Неразбериха

– Если это от верхней одежды, – заметил Гриша, – надо узнать у Катерины.

Катя работает у нас гардеробщицей. И я вдруг вспомнила, что не видела ее сегодня с самого утра. Видимо, эта же мысль пришла в голову и Лельке. Мы с ней растерянно переглянулись и спросили хором:

– А где Катя?

Катерина появилась в салоне совсем недавно – когда в Энске начались дожди, и посетителям понадобилась гардеробная. Вообще-то все это в «Модерне» предусмотрено – вешалки, номерки… Сразу налево от входа, за небольшой стойкой. Без гардеробщицы. Расточительно нанимать гардеробщицу летом. Но уже в октябре я пристала к Захаровне, чтобы она нашла нам какую-нибудь крепкую старушку – сидеть в раздевалке осень и зиму. «А зачем тебе старушка, пусть и крепкая?» – спросила меня тогда Жайка. «Да, зачем? – повторила она. – Ведь можно найти симпатичную молодую и крепкую девушку. Возьми мою Катьку, ну, ту, племянницу…»

И мы взяли Катьку Свиридову – студентку-заочницу, красавицу и… нет, не спортсменку и комсомолку, а большую любительницу разнообразных социальных сетей. На работу Катя приходила с ноутбуком, моментально усаживалась за стойкой прямо на пол, пристраивала комп на коленках и залезала в интернет. Стоило кому-то подойти к стойке, как Катька вырастала за ней, будто из-под земли. В конце концов все привыкли не видеть Катерину на рабочем месте, но знать, что она там всегда. Вот поэтому за целый день ее никто и не хватился.

– А ты? – повернулся Громов к несчастному Пашке, которому сегодня выпала нелегкая доля козла отпущения. – Ты же должен был узнать у Кати про ключи?

– А там, в раздевалке, Захаровна была… – пробасил Паша. – Я спросил, где Катька, Захаровна не знала, сказала, сама с утра тут стоит…

– Ага, – рассердилась Захаровна. – Ты, Гриша, еще спроси, почему это твоей мадаме не доложили, что Катьки нет… Так Нине Сергеевне не до того было! Этот… как его… ЭКСПЕНАТ пропал! Я как увидела, что одежу некому принимать, так и пошла в гардероб… И целый день там толклась, только в пять вышла… А вы с утра со своим ЭКСПЕНАТОМ разбирались, сначала бегали как угорелые, потом в дежурке закрылись! Не сунешься! А ключей ваших я не беру – убираюсь, когда открыто…

– Ладно, Вера, не кипятись, – миролюбиво произнес Громов. – Ну и где эта Катерина? – и Гр-р повернулся ко мне.

Тут мне снова стало плохо. Затошнило так, как не тошнило, даже когда у меня был токсикоз первого триместра беременности. Я зажала рот рукой и вынеслась из кухни. Громов догнал меня уже в ванной:

– Нина, ты как? Лучше?

Я уткнулась Громову в плечо и чуть не разревелась. Что я за маг, если не могу узнать, кто спер мою куклу! И предчувствие – так поздно проявилось, что ничего не исправишь!

Когда зазвонил наш домашний телефон, я уже знала, что услышу. Жанна… Я включила громкую связь:

– Нина, Катюшу ночью нашли возле ее дома, прямо у подъезда, – всхлипывает Жайка. – Ударили чем-то тяжелым по голове, бросили на снегу умирать… Убили! Мы с Володей дома у нее…

Надо было ехать к Кате. Держа трубку возле уха, я посмотрела на Громова. Конечно, брови у переносицы…

– Ну, блин, началось в деревне утро! – Громов уже натягивал куртку. – Серый, вези Лелю к Катиным родителям. Ждите нас там. Паша, доставишь Лизу и Захаровну домой. И сам спать! А мы с тобой, Нина, за Скворцовым…

3. Я смотрю на снег. И на ум приходит хокку Дзосё (был в Японии четыре сотни лет назад такой поэт): И поля и горы – Снег тихонько все украл… Сразу стало пусто

– Странно, что Петрович раньше не появился, – сказал Громов, усаживая меня в свой джип. – Набери-ка ты его…

Зимы в Энске снежные. Этой зимой снега столько, что льда на реке не видно, русло от берега до берега занесло. Снег и сейчас падает – медленно, хлопьями. Летит откуда-то из темно-синего неба и неспешно опускается – на крыши, на деревья, на дорогу. Такая красота! А у нас…

– У нас такой геморрой! – со вздохом произнес Громов, заканчивая мою мысль.

