Крушение позиций философов

Абу Хамид Аль-Газали

Крушение позиций философов

Эликсир мудрости

Есть люди, чей вклад в науку настолько масштабен, что абсолютно все, разделяющие и не разделяющие доводов их учения, вынуждены прислушиваться к их голосу даже спустя тысячелетия. Таким вечно актуальным автором для мусульман и всех, кто интересуется философией и религией, является Абу Хамид аль-Газали, один из наиболее авторитетных алимов всех времен. Еще при жизни этот ученый-богослов заслужил титулы, которые и сегодня звучат очень громко. Его называют отцом суфизма, так как именно благодаря работам аль-Газали сформировалась стройная теория этого учения. Книги человека, которого в суннитской традиции называют «худжат аль-Ислам», что значит «доказательство Ислама», в течение многих веков играли огромную роль в жизни всего мусульманского мира. Его труды говорят сами за себя: трактаты «Эликсир счастья» и «Ниша света», критика классической философской школы в работах «Намерение философов» и «Самоопровержение философов», описание и формулирование основ вероучения «Срединный путь теологии» и «Сорок глав о принципах Веры».

О том, насколько велика роль аль-Газали в истории становления мусульманской научной мысли, говорит уже тот факт, что существует целая отрасль востоковедения, специализирующаяся на изучении его трудов – «Газалиана». Книги аль-Газали можно по праву назвать эликсиром мудрости для практикующего мусульманина и любого мыслящего человека, пытающегося понять этот сложный мир во всем его многообразии.

«Крушение позиций философов», несмотря на название, труд – не разрушающий, а созидательный, строящий новое мировоззрение, здание смыслов, знаменующий собой новый этап в развитии исламской науки. Заочная дискуссия видного мыслителя и теолога Абу Хамида аль-Газали, отстаивающего позиции мусульманского богословия, с последователями аристотелизма и неоплатонизма являет собой блестящий пример полемического искусства.

Автор использует в качестве метода, подтверждающего его доводы, логические инструменты своих же оппонентов и таким образом выявляет неприспособленность рассматриваемых философских доктрин в части взаимодействия с вероучением Ислама. «Крушение позиций философов» – масштабный труд, открывающий нам целую эпоху в истории философии и являющийся бесценным историческим памятником, пришедшим к нам из Золотого века мусульманской культуры, и потому будет интересен широчайшему кругу читателей.

Мурад Алискеров

Привычка путать убеждения со знанием – эпидемическое заболевание нашего времени

Абу Хамид аль-Газали

Предисловие к изданию 1947 года

Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного!

Хвала Аллаху – Господу творений, наделенных сознанием! Да пребудут благодать и мир с виднейшим из Божьих посланников нашим господином Мухаммадом, а также с родом его, его сподвижниками и последователями!

Часто перечитывая работы Газали, я осознал, что все они, и в частности «Крушение позиций философов», обязательно должны быть доступны любому желающему ознакомиться с его трудами и исследовать их. По воле Аллаха выходит новое издание [этого труда], и как ученый я счел, что обязан сопроводить его предисловием, учитывая обстоятельства современного книгоиздания.

Имеет смысл сразу предупредить, что образ, в котором на следующих страницах предстанут Газали и его книга «Крушение позиций философов», окажется новым и непривычным для широкого круга читателей и как минимум вызовет удивление. Однако стремящемуся к истине исследователю не пристало отмахиваться от неопровержимо аргументированного мнения только из опасения шокировать людей. Я призываю Аллаха в Свидетели того, что, «обрушиваясь» на Газали (если я вообще «обрушивался» на него) с жесткой и непримиримой критикой либо защищая его (если я, движимый пристрастием и любовью, действительно защищал его), я неизменно желал только истины и лишь стремился к точности. Аллах оценивает деяния человека соответственно намерениям, и воздаяние от Него мы получаем лишь по нашим подлинным намерениям.

Именно этой линии я придерживался, опираясь на всесилие и всемогущество Аллаха, ибо Он – Прекрасный Покровитель и Превосходный Помощник.

Сулейман Дунья, г. Шабра, 17 сафара 1366 г. х. (9 января 1947 г.)

