Шарада

Ольга Болгова

Шарада

Глава 1. В Гатчино

Я открыла глаза и уставилась в потолок, пытаясь понять, знаком ли он мне. Хотя, при отсутствии своего дома, знакомым я бы сочла разве что потолок своей детской из далёкого прошлого. Я лежала на кровати в незнакомой комнате, тонущей в голубоватом сумраке. Узорчатые шторы на окнах почти задёрнуты, попуская лишь узкую полосу предвечернего, либо предутреннего неба. На мне лишь сорочка и панталоны, корсет снят. Попыталась приподняться и сесть, в висках застучали молоточки, отдаваясь резкой болью, от движения закружилась голова. Опустила голову на подушку и вспомнила почти всё. Кроме того, где я и как сюда попала.

Дверь тихо отворилась, и в проём просунулась женская голова, обвязанная платком.

– Проснулись, барыня?

Баба скрылась, чем-то загремела снаружи, затем вошла, неся поднос с посудой и какими-то склянками.

– Как изволите чувствовать себя, барыня? – спросила она, ставя поднос на столик возле кровати.

– Где я? – ответила я вопросом на вопрос.

– Как где, барыня? Ах, вы же не помните, без чувств были, когда вас барин Сергей Николаевич доставили. У них в доме и есть. Жар у вас был, в жару изволили метаться, бредили…

– Сергей Николаевич, стало быть… Где он сам?

– На службу изволили отбыть.

– Давно я здесь лежу?

– Намедни изволили прибыть.

– Который сейчас час?

– Так четвёртый пополудни.

– А ты кто? Прислуга?

– Горничная, Капитолина по имени…

– А что, в бреду я много говорила?

– Много, но не извольте беспокоиться, я с вами сидела, не помню ничего.

Надо же, какова. «Не извольте беспокоиться, ничего не помню». Хитра Капитолина.

– Вот, выпейте отвару, очень полезной, враз вас на ноги поставит.

Она помогла мне сесть, подтянув подушку под спину, и налила из кувшина в чашку зеленовато-золотистого отвара. Горячий напиток благоухал какими-то травами, был приятен на вкус.

– Ежели покушать хотите, извольте…

– Нет, не хочу.

Спать хочу, лечь, закрыть глаза и спать, чтобы не болела голова и не резало в глазах. Осторожно сползла по подушке, влажное полотенце, оказавшееся на лбу под причитания Капитолины, облегчило боль. Сон навалился почти мгновенно. Неужели сонный отвар? Корсет! Мысль о корсете мгновенно согнала сон.

– Капитолина! – возопила я вслед уходящей горничной.

Она вздрогнула и поспешила ко мне.

– Что изволите, барыня?

– Моё платье, корсет… где они?

– В шкапу, барыня. Всё постирано, почищено. Но вам вставать не след, у вас жар.

– Не буду я вставать. Принеси платье и… всю одежду.

Всё так удачно начиналось. До Петербурга добралась со всеми возможными удобствами и надёжными попутчиками – кондитерами из Баден-Бадена Штольнерами и их сыном Францем. Они, сами того не ведая, обеспечили защиту и отличное прикрытие. От Берлина до Кенигсберга ехали по железной дороге, переправившись на пароме через приток Вислы в Мариенбурге, а дальше, до Петербурга, – почтовой каретой. Франц, глуповатый толстяк, изрядно донимал ухаживаниями, но ради дела можно было принять его реверансы и даже дать авансы. Для упрочения прикрытия почти не расставалась с Францем, став чуть ли не невестой. Постоянно казалось, что за мной следует другой попутчик, весьма нежелательный. Напрасно недооценила своё чутьё, которое иногда помогало.