И кто из нас умеет читать мысли?

Я посмотрела на белые сугробы вдоль дороги, тоже вздохнула, достала из сумки сотку и нашла Петровича в меню.

– Интересно, как он у тебя записан? – покосился на телефон ревнивый Гр-р. – Небось, Юрочка? Или Юрасик?

– Не угадал! У меня он значится как майор. Все никак на подполковника не переделаю…

– Да? А вот я ему скажу…

Но мне не суждено было узнать, как собирался закладывать меня Громов, потому что Петрович уже радостно орал из моей трубы:

– Ниночка, как я счастлив! Я так соскучился! Надеюсь, Гришка далеко? Я намерен в очередной раз объясниться тебе в любви!

Обычный балаган, устраиваемый Скворцовым, стоит ему меня услышать или увидеть.

– Подполковник, – остановила я Петровича, – послушай, у нас проблемы. Одна наша сотрудница убита.

Петрович крякнул, помолчал и сказал сочувственно:

– Так это ваша девица? А я все гадал, чего это вас не слышно? Думал, ничего у вас не происходит, раз не звоните. Сглазил, выходит… Вы когда узнали?

– Только что. Жанна позвонила. Поедешь с нами?

– Вы, значит, сейчас к семье? Конечно, и меня возьмите. Я там уже был, но второй раз не помешает.

Возле управления я пересела на заднее сидение Гришкиного джипа, чтобы Скворцов ехал на переднем. Так удобнее читать мысли подполковника. А читать их нужно, потому что Петрович, хоть и признается мне в любви и имеет на меня виды, но когда речь идет о деле, не очень-то посвящает нас в свои планы и вечно что-нибудь да утаивает.

– Ее отец нашел. Беспокоился, что долго не идет, на звонки не отвечает, вот и вышел встречать. Ну и увидел… Голову ей проломили, а не взяли ничего, кроме сумки с ноутбуком – ни сотовый, ни кошелек, ни побрякушки золотые, – подполковник похлопал себя по карманам. – Черт, сигареты забыл! А у тебя, Гришка, конечно, нет?

– Уже подъезжаем, там магазинчик круглосуточный в торце дома, купишь, – Громов крутанул руль, и мы оказались в знакомом мне дворе. Прошлым летом я побывала в Катином доме, только не в ее квартире, а этажом ниже. Провела там ночь, прикованная к батарее, как Прометей к скале. Шпиндель, между прочим, спас.

В магазинчик мы зашли вместе. Петрович купил себе сигареты, а мне – здоровенную шоколадку. Самую большую из имеющихся.

– Ниночка, я знаю, ты черный шоколад уважаешь, а твой муж тебе его не покупает.

И Петрович подмигнул мне. Вот откуда он знает про шоколад? Тайный обыск устраивал? Искал что-нибудь интимное на память? Фетишист чертов… Действительно, Громов никогда не покупает мне шоколад. Я сама себе его покупаю, и плитка с отломанным уголком всегда лежит не только в ящике моего стола в кабинете, но и возле компьютера в мансарде, и в тумбочке в спальне, и даже среди рисовальных принадлежностей. Это вовсе не означает, что я объедаюсь шоколадом с утра до вечера. Просто я должна знать, что он у меня есть, стоит только протянуть руку. Громов считает, я делаю шоколадные заначки потому, что у меня было одинокое детство, книжки вместо друзей. Может, он и прав…

– Ладно, благодетель, – пробурчал Громов, выходя из магазина, – скажи лучше, ты почему нам не позвонил, знал же, что Катя наша?

