Айбала. История повитухи

Первым порывом Айбалы было положить ребенка обратно в люльку. Фазилат пережила шок, зачем ей новое испытание? Как она объяснит свекрови цвет волос и глаз дочери? А мужу что скажет? В ауле отродясь не водилось голубоглазых блондинов. Если только в селе, и то навряд ли, а Фазилат никуда из дома не выходила, разве что в магазин.

Внезапно из глубин памяти всплыл урок, посвященный внешности, которая может передаваться через несколько поколений. Это называлось генетикой – Айбала выучила мудреное слово, записав его в тетрадку. Пожилая русская учительница увлеченно рассказывала о прихотях природы, когда у африканцев, например, рождаются белокожие дети, а у темноволосых – рыжие.

Но как объяснить это Фазилат, которая с трудом окончила пять классов, а главное – ее мужу? Да Агабек и слушать не станет. Выгонит Фазилат из дому вместе с девочкой, а сыновей себе оставит.

Пока Айбала размышляла, вернулась Сабира с чистыми простынями и крапивным отваром. Фазилат заставили выпить полкувшина, а пока она пила, дуя на горячее, Сабира перестилала простыни. Потом она обмыла невестку от крови и помогла ей надеть чистую рубаху и шаровары, в которые затолкала побольше тряпок. Фазилат облегченно вытянулась на чистых простынях и снова вспомнила про ребенка.

– Дай мне ее, Айбала. Дай скорее.

Айбала молча положила девочку ей на грудь. Увидев светлые волосы и васильковые глаза, женщины застыли в недоумении. Первой опомнилась Сабира. Но она сказала совсем не то, чего боялась Айбала. Хлопнув себя по ляжкам, она рассмеялась:

– Вай, наконец и у нас такая!

Шуше и Фазилат удивленно уставились на нее.

– Да ведь в роду Мяршоевых один раз в пятьдесят лет такие дети рождаются. Ты разве не помнишь, Шуше? Таибат, свекровь моя покойная, рассказывала, что после Айдамира родила мальчика голубоглазого и светловолосого, только он совсем маленьким помер. А у свекра, отца Айдамира, сестра была такая же. Говорят, у них это к древнему роду восходит, уже много столетий. И вот теперь в нашей семье такая красавица! Слышишь, Фазилат? От женихов отбоя не будет, придется ей никаб купить, чтобы лицо и волосы прятать.

Успокоенная и довольная Фазилат счастливо рассмеялась. Спустив с плеча рубаху, привычным движением пристроила дочку к налившейся молоком груди и сунула в крошечный ротик набухший сосок. Девочка вяло зачмокала, прикрыв удивительные васильковые глаза.

– Назовите ее Сарыкиз[13],– предложила Шуше.

– Красивое имя, – Фазилат улыбнулась. – Спасибо, Шуше Наврузовна.

– Спасибо! – передразнила Шуше, посуровев лицом. – Как ты вела себя сегодня, позор какой! Ладно, корми ребенка, потом тебе все скажу. Ты каши ей наварила, Сабира?

– Так сразу, как прихватило ее, вот такой котелок на плиту поставила! – Сабира показала руками. – Отличная каша получилась, из кукурузной муки, с медом и маслом.

– Я бы тоже от мисочки-то не отказалась, – задумчиво проговорила Шуше.

– Идем скорей на кухню! – засуетилась Сабира. – И ты иди, Айбала. Каши на всех хватит.

– Спасибо, я не голодная. Лучше Фазилат принесу поесть.

– Да что ты, как можно! – Сабира замахала руками. – Я сама принесу, а ты отдыхай, не хочешь есть – так чаю попей, я вкусный заварила, с чабрецом и мятой.

Айбала посмотрела на Фазилат, прижимавшую к себе дочку. Она помнила силу, которая отбросила ее от нар в тот момент, когда она пыталась облегчить роженице боль. Такое случилось впервые и совсем ей не понравилось.

