ПУНКТИР

Так мы и работали бок о бок. Я искренне восхищался их мастерством, тем самым повышая их самооценку, а они учили и страховали меня. Спустя какое-то время они пришли к начальнику цеха и сказали: «Отличный парень, этот Голубков, ставь его начальником смены, нечего ему болтаться среди аппаратчиков». Иными словами, народ меня выдвинул, и меня сделали начальником смены.

Это был мой первый опыт настоящей руководящей работы. И я очень быстро осознал всю сложность моего положения. Вчера мы, аппаратчики, были ровней, друзья-приятели, а сегодня я – их начальник. Я же все их секреты-уловки знаю, так что – мне на них теперь глаза закрывать и терпеть? Или что? Больше всего меня волновало пьянство на рабочем месте. Спирт был доступен, и на работе пили почти все, включая моих аппаратчиков. Когда я был одним из них, они меня, естественно, не стеснялись, даже предлагали поначалу налить, но я не пил совсем и отказывался с твёрдостью. Принципы аппаратчики уважают, так что больше мне уже не предлагали. Я тоже молчал, не мне учить жизни мужиков, которые мне в отцы годятся.

Но когда я стал начальником, то задался целью эту заразу извести. Вёл разъяснительные беседы, увещевал и призывал – бесполезно, всё отскакивало как от стенки горох. То ли мои разговоры им надоели, то ли решили они меня подколоть… Как бы то ни было, подходят однажды ко мне аппаратчики моей смены и говорят: «Давай сделаем так – если ты нас перепьёшь, то есть мы упадём первыми, тогда мы завязываем». Отлично, говорю, согласен, только играем по моим правилам.

Если есть Зачем жить, можно вынести почти любое Как.

Фридрих Ницше

Дело было накануне Седьмого ноября. Возле пульта управления посмотреть «бой» собралась вся смена, кроме дежурных аппаратчиков. Против меня выставили двух испытанных бойцов, офицеров запаса, подполковника и майора. Выпить они могли ну очень много, с ними в честном бою тягаться – только позориться. Для того я и предложил свои правила. Времени на это развлечение у нас нет, говорю, поэтому пьём быстро – один стакан спирта, через короткий перерыв второй… Кто первый упадёт, тот и проиграл. Мои противники согласились и попались на этом.

Как правильно пить спирт меня научили ещё на кафедре в институте. Главное правило – не запивать водой, терпеть и просто занюхать. А мои противники всегда запивали спирт водой – мне ли не знать! Запивали потому, что хотелось, и потому, что пили не спеша. И вот полные стаканы уже стоят на пульте управления, дан старт. Я хлопнул стакан и стал нюхать хлебную корочку. Мои противники тут же потянулись к воде. На ногах устояли все. Прошло 15 минут, и мы хлопнули по второму стакану. Я устоял на ногах, а мои противники легли сразу. После этого я собрал все силы в кулак, чеканя шаг дошёл до заранее намеченного места в коридоре и лёг. Я знал, что мне нужно проспать два часа, чтобы вернулась дееспособность. Так и вышло.

В общем, я стал героем, а мои противники, надо отдать им должное, выполнили условие боя – все (!) аппаратчики в моей смене перестали пить на работе. Из принципа. Моим противникам по бою, тем двум офицерам, эта история пошла только на пользу – их карьера быстро пошла в гору, и они стали на заводе видными профсоюзными деятелями.

Волшебство – на седьмой день

С какими чувствами люди приходят сегодня на работу? О, это огромный спектр, в котором, как я наблюдаю, усталость, ненависть к начальнику, страх, раздражение и тоска сильно перевешивают радость и азарт. Редко кто испытывает счастье. Верите, но все годы и слагающие их дни, которые я проработал на Волгоградском заводе им. С. М. Кирова – от аппаратчика до главного инженера, – были по-настоящему счастливыми. Каждый день я чувствовал, что занят чрезвычайно важным делом, я видел результаты своего труда и знал, что их ждут по всей стране. Это вдохновляло невероятно. Тогда химическая промышленность была актуальна как никогда – она почти мгновенно откликалась на внешние события и задания, которые давало правительство. А мы ощущали себя немного волшебниками: нам ставили сложную задачу, и мы быстро решали её в сроки, которые сегодня кажутся невероятными.