– Даже в мыслях не было, что она у Нины работает! – Петрович сунул в рот сигарету. – Я, конечно, эту Катю узнал, видел же у вас на вернисаже. Так мало ли кого я тогда видел! Я же не в курсе, что Ниночка ее к себе в салон взяла! И родители не сказали, что Катя где-то работала, сообщили лишь, что студентка. Мы только начали расследование, всего не знаем. А вот когда Ниночка позвонила, я два и два сложил…

– Не изнасиловали?

– Нет. Девчонку сзади ударили. Так череп раскроили! Мгновенно умерла… Зачем надо было убивать? Сумку выдернул, толкнул, убежал – и все дела. Совсем народ озверел! Ну, пришли, – Петрович щелчком забросил недокуренную сигарету в снег.

Третий этаж. Дверь не заперта. Нас встретили Жанна с Володей, провели в комнату. В уголке тихонько всхлипывает Ольга, Устюжанин оставляет ее, чтобы поздороваться с Петровичем. Вокруг стола сидит вся семья: Катин отец, брат Жанны, постарше ее и очень на Жайку похож, мать, безмолвная и каменная, как изваяние, и высокий парень лет двадцати, недавно вернувшийся домой дембель. У Свиридовых было двое детей – сын и дочь. Теперь остался один сын…

Мы с Гришей произнесли все положенные в такой ситуации слова, я обняла изваяние и вышла в коридор. Если бы они рыдали, проклинали убийцу или крушили все вокруг, им было бы легче. Горе без жестов, слов и слез – горше нет. Ольга с Сергеем вышли следом за мной, и в небольшой прихожей, где уже одевались Жанна и Володя, сразу стало тесно. Из-за чьего-то плеча я смотрела, как Громов что-то тихо спрашивал у Катиного отца.

– Нинка, найди этого выродка, – говорит мне вполголоса Шпиндель, помогая Жанне засунуть руку в рукав. – Я знаю, ты можешь. Рассчитывай на меня, если что нужно!

Я смотрю, как ресторатор уводит Жайку. Тут бы и случиться моему предчувствию… Но момент упущен – никакого медного привкуса. Хотя, как показали дальнейшие события, было самое время. Я, правда, пока не научилась слету расшифровывать послания в виде медных монет во рту, а без практики вообще вряд ли научусь, но главный вывод сделала: есть ли предчувствие, нет ли его, чему быть – того не миновать.

– Мы тоже поедем, – Лелька поднимает воротник своей шубки. – Серый завтра в Закарск отбывает песцов проведать, и у нас ранний подъем. Все равно сейчас здесь никто не нужен, пусть переночуют со своим горем…

Не успела я закрыть за подругой дверь, как в прихожую протиснулись Громов и Скворцов.

– Пока ничего нового, – махнул рукой Петрович. – Давайте во двор выйдем, может, там что-нибудь в голову придет.

Скворцов остановился на крыльце покурить, с ним остался Громов, а я подошла к джипу. Не стряхивая с себя снег, жевала шоколад, дожидаясь мужчин, и думала, что слишком часто приходится мне бывать на здешнем кладбище. Уж сколько людей я проводила в этом городе в последний путь, хотя в Энске живу чуть больше года! Наверное, это потому, что город маленький, и все друг друга знают. Тесный круг. И если что-то с кем-то случается, то этот «кто-то» твой знакомый. Или знакомый знакомого… Или родственник знакомого. Или знакомый родственника знакомого… Можно комбинировать до бесконечности, и поэтому здесь за каждым покойником идет толпа, а поминки устраивают человек на пятьсот.

Я еще раз посмотрела в черное небо, из которого на Энск сыпалась очередная тонна снега, и помахала шоколадной оберткой мужчинам. Они дружно отсалютовали мне в ответ, но продолжали торчать у подъезда, что-то обсуждая. Ах так? Секреты от меня? И я нажала на свою волшебную кнопку, чтобы лучше слышать. Гришка рассказывал Петровичу историю с исчезновением Перепетуи.