– Пойдем, Айбала, – позвала от двери Шуше. – Пусть они отдыхают.

Айбала вышла из родильной комнаты и еще немного постояла у двери. Когда Фазилат тихонько запела, баюкая девочку, она пошла на кухню.

Сабира размешивала в кастрюле густую кашу, вкусно пахнущую сливочным маслом и медом; это была еда Фазилат на ближайшие три дня. Еще ей полагался наваристый куриный бульон, чтобы восстановились силы и пришло молоко.

Шуше надела пальто и вышла в сени, держа в руках какой-то сверток.

– Куда это она? – спросила Айбала.

– Послед пошла зарывать. Я ей место за домом показала, где не ходит никто.

– Разве это повитуха должна делать?

Сабира рассмеялась:

– Вай, Айбала, ты вроде давно с матерью ходишь, а важных вещей не знаешь. Кто ж еще должен кроме повитухи? Иди, я чаю тебе налила.

Айбала села за стол и приняла от Сабиры щербатый стакан, почти нестерпимо нагревшийся от горячего чая. Сам чай был крепкий, сладкий, пахучий. Она подождала, пока немножко остынет, и принялась пить осторожными глотками.

Несмотря на глубокую ночь (ходики на стене показывали половину четвертого), спать ей не хотелось. Айбала ощущала внутри странную пустоту, хотя обычно после благополучных родов испытывала радостный подъем, словно это она сама произвела на свет дитя. Но сегодня Айбала впервые соприкоснулась с чем-то темным, страшным, ей неподвластным. Фазилат находилась на волосок от смерти, и, если бы не опыт и хладнокровие Шуше, сейчас она была бы уже на пути в рай[14].

Айбала не верила, что ребенок в утробе Фазилат мог неправильно перевернуться только из-за того, что та выходила из дому после наступления темноты, забыв положить в карман кусок хлеба или сахара, чтобы уберечься от злых сил. Однако это древнее поверье прочно укоренилось в умах женщин – наряду со множеством других, запрещавших беременной совершать те или иные действия, чтобы не навредить себе или ребенку.

Айбала не верила, что Джамиля Сондухоева два года назад родила трехпалого сына только потому, что увидела в амбулатории безрукого мужчину, но не отвернулась поспешно и не прочитала очищающую молитву. Она не понимала, зачем зарывать послед вместо того, чтобы просто его выбросить, или выплескивать воду, в которой обмывали новорожденного, туда, где ни разу не ступала нога человека. Во всем этом не было практического смысла. Но если бы Айбала сказала такое матери, та пришла бы в ужас, обругала бы ее или, того хуже, отвесила бы оплеуху.

Айбала знала, что однажды настанет момент, когда матери не случится рядом, и ей придется принимать роды самостоятельно. Она не хотела, чтобы ее неопытность стала причиной чьей-то смерти. Дело было даже не в том, что повитуху, допустившую гибель матери или плода, больше не звали на роды, а в том, что Айбала не хотела соприкасаться со смертью. Она чувствовала в себе совсем иное предназначение.

Если бы Фазилат умерла, Айбала наотрез отказалась бы становиться повитухой, даже если ей пришлось бы, за неимением лучшей участи, стать женой Анвара-башмачника.

Но Фазилат выжила, и Айбала ничего не сказала вернувшейся со двора Шуше. Она допила чай, подождала, пока мать поест каши и получит от Сабиры плату, и отправилась с нею в обратный путь сквозь снежную пургу, которая за эти несколько часов ничуть не уменьшилась.

Когда Шуше и Айбала вернулись домой, они не сразу отправились спать, а вначале совершили омовение и намаз, вознеся благодарственную молитву Всевышнему, как делали всегда после благополучного исхода родов.

Но даже после молитвы на душе у Айбалы осталась тяжесть, словно через страдания Фазилат она заглянула в собственное будущее и ужаснулась тому, что увидела.

