Записки инженера-геофизика о работе бортоператора на аэрогеофизической съёмке

Константин Маляревский

Записки инженера-геофизика о работе бортоператора на аэрогеофизической съёмке

Посвящается моей жене

Маргарите Фёдоровне,

инженеру-физику, с которой

нам посчастливилось более

пятидесяти лет делить труды,

невзгоды и радости

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Может возникнуть естественный вопрос, как я оказался бортоператором на аэрогеофизической съёмке, если, учась в Ленинградском Горном институте, я об этой работе не только не помышлял, но и слыхом не слыхал. Правда, создатель отечественной аэромагнитометрии А.А. Логачёв подробно рассказывал нам о своём индукционном аэромагнитометре, разработанном в конце тридцатых годов и летавшем на самолёте ПО-2, ко времени нашей учёбы снятом с эксплуатации. Сведения эти тогда уже представляли скорее исторический интерес. Других сведений об аэрогеофизике к окончанию института у меня не было, и о карьере бортоператора я не помышлял. Скорее причиной такого поворота судьбы оказалось стечение нескольких обстоятельств.

На преддипломной производственной практике я был в Забайкалье, в Усуглинской геофизической партии, занимавшейся поисками жил, содержащих флюорит, в основном, методами электроразведки. База партии была в деревне Жарча в нескольких километрах от прииска Вершина Дарасуна. В Жарче были странные нравы, не соответствующие распространённому образу обстоятельного сибиряка: многие дома стояли без крыш, над ними торчали только дымовые трубы. На последствия пожара было не похоже, на недоделанную новостройку тоже. На мой недоуменный вопрос, что бы это значило, безмятежно объяснили, что называются такие дома «дом со сторожем»: когда зимой кончаются дрова, сжигают в печках крышу. «Велико дело! Тайга-то рядом, материала сколько хош. За лето будет новая крыша». «А не проще ли летом заготовить дрова, раз тайга рядом?» Пожимают плечами. Что же, дело вкуса…

Работа и тайга меня не разочаровали, но коллеги – геофизики… В партии пили, пили помногу и регулярно. Не все, правда, но по тем местам самые безукоризненные трезвенники выпивали минимум пол-литра в день: граммов сто утром, граммов сто с обедом, остальное на сон грядущий. Я чувствовал, что если не пить, останешься чужаком, и решил попробовать, смогу ли выдержать такой режим, и пил наравне со всеми, благо здоровье позволяло. Но ни желания, ни потребности не испытывал, и хотя это питейное испытание я выдержал с честью, твёрдо решил после окончания института туда не возвращаться. Решение это могло оказаться трудно осуществимым, тогда действовало распределение, и на меня была заявка из Читинского геологического управления. Но на моей отправке в распоряжение ЧГУ никто не настаивал, и я оказался «вольноопределяющимся».

Через однокурсника я договорился о работе магнитологом на известной тогда немагнитной шхуне «Заря». Впереди были дальние моря, океаны, Антарктика, чужие порты и страны, но нам организовали внеплановый никому не нужный и совершенно бесполезный военный сбор, отвертеться от которого не удалось, и «Заря» ушла в плавание с другим магнитологом. А я в поисках работы обратился в Западный Геофизический трест, куда и был охотно принят на работу бортоператором на аэрогеофизическую съёмку.

Предлагаемый материал не учебник аэрогеофизики, он лишь отражает жизнь, работу, наблюдения, ощущения бортоператора. Работу трудную, потому что приходилось выполнять производственную съёмку с новой, далёкой от совершенства аппаратурой, требующей постоянной заботы, устранения возникающих по разным причинам отказов, совершенствования в процессе работы, когда «завтра» аппаратура должна быть снова готова к съёмке. И это после многочасовых изнурительных полётов в условиях грохота двигателей (двигателя), специфической вони перегорелого масла, болтанки, и ускорений при обтекании рельефа при полётах на малой высоте. В ущерб отдыху и сну. Сотни и сотни часов в воздухе, тысячи и тысячи километров съёмки…