Петербург встретил дымкой предвечерних сумерек, зябкой моросью поздней осени, потускневшим золотом ещё не совсем опавшей листвы. Меня так знобило, что пришлось достать из саквояжа теплую шаль. Распрощалась со Штольнерами, сославшись на важное и срочное рандеву. В залог скорой встречи попросила снять мне номер в той же гостинице, куда они направлялись, и отправила с ними свои вещи, а сама поехала на квартиру в дом на углу Садовой и Гороховой, чтобы завершить сделку. На всякий случай по пути сменила извозчика, но была спокойна, уверившись, что никто более за мною не следует. Слишком спокойна – видимо, расслабилась, прибыв в город, который, хоть и принес немало невзгод, оставался своим и понятным.

Я легко попала в квартиру на втором этаже – дверь оказалась не запертой – и вскоре покинула её, в панике. Выходя, столкнулась с молодым человеком в студенческой форме и его вопросом: «Это вы? Что с вами, мадам?» Вероятно, все чувства мои были написаны на лице. Ничего не ответила, поспешила вниз по лестнице, задержалась у двери парадной, размышляя – уйти или сообщить дворнику о страшной находке. Сомнения развеялись – почти напротив остановилась пролётка, выпуская пассажира. «Извозчик!» – крикнула я и поспешила к экипажу. Отъезжая, заметила темную фигуру, которая отделилась от стены, двинувшись к дороге. Просто прохожий?

– Куда изволите, барыня? – спросил кучер.

Меня била дрожь, голову сжимало, будто в тисках. Куда изволю? Кабы теперь знать. В гостиницу, куда отправлены вещи, ехать не стоит, как и к знакомым. Главное сейчас – избавиться от вероятного преследования и точно убедиться в этом. Стало быть, придётся мотаться по городу. Или… направиться в людное место. Жаль, что рассталась со Штольнерами, но не могла же я тащить Франца прямо с дороги в ту квартиру.

– Пошёл… прямо, – сказала я первое, что пришло в голову.

На сиденье лежала газета, видимо, забытая прежним пассажиром, «Санкт-Петербургские ведомости», свежая, от сегодняшнего числа, первого ноября. Взяла газету и просмотрела первую страницу.

«Государь Император высочайше повелеть соизволил…

Высочайшим приказом по военному ведомству… производятся за отличия по службе…

Высочайшим приказом по гражданскому ведомству… производятся за выслугу лет…

Великобританский подданный Франц Риглей получил пятилетнюю привилегию на изобретенную им жатвенную и косильную машину…» Браво, Франц!

«По Высочайшему Государя Императора повелению с 31-го числа октября открыто движение по Санктпетербурго-Варшавской железной дороге, от Санкт-Петербурга до Гатчино…»

Далее сообщалось, что ежедневно отправляются два поезда из Петербурга и два из Гатчино. Первый из Петербурга – в двенадцать часов дня, а второй – в шесть пополудни. В Гатчино есть дом, куда я могу явиться без приглашения, а на станции в первый день открытия движения должно быть немало народу – отъезжающих и прибывших пассажиров, любопытствующих зрителей, и я смогу затеряться в толпе.

– Извозчик, поезжай на станцию, откуда поезд в Гатчино идёт, – распорядилась я.

– Как скажете, барыня. Это которая новая, намедни открыли.

Чтобы хоть немного изменить облик, решила расстаться со шляпкой – закутала голову в шаль, а шляпку, помяв, швырнула в Фонтанку на Измайловском мосту. Лошадь застучала копытами по брусчатке проспекта, и вскоре экипаж пересек деревянный мост через Обводный канал, выехал на площадь перед двухэтажным зданием, скорее похожим на обычный жилой дом, чем на станцию. Расплатилась с извозчиком и прошла внутрь через внушительные центральные двери. Мои ожидания оправдались – здесь было довольно людно. Станция шумела гулом голосов, повторяемых эхом. По пандусу на платформу вползали кареты. Пышущий дымом паровоз и три вагона ждали отправления. Я подошла к паровозу, словно к печке, пытаясь унять холодную дрожь. В висках болью стучали молоточки. Нужно сесть в вагон, в угол, к самому окну и поспать. Нет, засыпать нельзя… Паровоз вдруг загудел, дёрнулся, потянув вагоны. Дымом ударило в лицо, я отшатнулась и налетела на кого-то, стоящего позади, кинулась вперёд и упала бы, если бы меня не подхватили под руку. «Осторожно, мадам». Обернулась в ужасе – неужели преследователь? Сверху вниз из-под форменной фуражки смотрели удивительной синевы глаза. Может, показались такими синими из-за головной боли и озноба? Мужчина лет тридцати, в фуражке и форменной шинели, скорее инженер, чем военный, отпустил мою руку, короткая любезная улыбка тронула его губы.

