Сапер. Побег на войну

Пока Андрей под завистливыми взглядами и возгласами «Да нам особо и не хочется!» поедал ровно половину дополнительной пайки, я коротко довел до майора Вани и прочих участников немножко подрихтованную версию событий. Дескать, подпольный обком загорелся желанием и всякое такое. Долго думал, говорить ли им про предстоящее ускоренное освобождение территории лагеря, а потом все же рассказал. Чтобы не было соблазна предложить провести учения и тренировки личного состава. А то я этих военных знаю, любое дело под бумагами похоронить способны.

Что-то не с той стороны я начал обход, надо было то, что сейчас сделать собрался, сначала организовать. Но хлеб подвел. Не отбери я его, сточил бы Енот буханочку, а потом у него от сухомятки живот бы болел. Так что спас я товарища от опасной для здоровья обжираловки. Как говорили персонажи какой-то книги из чердачной библиотеки, лучше поздно, чем никогда. Вот и я направился к начкару. Собутыльнику, можно сказать. И почти лепшему другу.

Фельдфебель Корф про меня не забыл, хотя за день устал очень сильно: от выхлопа, исходящего из его глотки, неподготовленный человек тоже устал бы и упал без чувств. И мое желание привести чертей для уборки вечером он воспринял понимающе. Обещал новой смене сообщить, чтобы они меня с помощниками не расстреляли.

– А лучше всего, – сказал Матиас, – подходи через часок, я тебя и покажу сразу. А собачников не бойся, в питомнике чумка, так что сегодня ночью эти твари вообще мешать не будут.

Вот тут я понял, что все в нашу пользу складывается, даже собачья чумка и та за нас. Не напрасно Михаил Петрович меня везучим называет!

– Схожу пока к коменданту, – говорю я начкару. – А то неудобно, так толком и не представился.

– Давай, – хлопнул он меня по плечу. – Сейчас Штраузе в отличном настроении. Самое время, пока он не нажрался опять.

Возле комендантского крыльца никого не было, чтобы спросить разрешения. Удивительная беспечность. Хотя попкарь на вышке и караульный дворик с конторой охраняет, так что чужие здесь не ходят.

Как я уже говорил, вышки в этом санатории ставили те еще умельцы. Площадочка на кривых ногах высотой метра два с мелкой копейкой. Ни тебе нормальных бортов, ни двери, закрывающейся изнутри. Одна только подставка под пулемет, вот и все. Но этих часовых мне не жалко ни грамма. Очень даже наоборот.

В предбаннике перед дверью в кабинет гауптмана никого не было. Только сам начальник что-то бубнил внутри. Прислушался – по телефону трындит. Ну, сюси-буси, как дела, еще не родила. Пустая брехня, как обычно. И вот Штраузе наконец переходит к делу. Мол, нельзя ли, чтобы вместо него заместитель службу потащил. Всего три дня, вот прямо начиная со следующего понедельника. А то страсть как хочется съездить к друзьям-товарищам в Дарницкий лагерь по обмену боевым опытом. Ха-ха, да, конечно, посмотреть на сына Сталина тоже хочется, пока его не повесили на том самом месте, где я уконтрапупил очкарика.

Вот это номер! Сын Сталина уже в плену? Вроде бы он в Белоруссии должен быть. Детали я помнил смутно: будто бы бежать пытался, через колючку прыгал, его и застрелили. А сначала пытались сменять на Паулюса. На что, опять же по слухам, Сталин ответил, что рядовых на генералов не меняет. Похоже, это все свистеж, ибо Яков службу тащил старшим лейтенантом.

Я продолжил аккуратно подслушивать, что там вещает херр майор. Про тяготы и лишения, фанатиков русских. Ну и про скуку. Ах, как хочется развлечься с камрадами. Тварь, я бы тебя в говно истоптал, да не время пока. Пару-тройку часов побухай еще.