– Ты думаешь, есть связь? – подполковник стряхнул пепел с сигареты.

– Катя могла видеть того, кто вынес куклу, и девушку убрали как свидетеля, – ответил Громов.

На почти лысую голову Гр-р падал снег, но Громов только встряхивал головой, как взнузданный мустанг, забыв, что у куртки имеется капюшон.

– Тогда понятно, почему убийца только комп взял – для виду. По ложному следу пустить. Типа ограбление. Хорошо, примем в качестве рабочей версии, что весь сыр-бор из-за куклы. Что, она действительно единственная в своем роде? – Петрович наконец выбросил свой окурок и поглубже натянул на голову шапку. – Почему именно кукла? На этой вашей выставке добра всякого на лимон баксов! Ничего больше не пропало? Сколько вообще стоит эта Перепетуя?

– Это Нина знает.

Громов все-таки поднял капюшон, и мужчины зашагали в мою сторону. Не очень-то я продвинулась в шпионаже – ничего нового не узнала. А что Катю убили, потому что она видела похитителя, об этом я и сама догадалась, без этих зазнаек. Нет, рано уходить. Еще кое-что надо сделать. Я рванула навстречу мужикам, крича, чтобы они остановились.

– Нина, что случилось? – забеспокоился Гришка.

– Ничего, просто хочу найти, где Катя упала.

– Так я покажу, – вылез вперед Петрович.

– Нет! – рявкнула я, и мужики застыли как вкопанные. Вот и пусть стоят…

Я потопталась на ступеньках, рассматривая снежную пелену вокруг. Наши следы уже замело, будто мы здесь и не проходили. И тем более не видно ни углубления, ни сугробика, которые могли бы обозначить место Катиной гибели. Я нажимала и нажимала на свою синюю кнопку, пока метрах в трех от подъезда, там, где торчал весь в клочьях снега куст бузины, не увидела лежащую Катю. Я надеялась обнаружить Катин призрак, побеседовать с ним и все узнать, но нашла лишь слабый энергетический след, почти прозрачный абрис Катиного тела. Что-то не попадаются мне в Энске призраки, не то что в Праге… А след и есть след – с ним не поговоришь.

– Петрович, а почему Катя лежит лицом вверх, если ее ударили по голове сзади? – я не отрываясь смотрела, как снег падает не на Катю, а сквозь нее.

– Гришка, Нина действительно нашла место, где девушку убили! Как ей удалось? Ну и чуйка у твоей супруги! – восхищенный Скворцов подошел ко мне. – Ниночка, ты права, если удар сзади, и сильный, то человек падает лицом вперед. Я думаю, убийца свою жертву перевернул, чтобы убедиться, что она мертва.

– Понятно, убедился и не стал бить еще раз. А чем ударил, нашли?

– Нет, конечно, занесло же все.

– Вот, можешь забрать, – и я носком ботинка разворотила снежную кочку, обнажив камень.

Подполковник, конечно, сомневался, что это тот самый камень, орудие убийства, но все-таки вытащил из кармана полиэтиленовый пакет и исключительно из уважения ко мне засунул в него находку, даже не камень, а кусок цемента пополам с гравием. Надо же: вокруг снега по пояс, а убийца умудрился подходящий обломок разыскать! Или все-таки в руке тащил, заранее припас? Тогда убийство, точно, умышленное.

4. Как сказал кто-то великий, действия не всегда приносят счастье, но не бывает счастья без действия. Кое-что из сказанного – о нас с Громовым

Гр-р сосредоточенно молчал, не отрывая глаз от дороги, и вел свой джип сквозь снег, как мужественные капитаны – корабли по бушующим океанам. Петрович же, развернувшись в мою сторону, расспрашивал о Перепетуе: как давно она у меня, да как ко мне попала, да где была раньше, да сколько стоит. По напряженной спине Громова, которую я имела счастье рассматривать в свое удовольствие с заднего сидения, я поняла, что отвечать на безобидные вопросы Скворцова надо осмотрительно, и поэтому ничего не рассказала подполковнику об огромном бриллианте, найденном мной по весне в опилках, которыми была набита Перепетуя.

