Лицо войны. Военная хроника 1936–1988

Марта Геллхорн

Лицо войны. Военная хроника 1936–1988

Martha Gellhorn

The Face of War. Writings from the Frontline, 1936–1988

© 1993, 1936, 1937, 1938, 1940, 1941, 1942, 1943, 1944, 1945, 1959, 1966, 1967, 1983, 1985, 1986, 1987, 1988 by Martha Gellhorn

© Photo by Robert Capa, Magnum Photos

© У. Чаркина, перевод с английского, 2023

© ООО «Индивидуум Принт», 2023

* * *

Посвящается моему сыну Сэнди

Примечание автора

Структура этой книги нуждается в пояснении. Она формировалась на протяжении почти тридцати лет путем сложения и вычитания, пройдя четыре версии. Все репортажи перепечатаны в том виде, в котором они были опубликованы первоначально. Если заголовки были выбраны не мной и не нравились мне, я их меняла. Первая версия книги 1959 года начиналась с введения и заканчивалась репортажем «Дахау». Во второй версии 1967 года я убрала шесть репортажей, чтобы освободить место для глав «Война на Яве», «Межвоенный период» и «Война во Вьетнаме», а также добавила короткое вступление и заключение. Я не меняла свои предисловия к каждой главе во всех версиях книги, однако к моменту выхода третьего издания в 1986 году некоторые фразы, написанные в 1959‑м, благополучно устарели. В издание 1986 года было добавлено новое введение, включен текст полной версии издания 1967 года и поздние комментарии о войне во Вьетнаме, Шестидневной войне и войне в Центральной Америке. Из этого издания, четвертого и последнего, удалены введение и заключение 1967 года (как избыточные), а также комментарий 1986 года о войне во Вьетнаме: я написала новый и, надеюсь, лучший. Также в этом издании в главу о Второй мировой я добавила репортаж «Три поляка», в главу о Вьетнаме – репортаж «Пустите детей» – и общее заключение.

Введение. 1959 год

Когда я была молода, я верила в прогресс, в способность человека становиться лучше и думала, что журналистика – это путеводная звезда. Если бы людям открыли правду, если показали бы им без прикрас царящие в мире позор и несправедливость, они немедленно потребовали бы принять нужные меры, наказать преступников и позаботиться о невиновных. Как люди должны были осуществить эти перемены, я не знала. Это уже их дело. А работа журналиста – приносить новости, быть глазами человеческой совести. Думаю, я представляла себе общественное мнение могучей силой – чем-то вроде торнадо, всегда летящего вслед за ангелами.

В годы моих пылких надежд, когда история в очередной раз шла не туда, когда люди закрывали глаза на насилие и жестокость, а то и поощряли их, а безвинные не получали ничего, кроме неприятностей, я обвиняла во всем вождей. Под этим словом я понимала неопределенную совокупность политиков, промышленников, владельцев газет, финансистов: невидимых, холодных, амбициозных людей. «Народ» был хорошим по определению; если у него не получалось вести себя хорошо, я объясняла это невежеством или беспомощностью.

Потребовалось девять лет, Великая депрессия, две проигранные войны и одна капитуляция[1] – и только после этого я разуверилась в силе прессы. Постепенно я осознала, что люди охотнее глотают ложь, чем правду, как будто у лжи домашний, приятный, привычный вкус. Были лжецы и в моей профессии, а уж вожди всегда лепили из фактов все, что им заблагорассудится. Источники лжи были неиссякаемы. Хорошие люди, боровшиеся со злом, где бы они его ни видели, всегда составляли лишь доблестное меньшинство, в то время как миллионы послушно возбуждались и успокаивались, подчиняясь любой лжи. Путеводная звезда журналистики светила не ярче светлячка.