Дождался, когда любитель земляных работ с участием военнопленных повесит трубку, и постучал в дверь. Аккуратно, но твердо. Типа имею право, но из вежливости даю знать. Дождался спокойного «Войдите», ну и явился пред ясны очи.

Нет, насчет ясных я погорячился. Порядком залитые уже. Но я внимания не обращаю, пускай человек воспользуется уникальной возможностью нажраться без похмелья. Раз в жизни бывает, и то не у всех. Начал опять про себя, что я фольксдойче, сугубо гражданский человек, попал по ошибке, готов помочь по мере сил, вот и господин фельдфебель…

– Хватит говорить, пока у меня голова не заболела, – остановил меня гауптман. – Что там у тебя за бумаги?

Я достал свою справочку, подал ему. Что он там смотрит? Ни буквы же по-русски не знает. И не думаю, что вертухай – спец в советских документах.

– Это справка об освобождении из сталинского лагеря, – объяснил я и, упреждая следующие вопросы, добавил: – Сидел за то, что с товарищем избили еврейского комиссара. Вот и пришлось три года… ни за что практически.

– Я помню, Матиас говорил про тебя… – ровно, тщательно произнося слова, как это бывает у пьяных, сказал Штраузе. – Акцент у тебя ужасный, конечно, но хоть понятно, что говоришь. – Тут он икнул, обдав меня не менее густым, чем у фельдфебеля, выхлопом. – Решено, будешь при мне переводчиком. Гордись!

– Когда прикажете приступать? – как можно более угодливо спросил я. Надеюсь, получилось.

– Утром после подъема… – Комендант замолчал, собирая в кучу разбегающиеся мысли. – Сюда подойдешь… Определю тебя…

– Разрешите в караулке переночевать, – я решил воспользоваться моментом и просить побольше, – а то в бараке очень холодно.

– Валяй, – милостиво разрешил немец. – Скажешь… Кому скажешь?.. Кто сегодня заступает в караул?.. А! – вдруг крикнул он. – Мюллеру скажешь, что я разрешил! Хотя нет… Посторонним в караульном помещении находиться нельзя! Или можно? Спросишь у Мюллера, как он скажет, так и будет! Иди уже! – И гауптман потерял ко мне всякий интерес, внезапно начав исследовать что-то в ящике письменного стола. Поди, бутылку принялся искать. Ну, не будем мешать.

* * *

Новость про Дарницкий лагерь прямо жгла меня, требуя с кем-нибудь ею поделиться. Но ничего не поделаешь, служба есть служба. Так что я пошел и послушал пьяную брехню Корфа, состоящую из дикой смеси военных подвигов, описания встреч с дамами, обладающими пышными формами и горящими желанием прыгнуть в койку к бравому фельдфебелю, и мечтаний по поводу послевоенного будущего, когда заслуженный ветеран займется сельским хозяйством в поместье на юге Украины, как и обещал великий фюрер. При этом он так резко перескакивал с одной темы разговора на другую, что я уже через пять минут перестал понимать, зачем он застрелил с расстояния три километра ту девку с огромным задом, если она собиралась жать пшеницу и кормить хрюшек? Оставалось только кивать время от времени и восхищенно хмыкать.

Наконец приехала смена. Ровно шестнадцать немчиков. Не богатыри. Вертухаи обыкновенные. Уж не знаю, упражнялись ли они в стрельбе из пулемета в последнее время. Хотя лучше считать, что они все тут асы-пулеметчики, способные с первой очереди сбить муху в полете. Тогда и не будешь надеяться, что они промажут.

Фамилия начкара была не Мюллер. Вебер. Просто комендант спьяну перепутал. Ничего страшного. Сменщик любвеобильного Матиаса был сух, неулыбчив и недоверчив ко всему на свете. На меня смотрел подозрительно, но вроде как Корф смог убедить его, что я хороший парень, хоть мне и не повезло родиться вдали от родной земли. А уж новость, что мои помощники вскоре придут для тщательной уборки помещения, смягчила сердце непреклонного до сих пор воина. Он даже пожаловался мне, что покойный Пика был ленив и постоянно норовил выпросить еду и сигареты. То, что я не курю, и вовсе заставило его улыбнуться. Я заверил герра начальника, что как стемнеет, так мы сразу, ну и отбыл к себе.