Высадив Скворцова возле входа в управление, Громов наконец-то посмотрел на меня:

– Как ты поняла, что не надо говорить Петровичу про бриллиант?

– Мы же с тобой это еще не обсуждали. Если причина похищения – желание покопаться в опилках Перепетуи и нечто там найти, то спер куклу один из наших, и Петровичу знать об этом не обязательно, сами разберемся.

– Ну, допустим. Тогда Катю наши же и убили, так получается?

– Нет, не получается! Наши не могли Катерину вот так, по затылку… И не по затылку тоже не могли!

Я лихорадочно пыталась вспомнить, кто знал о Царе Ночи. Так этот бриллиант назывался. Я его случайно нашла, и был он нами сразу продан – из соображений безопасности, а деньги мы со Шпинделем поделили: бриллиант-то принадлежал его прабабке, но Вовка решил, что несправедливо владеть им единолично, он же, Шпиндель, родственник мне, только дальний, у нас с ним прапрабабушка общая, и Царь Ночи сначала ее был. Ни я, ни Громов о бриллианте никому не говорили. Оставался Вовка. Но, скорее всего, молчал и он, и о камне не знала даже Жайка, хотя ресторатор собирался на ней жениться. Вообще-то Вовка болтун и сплетник, и никакие секреты ему доверять нельзя – продаст. Но на финансовые вопросы это не распространяется. Если речь идет о денежках, тут Вовка кремень, иначе из него предпринимателя бы не получилось. А Шпиндель еще какой предприниматель, у него и до Царя Ночи все в ажуре было.

Тут воображение сыграло со мной злую шутку: я живенько представила, что о бриллианте в кукле каким-то образом стало известно всей нашей компании, Перепетую уперли, чтобы без помех в ней покопаться, Катя видела – кто, и вот за Катей, один за другим, шагая след в след и размахивая кусками бетона, крадутся Захаровна, Лелька, Устюжанин, Жайка, Шпиндель, Павличек и его мамаша – престарелая Маркета Марлерж… Замыкает колонну Громов. Увиденное меня так потрясло, что я по своему обыкновению превратилась в парковую скульптуру, и только голос Гр-р вернул меня в реальность:

– Ты же не думаешь, что это был я?

– А как ты узнал, что я это думала?

Громов засмеялся:

– Дурочка моя, да у тебя все на лице написано, а еще колдунья – эмоции свои прятать не умеешь!

«Дурочка моя» Гр-р говорит только от избытка чувств-с, а не в смысле ругательства, как вы могли бы подумать, поэтому я счастлива, когда слышу от него «дурочка».

– Гриша, но без бриллианта же не обошлось?

– Не обошлось, я тоже так думаю. Об этом мы еще с тобой поразмыслим.

От машины до дома пришлось брести по колено в снегу. Под дверью в подъезд намело приличный сугроб. Гр-р дернул дверь, но та до конца не открылась. Образовалась щель, в которую было не пролезть. Громов чертыхнулся и рванул дверь сильнее. Раздался визг, сугроб у двери стек со ступенек, как лава по склону вулкана, а на гребне снежной лавины к моим ногам съехал косматый черный ком, вереща и выставив вперед четыре лапы. Псина…

– Собака хренова, – выругался Громов. – Нашла место, где спрятаться! Вот пришли бы на час позже… И что с ней было бы? Не оставлять же теперь на морозе! В подъезд пустим?

Но собака уже устремилась в подъезд, не дожидаясь, когда ей разрешат это сделать.

– Смотри-ка, – изумился Гр-р, – соображает!

Мы дружно потопали ногами, стряхивая с обуви снег, а потом поднялись на второй этаж. Сообразительное существо уже лежало у порога.

– Наглость – второе счастье, – заявил Громов. – Эй ты, собака, а тебя кто звал? Как ты вообще поняла, что мы сюда идем, а не на первый этаж?

Псина заскулила, вильнула хвостом и ткнулась носом в дверь.

