы с мамой, поскольку их связывало то, чего мне постичь не дано в силу принадлежности к другому полу.

– Что ж… – завела мама, но потом передумала и после затяжной паузы сказала: – Просто сосредоточься на футболе. Все как-нибудь само образуется.

– Люблю тебя, мам, – выдавил я.

– И я тебя. О, и…

Пока мама не успела спросить о чем-нибудь еще, я отключился и остановился у входа в кофейню, чтобы перевести дух. Дул теплый и приятный ветер, а пока еще зеленые деревья хранили последний отпечаток лета.

Я глубоко вздохнул, с досадой отметив, что от одного только глотка свежего воздуха горит в груди. Это началось с тех пор, как от меня ушла Малия, и я понял, что такова теперь моя новая реальность.

День и без того был трудным. Меньше всего я хотел получить разнос за то, что не пылал на камеру радостью и счастьем.

Но если так велел тренер Сандерс… у меня не было возможности отказаться, не поставив под угрозу свою стартовую позицию.

Потому, вздохнув напоследок, я толкнул стеклянную дверь, и небольшой колокольчик над головой оповестил о моем появлении.

«Ром и вертел» был одним из немногочисленных баров в кампусе – наверное, потому что в сравнении с барами вне кампуса в нем себя вели цивилизованно и сдержанно. Здесь толпились не пьяные малолетние студенты, таскающие с собой дурацкие поддельные удостоверения личности, а старшекурсники, которые были довольно адекватными и приходили сюда, чтобы пропустить по стаканчику и провести тихий вечер за беседой или живой музыкой, а не дрыгаться на танцполе.

Они многое потеряли.

И все же, когда я вошел в темное помещение, аромат старых книг, свечей и кофе превзошел запах алкоголя, и было в этом что-то умиротворяющее. Находиться здесь было приятнее, чем в тех зловонных барах, куда я предпочитал захаживать. Надо признать, здесь царила особенная атмосфера.

На небольшой сцене в углу какой-то парень играл на акустической гитаре и тихо напевал песню, не мешая разговаривать тем, кто сидел в темных кабинках за столиками, на которых стояли свечи.

Я остановился возле бара и обвел зал взглядом в поисках Джианы. Внутри шевельнулось какое-то неприятное чувство, когда я увидел целующуюся парочку в одной из угловых кабинок, но быстро прошмыгнул мимо них, осматриваясь, пока не нашел нужного мне человека.

На умиротворенное лицо Джианы падали тени и свет от свечей. Широко раскрыв глаза, в которых застыла нежность, она загадочно улыбалась. Маленькими ручками она забавно стискивала большую кружку с каким-то дымящимся кофейным напитком и, время от времени отпивая из нее, слушала музыку.

И она правда слушала.

Она сидела, скрестив ноги в этих сдержанно сексуальных гольфах, в которых я ее уже видел, и покачивала ступней в такт мелодии. Музыка была мне незнакома, но Джиана одними губами вторила тексту песни, не сводя взгляда с музыканта.

И когда он оторвался от своей гитары и посмотрел на нее, Джиана покраснела так густо, что даже в тусклом свете бара я увидел этот румянец. Она быстро потупила взгляд, посмотрев на кофе, и прикусила губу, сдержав улыбку. А когда снова глянула на стоящего на сцене парня, он уже и забыл о ней, подмигнув парочке девчонок, сидевших близко к сцене.

От комичности ситуации я улыбнулся и поспешил к ее столику, встав ровно между Джианой и тем парнем с гитарой.

Она моргнула, когда я загородил ей обзор, словно удивилась моему приходу, словно вообще забыла, что пригласила меня – нет, приказала явиться в кофейню. Джиана вздрогнула, чуть не расплескав кофе, осторожно поставила кружку на стол, поправила на носу очки и встала.

– Ты здесь.

Я удивленно воззрился на нее.

– А где еще, по-твоему, я должен быть?

– Ну, да, но я… – Она скрыла свое удивление улыбкой и, взмахнув рукой, показала на стоящий напротив стул. – Хочешь пива или еще чего-нибудь?

Взгляда, которым я ее одарил, хватило в качестве ответа, и Джиана поманила пальцем пробирающуюся через толпу официантку.

Официантка тут же попросила у меня удостоверение личности, и, по счастью, у меня была безупречная липа – спасибо Кайлу Роббинсу. Это единственное, на что он был годен, не считая функции неплохого тайт-энда, и я презирал его не больше, чем можно презирать надоедливого младшего брата.

Как только мне принесли пиво, Джиана положила локти на стол, прижала кончики пальцев друг к другу и обратилась ко мне:

– Спасибо, что пришел.

Я кивнул.

– Слушай, не хочу показаться занудой и уж точно не больше твоего хочу зависать тут до рассвета. – Джиана замолчала, убирая локон от лица, и я понял, что она распустила пучок, с которым ходила целый день, и теперь ее неукротимые золотисто-каштановые кудри со светлыми прядями обрамляли лицо подобно ореолу. Ее щеки усыпали веснушки, а губы были пухлыми, даже когда она их поджимала. – Давай просто быстренько пробежимся по делу, найдем решение нашей проблемы и пойдем спать, потому что сна нам явно не хватает?

– А какая конкретно у нас проблема?

– О, кроме той, что ты чуть не откусил голову репортеру? – Джиана пожала плечами, вытащила из сумки ноутбук и водрузила его на стол. – Больше никакой.

– Она была назойливой. Как и все остальные.

– А вот в прошлом сезоне тебе как будто было все равно, когда они безостановочно прокручивали записи с тобой и говорили, что ты следующий Ронни Лотт[6].

– Да, но с прошлого сезона многое изменилось.

– Например, дела на личном фронте?

Ее слова ударили меня наотмашь, и я даже дернул головой, удивившись такому дерзкому ответу от девчонки, которую всегда считал тихоней.

– Прости, я не хотела грубить, – быстро извинилась она, и в один миг в ее тоне проявилась нежность. Ее голос стал тише и неувереннее. – Я знаю… ну, могу представить, как сложно пережить расставание, особенно с девушкой, с которой встречаешься со школы.

– Откуда тебе столько всего известно?

Она смерила меня взглядом.

– Такая уж у меня работа. А еще у меня в обязанностях забота о том, чтобы тебя ничего не тревожило.

– Мне от этого что, должно полегчать, Котенок?

Джиана разочарованно откинулась на спинку стула.

– Быстро и безболезненно, помнишь? Если перестанешь упираться, мы можем уйти отсюда, когда допьешь пиво.

Я вздохнул, что-то буркнув, махнул в сторону ее ноутбука и сделал большой глоток пива, дожидаясь, когда она достанет все, что ей нужно.

– Миссис Бэнкс пригласила на День отбора журналистку, с которой ты отказался разговаривать. Она хочет, чтобы ты дал ей эксклюзивное интервью. – Джиана посмотрела мне в глаза. – До тех пор я могу оставить тебя в покое, если дашь обещание взяться за ум на следующие пару недель и дать приличное интервью, когда она вернется.

– Оставишь меня в покое… в смысле?