Вот пример. Первого мая 1961 года над Свердловском сбили самолёт-шпион U-2 с Фрэнсисом Пауэрсом, американским лётчиком. Пауэрс успешно катапультировался, а самолет, разумеется, разбился. Но его обломки нашли, а в них – гидравлическую жидкость трибутилфосфат. Стоит напомнить, что трибутилфосфат – это не просто компонент гидравлической жидкости. Это вещество – выдающееся изобретение человечества, потому что обладает свойствами уникального экстрагента, способного вытащить ценные металлы из природного сырья и продуктов вторичной переработки. Впрочем, это выяснилось чуть позднее, когда производство этого уникального вещества мы уже наладили.

Тогда, в 61-м, нашему заводу поручили в короткий срок организовать производство трибутилфосфата. К этому времени я уже работал начальником смены. Вместе с Владимиром Николаевичем Троицким, технологом цеха, мы очень быстро нарисовали проект, и через полгода стали производить этот продукт в том количестве, которое нужно было стране. Помню, я тогда ещё подумал – надо же, так я, оказывается, что-то умею и что-то могу. В Ленинградском технологическом институте, моей альма-матер, нам давали хорошее инженерное образование. Но здесь, на заводе, я, по сути, впервые применил эти знания, и у меня получилось! Я понял, что я могу. А заводское начальство тоже подумало – надо же, а этот парень чего-то стоит. И сделало выводы: меня назначили начальником установок – большого корпуса, в котором стояли несколько установок, производящих этилмеркаптан, меркатофос, тиофос, разные полупродукты.

Были в нашей практике случаи, которые действительно походили на волшебство. Да взять хотя бы вот этот – с дефолиантом. Он произошел как раз вскоре после того, как меня назначили начальником установок. Дефолиант, согласно названию, вещество, заставляющее растение сбрасывать листья. Это были 1962–1963 годы, когда государственная программа химизации уже пять лет стремительно продвигалась вперёд. Тогда в повестке дня стояли удобрения и ядохимикаты для сельского хозяйства. Почему именно они? Потому что нужны были большие урожаи, чтобы накормить страну, и нужно было много растительных волокон, чтобы одеть страну. Министерство поручило нам создать производство самого современного по тем временам дефолианта бутифоса.

Мы очень быстро, в течение года, решили эту задачу. Здесь нам помогли специалисты из Всесоюзного научно-исследовательского института защиты растений (ВНИИХСЗР) – выдали готовую технологию. А мы приспособили её под наше производство и одной работающей установкой обеспечили потребность страны в этом дефолианте. Однако надо было убедиться, что мы производим то, что надо, – что вещество работает. И меня направили в Узбекистан на испытания на хлопке.

Я взял с собой канистру бутифоса в самолет. Тогдашние правила авиаперевозок были намного мягче нынешних, но я и их нарушил, хотя канистра была тщательно и герметично упакована. С пересадками мы с канистрой долетели до Ташкента, а оттуда добрались до Среднеазиатской машиноиспытательной станции (САМИС) под Ташкентом. Здесь испытывали новую сельхозтехнику, новые удобрения и ядохимикаты. Директор станции, дважды Герой Социалистического Труда, очень колоритный и энергичный мужчина, даже с пистолетом в кобуре для пущей убедительности, принял меня, выслушал и говорит – давай попробуем.

Надо сказать, что бутифос действует только на седьмой день после его однократного внесения на поле. Именно тогда опадают все листочки растения, а коробочка с хлопком полностью раскрывается. Иными словами, хлопчатник становится пригодным для машинной уборки. То ли я плохо это объяснил директору, то ли он просто не обратил внимания на мои слова, но они прошли мимо его ушей. Он поручил своим летчикам распылить препарат на поле хлопчатника. Я же, как член экипажа, готовил растворы нужной концентрации. Мы обработали громадное поле. И стали ждать. Но узбеки, как дети, оказались нетерпеливыми. Первые два дня они ходили к полю каждые пять минут. А на третий, увидев, что ничего не происходит, потеряли к нему, а заодно и ко мне, всяческий интерес. И самое ужасное – сняли меня с довольствия.