Я состояла в федерации Кассандр, где моими коллегами были иностранные корреспонденты, которых я встречала во время каждой катастрофы. Они годами писали о возвышении фашизма, его ужасах и несомненной угрозе, от него исходящей. Если кто-то и прислушался к ним, отреагировать на предупреждения никто не удосужился. Ужас, который они давно пророчили, пришел в срок, шаг за шагом, как по расписанию. В конце концов мы превратились в одиноких санитаров, пытающихся вытащить из-под обломков отдельных людей. Если удавалось спасти одну жизнь из рук пражского гестапо или другую – из-за колючей проволоки в песках Аржель-сюр-Мер[2], это утешало, но едва ли имело отношение к журналистике. Сопротивление, интриги, шантаж и деньги иногда могли помочь одному-другому человеку. А все наши статьи с тем же успехом можно было бы написать невидимыми чернилами, напечатать на листьях деревьев и развеять их по ветру.

После войны в Финляндии я думала о журналистике как о пропуске в первый ряд: тебе нужны лишь соответствующие документы и работа, и ты получаешь билет на спектакль, в котором творится история. Во время Второй мировой войны я только и делала, что хвалила добрых, храбрых и благородных людей, которых видела, хоть и понимала, что это совершенно бесполезное занятие. Когда представлялся случай, я обличала дьяволов, посвятивших свою жизнь уничтожению человеческого достоинства; и это тоже было бесполезно. Я чувствовала абсурдную профессиональную гордость, когда добиралась туда, куда планировала, и вовремя отправляла свои материалы в Нью-Йорк, но я не могла обмануть себя и поверить, что моя работа военного корреспондента имеет хоть какое-то значение. Война – это злокачественная опухоль, идиотизм, тюрьма. Боль, которую она причиняет, невозможно описать или представить, но война стала нашим состоянием и нашей историей, местом, в котором нам приходилось жить. Я принадлежала к особому типу нажившихся на войне; мне везло, и мне платили за то, чтобы я проводила время с потрясающими людьми.

После победы во Второй мировой я застряла в атмосфере войны еще на год, поскольку установившийся мир оказался непрочным и хрупким. На Яве я увидела послевоенную «маленькую» войну нового образца и осознала, что больше нигде и никогда не хочу видеть ничего связанного с войной. Возможно, та жалкая кровавая заварушка в Индонезии была неизбежна. Высокие белые люди были завоеваны и унижены низкорослыми желтыми людьми[3]; почему кто-то должен был снова признать белого человека хозяином? Индонезийские голландцы, походившие на скелеты и призраки, вернулись из японских тюрем, со страшного строительства железной дороги через джунгли; их больные, голодные женщины и дети вышли на свободу после многих лет, проведенных в японских концентрационных лагерях на Яве, и тут же на них напали местные жители, которыми раньше они пытались управлять заботливо и порядочно. И индонезийцам, и голландцам нужно было время, чтобы оправиться от войны и научиться жить по справедливости. Времени не было. Ничто из написанного кем бы то ни было не могло ни сократить эту пытку, ни спасти хоть одну жертву – белую или смуглую.

Дать людям урок – лучшее и наиболее эффективное, что может сделать журналистика. Но, по всей видимости, люди не хотят учиться ни на своем опыте, ни на чужом. И если агония Второй мировой войны ничему их не научила, что вообще могло бы им помочь? Несомненно, послевоенный мир – это насмешка над надеждой и оскорбление всех тех, кто погиб ради того, чтобы мы выжили.

В то время когда цивилизация, казалось, решительно нащупывала свой путь к самоубийству, разумным занятием для рядового гражданина, ожидающего конца света, было возделывать собственный сад, чтобы сделать его настолько чистым, симпатичным и приятным, насколько это возможно. Я придумала себе жизнь за высокими стенами такого сада, и она казалась мне хорошей, поскольку была безобидной.

Сейчас я думаю иначе. Раньше я всегда ориентировалась на результат и верила, что существует достижимая цель – победа или поражение. Можно было надеяться на победу, отчаиваться из-за поражения. На данном этапе своей жизни я думаю, что это чушь.