Когда в сени, отряхиваясь от снега и притоптывая замерзшими ногами, вошла пожилая Зури Абдулхалимова, Айбала была дома одна. Шуше отправилась проведать Джамилю Джабарову, которая должна была родить через неделю или две. Джавад ушел помочь соседу починить крышу хлева, обвалившуюся под весом снега. Меседу обучала Корану девочек-дошкольниц, которых она собирала дважды в неделю в школьном классе, отведенном для подготовительных занятий.

Айбала пекла чуду с соленой черемшой и не сразу увидела Зури, а только когда та поздоровалась с ней от входной двери. Вздрогнув от неожиданности, а еще больше от удивления, Айбала поздоровалась в ответ и пригласила гостью располагаться.

– А ты, я смотрю, неплохо по хозяйству управляешься, – одобрительно произнесла Зури, сняв теплое пальто с меховым воротником и усевшись на продавленный диван, покрытый ковром. – Шуше и невесток не надо с такой дочерью.

– Хотите чуду, Зури Замировна? Только из печи, еще горячие.

– Не откажусь. И чаю, пожалуй, налей. Что, Шуше дома нет?

– Ушла к Джамиле Джабаровой.

– Рожает Джамиля уже?

– Нет еще. Мама просто посмотрит ее. Скоро вернется.

– Я подожду. Разговор есть.

Айбала опять удивилась, но промолчала. Положив на тарелку два чуду и налив в стакан чаю, она подала гостье угощение и вернулась к печи, где готовилась последняя партия лепешек.

Что понадобилось Зури Абдулхалимовой от Шуше? Они не то что не были подругами, а даже и не общались совсем, несмотря на то, что когда-то учились в одном классе.

На то имелось несколько причин.

Во-первых, Зури была бездетная, поэтому Шуше ни разу не ходила к ней как повитуха. Во-вторых, умерший в позапрошлый Рамадан[15] муж Зури, самый обеспеченный человек в ауле, оставил ей большой дом и много денег, поэтому одевалась Зури с иголочки и поведение имела соответствующее. Она смотрела свысока на менее обеспеченных односельчанок, хотя, если ее звали на свадьбу даже в бедные семьи, никогда не отказывалась и всегда приходила с хорошим подарком. Она уважала традиции и никогда не уклонялась от саадака[16].

Во многом это объяснялось тем, что Зури приходилась родной сестрой местному мулле, Садулле-хазрату[17]. Именно поэтому, как утверждали злые языки, она не продала дом и не переехала в Цуриб[18], ближайший к аулу районный центр, где ей, с таким поведением и достатком, было бы самое место.

Прихлебывая из блюдца горячий чай, Зури наблюдала за Айбалой. Та чувствовала спиной ее взгляд и от этого становилась все более неловкой, задевая руками то одно, то другое и молясь про себя, чтобы поскорее вернулась мать. Наконец Айбала сдалась и присела на корточки у печи, делая вид, будто наблюдает за чуду, которые уже пора было вытаскивать. Но она медлила, боялась их уронить, ей не хотелось давать гостье повод для сплетен, до которых та была весьма охоча.

– А где Меседу? – неожиданно спросила Зури.

– Девочек Корану в школе обучает.

– Дай мне еще чуду. С черемшой – мои любимые. Нежная какая черемша, небось совсем раннюю собирали?

Айбала поставила на столик у дивана блюдо, прикрытое чистой тряпицей. Она терпеливо ждала, пока гостья расскажет о цели своего визита. Очевидно, что она пришла к Шуше, но зачем тогда спрашивать про Меседу?

В этот момент вошла Шуше. Она начала что-то говорить Айбале, но увидела гостью и замолчала. Однако, похоже, ничуть не удивилась приходу Зури.

– Сходи, дочка, скотину накорми.

Айбала молча оделась и спустилась в хлев, где Галаевы держали корову, коз, баранов, кур и старого упрямого ишака, который, несмотря на слепоту и ввалившиеся бока, никак не собирался умирать. Раскладывая по кормушкам сено, она ощущала растущее беспокойство. Наверху велся разговор, явно не предназначенный для ее ушей, поэтому мать и отправила ее сюда.