Перед тем как я стал бортоператором, назойливая цыганка в ответ на отказ от её услуг совершенно бесплатно предсказала, что мне суждено умереть не на земле и не на воде. Откуда ей было знать, что я буду работать на авиационной геофизической съёмке? Мне довелось неофициально расследовать обстоятельства аварии съёмочного вертолёта осенью 1962 года на Кольском полуострове, при которой погибли трое геофизиков, и участвовать в комиссии, расследовавшей обстоятельства аварии съёмочного самолёта АН-2 в Магаданской области, при которой погибли трое бортоператоров. Во время моей работы предпосылки неизбежных аварий возникали неоднократно, но они не состоялись либо благодаря мастерству работавших с нами пилотов, либо из-за счастливого стечения обстоятельств.

Предлагаемому ниже тексту, может, не очень ловко, я счёл своим долгом предпослать знакомство с самой скромной, самой незаметной группой работников, чаще всего, работниц аэрогеофизической партии, труд которой венчает всю работу партии, с прекрасной «камералкой».

КАМЕРАЛКА

Непосвящённому человеку в самом звучании слова «камералка» может почудиться некий пренебрежительный оттенок. Но нет, совсем нет! В нём и уважение, и ласка, и даже нежность. Ведь в камералке в основном работают представительницы прекрасного пола. Аккуратные, трудолюбивые, внимательные к своей кропотливой работе и терпеливо переносящие все неудобства полевой жизни. Изредка, правда, в камералку попадают и мужчины. Я свою работу в аэрогеофизической партии прежде чем стать бортоператором начинал именно в камералке. И не зря: там я научился аккуратно, чётко выполнять первичную обработку диаграммных лент, на которых записаны результаты съёмки, чтобы не доставлять ненужных затруднений работникам камералки. Результаты труда камералки – это вершина, итог всей работы аэрогеофизической партии. Её руками трудно воспринимаемые записи регистраторов на ворохах диаграммных лент превращены в аккуратные наглядные карты графиков, понятные и геофизику-интерпретатору, и геологу.

Официально камералка называлась, кажется, камеральной группой. Камералкой называли и помещение, в котором работает камеральная группа. Обычно в камералке работает довольно много людей, так как скорость ручной обработки диаграммных лент несопоставимо мала по сравнению со скоростью получения первичных материалов аэросъёмки. Предпринятые попытки автоматизировать эту трудоёмкую работу оказались малоуспешными и тогда не получили распространения.

Рис.1. Камералка. Оз. Ловно. Кольский п-ов. 1962 г.