До изобретения атомной бомбы, водородной бомбы, кобальтовой бомбы (и что там еще может нас ждать впереди) у нас были причины представлять историю человечества как гигантские бесконечные американские горки, где вагончики то взлетают вверх, то падают вниз. Пассажиры на этом аттракционе сменяли друг друга и все же составляли единый неиссякаемый поток: они меняли одежду и багаж, говорили на разных наречиях, но оставались мужчинами, женщинами и детьми, неизменно человечными. Единственное, за что отвечал каждый пассажир этих американских горок, насколько я могла судить, – собственное поведение во время путешествия. Каждый несет ответственность за свои шаги, но ни один шаг не является последним. Из поведения отдельного человека, каким бы оно ни было, складывается его частная судьба, но общий исход от него не зависит. И победа, и поражение – мимолетные мгновения. Не существует целей, есть только средства.

Журналистика – это средство; и сейчас я думаю, что рассказывать правду ценно само по себе. Серьезная, внимательная, честная журналистика необходима не как путеводная звезда, а как форма достойного поведения для репортера и для читателя. Я больше не журналист; как и в случае других рядовых граждан, единственная правда, которую я должна рассказать, – моя собственная.

Несмотря на официальную чепуху о «чистых» бомбах и тактическом ядерном оружии, каждый, кто может читать газеты или слушать радио, знает, что некоторые из нас, смертных, обладают силой, способной уничтожить человеческий род и его дом земной. Нам даже не нужно вести войну; только готовясь к ней, играя с нашим новым оружием, мы отравляем воздух, воду, почву нашей планеты, вредим здоровью живущих и лишаем шансов еще не родившихся. Как может кто-то где-то не думать о том, насколько безрассудны ядерные испытания и что мы рискуем уничтожить себя, если применим это оружие на войне?

Мировые лидеры необычайно увлечены личными дрязгами. Они мчатся на самолетах по своим божественным делам; встречаются друг с другом, всегда только друг с другом; совещаются в различных правительственных дворцах и делают заявление за заявлением в прессе. Их речи звучат так, как будто они верят, что ядерную войну можно выиграть или проиграть, причем мы можем оказаться втянуты в нее с большой вероятностью, в любую минуту, без предупреждения. («Не волнуйтесь. Мы уничтожим врага нашими сверхскоростными, сверхзвуковыми, трижды межконтинентальными, рентгенонаводящимися, антинаступательно-оборонительными ракетами. Не бойтесь. Мы сожжем врага нашими лучшими, самыми крошечными суперсмертоносными бомбами. Тем временем, дорогие товарищи, граждане, соотечественники, верноподданные, ваш долг – гражданская оборона; выкопайте небольшую взрывоустойчивую яму на заднем дворе и ждите там апокалипсиса».)

Мировые лидеры, кажется, потеряли связь с жизнью здесь, на земле, забыли о людях, которыми они руководят. Или, возможно, те, кем они управляют, – столь многочисленные и столь безмолвные – перестали быть для них по-настоящему реальными, это уже не живые люди, а цифры будущих потерь. Нас ведут, и мы должны идти, хотим мы того или нет; ведь бежать нам некуда.

Но мы не обязаны идти молча; у нас все еще есть право и обязанность, как у рядовых граждан, говорить правду. Как одна из миллионов ведомых, я не позволю гнать себя дальше по этой ведущей в никуда дороге дураков, не подняв свой голос в знак протеста, пусть даже мое «НЕТ» и будет таким же тихим, как стрекот сверчка. Мое «НЕТ» – эта книга.

Тяжело удержаться от разглагольствований, не срываться на крик или визг. И еще тяжелее (для меня уж точно) вести логичное повествование: «во-первых», «во-вторых», «в-третьих», выстраивать один логически выверенный абзац за другим. Я вижу загадки и сложности везде, куда бы ни посмотрела, и никогда я не встречала человека, который был бы последователен во всем. Но все же, если очень сильно постараться, иногда можно сказать то, что имеешь в виду.

Не нужно указывать на мои противоречия, я их знаю и чувствую. Я думала, что начать бороться с Гитлером, всеми его приспешниками и тем, что они делали и за что выступали, нужно было как минимум на три года раньше, а не в 1939 году. При этом наша победа лишь на время избавила нас от невыносимого зла; она ничего не решила. Война, когда у нее есть хоть какая-то цель, – это операция, в ходе которой в определенное время удаляют определенную раковую опухоль. Рак вновь возвращается в разных формах, поражая разные народы; мы не выработали никакого профилактического лечения. Снова и снова нам приходится прибегать к хирургии на грани жизни и смерти. Но человечество всегда ее выдерживало и выживало.