Поднявшись из хлева по шаткой приставной лесенке, Айбала не пошла в дом, а осталась во дворе, поутру расчищенном отцом от снега.

Снегопад не прекращался, хотя мороз отступил, и ветер, почти три недели дувший с севера, наконец-то поменял направление. Стоял конец января, и Айбала истосковалась по солнцу и молодой зелени, которую мать щедро добавляла во все блюда. Весной пробуждалось все живое, краски становились ярче, от свежевскопанной земли исходил особый дух, а горный воздух был таким свежим и прозрачным, что его хотелось пить вместо воды. Но весна для Айбалы означала еще и неприятное. Она родилась в апреле, и после того, как ей минуло восемнадцать, каждая новая весна приближала ее к неминуемой старости – старости одинокой, без мужа, детей и внуков.

Скрипнула калитка. Вошла Меседу в черном никабе, открывавшем только глаза и кусочек лба. Поверх пальто она надевала просторную черную накидку, скрывавшую изгибы стройного тела.

– Ты что тут мерзнешь, Айбала? – удивилась она. – Почему в дом не идешь?

– К маме Зури Замировна пришла.

– И о чем они говорят? – спросила Меседу странно изменившимся голосом.

– Не знаю. Я сразу ушла.

Меседу направилась к дому, но на полпути остановилась и нерешительно сказала:

– Мне нельзя сейчас туда… Иди, скажи маме – я вернулась.

– Ты думаешь, Зури Замировна из-за тебя пришла? Она спрашивала, дома ли ты…

– Иди! – нетерпеливо перебила Меседу. – Я тут подожду.

Айбала не понимала, что происходит, и поведение Меседу, обычно сдержанной и почтительной с Айбалой как со старшей сестрой, добавляло еще больше неясности. Она намеренно громко протопала по крыльцу, хлопнула входной дверью, помедлила немного перед тем, как войти в дом.

Женщины пили чай с бахухом[19]. Это лакомство Шуше держала в жестяной коробке на верхней полке буфета и доставала только по особым поводам. Бахух остался с того раза, когда Шуше пекла его на рождение младшего сына Зайнаб в ноябре и угощала всех, кто приходил поздравить ее с очередным внуком.

В душе Айбалы шевельнулся страх. Она попыталась связать неожиданный визит Зури, странное поведение матери и бахух на столе. Внезапная догадка пронзила ее словно молния.

Зури могла прийти к Шуше только по одной причине: чтобы засватать одну из ее дочерей.

Значит, вот почему она спрашивала про Меседу… Ну конечно, разве кто-то мог посвататься к Айбале. Но кто жених? Зури была бездетна и в близких родственниках имела только муллу, но он был совсем старик, а его взрослые сыновья и внуки жили не то в Буйнакске, не то в Махачкале. Может, кто из соседей обратился к ней с просьбой выступить в роли свахи? Такое вполне могло быть, если мать парня умерла, а теток или сестер у него не было.

Айбала посмотрела на довольное лицо Зури, выражение которого могло означать только одно: дело слажено.

– Покормила скотину? – необычно ласково обратилась к Айбале мать.

– Да. – Айбала помедлила. – Меседу вернулась. Спрашивает, можно ей войти?

Зури тут же поднялась и стала надевать пальто.

– Спасибо за угощение, Шуше. Теперь к брату пойду с радостной вестью. Храни Аллах тебя и всю твою семью. Пусть наше дело сладится.

– Иншааллах[20]!

Айбала, не дожидаясь ухода гостьи, быстро прошла в спальню и в оцепенении остановилась посреди комнаты, не веря тому, что услышала.

Бедная Меседу! Неужели ее отдадут за Садуллу-хазрата?

Мулла был ровесником отца, его возраст приближался к семидесяти. Он похоронил двух жен, а оставшиеся две жили с ним в одном доме и воспитывали тех детей, которые еще не достигли совершеннолетия и не создали свои семьи.