Абу Хамид аль-Газали родился около 450 г. х. в Тусе – одном из городов Хорасана. Отец его рано покинул бренный мир, оставив малолетнего Газали в нищете на попечении некого суфия, который пристроил его в медресе, обеспечивавшее приезжих учеников всем необходимым для существования.

Часть своих знаний Газали приобрел в Тусе, затем перебрался в Джурджан, а позже – в Нишапур, где проживал имам двух Священных мечетей Дия ад-Дин аль-Джувайни, занимавший в то время должность директора государственной школы. Оставаясь под его опекой, Газали изучал фикх, основы Шариата и теологию, в том числе калам[1] – мусульманскую схоластическую теологию. После смерти Дия ад-Дина в 478 г. х. он отправился в Муаскар, где проживал до 484 г. х., когда получил назначение на должность валля ат-тадрис (завуча) в государственной школе в Багдаде. Именно в этой школе, где на лекции собирались до трехсот виднейших седобородых ученых, Газали достиг апогея своей научной славы.

Преподавание в медресе он оставил не из прихоти – его ожидали затерянные среди песков пустыни дороги. В путешествиях прошло девять лет. Газали посещает Шам, Хиджаз и Египет (так, во всяком случае, утверждают некоторые предания), после чего возвращается в Нишапур, а оттуда в Тус. Умер он 14-го числа джумада II 505 г. х. Мне представляется, как он, расставаясь с бренным миром, говорит примерно то же, что в 1626 г. скажет перед смертью английский философ Френсис Бэкон: «Я вверяю дух мой в руки Божьи. И да будет тело мое захоронено тайно. Но имя мое я отправляю в грядущие поколения и в иные народы».

Газали вырос в обстановке борьбы различных мировоззрений и религиозных споров, когда каждое течение претендовало на роль спасительного, а каждая школа ограничивалась лишь развитием положений, проповедовавшихся ее основателями. И поскольку все эти мнения противоречат одно другому и несовместимы между собой, то не может каждое из них быть единственно верным.

Посланник Аллаха (мир ему и благословение Аллаха) сказал: «Моя община расколется на семьдесят три общины, но спасется из них лишь одна». Как же должен был поступить Газали, который искренне радел за свою жизнь в вечном мире, опасаясь сурового исхода Божьего Суда и боясь Его наказания?

Несомненно, были бы риском, близким слепому следованию традиции, и однозначное присоединение к одному религиозному течению, и безоглядный отказ от другого. Цена вопроса велика – либо бесконечное счастье, либо вечные муки. Чтобы обрести уверенность и не знать сомнений, нужно исследовать и проверять самому, а также подвергать объект исследования дерзкой, но обдуманной критике. Именно это и сделал Газали, заявив: «Расхождение народов по верам и общинам, затем расхождение предстоятелей по религиозным течениям – глубокое море, в котором утонуло большинство, а спастись удалось лишь немногим… Начиная с ранней юности вплоть до становления личностью я непрестанно атаковал темные бездны этого моря, погружаясь в его ужасные глубины так, как подобает бесстрашному, а не как осторожничающий трус. Я вгрызался во все мраки, вторгался в каждое затруднение, ввязывался во все сложившиеся конфликты, исследовал вероубеждение каждой секты, домогался познания секретов мазхаба каждой общины… И все для того, чтобы отличить исповедника истины от зазывалы лжи и придерживающегося Сунны от сторонника противозаконных нововведений (бид’а). Сталкиваясь с последователями эзотерических (батин) учений, я жаждал ознакомиться с их тайнами. Встречаясь с экзотериками (захиритами), я непременно желал узнать итоги их внешнего и буквального понимания религии. Увидев философа, я останавливался, чтобы внимательно выспросить суть его философии. Встретившись с логиком, я усердствовал в познании его позиции и его диалектики. Повстречавшись с суфием, я старался выявить секрет его духовного пути. Если это был усердный служитель Бога, я следил за результатами его служений, а столкнувшись с нигилистом-еретиком, наблюдал за ним, дабы выведать причины его дерзости, нигилизма и ереси.

