Инок Василий. Святочный рассказ

Инок Василий

Святочный рассказ

Михаил Панферов

© Михаил Панферов, 2018

ISBN 978-5-4493-2245-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

1. По щапоточке

Нет, без бэ: Вовка Ганибесов нормальный мужик. Из наших, кому на лбу написано «пахать», а на затылке «без выходных». Можно сказать, на все руки… По молодости в ансамбле от тракторного лабал, всякую там «любовь, комсомол и весну» жарил, да и так: и проводку один проведет, и паркет положит так, что потом и циклевать не надо, и отделку и столярку и слесарку – все знает. Дома сам и обед сгоношит, сам все постирает, заштопает. Короче, ценят его и на фирме, и вообще. Только… Жрет, словом. Оно, конечно, мы все не без греха, но Вовка за свои пятьдесят годов столько уже выжрал, что ему, наверно, хватит. Как с дембеля откинулся, на завод пришел, там, понятно, каждый день болтушка. На кондитерской работал, – там чулим в чайничке литров на десять стоял, тоже каждый день. Как государство гакнулось, – не работал, брынцаловкой, максимкой точечной пробавлялся, а-то и, не дай бог, стеклоочистителем. Потом в какой-то воинской части калымил: там спирт хреначили, может, и технический. Потом у нас. Ну а у нас известно, что. Бывает, недельку и на попе посидим, зато, как получку получим, так хоть коньяк три звездочки, хоть самогонку эту ихнюю, которую в честь скотча назвали, хоть, самое, что ни на есть шампанское вино. Короче, что только душа примет. Да, и как не пить, если нам шеф в обед всякие там салатики-пиццы привозит, всякими йогуртами нас травит? Если только кому супруга тормозок с собой завернет, а так эта ресторанная жратва без ста грамм и в глотку не полезет. Хоть и нельзя, а приходится: не пропадать же добру…

Нормальный мужик Вовка, только организм у него не так, как у всех устроенный. Не может он каждый день, да по чуть-чуть, да без отрыва от производства. Заводной он. Может полгода в рот не брать, а стопку жахнет, и понеслась душа в рай. Будет керосинить, пока желудок в горле не застрянет. Неделю, а-то и две, на бюллетне, считай. Шеф, конечно, ничего, знает, – прочухается, придет, отработает. Шефу главное, чтоб на рабочем месте ты как стекло был, а Вовка это блюдет. Только вот, жалко его, бедолагу. И жена у него через это дело ушла, и сын нос от него воротит. Оно понятно, кому охота с ним, с заблеванным нежности разводить – он ведь, когда денька три, да под этим делом дома кантуется, – весь моральный облик строителя коммунизма напрочь теряет. Да и отходняки у него, не дай боже никому. Иной раз такого понарасскажет, – волосья дыбом штырятся. Вобщем, кабы не такие вот Вовкины косяки, ничего этого, может, бы и не было. Отвечаю, без бэ. А случилось как:

Года четыре назад вернулись мы с объекта, с Москвы, под самое тридцать первое декабря. С Москвы-то до нас часа четыре на автолайне шкандыбать. Выехали, еще вечер был, а приехали в час ночи. В маршрутке водила печку включил, Ташкент устроил, а тут, – вылезаем – дубильник жуткий, снег такой мелкий, серебристый в свету фонаря крутится. Ветер воет, темень… Только магазин круглосуточный, где телефонами торгуют, весь желтым неоном светится. Вот до чего, мужики, никак не допетрю: на хрена кому-то ночью телефоны нужны?

Вино – хрен вам по всей харе! А телефоны – пожалуйста, хоть жопой ешь!..

Короче, праздники на носу, по домам-по бабам расходиться не охота, а получка-то на кармане ляжку жгет, а выпить-то в такой мороз да после тяжелых трудовых будней, это ж сам Бог велел! А в магазине вино, как водится, с двадцати одного ноль-ноль не продают. Ну, Веня-бугор и предложи:

– Мужики, я, грит, одно заведение знаю интересное. Оно щас работать должно. Может, слётаем?