Оказывается, у меня тут большое количество поклонников. Первым мне встретился Енот. Вот ему я про Дарницу и рассказал. Мало ли что со мной случится, а передать такое надо обязательно. Подпольщик только кивнул, ничего не сказал.

Запомнил, и ладно. Я добавил, что все остается в силе, и пошел к своему бараку.

Группа болельщиков в нетерпении бродила по окрестностям. И этих я успокоил, что планы не изменились. Сам всех успокаиваю: мол, ребята, все будет хорошо, а у нас оружия – моя финка, которую еще достать надо, и ржавый рашпиль у Енота. Может, он хитрит, и у него в заначке спрятан танк? Я не знаю, он не признавался.

Ждем, когда вторую смену поведет по постам разводящий. Пять человек отдыхающей смены и часовой на вышке – да что они стоят против моего грозного пера? Разбегайтесь, враги!

Со мной идет Андрей Быков – на нем самый стремный кусок нашей операции. Это ему надо снять без шума того, кто откроет калитку, и часового. Одноглазый, уставший от недожора парень против двух здоровых и сытых мужиков. Хорошо, что не вместе, а раздельно. Я ставлю все на Андрюху.

Вторым номером – мелкий вертлявый Игорь Никитин из Татарии. Есть там городок Елабуга, он оттуда. Не знаю, не был там ни разу. До этого вечера я с ним общался мало. Впрочем, как и со всеми. Но раз сказали, что лучше пулеметчика не найти, то не вижу смысла не верить товарищам. У него тоже простая задача – подавить четыре точки по углам периметра.

А на мне самое сложное – ждать и верить. Я и нужен только для того, чтобы подойти к калитке и сказать, чтобы ее открыли. Ну разве что коменданта пойти прибить. Нет, а что мне делать?

Конечно же, я пойду с Андрюхой крошить отдыхающую смену. Надеюсь, хоть мешать не буду.

* * *

Минуты тянулись, как смола, когда ее только начинают нагревать. Казалось, в мире ничего не происходит. Нет, кое-где в вечернем городе время от времени вспыхивала стрельба, тут же замолкая. Бухало одиночными и очередями, но так, будто нехотя, для галочки. А у нас – ничего. Часовые, нарушая устав, нагло дымили сигаретами на посту, даже особо не таясь ни от кого. Штраузе вышел на крыльцо и, громко икнув несколько раз, обильно блеванул, а затем скрылся в конторе.

Наконец что-то зашевелилось в караульном дворике, послышался недовольный голос Вебера, и пятеро часовых новой смены отправились вслед за разводящим. Подождав, когда они пройдут первую вышку на углу, выдвинулись к караулке и мы. Ни от кого не таясь, мы втроем подошли к калитке, и я громко в нее застучал.

– Кого там принесло? – заворчал Вебер с крыльца. – Отто, ты что так быстро вернулся? Случилось что-то?

– Это я, герр фельдфебель, Петер! Привел уборщиков! Мусор забрать и что там еще у вас… Кажется, авария на крыльце… – Я постарался произнести это как можно бодрее. Вроде получилось.

Часовой на вышке даже не шевельнулся, ему было не до нас. Как раз в тот момент, когда я постучал в калитку, начался специальный концерт для одного зрителя. Наши ребята вытащили на улицу Карлика Носа и Чуму, как раз в такое место, чтобы часовой это хорошо видел, и начали играть этими чувырлами в лагерный футбол. Шакалы летали в воздухе, орали и почти не падали на землю. Вокруг представления тут же собрались голодные до зрелищ зрители и начали подбадривать участников концерта.

Вебер открыл калитку и рявкнул:

– Что так поздно? Что там происходит?