Жажда познания истины стала моим неотступным занудным обычаем. Еще в начале моей жизни, едва я появился на свет, такие склонности и внутреннее устроение были вложены Аллахом в мою сущность отнюдь не по моему выбору и ухищрению. Продолжалось так вплоть до того момента, пока я не высвободился из связующих нитей традиции, и тогда предо мной пали сдерживавшие стены передаваемых из поколения в поколение религиозных догм. Произошло же это в начале моего отрочества».

Безусловно, отказ от традиции, а также от древних постулатов веры и исследование всевозможных антагонистических суждений с целью выбора выдержавшего критику качественного и пригодного мировоззрения следует считать проявлением сомнения или преддверием сомнения. Сомнение, как и любой душевный процесс, возникает не сразу, а закрадывается постепенно, причем сам человек иногда этого не ощущает. Затем оно крепнет день ото дня и вот уже стесняет дух и душит его.

Кроме того, на Газали могла оказывать последовательное воздействие череда неких событий. Некоторые из данных факторов могли быть мелкими и незаметными, скрытыми пока от взора наших современников. Между исследователями возникли споры о времени и причинах поразившего Газали душевного надрыва. Различные объяснения были предложены профессорами Камилем Аййадом и Джамилем Салиба, Де Бором, Макдональдом, доктором Цвиммером (см. мою книгу «Аль Хакыхату фи Назариль-Газали» – «Истинные взгляды аль-Газали»).

Я же полагаю, что в формировании сомнений Газали следует выделять два периода:

1) период, когда сомнение было легким и незначительным, – через это проходят многие исследователи;

2) период, когда сомнение стало жестоким и разрушительным, сродни тому, что овладевает великими философами и мыслителями.

Вначале Газали, увидев перед собой многочисленные религиозные течения и рассеянные взаимоисключающие мнения, счел необходимым извлечь из них экстракт истины, поэтому он отказался от следования авторитету канонических суждений, откинув их святость, и принялся искать истину в каждой из сект. Его сомнение на данном этапе возможно резюмировать вопросом: «Какое из этих религиозных течений истинное?»

Газали ринулся искать ответ на мучивший его вопрос, используя разум, чувства, явные смыслы Писания и Сунны и прочие науки по обоснованию доказательств, которые, вероятно, уже были известны в ту эпоху, но вдруг почувствовал противоречия между этими доказательствами, как он сам показал это в книге «Зерна истины в Коране».

Говоря о конкретных людях, он сказал: «Доказательства, построенные на текстах Корана и Сунны, у теологов-мутакаллимов (т. е. занимающихся каламом) противоречивы до такой степени, что они заблудились сами и завели в дебри миллионы мусульман». Затем он высказался о себе самом: «Я не отделяю и себя от этого, потому что сам когда-то спотыкался о хвосты сих заблуждений».

Вполне естественно, что такие доказательства исключают друг друга, потому как степень их силы и слабости, истинности и ложности – не единственное мерило. Газали было необходимо пересмотреть эти доказательства и проверить их, а затем и перепроверить через призму непререкаемого знания, в наличии которого он не сомневался. В данном знании «науки открываются настолько, что уже не остается места для сомнений, так как ошибок оно просто не допускает, и сердце не вмещает в себя саму возможность этого. Гарантия отсутствия ошибки в нем очень высока, и это приводит к такой степени убежденности, что даже если некто бросит мне вызов, пытаясь доказать несостоятельность моего знания, превратив камень в золото или палку в змею, то и это не приведет меня к сомнению и отрицанию. Я ведь прекрасно знаю, что десять больше трех, и если некто скажет мне: “Нет, три больше! А в доказательство этого я сейчас превращу вот эту палку в змею”, – и даже если действительно превратит ее на моих глазах, то нисколько не усомнюсь в моем познании. Это приведет лишь к удивлению природой его способности творить подобное, но сомнения в том, что я узнал, точно не возникнет. Вот тогда я понял – все то, что я нашел не отвечающим параметрам данного знания, и все то, в чем я не убежден всецело, является недостоверным и небезопасным знанием. Ну, а неблагонадежное знание непререкаемым не является». Если это и есть истинное знание, по мнению Газали, тогда к нему ведут весы истины. Судя по всему, твердо держась именно такого жесткого подхода, он стремился к высоким пробам достоверности и силы и потому был обязан пользоваться исключительно разумом и чувствами, откинув все прочее, ибо все остальное, помимо этих двух мерил, не позволило бы Газали достичь искомого.