Мы и слётали. По случаю на такси прокатнулись. Там, конечно, все как полагается, все по первому разряду. Елочки, мишура разная новогодняя, фонарики цветные перемигиваются, столики, музыка, пары танцуют, какой-то мерин в микрофон про белого лебедя на пруду во всю дурь дьячит. Сели. Официант, пидорок белорубашечный, подскочил к нам и говорит: вина, мол, нету. Ну, так Веня-бугор там кое-с кем побазарил и оно появилось. Короче, заказали вина, закуси разной, а Вовка, чтоб от коллектива не отбиваться, бутылку ситра себе купил: мужики-то знают, какой он, потому и не предлагают даже. Здравие его блюдут. Приняли по щапоточке, начали базары базарить, а конкретнее, – орать, потому что и музыка ведь орет. Все про свое: про работу, про баб, про Путина, про хохлов, про Америку… Мы пьем, а Вовка ситром своим давится и на нас как побитая собака глядит. Тут, Альфредыч, штукатур наш, и ляпни тост:

– За нас, грит, за трудовую кость, потому как все на нас держится и ни хрена они без нас не смогут: обделаются! Даже Путин и тот ни хрена без нас не сможет!

И тут у Вовки зачесалось:

– Эх, грит, гори оно все ацетиленовым огнем! Не могу, мол, за это не выпить!

Мы ему:

– Слышь, Вован, может, ну ее, а? – очко-то за него играет.

А он:

– Да, идите в шанду́! У меня, грит, может, тоже душа за нас за всех болит! Сделайте доброе дело!

Ну, мы и сделали… на свою голову. И понеслось. Долбанул Вован, раздухарился. Мы-то ему, было, накапали поменьше, а он в обиженку: вы что, вашу мать, краев не видите? Вот так с нами одну, другую. А много ли ему надо-то? Слётал в сортир, проблевался малясь с отвычки, возвращается, видит, – напротив нас подруга какая-то сидит. Так себе, на пьяный глаз, и ничего, фигуристая. Платьице черенькое, висюльки какие-то. Сама лет за тридцать, морда лица малость помятая, да под штукатуркой и не особо видать. Глазищи соловые с зеленцой, губы красные, волоса бледные, прилизанные. Шалашовка – не шалашовка, дама – не дама… господь ее разберет. Сидит одна за кружкой дежурного пива. Скучает. То ли танцевать не зовут, то ли сама гребует.

Кстати, вот, еще чего: это Вовка уже потом, как в штопор войдет, на дому отлеживается, харчами хвалится. А поначалу его по жизни на приключения тянет. Любит он это дело и умеет находить на свою задницу. Да и вообще, мужик он видный. Башка, конечно, седая, но сам как огурец: высокий, статный… не скажешь, что полтинничек человеку. Глотнул Вовка еще соточку, – а тут как раз «за окошком снегири» мерин задьячил – его любимую, – да и подкатил к этой подруге: мол, туда-сюда, базар-вокзал, давай потанцуем. А подруге, видать, только того и надо было:

– С удовольствием, грит.

Музыка долбит, мерин про женщину, любимую заливается, на потолке шарик зеркальный зайцев разбрасывает. Интим – красота. Вован, – боялись упанет, – а он с подругой вальсирует, – загляденье просто! В натуре пионер на выпускном. Как музыка кончилась, Вовка на ее столик перебрался. Заказали они еще чего-то и стал он ей вкручивать:

– Мол, сестричка, родная, все будет в шоколаде и по классу люкс: мол, ты – красивая, незамужняя, я – красивый, неженатый… ща нам всякого интересного вина подгонят, и дуем ко мне. И все пучком. И все веником. – Такси по сотовому вызвонил: все как надо, все по-взрослому.

А у ней ресницы намазанные морг-морг. Звать ее, значит, Валя. Муж у ней, значит, пидорас, и поэтому она не против. Короче, не успели мы даже еще по паре соток на грудь принять, а Вовка клифт ейный на нее накинул и к выходу поволок. Мы ему:

– Вован, куда, мол?

А он только руки сцепил и над головой потряс: мол, все нормалек, мужики.

Разгулялся… таксисту пять косарей сунул, а тот и рад стараться: все пучком! Все по-взрослому!..

2. Ищите и обрящете

Шалашовка, конечно, оказалась эта Валя. Но принципиальная. Выгребла, овца, всю зарплату с лопатника: (видать, на такси), правда, пару тысчонок оставила. Знала: мужик утречком с бодуна подыхать будет. Да и правду сказать: обидно ж бабе! Приволок, напоил, птичьим молоком угощал, песни народные-блатные-хороводные под гитару шпарил, а как до самого интересного дошло, – мощи не хватило. И не то, чтоб на полшестого, а так… Красавица эта только лифчик с себя скинула, а Вован возьми и отрубись. Стыдобушка!