Я не верю, что возможен мир во всем мире – везде и всегда. Я не верю в способность человека становиться лучше, что было бы необходимо для всеобщего мира; я верю лишь в человеческий род и верю, что он должен продолжаться. Наши лидеры недостаточно мудры, недостаточно храбры, недостаточно благородны для своей работы. А мы, которыми управляют, в большинстве своем либо овцы, либо тигры; и все виновны в главном человеческом грехе – глупости. И из-за этого нас ждут новые войны; мы никогда не были от них свободны. Я ненавижу этот факт, но принимаю его.

Однако ядерная война не похожа ни на одну другую войну, угрожавшую человечеству, и о ней нельзя рассуждать, используя старые привычные термины. Ядерная война достигает масштаба, ранее невиданного в истории, масштаба, порожденного громадным, безумным тщеславием.

Мы почти не помним, кто воевал в Войне Алой и Белой розы и почему, однако эта война длилась тридцать лет и наверняка стала страшной темной ночью для солдат и мирных жителей, попавших в ее ловушку. Тем не менее мы всё еще здесь: мир природы остался здоровым, милостивым и прекрасным; человеческий род продолжился, не зараженный ни в костях, ни в крови, ни в разуме. Со времен самых первых человеческих войн и до наших последних душераздирающих конфликтов, охвативших весь мир, мы могли убивать лишь друг друга. Теперь же мы способны убить само будущее. И мы настолько самонадеянны, что осмеливаемся к этому готовиться, – безумные пигмеи, угрожающие самому существованию природы.

Через пятьсот лет наша ссора между Востоком и Западом будет казаться такой же бессмысленной, как Война Роз. Кем мы себя возомнили, если считаем, что можем положить конец всему сущему?

В этот момент я слышу громкие и гневные голоса, такие же страстные, как и мой, говорящие: но выжить – это еще не всё. Если люди не будут бороться против тиранов и рабства, жизнь ничего не стоит и цивилизация должна исчезнуть. И так далее. Я не могу понять этот аргумент, хоть и пыталась. Я не представляю, как человеческий дух, заключенный в человеческом теле, будет способен лелеять свободу, уважать права других и практиковать свой высший талант – любовь, в то время как земля станет бесплодной из-за созданных человеком ядов, воздух будет отравлен, а людей охватят болезни и смерть. Я не представляю, какие человеческие ценности можно будет защищать, когда все человечество исчезнет вместе с добром и злом.

Если мы развязываем или допускаем войну, мы ее заслуживаем; но мы должны ограничить допустимые средства ведения войны и места боевых действий – одним словом, держать наши преступления под контролем. Мы будем вынуждены удовлетворять безумие, которое присутствует в человеческой природе, с помощью небольших неядерных войн того типа, к которому мы все больше и больше привыкаем. Убийство друг друга – наша древняя традиция; но только мы – те, кто живет сейчас, – должны расплачиваться за эту отвратительную глупость. Ничто из того, что волнует нас в краткий миг истории, пока мы живем, не дает нам право остановить время, перечеркнуть будущее, положить конец чудесам, славе, трагедиям и несчастьям человеческого рода.

Эта книга состоит из избранных репортажей, которые я готовила во время войн, шедших в течение восьми лет в восьми странах. Люди в этих статьях – обычные люди, кто угодно; то, что случилось с ними, случилось и с неисчислимым множеством других людей. Зарисовки небольшие, но их много, и мне кажется, что в итоге они сливаются в единую пугающую картину.

У войны есть только один сюжет; в нем правят бал голод, бесприютность, страх, боль и смерть. Голодные израненные дети выглядели совершенно одинаково в Барселоне 1938 года и в Неймегене 1944‑го. Беженцы, вынужденные вместе со всеми своими пожитками брести прочь от войны в поисках мало-мальски безопасного убежища, были одним народом по всему миру. Бесформенный сверток с телом американского солдата в снегу в Люксембурге был похож на труп любого другого солдата в любой другой стране. Война – это ужасное повторение.