– Драка, господин Вебер.

Немец выглянул. После этого он вдруг замолчал и внезапно решил лечь прямо на землю. Обычное желание человека, которому перерезали горло. Быков сработал на отлично! Он помогал начкару примоститься в сторонке, чтобы не загораживать проход, а я продолжал начатый разговор, рассказывая Веберу, почему мы задержались. Хотя моему собеседнику, похоже, было все равно. Удивительная невоспитанность.

Ребята возле барака как почувствовали, и крики оттуда понеслись посильнее. Наверное, скучающий часовой радовался неожиданной забаве. Не знаю, кто и как, но я не услышал, как разувшийся Андрюха босиком забрался на вышку. Вот падение тела сверху я увидел. Мужик лет тридцати пяти с навечно удивленными глазами рухнул на землю аккурат возле начкара. Чернеющая лужа крови начала увеличиваться от добавки.

– Игорь! Никитин! Давай! – крикнул я, и он помчался на верхотуру.

Мимо меня пронеслись какие-то тени и исчезли в караульном помещении. Вот там что-то пошло не так здорово, раздались выстрелы. Дважды кто-то пальнул и замолчал. Видимо, не хотел спать и сидел рядом с оружием. Но из длинноствола в небольшом помещении особо не постреляешь, так что там, скорее всего, тоже все кончилось.

Ну вот, и Никитин разобрался с пулеметом и пустил первую очередь. Потом еще. Бил он аккуратно, короткими. Похоже, первый пулемет, ближний, он с двух очередей и снял. Потом небольшая пауза – видать, целился, – и снова две очереди. И тут же еще одна. Только после этого немцы начали ответный огонь. Сначала одна вышка ответила, тут же и вторая подключилась. Похоже, палили немецкие бойцы в Киевскую область, не до точной стрельбы было.

Я в это время решил все же хоть немного вооружиться. Для этого пришлось перевернуть организм покойного Вебера и достать его пистолет. Дешевая дубовая кобура никак не хотела расстегиваться, но мои усилия все же увенчались успехом, и судьба подарила мне браунинг. Хоть и старой модели, на семь патронов, но я не в обиде. Запасная обойма, правда, была только одна, но четырнадцать зарядов намного лучше, чем ничего.

А вот и херр гауптман вылез наружу. В виде, позорящем славное имя немецкого офицера. Это чудо вышло на крыльцо в одном сапоге и в заблеванном мундире, застегнутом на одну пуговицу. Небось, сволочина, надеялся мне завтра всучить это для чистки. Как же, разогнался. Ищи, Штраузе, других дурачков. И куда ты собрался стрелять? Ты же на три шага перед собой не видишь, пьяный в зюзю.

Вот почему нельзя пить на службе! И тем более на посту. Есть шансы быстро зажмуриться.

А хороший пистолет у начкара. С первого выстрела эту пьянь упокоил.

Глава 4

С вышки почти скатился Быков, весь в крови, как вурдалак из сказок. А что вы хотели? Горло когда режешь, оттуда она, родимая, летит фонтаном. Думали, в бою все происходит так же, как у бравых молодцев из кино, у которых даже причесочка не портится, пока они десяток врагов уложат? Как бы не так. Грязное это дело – убийство. Но таких тварей уконтрапупить – это за счастье. Потому у Андрюхи улыбка во все зубы, сколько их там у него.

А наверху продолжалась битва. Получается, один на один остались наш Никитин с немчурой на той вышке, что от него слева по диагонали. Лупили они друг в друга – страшно стоять внизу было. Поэтому мы все легли. Прямо дуэль. Уж не знаю, что у них от стволов осталось, но пулемет, который над твоей головой куда-то лупит, – не самый приятный звук.

И вдруг замолчали оба. Как по команде. Тишина, что называется, гробовая. Я не выдержал, крикнул:

– Игорь! Никитин! Что у тебя?

