Планета детей Солнца

Федор Метлицкий

Планета детей Солнца

O sancta simplicitas!

Ян Гус.

1

Странная вещь! Тревожное дрожание реальности в темнеющих окнах я воспринимаю почти равнодушно – будь что будет! И моя оттаянность здесь, среди близких людей, словно плавает в холодной воде последних тревожных событий.

На моем дне рождения в квартире панельной многоэтажки, на овальном раздвижном столе – разноцветие закусок из престижного магазина экологических продуктов как последняя вспышка новой многообещающей жизни после годов однообразия. Молчаливо обеспокоенная за меня жена, родственники и друзья произносят тосты, открыто и юмористически дружелюбные. Я и они знаем, что разойдемся и канем в пустоте, чтобы к очередной дате встретиться так же впустую. Ну и что? Зато знаем, что мы рядом, живы. На моих похоронах они-таки взгрустнут, искренно, может быть, связав их с собственными возможными похоронами.

Вот моя родня. Моя подруга, тревожащаяся за меня и за постоянно отсутствующего нашего независимого сына с шальной шапкой волос, не приехавшего на каникулы из университета на «Большой земле», то есть бывшей Империи, потому что закрыли границу. На кухне курят и громко кричат оживленные племянники-студенты.

Старшие родственники, потомки ссыльных переселенцев в эту страну, как оказалось, во второй половине их жизни прожили ее не так: измены и уход мужей, бездушие детей, занятых собой, безвольное стремление найти опору, за которую можно ухватиться. И всегда оставался спасательный круг родственников. В их сознании никогда не просыпалось желания изменить мир так, чтобы быть счастливыми, заботило только устройство своей судьбы, и к старости застыло ощущение сплошной неудачи.

Грузная тетя Марина, пенсионерка, раньше жила с мужем, местным крупным чиновником, счастливо. Он пропадал в своем министерстве, она облизывала большую квартиру, ходила плавать в бассейн. И вдруг узнала, что у него есть кто-то. Жизнь ее переломилась изменой и разводом, может быть, из-за того, что у них не было детей. Это была неслыханная измена – ей, отдавшей ему всю себя – крушение женской судьбы. Могла бы как-то смириться, если бы он не стал появляться с той змеей перед ней. Что-то безобразное вошло в нее, и она пыталась покончить с собой, но спасли родственники. Уже с трудом – ноги плохо ходят – она приезжает на сходки родни, в них поддерживает свой оптимизм.

Подруга тети Марины – Эсфирь Аароновна, вся усохшая, с металлическими зубами, оставшимися от старых времен, по-своему привлекательна, забываешь ее некрасивость из-за ощущения ее внутреннего благородства, молчаливой глубины понимания и сочувствия.

Другие старики – родственники моей подруги и ее подруг. Узкий круг стариков, оставшихся после крушения их судеб, много поживших и терявших близких.

Приглашенные: мой заместитель на работе и друг Анатолий Лисичкин, со смешными узко стоящими глазами над большим носом, стоически-кротким выражением лица, медлительный, погруженный в свои мысли; Марат, опекаемый мной наш технический работник, типичный представитель народности этой страны – крепыш с короткой толстой шеей, короткими руками и ногами, всегда улыбчивый, маленькие раскосые глазки таят такой ум и нездешнее знание, которое он не может выразить, и никто не сможет разгадать. И потому никто не знает, что он не идиот.

На столе тщеславия моей подруги вкуснятина из элитного магазина быстро таяла. Мужчины пили водку, женщины – вино. Эсфирь Аароновна лихо пила водку наравне с мужчинами.

Тетя Марина наигранно-весело, певучим молодым голосом расспрашивала меня о проблемах на работе, легко перескакивая на другие темы, а я пытался подробно отвечать, вызывая стыд жены, часто попрекающей: «Не открывайся перед людьми, когда этого не хотят!». Тетя Марина могла бы стать настоящим репортером – везде, у знакомых, в магазинах легко заводила разговоры и знала настроение всех слоев общества.

Я шутил невпопад, лишенный напора искренности. Наверно, все замечали это, но принимали как должное, ибо таковы нормы отношений.