Короче, просыпается Вовка по утряни, треники свои драные натягивает, кой-что со вчерашнего припоминает и на попу садится. В башке черти что-то перфоратором хреначат, во рту скотобаза, руки такие, что как по малой нужде пойдешь, пару раз кончить можно. Вина нету, денег, через красаву эту приблудную, овцу, теперь особо не разгуляешься, а нынче ведь праздник, тридцать первое число… Вот она, подлость-то жизни! Вино, правда, есть, да только не то это вино. Как так, не то?.. Да вот так. Просто надо сечь вованову психологию. У него на комнате на одной стороне диван стоит, там, шкаф, а на другой – книжные полки висят. Книжек там никаких нет, конечно, зато много чего другого имеется. Там он пузырей десять всякого дорогого импортного вина себе подогнал. Но не чтобы пить, а для красоты. У Вована на квартире, типа, все для красоты. Коробки пустые чайные, пачки разные от мальборо, которое он ни в жисть не курит, расставлены для красоты. Мерзавчики всякие с одеколоном для красоты. Бабы на стенке голые висят – типа, опять для красоты, а между ними божья мать Мария, ну, которую итальянец этот… ну как его… Леонард, Довинченный нарисовал. Тоже для красоты. Он ее когда-то из «огонька» вырезал, на фанерку приклеил, лаком залил и еще политурой отхреначил. Страшная вещь – красота в вовкином понимании…

Ну, так вот, короче. Повздыхал Вовка малясь на судьбу, Валю эту, овцу, про себя выматерил… А, надо ж как-то суетиться, елы-палы! Бодун, Новый год и вообще. Морда в зеркале у него глянулась красная, мятая, квелая как базарный помидор с бочкáми. С таким мурлом лучше на улицу не соваться: надо ж ведь престиж блюсти, красоту. Он и с алкашней-то на подъезде редко кантуется: – престиж блюдет. Да и холод сучий небось на улице-то, а человек в таком состоянии. Выгреб он из пепельницы бычок подлиньше, цапанул, охнул, – в башке-то ведь от никотина еще круче заходило, – взял свой лопатник дистрофический, да и поперся на третий этаж к Алкаше. Алкаша – корешок его закадычный. Ну как корешок… Когда Вовка тверезый, он Алкашу напрочь игнорирует, даже здоровкаться забывает. А как с бодунища, тут Алкаша, друг, выручи. Да Алкаша на него не в обиде: он Вовкину натуру знает, знает, что Вован, когда и пожидится, а когда и последний рупь с лопатника сгребет ради общего дела. А что здоровкаться забывает, так я говорю, престиж!

Спускается на лифте. Звóнит. Открывает ему Алкаша: трезвый, выбритый, смурый. Морщины на цыганистой харе как будто черными нитками простеганы, глаза серьезные, с маетой. Видать, супружница контролирует, чтоб до того, как старый год провожать, никакого опохмела.

Вовка ему с порога:

– Здорово Аркадий, туда-сюда, помираю: сделай доброе дело, слётай, а? – и косарь вытаскивает.

Алкаша еще не успел варежку раскрыть, а с комнаты уже слышится:

– Кто там? – и выплывает центнер живого мяса в бигудях и в платье горохами.

Алкаша в ответку:

– Извини, так, мол, и так: сосед, закурить… – и Вована грудью заслоняет, как Александр Матросов амбразуру. Да, только это все без толку. Супруга алкашина Вовку увидала, Алкашу, благо щуплый он как глиста, от двери кормой оттерла, и говорит:

– Опять ты, грит, пришел мужика с пути сбивать? Нынче праздник великий: опять нарежетесь с утра как мерины, а вечером мне его, где искать прикажешь? Не подумал? Так, мол, и так: никаких тебе поллитр не будет. Давай, ступай, не сбивай мне мужика! – и дверь ему прямо перед носом хренак-с!

Постоял Вовка перед алкашиной дверью, репу почесал… Что делать? Побег к Сереге Кащенскому на сто тридцать третью квартиру. Позвонил-позвонил – хрена! Потом вспомнил: его же давьче на «санаторий» загорать услали.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.