А в ответ только стон невнятный. Да, надо бы поберечься: а ну, вылезешь туда, а тебя притихший фашист прибьет на месте? Но это я потом уже подумал, а сейчас рванул наверх. Наш пулеметчик отходил. Уж не знаю, как он мог стрелять; очередью ему почти полностью оторвало ногу по середину бедра. Но свою задачу он выполнил, и без всякого бинокля было видно, что стрелять на остальных вышках больше некому.

На все ушло минуты две-три. Это с того момента, как мы в калитку постучали. А будто вечность прошла.

– Помогите кто-нибудь! – крикнул я вниз, и ко мне тут же забрался лейтенант из нашего барака. Молодой совсем, наверное, только после училища. Он глянул на Игоря, потом – на меня, молча взял Никитина за плечи и поднял. Я схватил за пояс, но проклятая нога сразу начала мешаться. Пока я думал, что с ней делать, она оторвалась совсем, скатилась к краю платформы и чуть было не рухнула вниз.

Мы спустили Игоря, уложили его чуть поодаль, чтобы не рядом с немцами, а потом уже этот молоденький парень снова поднялся на вышку и принес ногу, попытавшись положить ее ровно к тому месту, где еще несколько минут назад она была.

И тут толпа пленных из всех бараков рванула к воротам. Как по команде. Кто-то умный открыл створки, народ, протискиваясь и переругиваясь, повалил наружу.

– Стоять! – Майор кинулся наперерез, но куда там… Хорошо, что не стоптали, а только откинули в сторону. Притормозила лишь пара человек и то… просто по вбитой привычке подчиняться приказам вышестоящего.

А остатки караула не струсили, начали обстреливать пленных. Выстрелы хорошо выделялись в сгущающейся темноте, тут все успели наслушаться, грамотные, трудно с чем-нибудь спутать. Это добавило паники и неразберихи у ворот. Там и до этого порядка не было, а тут ломанулись со всей дури, сразу кто-то упал, и толпа прошлась по своим же, не в силах притормозить или сменить направление.

Мы тем временем обшмонали трупы немцев в караулке. Вернее, не все мы, а Енот со своей командой. Я ведь даже впопыхах не сосчитал, сколько их туда побежало. Оказалось, трое, включая подпольщика. Теперь двое осталось, так как третьего немец успел подстрелить. Они вынесли пять карабинов с подсумками.

Я побежал в кабинет коменданта. Черт, как его хоть зовут, этого парня, что со мной увязался? Из нашего барака ведь, а не помню вообще ничего.

– Заберем с собой, – решил я, обрывая в кабинете Штраузе телефонные провода и копаясь в ящиках стола. Бутылки, какие-то документы… Я сгреб бумаги в черный портфель, выглянул в окно. Вдалеке раздались частые выстрелы. Черт, черт… Надо спешить. А то сейчас караульные могут начать обстрел с вышек, видя, что им никто не мешает. И подмога может подоспеть в любую минуту. Вот тогда совсем кисло будет. Понятное дело, разбегающаяся толпа сильно затормозит немцев, но все равно – чем быстрее мы отсюда смоемся, тем лучше.

– Давай підпалимо! – К нам подошел Енот с каким-то крупным мужиком в штатском. – Це Махно, родич мій…

Ага, знаем такую родню – я заметил синие татуировки на огромных кулаках спутника подпольщика. Осмотрел свое воинство. Четверо с майором, Быков, Енот с Махно. Итого со мной девять человек. Негусто. Остальные разбежались.

– Поджигай, чего уж там, – махнул я Еноту, и его родственник побежал внутрь.

Быков, наспех вытерший кровь с лица, полез на вышку снимать пулемет.

– Андрей, ты его как тащить собрался? – крикнул я ему.

– Так сейчас вот, без станка…

– Двенадцать кило, да ленты тоже не летают. Далеко не унесешь. Слезай, уходим.

Разведчик тяжело вздохнул, видать, и сам понимал, что носильщики из нас сейчас никакие.