На седьмой день рано утром в мою комнату в общежитии врывается какой-то человек, хватает меня с постели в охапку, тащит в машину и куда-то везёт, ничего не объясняя. Ну, думаю, сейчас что-то будет, причём что-то неприятное. Но оказалось всё наоборот. Он домчал нас до экспериментального поля, где уже бегал возбуждённый директор станции, приговаривая: «Нет, вы только посмотрите!» А посмотреть было на что: всё поле было белое-белое, как будто ватные облака опустились на землю и накрыли растения. Но это были не облака и не снег, а раскрывшиеся коробочки хлопчатника, который к тому же сбросил все свои зелёные листочки. Всё, как и обещано, – ровно на седьмой день.

Каждое чудо должно найти своё объяснение, иначе оно просто невыносимо.

Карел Чапек

Восторгу не было конца. Меня опять усадили в машину и повезли в Дом приёмов – отмечать это радостное событие. Сначала меня поили чаем без всего. Потом принесли сахар – и был чай с сахаром. Потом принесли конфеты – был чай с конфетами. Потом принесли печенье – был чай с конфетами и печеньем, и я подналег на них, потому что сильно проголодался. Когда принесли яичницу, я смог её съесть с трудом – желудок был забит сладостями. И вот когда у меня было уже полное пузо, на празднование приехал директор станции – и вынесли шашлыки и плов. Я говорю – ужас, у меня не осталось места в животе для плова! А мне говорят – а ты сходи за угол и освободи место для плова, дело житейское. Дело, конечно, житейское, более того – с давней историей со времён Нерона и Лукулла. Но зачем же перед обедом кормить сладким? Оказалось, что это обычный порядок застолья в Узбекистане. Начинают с чая и медленно, постепенно втягиваются в процесс в ожидании главного блюда. Но поскольку все узбеки знают местные порядки, то они и пьют чай, соответственно, в расчёте на главное блюдо. У них место для плова всегда остаётся. А я не столько пил чай, сколько с голодухи «ел» его с печеньем и конфетами.

Испытания, включая застольное, прошли успешно, я вернулся в Волгоград совершенно счастливый, а вслед за мной приехали гонцы из Ташкента с чемоданом денег – за бутифосом. Потом на протяжении многих лет Узбекистан использовал бутифос на полях и благодаря этому волшебству значительно освободил студентов и школьников от ежегодного ручного сбора хлопка – теперь хлопок могли убирать машины.

Чудо стеклянное и чудо радиационное

Все задания на производство новых химических продуктов наш завод получал от своего министерства, которое держало руку на пульсе химизации и точно знало, какие из них потребуются той или иной отрасли сегодня, завтра и послезавтра. Например, в середине шестидесятых озадачились производством полимеров, а для их изготовления нужны были эмульгаторы. Где их взять? Сделать. Кто сделает? Волгоградский химический завод. Так это задание попало в мои руки и в мой новый цех, начальником которого меня только что назначили.

В те времена существовали НИИ и проектные организации, которые не только разрабатывали технологию производства нового вещества или продукта, но и проектировали установки и цеха, выдавая предприятиям соответствующую техническую документацию. Тогда сотрудник ГосНИИХлорпроекта, профессор Абрам Иосифович Гершанович придумал, как получить эти эмульгаторы из парафина. Проблему с исходным сырьём мы решили быстро: Грозненский НИИ, его в то время возглавлял Саламбек Наибович Хаджиев, сделал для нас прекрасный парафин, из которого получался великолепный эмульгатор. Итак, сырьё есть, технология есть, надо запускать цех. Но цех спроектировали с ошибками.

Все чудеса большой химии вырастали и вырастают из фундаментальной науки. С учёными Сергей Викторович сотрудничал и дружил на протяжении всей своей профессиональной карьеры. На фото в центре – президент Академии наук СССР А. П. Александров беседует с министром Л. А. Костандовым. Слева – Сергей Викторович.