Запись результатов аэрогеофизической съёмки производилась графически на бумажных диаграммных лентах. В начале ленты бортоператор записывает на ней её номер, дату съёмки, метеорологические условия полёта, скорость и направление ветра, наличие и характер болтанки. Перед каждым маршрутом записывается его номер и направление полёта, перед аэроэлектрораведкой фиксируется рабочая частота, сила тока в кабеле; наряду с записью основных параметров съёмки на ленты автоматически наносятся отметки о проходе опознанного штурманом на местности ориентира и момент срабатывания затвора аэрофотоаппарата. Бортоператор вручную вписывает на ленте номера ориентиров и кадров на фотоплёнке, на ленте также записывается предел измерения, цена деления ленты. Некоторые из необходимых записей в полёте сделать иногда не успевал, или из-за болтанки записи получались неразборчивыми, и их оператор делал уже на земле по горячим следам. Обработка лент обычно начинается с построения графика измеряемого параметра вдоль профиля (маршрута). Для начала нужно постоянно изменяющийся горизонтальный масштаб записи на ленте привести к выбранному горизонтальному масштабу графика. Дело в том, что скорость полёта никогда не бывает постоянной. На неё влияет скорость и направление ветра, а при съёмке на малой высоте с обтеканием рельефа, то есть с выдерживанием постоянной высоты над поверхностью земли по показаниям радиовысотомера скорость полёта также меняется при спуске и подъёме летательного аппарата. Для выполнения этой работы на топографической полётной карте измеряется расстояние между двумя ориентирами в километрах и сотнях метров. Затем на ленте расстояние между теми же ориентирами с помощью прозрачной палетки с нанесёнными на равном расстоянии параллельными линиями делится на такое же количество километров и сотен метров. Для этого палетка накладывается на ленту, и оператор камералки поворачивает её до совпадения намеченных на палетке линий с соответствующими отметками ориентиров и орудуя… шилом (!), делает через каждую линию на палетке прокол на ленте. Иногда, если у бортоператоров оказывается свободное время, эту работу выполняют они, чтобы помочь камералке. А камералка уже подготовила планшет съёмки с нанесёнными на него маршрутами с ориентирами на них. Теперь с ленты переносят на планшет ординаты записанного параметра. Для этого применяют палетки с ценой деления, определённой при последней сквозной калибровке аппаратуры для каждого предела измерения. Эта работа, кажущаяся чисто механической, требует от её исполнителя большого внимания и аккуратности. Выбор масштаба ординат при построении графиков очень важен, так как при слишком мелком масштабе графики не будут наглядны, а при слишком крупном они будут накладываться друг на друга, и карта графиков будет плохо читаемой. В методе бесконечно длинного кабеля (БДК) диапазон изменения модуля очень велик, и графики строили и в логарифмическом масштабе, что делало их более выразительными. Это было важно, так как при интерпретации огромную роль играли опыт, интуиция, умение связать картину поля БДК с имеющимися геологическими материалами, а когда их нет, представить геологическое строение исследуемого участка. Таким талантом интерпретатора был наделён Николай Николаевич Савельев, до 1963 года бессменный начальник партии БДК.

ЗАПАДНЫЙ ГЕОФИЗИЧЕСКИЙ ТРЕСТ

После окончания Ленинградского горного института я был принят на работу в Западный геофизический трест (ЗГТ) и сразу отправлен в Донбасскую аэрогеофизическую партию, базировавшуюся тогда в городе Ейске на берегу Азовского моря. При поступлении в ЗГТ я практически ничего не знал об этой организации. Но судьба благоволила ко мне, и из множества геофизических методов, применяемых ЗГТ, меня как-то стихийно отправили сразу на работу, которая, как оказалось, наиболее соответствовала моим склонностям и способностям. Эта несколько романтическая работа оказалась трудной, тяжёлой физически, иногда опасной, но интересной и творческой, и я полностью отдавался ей, работая в ЗГТ.

ЗГТ, к сожалению, давно уже нет, как, по-видимому, некогда самой развитой и эффективной в мире геологической службы нашей страны. Тогда же ЗГТ был мощной и, вероятно, весьма эффективной организацией. Главная квартира ЗГТ находилась в доме 16 по Дворцовой набережной Невы. Неприметная дверь вела с набережной в просторный вестибюль с большой красивой, но совсем не парадной лестницей, расположенной справа вдоль внутренней стены, параллельной набережной. Лестница эта вела в помещения ЗГТ. Там располагалось руководство треста, управляющий Алексей Иванович Кацков, главный инженер Русин, главный бухгалтер Ш.З. Розенберг со своей бухгалтерией, отдел кадров во главе с его начальником Овсянниковым, который и принимал меня в трест, спецотдел и пр. Слева от входа была комната площадью 35-40 кв. метров, используемая как зал заседаний при защите проектов, отчётов, проведении партийных собраний и т.д. Вдоль правой стены неширокий коридор вёл в просторный зал с очень высоким потолком, метров 7–8, тесно уставленный столами сотрудников. Плавный переход от стен к потолку украшали многочисленные амуры, увесистые головы которых нет-нет да и падали в зал. Тогда появлялся человек с длинным шестом, которым он профилактически тыкал в оставшиеся головы. С левой стороны коридора кабинеты главного бухгалтера, главного инженера, крошечная каморка секретаря и кабинет управляющего, тесный и узкий, как отрезок коридора. Слева в глубине кабинета небольшой стол управляющего, слева от стола с трудом помещается стул, напротив стола несколько стульев для посетителей и немногочисленных коротких совещаний у управляющего. На телефонные звонки Алексей Иванович обычно отвечал сам. За большим залом находились небольшие комнаты с низкими потолками, в которых помещались отдел кадров, спецотдел, машинописное бюро.