– Осторожней, мадам, – повторил он.

– Простите, испугалась. Я очень неловкая… Наступила вам на ногу?

Не похож на преследователя, да и стоял слишком близко, разве что намеревался пустить в ход нож, но почему-то передумал или не смог. Выпустила на сцену суетливую дамочку, нуждающуюся в поддержке. Будь, что будет…

– Нет, не наступили, – усмехнулся он. – Едете в Гатчино?

– Да, собираюсь. Я всегда боюсь – колёса на рельсах, а вдруг сойдут, и этот дымящийся паровоз, а вдруг взорвётся!

– Что вы, мадам, ничего не бойтесь. Железная дорога – это совсем не страшно, уверяю вас, как знаток вопроса.

– Да? Вы… ах, позвольте отгадать. Вы – инженер? – проворковала я.

– Да, инженер, – кивнул он. – Строю и содержу пути.

– Ах, как интересно! А здесь, на станции, по служебным надобностям?

– Нет, нынче воскресенье, еду в Гатчино.

– Какая удача, – совершенно искренне пропела я. – Мне пришлось ехать совсем одной… брат мой занят сегодня, а я такая трусиха!

Как бы не переиграть в неловкую. Роль, конечно, отрадная, но можно и заиграться, а я всего лишь статистка в Императорском театре.

– Позвольте вам помочь, – галантно предложил синеглазый инженер. – Разрешите отрекомендоваться: Бочаров Сергей Николаевич.

– Очень приятно. Елена Даниловна Тихменева…

Выпили чаю в буфете. Поездка в уютном вагоне первого класса в обществе симпатичного инженера обещала бы быть приятной, если бы не дело, что застряло в квартире на Садовой, да озноб, перешедший в жар. Плохо помню, о чём мы беседовали в пути – невыносимо болела голова, а потом я то ли уснула, то ли сомлела. Неужели он что-то подмешал в чай? Или так со мною обошлась хворь, которую прихватила где-то в дороге? Моя подозрительность становилась чрезмерной. Не нужно было связываться с делом, в котором замешана политика, но обещанное вознаграждение выглядело весьма заманчиво. Увы, всё пошло наперекосяк, и в том, вероятно, есть доля моей вины. Но только доля, видит бог, я была осторожна, насколько возможно в сложившихся обстоятельствах. Но кто и почему убил человека, с которым я должна была встретиться? Возможно, его гибель никак не связана с моим делом.

Так я размышляла, устроившись поудобней на подушке в доме инженера путей сообщения или кого там ещё, ожидая, когда Капитолина принесет мою одежду. Если в корсете письма не обнаружится, это будет означать, что прекрасный Сергей Николаевич не просто случайно встреченный на вокзале инженер. Горничная всё не шла и не шла, и я сама не заметила, как уснула.