Вместе с тем Газали не мог до конца быть уверенным в разуме и чувствах, не подвергнув их предварительно серьезному экзамену, дабы выяснить, способны ли они обеспечить ему искомое непоколебимое убеждение? И он подверг сомнениям эти два мерила, вскоре заявив: «После длительного анализа я не смог позволить себе довериться ощущениям. Да и откуда быть доверию? Самое сильное чувств о – зрение. Оно видит тень, кажущуюся ему стоящей и неподвижной, и выносит суждение об отсутствии движения; однако в результате наблюдения через час оно узнает, что тень движется, но движется не резко и интенсивно, а постепенно, песчинка за песчинкой, не останавливаясь ни на секунду. Оно смотрит на звезду, полагая, что та мала – не больше динара; однако астрономические расчеты предъявляют доказательства того, что она во много раз больше Земли. О подобных ощущениях судья-“Чувство” выносит свой вердикт, но судья-“Разум” обвиняет его во лжи и предательстве, используя неопровержимые доводы».

Так доверие Газали к чувствам пропало, и в его распоряжении не осталось ничего, кроме разума. Но и разум необходимо подвергнуть экзамену: «Ощущения говорят: “На основании чего ты так безоговорочно уверен в логике? Кто знает, быть может, ощущения заслуживают не меньшего доверия к себе, чем рациональная логика? Ведь прежде ты всецело доверял мне, но вдруг явился судья-“Разум” и ты назвал меня ложью. Не будь судьи-“Разума”, ты бы продолжал верить мне. А вдруг за пределами логического познания есть иной судья? Откройся он тебе, он бы показал лживость логики и ее несостоятельность, подобно тому как судья-“Разум” обвинил “Чувство” во лжи. То, что данное мерило не открылось, еще не доказывает, что его не существует».

Душа не могла найти ответа на этот вопрос: «Ты же бываешь убежден в чем-то во время сна? Тебе что-то чудится, но ты прочно веришь в реальность и адекватность происходящего и не сомневаешься в нем, но затем просыпаешься и понимаешь, что у всех твоих фантазий нет ни основы, ни продолжения. Как же ты можешь быть абсолютно уверен в том, что все, в чем ты убеждаешься во время бодрствования с помощью чувств или разума, действительно с тобой происходит? Может случиться так, что ты окажешься в таких обстоятельствах, которые по отношению к твоему бодрствованию будут таковы же, как бодрствование по отношению ко сну. Вдруг твое бодрствование – всего лишь продолжение сна? Достигнув этого состояния, ты убедишься в том, что все видимое – просто бесплодные иллюзии. Вероятно, именно о таком состоянии говорят суфии.

Может быть, названное состояние и есть смерть, о чем Посланник Аллаха (мир ему и благословение Аллаха) сказал: “Люди непрерывно спят и лишь умирая, просыпаются”.

Едва меня посетили эти догадки, тяжким грузом легшие на душу, я тотчас принялся искать лекарство, но оно не находилось, ибо отвратить эту болезнь можно было только посредством некого аргумента. Аргумент же изыскать невозможно, не прибегнув к первичным знаниям; но поскольку они небезупречны, то и конструкция доказательства не представляется возможной. И я жестоко заболел, промучившись около двух месяцев, и превратился в исповедника софистики по суду состояния, а не по суду логики и диалектики».