Трест был крупной организацией, включающей в себя девять экспедиций, выполнявших работы не только регионального, но и общесоюзного значения. Численность каждой экспедиции в полевой сезон превышала тысячу человек. Экспедиции размещались в подвалах и полуподвалах, арендуемых в разных районах города.

Кроме экспедиций в состав треста входили Центральные ремонтно-механические мастерские (ЦРММ), оснащённые небольшим, но хорошим парком металлорежущих станков. Работы, выполняемые ЦРММ, были невероятно разнообразны: и ремонт автомобилей, и ремонт разнообразных геофизических приборов, в том числе гравиметров, и изготовление измерительных кварцевых систем для них. Под гостеприимным кровом ЦРММ я выполнил значительную часть подготовки аэромагнитометра для грандиозной аэромагнитной съёмки на Северном Кавказе. Там готовили к очередному полевому сезону аппаратуру для аэроэлектроразведки методом бесконечно длинного кабеля (БДК). Там мы с В.К. Рыбиным задумали и осуществили первый наземный прибор для работы методом БДК на транзисторной элементной базе. Мы назвали его «Нева».

Была ещё магнитная станция в пос. Тайцы километрах в сорока от Ленинграда. Там в удалении от городских магнитных помех настраивали различные магнитометры. Правда, и там очень чувствовались помехи от электричек, особенно при трогании их и разгоне. Поэтому часть работы с магнитометром приходилось выполнять ночью во время перерыва в движении электричек. Там я провёл немало ночей, занимаясь настройкой магнитометра для Северного Кавказа.

Было ещё одно, совершенно особое подразделение ЗГТ, его склад. Помещался он в огромном сарае, двухэтажном, если не подводит память. Находился он около Сенной площади, пристроенный к брандмауэрам кирпичных зданий между Гороховой улицей и улицей Ефимова, которой, впрочем, тогда могло и не существовать. Говоря языком работников музеев, склад насчитывал тысячи «единиц хранения», причём в отличие от музеев большинство этих единиц не лежало спокойно на своём складском месте, а непрерывно уходило в экспедиции, иногда напрямую к работникам полевых партий и отрядов, и снова пополнялось. Заведовал этим огромным хозяйством один человек, Пётр Филиппович Тихонов, очень уже немолодой, но бодрый, моложавый. Отец его был артельщиком Русско-персидского банка в Тегеране, где юный Петя Тихонов закончил прогимназию, а затем и гимназию, давшие очень обстоятельное образование. Пётр Филиппович обладал колоссальной, поистине феноменальной памятью. Он не только помнил свои бесчисленные «единицы хранения», но и где что лежит, и мгновенно находил нужное без шпаргалок и поисков. Помимо этого он лично был знаком с множеством полевых работников экспедиций, знал кто чем занимается, кому что нужно, кто чего ждёт, и при поступлении нужного на склад сообщал по телефонам, номера которых либо у него где-то были записаны, либо он тоже хранил их в своей необъятной, но подвижной памяти. Однажды, когда я уже несколько лет работал в ОКБ ГГК СССР (Государственный геологический комитет, так тогда называлось союзное министерство геологии), он, зная, что я занимался и пытаюсь продолжать заниматься аэроэлектроразведкой, позвонил мне и сказал, что у него для меня есть новая выпускная гондола. Трудно передать, как тогда согрели мне душу не только сам дорогой подарок, но и трогательная забота Петра Филипповича – в то время в ОКБ за попытки продолжить работу над авиационной аппаратурой для метода БДК я собирал только шишки на свою голову. Конечно, я помчался к нему и забрал подарок. К сожалению, использовать гондолу по назначению мне так и не удалось, и она долго стояла грустным напоминанием о закате метода БДК. Потом она исчезла, видимо, за закрытыми дверями, где занимались аэромагнитометрией в интересах военного ведомства.