Мне снился сон… Горячечный сон из тех, что сливаются с явью, превращая эту явь в мистическое немыслимое. Я сидела в купе поезда, за окном альпийский пейзаж менял луга на предгорье, а предгорье на скалы. Бархатная занавесь цвета перезрелой вишни чуть покачивалась от потока воздуха, проникающего в купе. Жар, которым полыхало всё мое тело, вдруг сменился на влажный холод, взмокла спина, волосы, лицо, грудь. Занавесь откинулась порывом ветра, и в купе через окно прямо из альпийского пейзажа вошёл мужчина. Я не видела его лица, но отчего-то знала, что он хорош собой. Он склонился надо мной, а мне было невыносимо стыдно, что я лежу мокрая и беспомощная, и в то же время невыносимо хочу его объятий. И когда он протянул руку, чтобы стащить с меня одеяло, занавесь вдруг с треском порвалась, что-то вспыхнуло, лицо его разбухло, потекло красным, и он превратился в того, кто лежал на полу в квартире доходного дома на углу Садовой и Гороховой… затем всё завертелось, как в калейдоскопе, сапфиры, яхонты, топазы, и изумруды, и алмазы1. Я закричала, не слыша своего голоса, кружение калейдоскопа остановилось, замерло, и на его место явились синие глаза, глядящие в упор.

– Сапфиры, яхонты, топазы, и изумруды, и алмазы, – пробормотала я уже наяву.

– Разбудил вас, простите, – сказал инженер Сергей Николаевич, глядя на меня сверху. – Зашёл справиться о вашем состоянии, не хотел тревожить, но получилось. Пойду, отдыхайте.

– Нет, нет, не уходите! Мне намного лучше. Расскажите, как я здесь оказалась. Ведь я ничего не помню…

Скверно выгляжу, но, с другой стороны, вызываю жалость, и этого пока достаточно. Надо же было так некстати захворать. Кого я изображала на вокзале и в поезде? Трусливую дамочку, желающую поддержки, которую и получила. Но почему он привёз меня к себе?

Бочаров подвинул стул к кровати и сел. В домашнем облачении – фланелевые брюки и узорчатая тужурка поверх белой сорочки – он выглядел иначе, проще, но столь же привлекательно. Я сняла со лба полотенце, поправила волосы, приподнялась на подушке.

– На станции вы упали в обморок, у вас была сильная лихорадка, – сказал Сергей Николаевич. – Привёз вас сюда, к себе. Вы не помните, я рассказывал в поезде, что имею домик в Гатчино, наследство от родни. Доктор определил, что у вас… э-э… катаральное воспаление.

– Ах, это что-то серьёзное?

– Нет, вы простудились и переутомились. Доктор обещал зайти завтра.

Завтра мне нужно быть в Петербурге и искать, кому передать письмо.

– Не знаю, как вас благодарить, Сергей Николаевич… я в долгу перед вами, – прощебетала я, голос звучал естественно слабо.

– Полноте, мадам… Отдыхайте и ни о чём не беспокойтесь. Следует ли сообщить вашему брату?

– Брату? Какому… Ах, да… нет, не стоит его волновать. Как только мне станет легче, переберусь к своей знакомой – она живёт здесь, неподалёку.

– Хорошо, как скажете. Распоряжусь, чтобы сюда подали ужин. Когда спадет жар, и доктор разрешит, затопим баню. Баня – лучшее средство от хвори.

– Баню? Как это мило… У вас своя баня?

– Своя, – кивнул он. – Срублена по всем правилам, вода подаётся при помощи насоса.

– Какой вы… инженер!

Он улыбнулся и кивнул, видимо, довольный моим восторженным откликом.

– Который ныне час? – спросила я.

– Четверть восьмого. Отдыхайте, не стану более вас утомлять.

Он поднялся, коротко улыбнулся и вышел. Я допила настой и опустилась на подушку. Вскоре Капитолина принесла ужин – куриный бульон, расстегай с капустой и кувшин горячего клюквенного морсу. Я поела, даже с некоторым удовольствием, на время забыв беспокойные мысли, но повторила требование сей же час принести мою одежду. Горничная клятвенно пообещала и ушла, а я встала с кровати и, пошатываясь на противно слабых ногах, прошлась по комнате. Комната, в которую меня поместили, была довольно уютной, несмотря на аскетичность её убранства. За окном в полумраке виднелись какие-то деревья, возможно, сад, окружающий наследный домик инженера Бочарова. Пришла Капитолина, поохала, что барыня покинула постель, разложила мою одежду на кушетке.