– Нет, ну я не могу ее прогнать, – засмеялся Гришка. – Шибко умная, однако! Давай возьмем!

– А Морковка? – спросила я, ничего не имея против «шибко умной собаки». – Кошка нашего гуманного порыва может не оценить. И характер у нее неуживчивый…

– Я с ней договорюсь! И потом, у нас же есть домовой, поможет, – хмыкнул Громов и открыл дверь. Пес отодвинулся, давая нам дорогу, подождал, пока мы войдем в квартиру, и только потом перешагнул порог.

– Гринь, смотри, животное демонстрирует готовность подчиняться, собака не стала ломиться в дверь первой, – удивилась я.

– Может, она дрессированная, знает, что хозяин сначала заходит, – возразил Гр-р. – Тоже неплохо, проблем меньше. Но, по-моему, она просто умная, дворняга же, а это самые здравомыслящие собаки.

И мы стали рассматривать дворнягу. Она почти обсохла. Вернее, он, потому что «шибко умная собака» имела все, что положено иметь кобелю.

– Не зря я тебя впустил, пес, – обрадовался Громов. – Теперь нас будет два мужика, а то в этом доме я один в куче баб!

Морковка, по своему обыкновению сидя на плече Громова, напряженно таращилась на пришельца. Она уже имела счастье видеть подобных зверей, так называемых собак, и знала, как себя с ними вести. Но те собаки были не больше нее, а этот… Этот мог запросто оттяпать кошке хвост, потому что вымахал ростом с любимый табурет хозяина и вид имел нахальный. Морковка предпочла рассматривать пса с безопасного расстояния – с Громова. Кобель же лишь раз взглянул на рыжую кошку и, казалось, напрочь забыл о ее существовании. Удар по Морковкиному самолюбию… Тюня зеленой мухой вилась над псом. Из чириканья домовушки я поняла, что она вполне одобряет наш собаколюбивый поступок.

– Этих бы гадов, что собаку выгнали, заставить самих на снегу ночевать! И не кормить их! – жужжала возмущенная Тюня. – А мы его приютим, песика! Черненький такой, лохматенький! А хвост, смотрите, бубликом! Нет, не бублик, а хризантема!

Обладатель хризантемы поднял одно ухо и повертел головой, чтобы определить источник звука. О! Тюню увидел! Аж челюсть отвисла – если так можно сказать о собаках. Где ж тебя держали, что ты домового никогда не встречал, подумала я. Кошки и собаки умеют видеть призраков, домовых и прочих обитателей параллельных миров. Что ж это за дом был – без домового? Тем временем Тюня провела ревизию собачьей шерсти:

– Мыть! Мыть немедленно! – защебетала она. – А потом чесать!

– Мыть будем завтра, – сказала я вслух, – сейчас его накормить надо.

Пес, действительно, отличался сообразительностью, потому что при слове «накормить» потрусил на кухню. Но шел он как-то странно…

– Эй, парень, – присвистнул Громов, – да ты у нас хромой!

Правую переднюю лапу пес явно щадил, старался на нее не наступать, и остальные его лапы цокали по полу в ритме вальса: раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три…

– Не собака, а дактиль какой-то, – пробормотала я, но Громов услышал:

– Что есть дактиль?

– Стихотворный размер. Трехсложный. С ударением на первый слог. Мы в институте когда учились, чтобы этот размер распознать, одну мнемоническую фразу произносили: «Вырыта дактилем яма глубокая».

– А, понял! Это же как вальс!

И Гр-р запел: «В парке старинном деревья шумят листвой…»

А я вдруг вспомнила, как отец напевал этот вальс, кружа меня и подбрасывая к потолку. И мне не больше двух лет… Наверное это самое раннее мое воспоминание.

– Гринь, а ты откуда этот вальс знаешь? Я его сто лет не слышала, никто уже не поет.