Я не случайно употребил музейный термин «единицы хранения» – номенклатура хранящегося на складе была огромна. Можно было бы часами осматривать хранящееся там имущество. Всякое полевое снаряжение: палатки от самых маленьких до огромных, спальные мешки, в основном ватные, но и меховые, и пуховые, вкладыши к ним, одеяла – тонкие фланелевые, шерстяные, стёганые ватные, подушки, матрацы, раскладушки, складные столы, стулья, даже кресла, всякая посуда, столовая и кухонная, робы ХБ, костюмы ватные, меховые лётные, энцефалитные, традиционные русские ватники, обувь – рабочие ботинки, известные как ГД (говнодавы), сапоги кирзовые, резиновые, болотные, валенки, меховые унты и О! предмет вожделения молодых полевиков Геологические Сапоги!!! С кожаной подошвой, двойной кожей головок и голенищ, ремнями на коленном и голеностопном суставах! Олицетворение мужественной брутальности, поражающей воображение впечатлительных молодых женщин! Как выяснилось, только на паркете и городских тротуарах, и то только в сухую погоду… Но об этом потом. А пока – различные провода, лёгкие провода для полевого телефона со стальными жилами и одной медной, в полихлорвиниловой цветной изоляции, тяжёлый с медными жилами дорогой и дефицитный ПУМ, стальномедный ПСМ, батареи разные – для электроразведки в деревянных ящиках, анодные, накальные, одиночные элементы для тестеров, карманных фонариков, для питания каких-то приборов, электроды стальные, медные, латунные, неполяризующиеся, радиостанции, в основном устаревшие, геофизические приборы – тоже уже скорее музейные зкспонаты: новые попадали в экспедиции или прямо в полевые отряды ввиду дефицита. Полевые телефоны, некоторые едва ли не времён первой мировой войны. Простимся, однако, со складом и его замечательным хранителем.

На протяжении всей моей рабочей жизни я чувствовал себя комфортно на работе, если мог уважать своё начальство. Вероятно, одним из условий этого уважения было и уважение начальства ко мне, но до написания этих строк я как-то об этом не задумывался: можно ли ждать этого от людей, обременённых многими заботами и руководящих многими сотрудниками с самыми разными характерами и особенностями поведения? С годами я научился уважать своё начальство за профессиональные качества, и это сильно облегчило мне жизнь. Но никогда не повторившимся примером руководителя, безоговорочно уважаемого мной, остался управляющий ЗГТ А.И. Кацков. Как он управлялся с огромной разношёрстной массой сотрудников треста, мне трудно судить, но трест существовал и исправно работал, пока, кажется, в 1964 году А.И. Кацкова не отправили в почётную ссылку представителем СССР в ЮНЕСКО. Это было началом развала ЗГТ и, как мне сейчас кажется, первым звонком к развалу Советского Союза. По крайней мере, мне известным. Потом были и другие, затем произошёл сам развал. Дай Бог, чтобы происходящее сейчас в России не оказалось предпосылкой если не развала страны, то скатывания в разряд третьестепенных, если не ниже, стран. Новым управляющим ЗГТ стал работавший там топографом человек, по-видимому, неспособный управлять огромной организацией. Сейчас, наблюдая в течение своей жизни замены эффективных руководителей людьми мало или совершенно неспособными руководить крупной организацией, и последующий неизбежный развал возглавленных ими организаций в сочетании с другими наблюдениями, думаю, что такие мероприятия были не случайны, а частью планового разрушения производственного потенциала страны, одинаково преступными, независимо от того, происходили они по головотяпству или прямо в интересах наших зарубежных «коллег» или отечественных олигархов. На моих глазах была разрушена геологическая служба СССР и её неотъемлемая часть геофизическая служба и геофизическое приборостроение, которое обеспечивало отечественную геофизику аппаратурной базой и успешно развивалось… до поры до времени, пока кому-то не пришло в голову, что нашей во многом сырьевой стране вовсе не нужна дорогостоящая, но, опять же до поры, самая развитая и лучшая в мире геологическая служба и, тем более, какая-то геофизика.