И вот теперь мулла решил взять Меседу, которой еще не исполнилось шестнадцати! Она войдет в семью третьей женой – самой младшей не только по возрасту, но и по статусу, а потому самой бесправной. Ей достанутся наиболее тяжелые домашние обязанности, и она должна будет ублажать старика до тех пор, пока Аллах не призовет его к себе.

Нет, отец этого не допустит! Да и мать не принудит Меседу к такому браку. Она согласилась с Зури только на словах, чтобы не обижать ту прямым отказом. Она даже не скажет Меседу об истинной причине визита Зури, чтобы не расстраивать и не оскорблять ее этим предложением.

Почему мулла выбрал именно Меседу? Неужели потому, что часто видит ее в мечети и знает о ее богобоязненности? Он в таком возрасте, когда мужчина уже не обращает внимания на женскую красоту. Да у муллы и возможности-то не было рассмотреть Меседу, она ведь ходит покрытая.

Дверь открылась, прервав тягостные размышления Айбалы. Вошла Меседу, на ходу снимая никаб. Ее щеки раскраснелись, глаза блестели, на губах блуждала улыбка. Айбала уже не помнила, когда сестра в последний раз улыбалась. Непривычное оживление еще больше преобразило ее красивое, с точеными чертами лицо. Меседу выглядела очень юной, полной жизни, счастливой.

Мать не сказала ей, подумала Айбала. Нельзя, чтобы Меседу узнала. Надо быстро придумать причину, по которой Зури к ним приходила.

Айбала решила, не откладывая, поговорить с матерью и уже взялась за ручку двери, когда Меседу сказала:

– Я выхожу замуж за Садуллу-хазрата.

Айбала медленно повернулась к ней. Меседу смотрела на нее сияющими глазами и улыбалась.

– Ты слышала, Айбала? По воле Аллаха, я стану женой муллы.

– Я слышала. Не переживай, мы что-нибудь придумаем. Даже если мама дала Зури свое согласие, отец не допустит этого брака. Он слишком любит тебя, чтобы…

– О чем ты говоришь? – удивленно перебила Меседу. – Я хочу стать женой Садуллы-хазрата. Я ждала этого целый год. Знала, что он хочет меня засватать. Его останавливал только мой возраст. Сама я готова была выйти за него еще прошлой весной, но Садулла-хазрат…

– Подожди, Меседу, остановись. Я не понимаю. Ты хочешь за него выйти?

– Ну конечно! – Девушка рассмеялась. – Я об этом тебе и говорю.

Айбала не могла поверить ушам. Она смотрела на сестру и понимала, что происходит что-то очень плохое. Надо остановить это как можно скорее. Нельзя позволить Меседу совершить ошибку, о которой она будет жалеть всю жизнь.

– Но он же… он же старик! – воскликнула Айбала.

– Неправда! – Меседу вспыхнула. – Ему всего шестьдесят семь.

– Всего?! Наш отец и то младше.

– Только на один год. – Меседу упрямо вздернула подбородок, ее глаза холодно блеснули. – Значит, ты не одобряешь этот брак?

Айбала замешкалась с ответом. Она понимала, что речь идет о духовном лице, оскорбить которого значило оскорбить Всевышнего. Она пыталась подобрать правильные слова, чтобы, с одной стороны, вразумить Меседу и открыть ей глаза на заблуждение, а с другой – не допустить неправедных высказываний в адрес столь уважаемого человека.