Я писала очень быстро, как и должна была; и я всегда боялась, что забуду точный звук, запах, слова, жесты, характерные именно для того момента и места. Надеюсь, с годами я научилась писать лучше. Суть этих статей в том, что они правдивы; они рассказывают то, что видела я. Возможно, они напомнят другим, как напоминают мне, лицо войны. Вряд ли мы имеем право его забыть. Я считаю, что именно память и воображение, а не ядерное оружие, – сильнейшие сдерживающие факторы.

Введение. 1986 год

Первый репортаж этой книги был написан 49 лет назад. После того как я на протяжении всей жизни наблюдала за войнами, война мне видится эндемической болезнью человечества, носители которой – правительства. Только правительства готовят, объявляют и ведут войны. Ни разу не случалось такого, чтобы полчища граждан сами по себе столпились у правительственных зданий и требовали войны. Прежде чем они поймают военную лихорадку, их нужно заразить ненавистью и страхом. Нужно внушить гражданам, что им угрожает враг и что жизненно важные интересы их государства под угрозой. Жизненно важные интересы государства, всегда завязанные на власти, не имеют ничего общего с интересами граждан – частными и простыми, всегда связанными со стремлением к лучшей жизни для себя и своих детей. Ради таких интересов человек работает, а не идет убивать других людей.

Я с подозрением отношусь к любым властям предержащим (за исключением нескольких достойных восхищения людей) и их представлениям о жизненно важном. Если бы правительства должным образом выполняли свою работу, они сосредоточились бы на том, чтобы обеспечивать достойное управление своими странами в интересах наибольшего числа граждан: они бы не транжирили значительную долю накопленных обществом ресурсов на вооружение и не экономили бы на нуждах народа. Богатые, бедные или середнячки – все правительства находят деньги на войну, и все правительства с каждым годом тратят все больше и больше денег – невероятное количество денег, – чтобы накапливать вооружения. И все они, демократии или диктатуры, существуют на деньги своих народов, но жалеют средств, чтобы обеспечить этим народам достойные условия жизни. Мы живем в мире, где слишком много оружия и слишком мало сытых людей.

Чтобы начать войну, требуется агрессор – правительство настолько амбициозное и жадное, что считает завоевание территорий своим государственным интересом. Но правительство-агрессор продает своему народу проект войны как защитную меру: это им угрожают, они окружены, их провоцируют; враги готовы напасть на них. К сожалению, людей легко заставить поверить в любую ложь; люди ужасно доверчивы и беззащитны, когда перед ними размахивают флагами и внушают им ложный патриотизм. И как только война начинается, правительство берет на себя всю полноту власти: граждане должны подчиняться приказам своего правительства, даже если ранний энтузиазм поутих. Кроме того, люди понимают, что какой бы бессмысленной ни была война, лучше ее не проигрывать.

У нации или наций, подвергшихся нападению, нет другого выбора, кроме как бороться с агрессором. Но неужели правительства, если они компетентны, не могут увидеть угрозу и заранее принять меры, чтобы не дать агрессору завершить подготовку к войне? Вполне вероятно, Гитлера можно было остановить в 1936 году, когда он ввел войска в Рейнскую область, нарушив условия Локарнских договоров[4]. И разве нельзя было избежать войны за Фолклендские острова благодаря более аккуратному прогнозированию?[5] У правительств гораздо лучше получается развязывать войны, а не предотвращать их. И, если хорошо разобраться, окажется, что война не так уж и страшна для правителей – тех, кто на вершине, кто стоит у руля. Их власть укрепляется, а власть для этих людей – великое благо. Они чувствуют воодушевление, ощущают, как растет их значимость, а никаких трудностей не испытывают. Им не приказывают воевать или работать на фабриках; чудесным образом их не ранят и не убивают, как обычных людей; они слишком ценны, чтобы жить на скудном пайке. До Второй мировой, несравнимая чудовищность которой изменила правила, худшей карой, ожидавшей правителей после проигранной войны, была потеря работы. Германский кайзер просто ушел в отставку и переехал в небольшой загородный дворец.