Может показаться нелепым переход от перечисления вещей, хранившихся на давно не существующем складе давно забытого Западного геофизического треста, даже названия некоторых из них могут оказаться непонятны сейчас, к высоким материям скорее политического характера, но что поделаешь, если от работы инженера до политических решений, разрушающих среду, в которой он жил и работал, меньше одного шага: «на палубу вышел, а палубы нет!» А я, по крайней мере, трижды терял под собой палубу…

ЦЕНТРАЛЬНЫЕ

РЕМОНТНО-МЕХАНИЧЕСКИЕ МАСТЕРСКИЕ (ЦРММ)

Гостеприимством ЦРММ мы всегда пользовались в промежутках между полевыми сезонами, поэтому хочу рассказать о них подробнее. Там была проделана бо́льшая часть работ по подготовке аэромагнитометра к аэромагнитной съёмке на Северном Кавказе, там в межсезонье размещалась аппаратура БДК, там мы её проверяли, ремонтировали – готовили к следующему полевому сезону. Там мы с В.К. Рыбиным сделали первый пешеходный измерительный прибор на транзисторной элементной базе для метода БДК [1]. И там мы всегда встречали доброжелательную и действенную помощь начальника ЦРММ Александра Смешко, отношения с которым сложились неизменно дружеские и неформальные. Для меня он всегда был Сашей. Я, конечно, знал его отчество, хотя бы по официальным документам; время стёрло его из памяти, и он навсегда остался Сашей Смешко.

ЦРММ помещались в длинном двухэтажном здании по адресу ул. Ватутина, 18. От улицы мастерские отделял железный забор на фундаменте и полоса земли в несколько метров шириной, на которой росли могучие тополя, из-за которых даже на втором этаже было сумрачно и сыровато. Слева от здания ворота, ведущие в небольшой узкий двор. На первом этаже располагалась комната охраны, небольшая ремзона для автомобилей, именуемая гаражом, так как заведовал ею завгар, кварцедувный участок, где ремонтировали гравиметры и делали кварцевые измерительные системы для них. В просторном помещении располагался механический участок, оснащённый довольно новыми токарными, фрезерными, сверлильными и даже зуборезным станками. Со всем этим хозяйством управлялся один, но феноменальный станочник. Часто можно было видеть, что работает сразу несколько станков, зачастую на большой скорости, а он неторопливо прохаживается между ними, по мере надобности вмешиваясь в их работу. Было несколько верстаков с тисками для слесарных работ. В коридорчике, примыкавшем к механическому участку, стоял большой стол-верстак для всяких непредвиденных работ, обычно заваленный всяким хламом. В правом заднем углу здания находилась кочегарка, работающая на угле. На втором этаже находился небольшой кабинет начальника ЦРММ Саши Смешко и несколько больших комнат, занимаемых в разное время отдельными подразделениями экспедиций, от склада всякого полевого снаряжения и оборудования, часто больше похожего на свалку, до камералки. Одну из таких комнат, не самую большую, но достаточно просторную, занимали между полевыми сезонами мы со своей аппаратурой. Иногда вместе с нами располагалась часть нашей камералки.