Мы стали думать, как улучшить проект, как сделать цех современным. И тогда нам организовали командировку в ГДР, где уже работало подобное производство в компании LEINA-WERKE. Мне повезло – в моей делегации был Дмитрий Андреевич Логинов, который работал в Германии после окончания войны экспертом по вывозимому оборудованию. В Германии его хорошо знали и уважали, потому что он помогал немцам выжить в голодное послевоенное время. Поэтому нам добросовестно показали этот цех.

Мы всё восприняли, переварили и придумали свою версию этого производства – стеклянную. В буквальном смысле этого слова. Все части реактора, которые можно было сделать в стекле, мы сделали. Но не только. Вся обвязка и массопроводы тоже были стеклянными. Почему? Две причины. Во-первых, синтез эмульгатора проходил при облучении ультрафиолетовым светом, поэтому стеклянные стенки были очень кстати. А во-вторых, быстро выяснилось, что сталь, контактирующая с реагентами, катализирует нежелательные побочные реакции, сильно загрязняет конечный продукт и делает процесс малоуправляемым. В каком-то смысле у нас получилась гигантская лабораторная установка – ведь в лабораториях работают со стеклом, отличным инертным материалом. К слову сказать, переход от лабораторного стекла к металлу промышленных реакторов часто ставит крест на технологии, потому что металл и стекло – две разные сущности. Приговор в таких случаях известен – процесс не масштабируется.

За год мы всё сделали и запустили процесс. У нас получилось очень красиво. А красота, как известно, функциональна, и наша установка работала идеально. Мы получили великолепный продукт, а я – орден Знак Почета, мою первую правительственную награду. Мне было всего 26 лет.

Слух о нашем стеклянном чуде быстро распространился, и ко мне приехал Рафаил Вачаганович Джагаспанян из ГосНИИХлорпроекта, профессор, начальник отделения в институте. Человек, который мечтал использовать в химических процессах ядерную энергию. И он меня убедил в том, что это не только заманчиво, но и возможно. За полтора года мы сделали уникальный радиационный химический реактор. Это был большой вертикальный реактор вытеснения диаметром метра три и высотой метров двенадцать. Внизу, под аппаратом, было хранилище радиоактивного кобальта-60. Специальные механизмы подавали небольшие шарики из радиоактивного кобальта, чередуя их с шариками из нерадиоактивного материала, в полый вертикальный стержень, который пронзал реактор сверху донизу. Шарики из кобальта облучали реакционную смесь, не вступая с нею в контакт. Надо сказать, что физики-ядерщики постарались тогда на славу – защита была стопроцентной, никакой радиоактивной грязи, никакой радиоактивности у продуктов реакции. А делали мы по этой технологии эмульгатор для производства полимеров.

Жизнь – не страдание и не наслаждение, а дело, которое мы обязаны делать и честно довести его до конца.

Алексис де Токвиль

Впрочем, процесс был для нас новый, и неприятность не могла не случиться. Однажды возникла нештатная ситуация – из рабочей и защищенной зоны выпала часть радиоактивных шариков. Их выгребали вручную, в том числе и я. И это стоило мне красивой шевелюры, которая так нравилась моей жене: в свои 26 лет я начал стремительно лысеть.

Наш реактор как выдающееся достижение демонстрировали на ЭКСПО-67 в Монреале, где он получил золотую медаль. Специалисты говорили, что это был первый подобный реактор в мире. Глядя на нынешнее состояние отечественного химпрома, трудно поверить, что когда-то мы предлагали и воплощали самые передовые химические технологии в мире. Ещё более удивительно, что тогда мы воспринимали это как само собой разумеющееся. Наша страна первой отправила человека в космос, первой запустила атомную электростанцию, что уж говорить о химическом реакторе, пусть и радиационном, – обычное дело! Теперь каждый раз, бывая на ВДНХ, куда переехал наш монреальский павильон, я вспоминаю мой радиационный реактор.

Это чудо, увы, не сохранилось. В конце семидесятых трусливые люди решили убрать его от греха подальше. А теперь я вижу, как в научной литературе тема радиационно управляемых химических реакций применительно к промышленности набирает обороты. Интересно, знают ли нынешние разработчики и исследователи, что 50 лет назад такой реактор успешно работал и был гордостью советского химпрома?