– Ты войдешь в дом Садуллы-хазрата третьей женой, – сказала она. – Самой младшей, самой бесправной. На такое соглашаются или вдовы, или те, у кого нет шансов на более удачный брак. Такие, как Малика Мяршоева, или… – Айбала покраснела, но продолжила: – Или такие, как я. Но ты красавица, Меседу! И такая молодая. Зачем торопиться? Тебя ведь не выдают насильно. Все ждут, когда тебе исполнится шестнадцать, поэтому и не присылают пока сватов, но не пройдет и месяца, как многие парни попросят своих матерей…

– Хватит, Айбала. Не хочу слушать о других парнях. Я не передумаю. – Меседу помолчала. – Вижу, ты не понимаешь меня. Хорошо, объясню. Мой муж должен быть богобоязненным и праведным человеком, только тогда я смогу слушаться его во всем. Он не должен чинить преград на моем религиозном пути или требовать от меня того, что не угодно Всевышнему. В нашем ауле есть только один такой человек: Садулла-хазрат. Я знала, что он попросит моей руки, и предупредила маму. Я сказала ей, что выйду замуж только за него или не выйду вовсе.

– И она не попыталась отговорить тебя? И отец не попытался?

– Отец еще не знает. Мама скажет ему сегодня. Но он не станет препятствовать, если хочет, чтобы я была счастлива. Все решено, Айбала. Свадьба через месяц. Ты не поздравишь меня?

– Я не могу, Меседу.

Меседу гневно взглянула на нее и молча вышла из комнаты.

Айбала присела на топчан и потерла виски: от расстройства у нее разболелась голова. Она жалела, что обидела сестру. Прежде они никогда не ссорились. Но она не хотела обманывать Меседу, не хотела выражать радость, которой не чувствовала.

Меседу не сможет стать счастливой с Садуллой-хазратом, и не только из-за полувековой разницы в возрасте. Он был мрачным, холодным, замкнутым человеком. Жены Садуллы-хазрата страдали из-за его тяжелого характера и чрезмерной, даже по меркам консервативной жизни аула, плодовитости: каждая из четырех жен родила ему не меньше десятка детей. Старшие уже давно имели своих детей, а младшие только учились ходить.

Дом муллы, стоявший рядом с мечетью, напоминал крепость за высокой каменной оградой. Женщины не имели права выходить за ворота без сопровождения мужа, а поскольку бо́льшую часть дня мулла проводил в мечети, его жены оставались вынужденными затворницами, хотя все их односельчанки были свободны в своих перемещениях. И Меседу добровольно соглашалась на такую жизнь. Ее не пугали затворничество, беспрекословное послушание, тяжелая домашняя работа и частые роды. Она видела в этом замужестве свое истинное предназначение.

Услышав голос отца, Айбала встала и пошла на кухню.

Он сидел за столом в ожидании обеда, а мать перекладывала из кастрюли в миску горячий хинкал. Она вела себя так, будто ничего не случилось.

Айбала почувствовала, как внутри нее поднимается незнакомая, пугающая волна гнева, словно за старика засватали ее, а не Меседу. Она справилась с собой и спросила своим обычным тихим голосом:

– Отец, ты уже знаешь?

Джавад посмотрел на Айбалу удивленно, а Шуше – сердито. Она хотела сама сообщить новость мужу, выбрав для этого более подходящее время. Обычно после обеда Джавад пребывал в благодушном настроении, а хинкал он любил больше остальных блюд, поэтому Шуше специально расстаралась, даже сделала чесночный соус, чтобы Джаваду было во что обмакивать хинкал.

– Что случилось, Айбала? – спросил Джавад, почувствовав напряжение между женой и дочерью. – Что произошло, пока я помогал Максуду?

– Я не успела тебе рассказать, вот прямо сейчас хотела, – вмешалась Шуше. – Приходила Зури сватать Меседу.

– Сватать Меседу? – Джавад отложил кусок лепешки, который собирался обмакнуть в соус. – За кого?

– За Садуллу-хазрата, да продлит Аллах его годы.

– Надеюсь, ты ей отказала?

Шуше отвернулась, чтобы закрыть кастрюлю крышкой, а сама обдумывала, что ответить мужу. Ох и устроит же она Айбале за ее самовольное вмешательство!..