Это и был беспощадный приступ «сомнений второго периода», во время которого Газали почти ни во что не верил, ибо, по его мнению, ни доказательство, ни доказуемое правомочными не являлись. И вот наконец Милость Аллаха устремилась к нему и вырвала его из этой бездонной пропасти, но постепенно – она предоставила ему допуск к аргументу, а затем повела к группе исповедников истины. Он писал: «После двухмесячной тяжкой болезни душа вновь вернулась к здоровью и равновесию, и снова логическая необходимость стала приемлемой и заверенной в состоятельности и неоспоримости. Это произошло под воздействием не системных доказательств или же логической цепочки, но света, ниспосланного Всевышним Аллахом. Сей свет является ключом к большинству объективных знаний. И если кто-то полагает, что познание запредельного мира строго ограничено доказательствами из Корана и Сунны (далиль), то тем самым он ужимает всеобъемлющую Милость Аллаха».

Обеими руками Газали ухватился за нить разума, а на все остальное просто перестал обращать внимание. Он счел разум, который называл «логической необходимостью», средством достижения абсолютно достоверного знания и таким образом вышел из пучины сомнения, вращавшегося вокруг весов истинности. Правда, выход из сомнения, необходимый для выявления исповедников истины, еще не был им найден, но позднее он устроит взвешивание учений этих сект на упомянутых весах.

Он говорит: «Когда Аллах исцелил меня от этой болезни, я разделил ищущих [истину] на четыре категории:

1) каламисты, претендующие на обладание взвешенным мнением;

2) батиниты, утверждающие, что они являются последователями некоего тайного учения и что они одарены Божественным проверенным знанием, [получаемым] от непогрешимого в вопросах вероучения предстоятеля – имама;

3) философы, заявляющие, что они являются последователями логики и доказательства;

4) суфии, претендующие на то, что лишь они почтены присутствием [Аллаха, Пророка, ангелов] и имеют доступ к созерцанию иного мира и к познанию происходящего в нем.

Я начал с калама, ознакомился с книгами тех, кто причисляет себя к сторонникам калама, и обнаружил, что эта наука всецело отвечает своему предназначению, но не полностью отвечает моей направленности».

Предназначение «каламических наук», как называл их Газали, – это защита вероубеждения человека, выросшего в Исламе и взявшего свою веру из Корана и Сунны, от сомнений, идущих извне. Но калам и не ставил перед собой задачу защитить вероубеждения человека, выросшего вне Ислама. Именно это заставило каламистов перенять названия своих наук от своих же противников и скептиков, чтобы спорить с ними, используя непререкаемые, по их мнению, аргументы. Однако эти науки слабы и бессильны: «Большая часть их (каламистов) изысканий была направлена на выявление противоречий в утверждениях своих оппонентов и предъявление адекватного ответа языком приемлемых для них аргументов».

Но заветной целью Газали было познание истины религии таким способом, который поддерживался бы разумом настолько, чтобы по своей точности и четкости не уступал математике. Сколь же различны эти две направленности! Поэтому Газали говорил о каламе: «Это малополезно для тех, кто не доверяет вообще ничему, кроме логической необходимости. В общем, калам лично для меня оказался недостаточным и неспособным исцелить меня от недуга, которым я страдал… Он не привел меня к тому, что смогло бы полностью развеять мрак смятения в людских разногласиях. Я допускаю, что к познанию истины пришел некто кроме меня. Более того, я не сомневаюсь, что этого достигла целая группа [беспристрастных исследователей]. Но все же достижение ими этой истины было смешано с подчинением традиции в вопросах, не являющихся первостепенными. Для меня же важнее мое собственное исцеление, а не убеждение в том, что некто уже исцелился благодаря данному лечению, ибо лечение болезни может различаться, и подчас лекарство, помогающее одному больному, приносит другому только вред».

Отсюда следует, что Газали, занимаясь написанием трудов по каламу, одновременно признавал, что калам не отвечает его личной направленности и что в написанных им книгах не было пищи для его ума, как не было в них и того, чего искала его душа.

Здесь мне следует искренне посоветовать всем, кто занят тяжкой работой по исследованию и анализу наследия великих ученых Средних веков: не следует опираться на мнение некой личности только потому, что оно приводится в его книге; прежде всего необходимо получить представление об условиях, окружавших автора в период написания данной книги, если есть возможность определить дату (написания), а также писал ли он ее для себя или же для кого-то иного и под воздействием каких факторов писал ее?