– Всё постирано, поглажено. Токмо на подоле платья пятна не отстирались, где-то вы краской али чем испачкали.

Али чем… Рассмотрела бледные охряного оттенка пятна на подоле светло-серого платья. Значит, в панике ступила в лужу в той квартире или махнула подолом по ней. Ботинки были чисты, то ли пятен на них не было, то ли их отмыли. Взялась за корсет, просунула задрожавшую руку в карман, пришитый внутри. Слава богу, письмо было на месте! Достала проверить, оно ли, – вдруг инженер Бочаров обнаружил и подменил документ. Знакомый мелкий почерк успокоил. Вернула письмо в тайник корсета, легла и вскоре уснула.

Утром следующего дня, перебирая вещички в ридикюле, не обнаружила зеркальца в ажурной оправе и вспомнила, что прикладывала его к губам погибшего в той квартире. Вероятно, там и оставила, когда убегала. Разволновалась, но сказала себе: конечно, это скверно, но мало ли таких зеркалец, ничего в нём нет особенного, куплено когда-то или кем подарено, уже и не припомню. Мало ли кому оно принадлежало.

Жар спал, но слабость не оставляла. Пришёл доктор, отставной военный лет пятидесяти с пышными усами, добродушный и разговорчивый. Посчитал пульс, похлопал по руке пухлой ладонью, изящно приложил к груди стетоскоп и сообщил, что пациентка идёт на поправку семимильными шагами, pardon, красивыми ножками, выписал бульоны и чаи с травами. Я вдруг успокоилась, впервые за долгое время. Конечно, я могла перебраться к старинной подруге, что живёт здесь, в Гатчино, но мне не хотелось покидать дом Бочарова так быстро. Разумеется, дня через два-три придётся уехать, но пока болезненная слабость не способствовала каким-либо решительным действиям. Никто не знал, что я вернулась, вполне могла ещё быть в дороге, а слежка, которой я так боялась, всего лишь плод воспаленного воображения. Если даже Бочаров не совсем тот, кем я его считаю, что ж, время покажет и всё расставит по местам, а я ничего не знаю и ни в чём не виновна. Возможно, граф Валуцкий и не догадывается, что именно я выкрала письмо. Кем я была для него? Проходной фигурой, одной из его многочисленных пассий, имён которых он не пытался запомнить. Так я уговаривала самоё себя, но внутри шевелился червячок, пришептывающий, что всё далеко не так просто, и мне запретно расслабляться в покое дома инженера Бочарова.

Сергей Николаевич… Серж… он заходил по вечерам, вернувшись со службы, справлялся о здоровье, а я ждала его вечерних визитов и… трепетала. Непростительная слабость! Дала денег Капитолине, чтобы та купила мне простое недорогое платье, и на следующий день она явилась с коробкой, в которую были упакованы два платья – дневное из дымчатого шелкового репса и домашнее, поплиновое с набивкой.

– Барин распорядились, – сообщила она на мой удивленный взгляд.

Вечером на вопрос о платьях, Бочаров сказал:

– Никоим образом не желал обидеть или задеть вас. Понимаю, что выбор мой не искусен – я не знаток женских нарядов, но примите эту одежду в… аренду, на время, пока доберетесь до модных магазинов.

– Хоть вы и не знаток нарядов, зато умеете преподнести. И выбор вовсе неплох, покрой и ткани хороши, – ответила я вполне искренне и не удержалась добавить: – После сообщите, сколько заплатить за аренду?

– Всенепременно, Елена Даниловна, – последовал ответ, расцвеченный улыбкой.