– У меня учительница музыки была, и это ее любимый вальс, из какой-то оперетты. В четыре руки мы с ней играли, а она еще и пела и меня петь заставляла. Но мне тогда не понять было, в чем там кайф. Подумаешь, «руку твою, как счастье, осторожно зажал я в руке». Ну, зажал… И что? Это теперь я знаю, ЧТО…

Тут пес вклинился между нами и вежливо повилял хвостом.

– Он напоминает о твоем намерении его накормить, – засмеялся Громов.

Пес еще усердней замахал хвостом и заулыбался. Вы когда-нибудь видели, как собаки улыбаются? Во всю пасть. Я даже смогла рассмотреть собачьи зубы – давно не молочные. Года три псу, не меньше. Жизненный опыт уже приобрел…

Я покопалась в буфете, нашла подходящую миску, накрошила в нее хлеба и залила подогретым бульоном:

– Иди, собака. Пока это ешь, а завтра куплю тебе настоящей собачьей еды. Как тебя звать-то будем?

– Может, Асмодей? – спросил Громов, снимая с плеча Морковку и усаживая ее на подоконник.

Тюня немедленно пристроилась рядом с кошкой и стала оранжевой – от удовольствия, что пса оставили.

Я поняла идею Гр-р: Асмодей, Хромой бес, герой романа Рене Лесажа. Как там у Лесажа? Самый деятельный из всех чертей преисподней, изобретатель каруселей, танцев, музыки, комедии и всех новейших мод…

– Длинно для собаки, хотя, наверное, он по своей сути Хромой бес и есть – не в меру хитрый и пронырливый…

– Тогда пусть будет просто Бес! – и Гришка посмотрел на пса. Новоиспеченный Бес никак не отреагировал, продолжая поглощать еду.

– Бес! Бес! Бес! – на разные лады повторял Гр-р, но пес упорно не желал обращать внимание на призывы Громова.

– Нет, – наконец произнес Гриша и повернулся ко мне. – Не нравится ему.

– Может, у него уже есть кличка, он явно с людьми жил, – мне не хотелось нажимать на свою синюю кнопку, чтобы узнать, как звали собаку. Тогда я сразу бы поняла, где он жил и, возможно, чей он. Начались бы проблемы с возвращением… А я видела, что Громову хочется оставить собаку у нас.

– Давай попробуем угадать, – предложила я.

И мы принялись перечислять собачьи клички, наблюдая за реакцией пса. Но этот Хромой бес даже ухом не вел, когда мы наперебой выкрикивали: «Кузя! Шарик! Валет! Туз! Пистон! Черныш! Атос! Полкан! Флюгер! Раздолбай!»

Первым сдался Громов:

– Я пас. Сама придумывай. Да ты уже придумала! Как ты сказала? Дактиль? Пусть будет Дактиль. Нормальное собачье имя!

Пес завилял хвостом, не отрываясь от миски.

– Ну вот! Наконец-то! – обрадовался Громов и потрепал собаку по холке. – Значит, Дактиль! Сейчас принесу тебе ошейник, и пойдем прошвырнемся перед сном.

Свеженазванный Дактиль уже на три раза вылизал миску и сидел, уставившись на дверь. Одно его треугольное ухо вопросительно торчало, а другое висело и почти закрывало глаз.

– Надо было тебя Пиратом назвать, – вздохнула я, рассматривая Дактиля, похожего на всех дворняг сразу, и думая, откуда у Громова ошейник. Когда я познакомилась с Гр-р, никаких собак у него не было. Привет из прошлого. Еще одно доказательство чувствительности его натуры – верен романтическим воспоминаниям. Никогда не рылась в его вещах, подозреваю, запросто можно напороться на какой-нибудь засушенный цветочек – память о незабываемом свидании. И тогда муки ревности мне обеспечены, потому что я подозрительная идиотка, умеющая превращать в пищу для ревности все, что вижу. Даже элемент гербария… Буду себе всякие вопросы задавать, я же мало о Гришкином прошлом знаю. С другой стороны, а мне надо знать Гришкино прошлое? Как сказал когда-то Сомерсет Моэм, знать прошлое неприятно, знать еще и будущее – просто невыносимо. Поэтому мне достаточно настоящего.