– Да вдвоем с кем-нибудь понесем, – не согласился Быков. – Хоть и впеременку. Нельзя бросать такое добро!

Наша добыча кроме пулемета с шестью лентами составила пять карабинов с подсумками, браунинг и парабеллум от начкара и коменданта, да три «толкушки», найденные в караулке. Ну и сухпаи вместе с какой-то жратвой сгребли, не разбираясь, в ранец, подаренный немчиками. Было бы время, нашлось бы еще что-то, но ждать нельзя: совсем рядом, метрах в трехстах, наверное, снова началась стрельба. Одна надежда, что это патруль какой-нибудь, а не летящая по тревоге парочка грузовиков, набитых солдатней. Хотя времени прошло совсем немного.

Оружие распределилось как-то само собой. Вот оно лежало кучкой, не успел оглянуться – а и нет ничего. Майор Иван схватил парабеллум, а карабины рассосались между остальными участниками. И только мне остались «толкушки» и сиротливо лежащий на земле ранец. Ничего, еду тащить даже приятно: мне с каждым приемом пищи легче будет, а карабин как весил четыре кило с довеском, так и оттягивает плечо, становясь все тяжелее.

Я посмотрел на черный портфель, который до сих пор держал в руках. Хорошая вещь, богатая. Да только ну его, такую радость. Бумаги комендантские – тоже в рюкзак, место там еще найдется.

– Ну, куда идем? – спросил я Енота. – Веди, не стесняйся.

– Пішли, – кивнул он. – Тут не дуже далеко.

– Погоди, – говорю я. – Еще одно дело осталось. Совсем небольшое. Командир отряда… – И я посмотрел на майора.

– Как старший по званию, принимаю командование на себя, – сказал Иван. – Приказываю следовать за… – он замолчал, глядя на подпольщика, с которым еще не познакомился, – проводником. Замыкающий – лейтенант Быков. Старшина, – кивнул он еще одному молодому, лет двадцати пяти, – бегом в караулку, забери шинели, сколько есть.

Вот это командир, про все думает. В отличие от остальных, тут собравшихся. Холодно ночью каждому, а про укрыться один майор подумал.

Вот шинелек немецких на всех не хватило, шесть штук только нашлось. Наделили ими тех, кто полегче одет. Енот посмотрел на нас, кивнул и махнул рукой в сторону города: мол, туда идти. Я, тяжело вздохнув, вытащил из кармана комендантов браунинг и отдал ему. Так правильнее будет.

И мы пошли.

* * *

Пока пробирались на запад какими-то дворами и закоулками, пошептался с Иваном Федоровичем.

– Ничего, что я командовать начал?

– Тебя, Соловьев, Игорь Никитин узнал, царствие ему… – майор вздохнул, вспоминая елабужца. – В штабе видел. Да и момент такой был… как раз твое командование и вывезло все.

– Из Киева придется уходить, – тяжело вздохнул я. – Предлагаю в брянские леса. Согласен, далеко. Можно в Припять, поближе. Но на восток отсюда не пройти, там немецких войск – хоть задницей ешь. А на юге – и того больше.

– Ну так себе план, – пожал плечами майор. – Карта нужна, запас провизии на неделю минимум. А лучше – на две…

– Это организуем, я думаю. Есть у кого спросить, – успокоил я его. – Только вот какая закавыка. Тут в Дарницком лагере Яков сидит. На казнь привезли. Так что предлагаю задержаться.

– Кто это хоть? – не понял Иван. – Знакомый?

– Яков Иосифович Джугашвили, – уточнил я.

– Самого… сын?!

Майор обалдел, даже остановился.

– Пойдемте, а то отстанем! – Я подтолкнул вперед Ивана Федоровича, и мы догнали основную группу.