Одноэтажный, с мезонином, окруженный небольшим садом, домик Бочарова был невелик, скромно, но хорошо меблирован и удобен для жизни. На первом этаже располагались небольшая гостиная, столовая и четыре комнаты – одна из них, в левом крыле, служила хозяину кабинетом. Меня поместили в одной из спален правого крыла. За окнами неустанно моросил холодный ноябрьский дождь, грустные мокрые яблони роняли последние листья, маленький пруд-озерцо, окруженный бордюром из округлых камней, пузырился, намереваясь выйти из берегов.

От Капитолины я узнала, что у барина в городе есть квартира, где он и живёт, а сюда, в Гатчино наведывается только по выходным, да и то не каждый раз.

– Это они ради вас, барыня, кажный божий день приезжают, – сообщила она то ли с упреком, то ли с одобрением.

Вечером пятого дня, слегка покашливая и облачившись в новое домашнее платье, я вышла к ужину.

– Несказанно рад видеть вас в добром здравии или на пути к нему, – витиевато приветствовал меня Сергей Николаевич, одарив своей короткой улыбкой.

– Вы умеете не только выбирать дамские наряды, но и выстраивать изящные комплименты.

– Вы переоцениваете мои возможности. Кстати, признаюсь… при первом знакомстве вы показались мне немного… другой.

– Какой же? – не без ехидства спросила я.

Он помолчал, видимо, подбирая слова.

– Глуповатой трусливой дамочкой? – подсказала я.

Широкая улыбка была мне ответом. Когда он улыбался, то становился совершенно неподражаемым – загоралась синева глаз, на правой щеке возникала ямочка.

– Помилуйте, Елена Даниловна, я вовсе не это имел в виду.

– Что же тогда? Я ведь вас совсем не знала, – отговорилась я.

Он взглянул с какой-то вопросительной усмешкой, словно поймал меня на слове. Хотя, действительно поймал. Сама того не заметив, я перестала изображать трусливую дурочку, став почти самой собой, и в дальнейшем разговоре призналась, что мне нравится ездить в поездах, плавать на кораблях и скакать верхом.

– В детстве я жила в таком же доме, и сад был, и пруд, и баня, и лошади…, я даже как-то сбежала в ночное с деревенскими мальчишками. Тётушка меня страшно ругала за это. Я ведь росла в семье дяди, рано потеряла родителей.

– Мои родители тоже умерли, когда я был ребёнком. Отец – от старых ран, а мать – от чахотки, – сказал Бочаров. – Я вырос здесь, это дом моей тёти. В тринадцать лет поступил в Институт путей сообщения как обер-офицерский сын. У нас с вами схожие судьбы. Разве что я был один у родителей, а у вас есть брат.

– Брат? Да, кузен, сын моей тёти…

Кузен у меня действительно был, но я уже не помнила, когда виделась с ним в последний раз.

Капитолина шумно сервировала стол: вкусно дымящийся судок с котлетами, блюда с румяно обжаренным картофелем, хрустящими солёными огурцами…

– Кстати, вы упомянули о бане, – продолжил разговор Бочаров, принимаясь за еду. – Иван Гаврилович, доктор, считает, что парная вам совсем не повредит.

Баню затопили на следующий день ближе к вечеру, когда засинели сумерки. Закутавшись в теплый бурнус, я пошла вслед за Капитолиной по тропинке мокрого сада к сияющей свежим срубом бане, что стояла в стороне от дома на берегу большого пруда. Внутри пахло травами и распаренной березовой листвой. Упомянутая хозяином дома конструкция с насосом занимала половину предбанника и исправно подавала воду из пруда через большой медный кран.

Отослала горничную, заверив её, что справлюсь, разделась и, осмотрев парную, отважно забралась на полок. Поначалу сомлела, пришлось плескать в лицо холодной водой, а затем, обвыкнув, села на лавку, вдыхала духмяный пар и берёзовый аромат, потела, растекалась от удовольствия.

Возвращалась в дом в темноте, задыхаясь от неги и усталости. Капитолина принесла горячий чай с мёдом.

– Барин опять из города приехали, – сообщила она.