Начальник ЦРММ Саша Смешко был смуглым человеком лет сорока пяти с чёрными, заметно седеющими волосами, всегда доброжелательный и готовый оказать любую помощь, в том числе и не всегда ему доступную. Иногда это ставило его в затруднительное положение: он не умел никому ни в чём отказывать, и этим широко пользовались заказчики ремонта, не все и не всегда наделённые здравым смыслом. В ремонт тащили и то, что нужно и можно было ремонтировать, и то, что проще и дешевле заменить новым, и то, что вообще невозможно отремонтировать в условиях ЦРММ. В последних случаях Саша как бы тянул с ремонтом, откладывая его до бесконечности и страдая от своей необязательности. В конце концов не отказывая, он просто не делал невозможный ремонт. Однажды, воспользовавшись случаем, я попытался отучить его от этой вредной для него, да и для его заказчиков слабости. Мы получили заказанные генераторные лампы ГУ-80, упакованные в ящики с опилками. Опилки оказались и внутри одной из ламп. Я отнёс эту лампу Саше. Он, не дрогнув, только деловито спросил, какое мне нужно разрежение. Я не знал, в каких единицах измеряется разрежение и какое оно должно быть в электронных лампах, и ляпнул наобум: 10 в минус девятой. Саша перекатил сигарету из одного угла рта в другой и ответил, что он может обеспечить только 10 в минус пятой. – Ладно, согласился я, только достань на «Светлане» (тогда радиоламповый завод) геттер и узнай, как его применять (геттер – газопоглощающее вещество, применяемое для связывания газов, оставшихся в баллоне радиолампы после откачки). – Хорошо, в свою очередь согласился Смешко и поставил мою лампу в свой застеклённый шкаф. ГУ-80 – изящная аккуратная лампа размером и формой с двухлитровую стеклянную банку. Шутка, немного жестокая, была запущена. Теперь будет работать время. Нужно сказать, что ремонт лампы не был совсем уж бредовой просьбой. В ЦРММ был кварцедувный участок, где работали виртуозы своего дела. Они ремонтировали и делали новые измерительные кварцевые системы для гравиметров. Гравиметр – это прецизионные пружинные весы такой чувствительности и разрешающей способности, что могут измерить различие в значениях ускорения силы тяжести в точках, отстоящих друг от друга на расстоянии нескольких метров. Измерительная система гравиметра это сложнейшая конструкция из пружин, тяг, противовесов, изготавливаемая из тончайших кварцевых нитей. Изготовление такой системы это высочайшее непостижимое искусство, ведь жёстко заданные параметры системы обеспечиваются только опытом, чутьём мастера. Узкая специализация этих кварцедувов и технологического оборудования кварцедувного участка, конечно, не давали возможности изготовить баллон лампы и прикрепить всю её начинку. Поэтому Смешко всё не решался обратиться к ним с моей лампой. Технически ремонт лампы тоже не был абсолютным бредом. В школьные времена я занимался в радиокружке Дворца пионеров, куда доброхоты время от времени присылали всякие ненужные им радиокомпоненты. Среди них было несколько старинных генераторных ламп, формой напоминающих ёлочный лимон, только более чем метровой длины. Сквозь прозрачное стекло хорошо были видны заплаты на анодах, приваренные точечной сваркой. Одну из таких ламп мы бережно вынесли из Дворца и пустили в плавание по Фонтанке. Другое дело, что моя лампа вовсе не была уникальной, и у нас их было в достатке, да и купить их можно было сколько угодно. Восстановление лампы, даже будь оно технически возможно, было совершенно бессмысленно. Однако время шло, и шутка продолжалась. Сначала я не напоминал Саше о лампе. Потом, приходя к нему по другим делам, я стал грустно поглядывать на стоявшую за стеклом лампу с опилками внутри, а бедный начальник ЦРММ от этого как-то неуютно ёжился. Прошёл Новый год, прошло и 8 марта, приближалось начало полевых работ. Лампа всё стояла в шкафу, а бедный Смешко всё больше нервничал, тем более что моя лампа была не единственным безнадёжным висяком у него. Я чувствовал, что перебарщиваю, и мне уже становилось стыдно. Однажды я достал злополучную лампу и аккуратно отправил её в мусорную корзину. «Что ты, что ты! Да я»… «Не волнуйся, всё в порядке, прости меня, – объяснил я смысл своей шутки, – Не обижайся!» Саше было не до обид, он облегчённо вздохнул, что хоть одним висяком стало меньше. Мне хотелось загладить свою вину перед ним. «Давай остальные свои висяки. И ты всерьёз думал выполнить эти заказы?» «Но ведь»… «Да нет у тебя такой возможности, гони их всех в шею! Если потребуются объяснения, посылай ко мне, я объясню». Его добрые отношения со мной не нарушились из-за моей затянувшейся шутки. Стал ли он после моего урока осторожнее принимать заказы, не помню.