Тем не менее десять миллионов человек погибли в Первой мировой войне 1914–1918 годов из-за государственных интересов кайзеровского правительства, и сегодня никто не вспомнит, в чем они заключались. От позиционной войны – к тотальной войне и геноциду: 35 миллионов человек погибли во Второй мировой войне из-за безумных государственных интересов гитлеровского правительства и государственных интересов императора Японии, который остался невредим. С 1945 года люди ежегодно гибнут в больших и малых войнах из-за чьих-нибудь государственных интересов.

Возможно, если не народ Советского Союза, которому не дают информации, то его руководители в Кремле сейчас с тревогой раздумывают, какие же именно государственные интересы они защитили, вторгнувшись в Афганистан. Я никогда не понимала, что за государственные интересы заставили правительство США втянуть Америку в ее самую длительную – но необъявленную – войну во Вьетнаме, и ясно, что ничего жизненно важного в этой войне не было, поскольку, проиграв, Америка никак не пострадала, дела шли как обычно. Впрочем, американское правительство ценой крови и денег своих граждан сделало эффектное заявление: маленьким азиатским странам лучше соглашаться с США, когда дело касается того, что американское правительство считает своими интересами. И, возможно, по мнению Кремля, именно это и происходит в Афганистане: дан сигнал, что на границах СССР вы либо ведете себя как следует, либо…

Для тех из нас, кто смотрит на мир глазами человека, а не геополитика, защита государственных интересов СССР в Афганистане и государственных интересов США во Вьетнаме выглядят безумием, жестокой катастрофой для простых людей: русских, афганцев, вьетнамцев, американцев. Было бы замечательно, если бы простые люди научились с осторожностью и недоверием относиться к вирусу, который распространяют правительства, – идее государственных интересов.

Было бы замечательно, но это маловероятно. Наш удивительный вид с детства запрограммирован на патриотизм в духе «это моя страна, права она или нет». Интересно, как это звучит на урду или китайском? Несмотря на невероятную силу этой фразы, она бессмысленна. Моя страна не может быть права или не права, она просто существует как земля, язык, обычаи, культура. А та фраза, которую используют для сплочения граждан на войне, должна была бы звучать так: «это мое правительство, право оно или нет». Это было бы полезное изменение, оно бы заставило граждан задуматься, правильно ли поступает их правительство или же фатально ошибается. Мне всегда нравилось резкое замечание Толстого о том, что «правительство – собрание одних людей, насилующих других»[6], но теперь я думаю, что старый русский был пророком. С момента появления ядерного оружия все человечество находится во власти правительств, которые владеют этой силой, способной уничтожить мир. Никогда раньше люди, склонные совершать ошибки, какими являются правители, не владели разрушительной мощью столь невиданного масштаба.

Конечно, нам говорят, что ядерное оружие имеет строго оборонительный характер, это средство сдерживания. Благодаря ему, говорят наши правительства, мы сорок лет живем в мире, что, очевидно, неправда. Что они имеют в виду, так это то, что за эти сорок лет не было войн между сверхдержавами. Даже описывать ядерное оружие как средство сдерживания – значит лгать. Так как у сверхдержав уже давно предостаточно ядерного оружия, чтобы единожды уничтожить друг друга (и весь остальной мир), нет большой необходимости производить больше и больше таких вооружений, чтобы можно было уничтожить мир сорок раз. Но ядерное оружие превратилось в Большой Бизнес, возможно, самый большой из всех существующих.

Десятки тысяч людей на выгодных условиях работают в американской индустрии по производству ядерного оружия; в капиталистическом мире в этой сфере зарабатывают колоссальные прибыли. «Звездные войны»[7] – это огромный казенный пирог и огромная глупость. Предполагаю, что и в Советском Союзе тысячи граждан получают хорошее вознаграждение, работая в столь важной области, а все расходы ложатся на советский народ, который терпит лишения, ведь денег на все не хватает, а важнее ядерного оружия нет ничего. Небольшие французские и британские ядерные арсеналы бессмысленны; из-за высокомерия правительств Франции и Великобритании граждане этих стран вынуждены посредством налогов платить за членство в ядерном клубе – а ведь эти налоги могли бы пойти на улучшение условий жизни.