Есть границы во взаимоотношениях между людьми: могу быть открытым с женой, некоторыми нравящимися ее подругами, кого знаю давно, с Толей и даже с теми, кого презираю. Разговариваю свободно, могу войти в их внутреннее состояние, подшутить, и они раскрываются, смеются или оскорбляются. И с врагом могу быть открытым. Но при общении с малознакомыми, даже очень нравящимися людьми, что-то меня останавливает. Например, с неблизкими родственниками по жене и подругами напряжен и почти официален, говорю невпопад, и лица сразу вытягиваются. А с Эсфирь Аароновной почтительно замолкаю. Что это за смена одного поведения на другое? Сколько оттенков преград между людьми!

– Надо оценивать людей по-человечески, – говорил я, желая поднять болтовню до общезначимых проблем. – Видеть у этого маленького народа детскую душу, которая хочет независимости и свободы.

Все замолчали, а жена сказала стыдясь.

– Зарапортовался!

Тетя Марина удивилась:

– Ты о чем? Надо думать, что делать. Оставаться и рисковать жизнью или уезжать, бросив все.

Послышались возмущенные голоса.

– Как бросить все? Здесь могилы предков!

– Куда уехать? Кто нас выпустит? Граница перекрыта!

Всех снова отбросило в обычное угнетенное состояние. Как изжога, жгла политика – переворот в стране, международное напряжение, опасные действия власти, что мы не могли предотвратить и не чувствовали себя причастными к истории.

После освобождения этой маленькой страны при развале Империи и разгула националистов мы, бывшая титульная нация, стали здесь нежелательны. Над нами нависла смертельная угроза нападения кем-то хорошо организованной толпы, размахивающей у носа битами.

Вернувшиеся к столу молодые люди перебрасывались своими шутками через головы стариков. Они живут вне политики, в параллельном мире, где есть влюбленности, дружба, туристические поездки, любимые рэперы.

Толя, глядя на молодых, рассуждал ироническим тоном:

– Мы смотрим на мир со своих кочек возраста, словно из разных истоков: молодые, не думая о смерти, глядят на стариков с жалостью или пренебрежением, а те с грустной или неприятной завистью смотрят на их телячьи прыжки. И, кроме того, в тревожное будущее, как эта ночь в окне.

– А по-моему, пропасть между старыми и молодыми преувеличена, – сказала Эсфирь Аароновна. – Во всех возрастах есть нечто единое, из юного творения. Любой поступок, по Бахтину, не внешнее воздействие на бытие, а действие самого бытия. И вообще, человек открывает новое, творит, создает себя действиями. Творчество есть форма существования человека, а не особый случай.

– Так можно сказать, что все – творцы, – возразил Толя. – Но откуда столько творящих заново прошедший опыт? Большинство успокаивает история наших побед (какая гордость поднимается в душе при виде могучих танков на парадах!) – те события у него в плоти и крови, чувствует, что живет не зря.

Марат обрадовался:

– Вот-вот! У нас великая история! В ней – бессмертие. Я, например, чувствую, что не могу стать одиноким.

Он – всегда благожелательный ко всем проявлениям жизни, будь то агрессивные заявления власти или критика ее противниками.

На него глянули мельком, с насмешкой. Наверно, удивлялись, зачем я его пригласил.

– Мир гораздо сложнее, – вздохнула Эсфирь Аароновна.

Я высказал с иронией то, во что на самом деле верил:

– Чтобы по-настоящему жить, нужна бесконечная цель. Тогда всегда бодр и целен, хотя тело должно умереть. Оно слабнет, становится немощным, но ты знаешь, что бессмертен. И выполняешь свое предназначение.

– Нужно еще появиться в нужном месте в нужное время, – усмехнулся Толя.

– Еще и точно знать, что мне нужно, – упрямо добавил я. – И создавать систему для выполнения цели.

Тетя Марина, чью речь о себе прервали, нахмурилась и сказала зло:

– О какой долгой цели ты говоришь? У всех есть свои цели.

– Может быть, это не цели, а желания?

– Гордецы, презирающие людей! Твоя цель – переделать людям мозги? А ты сам, кто такой?

Я получал много язвительных уколов из-за моих романтических иллюзий, чтобы так легко переносить их.

– Это лучше, чем жить без цели.

Тетя Марина оскорбленно прикусила губу, а моя подруга многообещающе замкнулась. Мне стало стыдно. Она и так считала свою жизнь никчемной.

Марат выпалил:

– А вот мы живем интуицией!

Толя посмотрел на него с удивлением.

– Какое это счастье – жить в иллюзии и не просыпаться. Я так не могу. У Марата народ вообще не знает злобы мира и смерти, живет в бессмертии.