* * *

Далее Газали обратил свое лицо в сторону философов – тех, кто ищет спасение в научных практиках, прибегая к разуму. Газали подверг анализу те их исследования, в которых они затрагивали тематику вероубеждения, – а вдруг он найдет у них такие разновидности умственных изысканий, которые безоговорочно докажут правомерность их суждений? Но на самом деле он обнаружил лишь, что эти люди пребывают в глубоком внутреннем расколе.

«Аристотель опроверг всех, кто был до него, и даже собственного учителя, которого называли “божественным Платоном”. Правда, впоследствии он повинился за противоречие учителю, в частности сказав: “Платон мне друг, но истина дороже”. Сей эпизод из их жизни мы представили для того, чтобы читатель понял, что в их школе нет центрального опорного стержня и поэтому мастерски овладеть их учением просто невозможно. Свои суждения они основывают на версиях и догадках, не утруждая себя выяснением их достоверности и не имея в сердце непререкаемой истины».

Едва осознав, что апелляция к логике при выполнении данной задачи неправомерна и что богословские вопросы не подчиняются способу логической оценки математических аналогий, Газали заявил: «Мы четко покажем, что они (философы), поставив условия для безупречн ого сравнительного анализа в “Аргументации”, одном из разделов логики, а также предъявив требования к системе проведения данного анализа в книге “Аргументация”, равно как и утвердив положения в “Исагоге” и “Категориях”, являющихся разновидностями логики и ее заглавиями, не смогли всецело овладеть ни одной из Божественных наук». Поэтому он и спрашивал: «Где все те, которые утверждают, что доказательства, применяемые в теологии (он подразумевал аргументы, используемые философами), безупречны в такой же степени, как доказательства геометрических теорем?» И, поскольку доказательства, используемые философами в теологии, по своей четкости не достигают планки математики, тем самым не отвечая требованиям Газали, ему необходимо отряхнуть свои руки от философии.

Газали написал большое количество трудов, посвященных критике суждений философов и развенчанию их позиций. Я склоняюсь к мнению, что «Крушение» написано именно в этот период.

* * *

Затем Газали обратил свой лик в сторону имамитов (батинитов), утверждавших, что разум не застрахован от допущения ошибки, поэтому использовать логику в качестве источника религиозных истин недопустимо. К такому же выводу пришел и сам Газали после «экзаменовки» философов. Таким образом, позиции Газали и батинитов здесь совпали. Но откуда батиниты черпают религиозное знание, выдаваемое за абсолютное, безупречное? Они берут его от непогрешимого в вопросах вероучения предстоятеля (имама), в свою очередь получающего его от Аллаха при посредничестве Пророка (мир ему и благословение Аллаха). Но только где этот предстоятель? Газали долго разыскивал его, но не нашел. Тогда ему стало очевидно, что батиниты обманываются и что такого имама в реальности не существует. Поэтому Газали вновь вернулся на исходную позицию, написав книги, в которых, как он выразился, «подверг их (батинитов) болезненной критике и развенчанию».

* * *

Осталась четвертая группа – суфии, уверявшие, что познают и наблюдают тайные стороны бытия, имеют связь с миром небесных (космических) царств, черпая знания непосредственно из него. Но как же достичь просветления и такого познания? Они ответили ему: «Через знание и действие». Газали настойчиво стремился выведать у них первое, придерживаясь исполнения второго, пока не «отказался от широкого признания, а также и от постоянных упражнений, не содержащих в себе ни мути, ни скорби, и от абсолютной безопасности, лишенной борьбы с оппонентами», и после этого отправился куда глаза глядят по пустыням и пескам, посетив сначала Шам, потом Хиджаз, а затем Египет. Каждое путешествие превращалось в побег от людей и погоню за уединением в соответствии с заветом суфиев: «Отрыв сердца от плотских влечений к земному миру через отступление от обители обольщения. Безоглядное рвение к обители вечной жизни, обращение всех помыслов к Всевышнему Аллаху, что невыполнимо без отказа от погони за общественным положением и богатством и недостижимо без отречения от сует и плотских влечений. При выполнении данных требований сердце обретет такое состояние, при котором уравняется существование всего с небытием всего».