– Ай, как я могла отказать? – Шуше пристроила крышку на место и всплеснула руками. – Садулла-хазрат святой человек, выйти за него – большая честь. Что до возраста, так у него до сих пор рождаются дети. Мулла хорошо заботится о женах, у него большой дом и достаток, по Шариату он имеет право взять себе еще одну жену. Меседу сама захотела, она так просила…

– Ты шутишь, женщина? – Джавад нахмурился, что не предвещало ничего хорошего.

– Мама говорит правду, – вмешалась Айбала. – Ты ведь не отдашь за него Меседу?

– Меседу сама захотела! – повторила Шуше, бросив на дочь очередной сердитый взгляд. – Разве я могла ей отказать после того, как наши старшие дочери сами решили, за кого им выходить?

– Где она? – спросил Джавад, отодвинув тарелку с дымящимся хинкалом, которую угодливо поставила перед ним жена.

Это был по-настоящему тревожный знак: Джавад никогда не отказывался от обеда, тем более проработав несколько часов на холоде.

– Снимает белье на веранде, – неохотно ответила Шуше.

– Позови ее. Сейчас позови, слышишь, да?

– Я за ней схожу, – сказала Айбала.

Внутренняя лестница – темная, крутая, со скрипучими деревянными ступеньками – вела на вытянутую вдоль всего дома, застекленную и утепленную веранду, выходившую окнами на ущелье. Из окон открывался панорамный вид на окрестные горы. Через люк в потолке можно было попасть на плоскую крышу, откуда вид был еще более захватывающим.

На веранде в холодное время года собирали за длинными столами гостей по семейным праздникам. Здесь всегда было много естественного света, поэтому Айбала и ее сестры, когда учились в школе, делали домашние задания за одним из столов у окна.

На веревках, растянутых под потолком, сушили белье, которое приносили в плетеных корзинах из прачечной, примыкавшей к кухне. Айбала и Меседу стирали по очереди. Стирка постельного белья считалась самой тяжелой домашней работой. Сначала надо было натаскать воды из родника, вскипятить полный бак, замочить белье в большом корыте, отстирать один раз, снова замочить, отстирать второй раз, прополоскать в холодной воде, отжать и развесить сушиться, а потом снять с веревок и выгладить чугунным утюгом, нагретым на плите.

Меседу сердито посмотрела на Айбалу через плечо и отвернулась. Сняла последнюю простыню, аккуратно свернула ее и положила в бельевую корзину.

– Если ты пришла помочь, я уже управилась, – сухо сказала она.

– Отец тебя зовет.

Спина Меседу напряглась.

– Мама ему сказала?

– Нет. Я.

– Ты? – Меседу развернулась и удивленно взглянула на Айбалу. – Зачем?

– Отец в любом случае бы узнал. Какая разница, кто скажет?

– Большая! Мама нашла бы правильные слова и смогла бы его убедить. Зачем ты вмешалась?

– Затем, что я твоя старшая сестра. И если ты не слушаешь меня, то отца обязана послушать.

Когда Айбала вслед за Меседу спустилась в кухню, родителей там уже не было. Их голоса раздавались из гостевой комнаты. На столе стояла миска с остывшим хинкалом, к которому отец так и не притронулся. Меседу прошла мимо Айбалы словно чужая. Помедлила, вошла в гостевую комнату и плотно закрыла за собой дверь.

Айбала не пошла за ней. Она привыкла поддерживать сестру, но сейчас не могла. Их разделило непонимание – впервые с того дня, как пятилетняя Айбала, встав на цыпочки, заглянула в люльку, где лежала новорожденная Меседу. И сейчас Айбала задала себе вопрос, не было ли ее сегодняшнее поведение, которое Меседу наверняка сочла предательством, проявлением невольной зависти: младшую сестру вопреки традиции выдают вперед старшей, а к ней, Айбале, так никто и не посватался. Не важно, что жених Меседу Айбале совсем не нравился – ее мог возмутить сам факт подобной несправедливости. Она всегда была честна с собой, даже если порой это давалось нелегко, и сейчас так же честно ответила: нет, она не завидует сестре. Она хочет уберечь ее от опрометчивого шага.