Он всегда был насмешлив к Марату, а тот не понимал насмешки и любил Толю. Я защитил Марата:

– Оставь его, может быть, он и прав. Все убеждения относительны. Маратик по-своему талантлив. У него добрая и благожелательная душа.

Марат широко улыбнулся. Моя подруга оборвала:

– Хватит вам трепаться, консультанты. Разве можете кому-то помочь?

Тетя Марина вдруг запела:

– Далеко-долго течет река Волга…

В ее девичьем голосе была какая-то личная отрада чьих-то полновесно прожитых годов, но отчего же так грустно? И нет того, что исцелило бы.

Старики подхватили:

– А мне семнадцать лет…

Нам с моей подругой и Толей, среднему поколению, эта песня была воспоминанием о давней простоте и ясности жизни. Марат слушал с блаженством на широком лице. А молодые смотрели с насмешливым любопытством.

Толя с завистью сказал:

– Какая у вас крепкая родня!

У него, как он считает, нет будущего, не о ком заботиться, кроме жены, и ей не о ком – умер их ребенок. Но он все еще чувствует в себе некую силу, что дает жить.

Моя подруга устало говорила Толе:

– Ты думаешь, у нас нет одиночества? Еще какое!

И почувствовала фальшь в голосе.

Тот недоумевал:

– У вас же огромная семья! Вы бессмертны!

– Счастье не бывает долгим.

Моя подруга таинственным образом сошлась с женой Толи – они оказались родственными натурами, их тянуло объединиться в несчастьях.

* * *

Я живу с подругой, ставшей родной с незапамятных времен, опекающей меня недовольной нежностью. Ее ухоженная белая кожа лба с тонкими морщинками вызывает во мне боль.

Совсем не видел, красива она или нет, но ощущал рядом ее родное тело женщины, ее радость услужения мне или раздражение от моей нечуткости к ней.

Подруга вздыхала:

– Ты меня не любишь.

– И ты меня. Мы просто прикипели друг к другу.

Природа заставляет делать выбор, а самцу хочется оставаться в предвыборном состоянии, отсюда и его желание увиливать в сторону. Конечно, мне виделась в спальном тумане идеальная податливая девушка. Как у женатого Данте. Но поскольку такой в реальной жизни не было, то я выбрал подходящую мне. Но она чувствовала, что между нами была та, идеальная.

С ней я теряю навыки самообслуживания, не знаю, какие таблетки впихивает в меня она. И дразню ее.

– Чтобы понять личную жизнь, с женой или любовницей, надо расстаться и увидеть все со стороны, и чем дальше, тем будет понятнее.

Она смотрит на меня с выступившими слезами.

– Тебе мало, что ношусь с тобой, как с ребенком?

Уже два года нет вестей от сына Федора. Наша страна опутана санкциями и блокадой, и он не может приехать из «Большой земли», где учится в университете.

Как-то на даче зашел в старый сарай, сооруженный еще моими предками. Оглядел инструменты, газонокосилку, висящие старые велосипеды… И мелькнула безнадежная мысль: ничего этого уже не надо. Меня не будет, сын может никогда не вернуться, да и зачем ему это барахло? Так зачем все это?

И приходит мысль о предстоящем одиночестве и смерти. Утром, замедленно, с вернувшимся ощущением беды из-за оставшегося на закрытой «Большой земле» сына, после бессонницы делаю зарядку, увеличиваю до предела упражнения, отгоняя тяжелый недосып в членах, и они постепенно оживают. Зарядка служит переходом в другое состояние, когда можно не отвлекаться на физическую слабость. Потом смотрю в зеркало на глубокие морщины у носа, седеющие волосы (лысины не видел и потому не считал себя лысым), но казался себе по-прежнему молодым, не больше тридцати лет.

Как мы очутились в этой стране, которая когда-то не была чужой и враждебной, а теперь неизвестно, что с нами будет?

Собираюсь на работу, подруга, в постоянном нервном беспокойстве, наносит теплые шлепки губ на мое лицо. Мы с подругой еще более расстроены от неизбежного расставания на весь день, молча понимаем друг друга, как только могут понимать десятилетиями притершиеся и ожидающие скорого расставания навсегда.

Я перестал ездить в командировки, в моем айфоне почти нет адресов, потому что те друзья, что были раньше, стали чужими, изменив нашим общим идеалам, или поседели, стали стариками, тоже выбросили адреса, потому что работа сузилась, и все радужные проекты молодости перестали волновать.