Кстати, этот реактор стал ещё одной ступенькой в моей карьере: мою работу оценил новый директор завода и забрал меня к себе начальником технического отдела и исполняющим обязанности главного инженера.

Тяжёлое наследие

В 1965 году на завод пришёл новый директор, Владимир Михайлович Зимин. Он был старше меня на семнадцать лет и к тому времени уже успешно поработал директором химико-технологического техникума и директором филиала Государственного научно-исследовательского института органической химии и технологии (ГосНИИОХТа) в Волгограде. В министерстве ценили его как организатора и потому бросили на сложнейший участок – директором нашего завода, который работал явно неудовлетворительно и оброс множеством проблем. Владимир Михайлович формировал команду единомышленников, чтобы заняться серьёзной реорганизацией завода, и предложил мне должность начальника технического отдела. У себя в кабинете он устроил мне небольшой технологический экзамен, сказал, что удовлетворён ответами, и попросил изучить ситуацию и подготовить предложения по реорганизации технических служб.

Через месяц основательного знакомства с заводом все его тяжёлые проблемы стали мне очевидны. С одной из них, если не главной, я уже сталкивался. Это – пьянство. Спирт на заводе лился рекой и стал денежной единицей для расчётов внутри и вне завода. Пили практически все, везде и всегда. Какая уж тут дисциплина и техника безопасности! Смертность на заводе от несчастных случаев в среднем составляла 15–17 человек в год, то есть каждый месяц кто-то погибал. Дисциплина технологическая тоже оставляла желать много лучшего: завод был одним из главных загрязнителей воздуха, воды и почвы Волгограда.

Это было тяжёлое наследие войны. Тогда завод выпускал очень много опасной продукции для фронта – хлор, хлорную известь, иприт, коктейли Молотова, сигнальные осветительные бомбы… Одних коктейлей Молотова сделали 22 миллиона бутылок. Готовили их на совесть, чтобы горело так горело. В качестве самовоспламеняющегося компонента в бутылки с горючей жидкостью вставляли ампулы с белым фосфором. Когда бутылка и ампула внутри разбивались, начинка ампулы самовоспламенялась и поджигала горючую смесь, керосин например. Если фосфор не очень подходил для зажигания, то рабочие на заводе просто сливали его себе под ноги, хотя знали, что белый фосфор – сильнейший яд. Когда я уже работал главным инженером, мы извлекли из земли на территории завода более тысячи тонн фосфора.

Владимир Михайлович Зимин

Все эти продукты для фронта изготавливали буквально вручную, не считаясь ни с какой техникой безопасности – о ней никто и не задумывался, ковали победу любой ценой. Огромная армия профинвалидов, тех, кто во время войны работал на заводе, стремительно вымирала на моих глазах – они массово уходили из жизни.

А чем кормили людей? Голодала вся страна. А на химическом заводе был этиловый спирт, дешёвый и доступный. На самом деле, спирт – это пищевой продукт с высокой калорийностью. Пить спирт – всё равно что есть сахар ложками. Вот его и пили вместо еды, забрасывали горючее в топку своего организма, чтобы были силы работать. Начальство против такого порядка вещей тогда не возражало, потому что главным была победа, а алкоголизм – дело десятое, потом разберёмся. В результате множество людей стали зависимыми от алкоголя.

Наш директор был боевым офицером – вся грудь в орденах. Он попал на фронт, будучи студентом четвёртого курса Ивановского химико-технологического института, прошёл командиром противотанкового дивизиона две войны, Великую Отечественную и Японскую. Воевал отчаянно и решения всегда принимал волевые и окончательные. Изучив заводскую ситуацию, он пригласил меня для разговора и заявил: «Мы должны за одни сутки сменить всех начальников цехов. Рыба гниёт с головы. И эти головы надо убрать, иначе ситуацию не выправим. Дай мне список тех, кого считаешь возможным назначить начальниками технологических цехов».

Первое детище Сергея Викторовича как руководителя на заводе в Волгограде – технический отдел завода, переименованный в народе в «отдел тех».