Виляли мы только так: то один плетень перескочим, то бегом от дома к дому. Хаты стояли темные, ставни закрыты. Только изредка собаки вдали лаяли. Хорошо, что выпавший снег стаял, иначе нас бы выдали следы. Интересно, откуда Енот так здешние места знает? Но ведет отлично: ни одна живая душа не встретилась по дороге. А отмахали уже больше километра, стрельба в районе лагеря, возникающая время от времени, стала намного глуше.

– Откуда узнал? – продолжил допытываться командир.

– Подслушал телефонный разговор коменданта.

– А ты немецкий знаешь? Вот так, на слух определить смог?

Иван Федорович выпытывал у меня все, что можно и нельзя. Я даже притомился отвечать на его вопросы. Отвлекался он только время от времени на то, чтобы посмотреть, как движется отряд, да скомандовать смену несущих пулемет.

Зато за разговорами я чуть не пропустил момент, когда мы пришли в Киев. Вроде только что были сельские хаты, а уже мостовая с городскими домами. Вот тут скорость наша сильно упала, а упражнение «лечь-встать» выполнялось намного чаще, чем того хотелось. Потому что поймал бы нас кто-нибудь просто так, может, и не было бы ничего: сунули в колонну к пленным – и шагай. А с немецким оружием и в трофейных шинельках – покрошили бы на месте в мелкую капусту.

Наконец мы зашли во двор какого-то наполовину разбомбленного дома. Один из двух подъездов четырехэтажки был полностью разрушен, а во второй я бы не полез, настолько ненадежными с виду казались остатки здания. Но Енот уверенно привел нас к углу развалин и показал на узенький и почти незаметный лаз в подвал.

– Ось і прийшли, – сообщил он и, подсвечивая намародеренной у немцев зажигалкой, полез внутрь. – Все в порядку, – сообщил он уже изнутри. – Обережно тільки йдіть.

В подвале было довольно сухо. Прохладно, конечно, но всякого горючего добра вокруг хватало, так что костерок для сугреву зажечь можно спокойно: ночью дым не виден, а гарью из развалин и без нас несет порядочно.

Майор подтянул к себе ранец с провизией. Кроме сухпаев там обнаружились чьи-то бутерброды с маргарином, целых три штуки. Он долго колдовал, пытаясь поделить их на девять человек с помощью штык-ножа от немецкого карабина. Прошлый хозяин хорошо его наточил, видать, колбасу резать любил.

В итоге всем досталось по четвертушке бутерброда размером чуть больше спичечного коробка, ну и по совсем крошечной добавке. Впрочем, слой маргарина был… одно название, короче. Лично у меня эта порцайка даже до желудка не дошла, где-то по пути рассосалась. Иван Федорович подумал, вытащил банку рыбных консервов, вскрыл и размял содержимое. По пол-ложки всем досталось.

Меня, как бездельника, который пулемет не таскал, назначили дежурным, а остальные просто повалились там, где сидели. Ну вот, вроде и прошли совсем немного, километров пять-шесть, а устали, будто трое суток на марше.

Чтобы не уснуть, я при скудном костровом освещении начал разбирать бумаги коменданта. Неинтересное сразу летело в огонь: и носить меньше, и польза хоть какая. Накладные, графики, требования, ведомости… Обычная канцелярская ерунда, может, кому и полезная, но не нам. Вот списки прибывших, наскоро составленные. Ладно, это на всякий случай сохраню. Не знаю пока зачем, но потом придумаю.

Вот и личные бумаги. Письма с родины бравому гауптману аккуратным круглым женским почерком с дописками детской рукой. Здравствуй, папа, мы тебя любим, будь строг к врагам рейха, ждем. Ну, все такое. Недописанное письмо от херра Штраузе: дорогие Марта и Пауль, я тут сражаюсь с большевиками, чтобы они даже не посмели подумать о сопротивлении, собираю посылочку с гостинцами. Вот и фотография с круглощекой фрау в строгом платье и киндером лет пяти, одетым в матросский костюмчик. Это, значит, тоску по ним комендант глушил сивухой во вражеской земле. И ведь на людей похожи.