Но по размышлению понимаю, что не одинок: моя работа с небольшим кругом соратников, постоянное общение через каналы подруги с родственниками и широким кругом ее знакомств. А литература и занятия поэзией, открывающие огромную радугу прошлого, настоящего и будущего!

У себя наверху перебирал на самодельных полках старые, прошлого века, журналы и вырезки из газет с их какими-то упрощенными текстами, пахнущими старым хламом, и вдруг поймал сдвиг времени. Что-то совсем свежее и новое ворвалось в сегодняшний день, гораздо более тревожное, может быть, трагическое.

Моя подруга не думала ни о чем подобном, не слушала моих философских откровений, ибо в них нет меня, кого она чувствует. Не любит, когда говорю на философские темы. Я жаждал Собеседника! Но она нутром женщины, продолжательницы жизни и рода, инстинктивно знала все заранее о том, что я пытался мучительно выдавить из себя, взойти на Лестницу. И потому мои пустые вникания вглубь только раздражали ее.

* * *

Все разошлись. Мы с Толей вышли в сад, сели на скамейку. По сторонам за забором сквозь листву яблонь – огни притихших соседних дач. Я стал разглядывать мерцающую тьму реальности, увидел нашу жизнь отстраненно. В моей родне много несчастных, неужели они в чем-то виноваты и сами не подозревают, что надо приложить и свои силы, чтобы победить несчастья? Оттого, что у них нет дальней цели. Что такое – нет возможности раскрыть свои таланты в этой стране? Власть не дает? Вроде нет, все зависит от нас, от нашего упорства или лени. Нет, не дает вот эта мерцающая реальность, тьма, вечно стоящая между людьми, замкнутыми в своих оболочках. А в чем выход? В ином устройстве нашей жизни?

Я думал об Эсфири Аароновне. Она, учительница средней школы, не могла преподавать ученикам то, что предлагала пропаганда, и открыто говорила ученикам, что думала, за что отсидела в лагере и была сослана сюда. Отдала школе всю оставшуюся жизнь одиночки. Когда входила в класс, все замолкали, и почему-то всегда было тихо. Боялись даже плохо учиться. Моя подруга, дочь погибшего в лагере, по окончании этой школы сказала ей:

– Я дочь врага народа.

Та глянула на нее, погладила голову.

– Милочка моя, дети за отцов не отвечают. Иди и никому не говори. Я тебе дам хорошую рекомендацию.

Ученики запомнили ее на всю жизнь. До сих пор приходят к ней, хотя она на пенсии.

До ареста у нее был муж, работал в оборонке, делал жучки для иностранных посольств. То есть, чтобы их подслушивать. Прожил, как уж на сковородке, извиваясь, не выдержал и выразил протест. За разглашение тайны его расстреляли.

Есть люди, которые разрывают темную оболочку своим разумом, обнажают наше общее, близкое. Может, вот в этом отказывают метафизические тоталитарные силы? Выразить себя, всю свою томительную суть.

Толя вздыхал.

– Ты счастливый, у тебя есть любовь. А я женился не по любви. Говорят: стерпится – слюбится. А мы так и не притерпелись.

Я не знал, что сказать. Толя помолчал.

– Говорят, главная ценность – семья. Какой смысл в оставшемся узком круге нашей близости, любви отдельных лиц или групп, в этом вопле отчаяния – перед сокрушающим ураганом? Где спасение? В рядах демонстраций патриотизма в дни наших исторических побед, праздниках города с ворохом бумажных цветов и зелеными арочками? Вот в этих звездах, в этой уникальной влажной зелени природы или в радостных предчувствиях просторов, которых еще не видел?

– А для чего живет человечество? Чего оно хочет? – протестующее вопрошал я.

– Такого общего тела нет. Есть разрозненные сообщества, раздирающие кишки друг у друга.

– Но есть общая тенденция – не погибнуть всем вместе!

– Интеллигентское «Зачем я живу?» люди не принимают. Не задумываются, как остановить душевное разрушение от бед и одиночества, от старости.

– Как раз думают. Вернее, делают так, чтобы не было разрухи в душе: рожают детей, пекутся о здоровье близких. Большие семьи – это подушки, на которых покоится старость. И всегда трудятся, как маляры, которые все время перекрашивают наружные стены одной имеющейся смываемой водяной краской.

Толя возразил:

– Забытый поэт Сергей Чекмарев писал: «Я знаю, я нужен степи до зарезу! Там идут пятилетки года. И если сейчас я в поезд залезу, что же со степью будет тогда?» А теперь – зачем нужна эта ответственность?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.