В то время у нас был 51 цех. Я уже знал всех инженеров на заводе и, честно говоря, засомневался в разумности решения директора. Но мои сомнения он даже не стал обсуждать. Правда, тогда мне удалось отстоять одного начальника цеха – я был уверен, что мы с ним справимся. Но ошибся, признал, что был не прав, и через три месяца пришлось и его заменить. Так что решение директора было в каком-то смысле гениальным и очень эффективным. К руководству цехами пришли надёжные и здоровые люди, в основном – молодые. И ситуация стала быстро меняться в лучшую сторону.

Что стало с бывшими начальниками цехов? Всё как-то разрешилось к общему удовлетворению. Многие ушли на пенсию, поскольку в нашей отрасли мужчины на пенсию уходили рано, в 50 лет. А некоторых, наиболее деятельных, мы просто отлучили от спирта. Вот, например, была у нас троица из трех Иванов, которую мы называли БИБИСИ – Белицкий Иван, Беломутцев Иван, Свиридов Иван. Мы поручили им цех бытовой химии, который вывели за территорию завода, там спиртом уже не пахло, и они прекрасно справлялись.

Конечно, пьянство было не единственной проблемой, но самой болезненной. Однако нам также предстояло что-то предпринять, чтобы повысить грамотность наших инженерно-технических работников – новых молодых начальников цехов, их квалификацию, а ещё разобраться со всеми экологическими проблемами, порождаемыми заводом. Впрочем, понятно, что второе связано с первым. Об этом я расскажу в следующих новеллах.

Неважно, с какой скоростью ты движешься к своей цели, главное – не останавливаться.

Конфуций

Здесь же, завершая рассказ о «Тяжёлом наследии», хочу сказать, что реформы нашего директора привели к быстрым результатам буквально на всех фронтах, что и неудивительно – ведь кадры решают всё. Министерство, учитывая такой прогресс на предприятии за короткое время, пригласило Владимира Михайловича Зимина на должность начальника научно-технического управления министерства. Он уехал в Москву будучи моим начальником, а потом я приехал в Москву и стал его начальником. Ситуация, конечно, некомфортная, причём для обеих сторон. Но мы быстро с ней справились и оставались друзьями до последних дней Владимира Михайловича.

Инга: второй голос

Большинство заводских работников жили вблизи завода в Бекетовке и знали друг друга, как в большой деревне. Все заводские новости обсуждались вечерами на лавочках у подъездов, в очередях в магазинах. Молодые мамы, гуляя с колясками по посёлку, разносили заводские сплетни, рассказанные мужьями по большому секрету. Новости разлетались мгновенно, и зачастую решения о предстоящих назначениях и увольнениях до соседей доходили быстрее, чем до самих «героев».

Так до меня донеслись слухи, что Сергея прочат на должность начальника технического отдела. Как же я расстроилась! Сергей уже стал отличным технологом. Я видела, с каким интересом, даже азартом он бежал на работу, а по выходным встречался со своими коллегами, чтобы покумекать над технологическими схемами. И вдруг – техотдел с его бумажной рутиной, согласованием техрегламентов. Как же мне стало за него обидно! Еле дождалась Сергея с работы и набросилась с вопросом – неужели нельзя отказаться от такой работы? Навсегда запомнила его недоумённый взгляд. «Не понимаю, чего ты всполошилась? Я считал тебя довольно умной женщиной, а ты, оказывается, не понимаешь простых вещей. Ты только представь, какие возможности даёт эта работа. Сейчас я занимаюсь одним производством, а тут – десятки! Один отдел рационализации и изобретательства чего стоит. Да тут просто тысяча возможностей сделать наш завод во много раз более значимым!»

Скорее всего, это не совсем те слова, что я услышала, но смысл именно в этом – широкий простор для творческой работы. И действительно, уже через несколько месяцев Сергей создал команду единомышленников, и техотдел по-настоящему стал центром технической и технологической мысли на заводе. Бумажная работа превратилась в творческую. Работники этого отдела, дожившие до наших дней, с восторгом вспоминают об этом времени как лучшем в их профессиональной биографии.