Напилась чаю, отпустила горничную и устроилась на кушетке, не думая ни о чём – такое удавалось не часто. Распустила волосы, стянутые полотенцем, и принялась расчесывать их, добиваясь гладкости. Темные с каштановым отливом густые волосы всегда были моей сильной стороной. Расчесала, заплела в косу, рассмотрела себя в ручное круглое зеркало, что принесла горничная. Сельская простушка с крупноватым носом и пухлыми губами глянула оттуда. Щёки пылали румянцем, глаза прояснели, губам вернулся здоровый вид и цвет – затянулись трещины, что появились во время лихорадки.

Негромкий стук в дверь заставил вздрогнуть, не от испуга, скорее, от волнения.

– Войдите, – сказала я.

Он вошёл, остановился в дверях.

– Добрый вечер, Елена Даниловна. Зашёл пожелать спокойной ночи да спросить, понравилась ли вам моя баня?

– Баня превосходная, я словно заново родилась. И оценила ваш насос для качания воды. Это потрясающе!

Он улыбнулся, запустив ямочку на щеку.

– Премного благодарен…

– Это я благодарна вам. Вы каждый день совершаете долгую поездку сюда. Завтра последний день, когда я пользуюсь вашим гостеприимством. Признаюсь, не помню, когда мне было так хорошо. Несмотря на катаральное воспаление…

– Я рад… – сказал он, смешался и быстро добавил: – Разумеется, не тому, что вы заболели, и, тем более, тому, что собираетесь покинуть мой дом, а тому, что эти обстоятельства… короче говоря, рад знакомству с вами. И не спешите, прошу вас, вы ещё не оправились после болезни…

Он даже заикался, произнося эту неловкую патетическую речь. Я, повинуясь какому-то неосознанному порыву, поднялась с кушетки; зеркало, которое так и держала в руке, выскользнуло, я бросилась ловить его, испугавшись, что сей миг оно разобьётся, и столкнулась лбом со лбом Сергея, который тоже поспешил за зеркалом. Отшатнулись, он схватил меня за руку, удерживая от падения, мы сели на кушетку, потирая лбы и смеясь. Бочаров наклонился и поднял зеркало, виновника происшествия.

– Не разбилось? – спросила я.

– Нет, цело.

– От меня вам одни расходы, – посетовала я.

– Это неважно… Не сильно я вас ушиб?

– Не более, чем я вас. Нужно приложить пятак или что-то холодное…

Он сидел рядом на кушетке, и его близость действовала на меня завораживающе, всё в нем влекло меня, синие глаза, движения, запах, дыхание, темные мягкие волосы… Я потрогала его лоб, проверяя наличие шишки от удара, и не смогла удержаться, уступив давнишнему желанию растрепать ему волосы. В следующее мгновение его губы прижались к моим, сначала коротко, словно на пробу, затем горячее и настойчивей, и я не могла не ответить на поцелуй. Если бы он зашёл дальше, мне, признаться, было бы трудно устоять, но он сжал меня за плечи и отпустил, поднялся.

– Пожалуй, пойду. Пришлю Капитолину, у нее есть средства от всех болезней. Спокойной ночи, Елена Даниловна. Останьтесь еще хотя бы на пару дней.

Сказал и вышел, а я заметалась по комнате, не в силах справиться с волнением. Пришла горничная с примочками и советами, и я немного успокоилась.

Утром проснулась, когда в столовой пробили часы – они били настолько громко, что их звон слышался во всех комнатах дома. На столике у кровати под гребнем лежал свернутый вчетверо лист бумаги, надписанный: Елене. Подержала его в руке, боясь развернуть, вернула на стол. Расчесала волосы, заплела в косы, закрутила кренделем. Достала из платяного шкапа корсет и своё платье. Вздрогнула от стука в дверь. Сергей? Нет-нет! Схватила непрочитанную записку, сунула в ридикюль. Явилась Капитолина.