Полет мотылька

Традиционным местом встречи неразлучной четверки служила небольшая закусочная, расположенная неподалеку от станции метро «Курская». Называлась она весьма аппетитно – «Поджарка». В закусочной подавали изумительные мясные блюда, приготовленные по рецептам греческой кухни, и всегда имелись в наличии три-четыре сорта не самого плохого бочкового пива. И, что также немаловажно, цены были вполне божеские. Хозяин приобрел закусочную сразу после кризиса, когда подобные заведения разорялись сотнями и цены на них были до смешного низкими. Смешно, конечно, было тем, у кого имелись деньги. Хозяин «Поджарки» деньги где-то раздобыл и с умом ими распорядился, – открыл сеть недорогих закусочных, которые вначале были убыточными, но по мере того, как народ стал оправляться после кризиса, начали себя окупать. Геннадий Павлович полагал, что не все так чисто было с деньгами, на которые была открыта «Поджарка» и подобные ей заведения, но, в конце концов, это его не касалось.

Закусочная обычно заполнялась посетителями ближе к вечеру. Сейчас же в небольшом обеденном зале из одиннадцати столиков были заняты только три. Петлин с Григоршиным расположились подальше от входа. На столе уже были разложены фишки для игры в маджонг, стояли высокие стаканы с пивом, пара тарелок – с каким-то зеленым салатом и кусочками вяленой рыбы – и маленькая розетка с соленым арахисом. Геннадий Павлович с тоской вздохнул, вспомнив о том, какие поистине лукулловы пиры закатывали они, когда все были при деньгах. Сейчас же относительно неплохо шли дела лишь у одного Григоршина. Новоизбранный столичный мэр мнил себя меценатом, тонким ценителем искусства и покровителем науки. В искусстве он отдавал предпочтение классическому реализму, а из наук уважал те, название которых ему удавалось выговорить с первого раза. В результате ряд музеев, картинных галерей и научно-исследовательских институтов оказались под крылом у мэра, где было, может быть, и не очень уютно, зато тепло, спокойно и почти сытно. Мэр строго следил за тем, чтобы работникам институтов и академий, почетным доктором и членом которых он являлся, исправно, без проволочек выдавалась зарплата, да еще и сам доплачивал из столичного бюджета. Поскольку в числе обласканных оказалась и Российская академия образования, в которой без малого тридцать лет исправно трудился Анатолий Викторович Григоршин, то он даже после кризиса остался при своей должности заведующего секцией преподавания гуманитарных наук в начальных классах общеобразовательной школы. Работой своей Григоршин был не особо доволен и, когда его спрашивали, чем конкретно он занимается, только презрительно морщил нос. Зато, в отличие от многих других российских гуманитариев, зарплату он получал с завидной регулярностью.

А вот Алекс Петлин стал безработным еще до кризиса, и сей факт ничуть не тяготил его душу. Карточку безработного Петлин не стал получать по принципиальным соображениям, поскольку таковым себя не считал. В свое время, еще до кризиса, Алекс за собственный счет издал четыре сборника стихов, а потому полагал, что у него имеются все основания именоваться поэтом. У Геннадия Павловича до сих пор хранились тоненькие книжечки с автографами автора. Глядя на них, Калихин всякий раз удивлялся – чего ради Алекс, веселый и беззаботный парень, готовый шутки ради все что угодно в два счета перевернуть с ног на голову, непременно отбирал для обложек своих книг фотографии, на которых он смахивал на мрачного демона, замученного геморроем. Поскольку заработать на жизнь стихосложением было невозможно, Петлину постоянно приходилось искать какие-то подработки. Но если прежде найти временную работу – посыльного, скажем, при фирме или разносчика заказов в супермаркете – было не сложно, то нынче число желающих наняться на работу значительно превосходило предложение. И все же Алекс каким-то образом выкручивался. Вид у него был не сказать чтобы процветающий, но в целом Петлин производил впечатление человека небедствующего. Когда же его спрашивали о том, где он берет деньги на жизнь, Алекс только отшучивался, всякий раз придумывая какую-нибудь совершенно несуразную историю. И непременно при каждой встрече читал новые стихи, писать которые он не бросил и, судя по всему, бросать не собирался. Калихину стихи нравились уже потому, что их написал друг. О подлинных же достоинствах виршей, слагаемых Петлиным, Геннадию Павловичу судить было сложно, поскольку поэзией он никогда не увлекался. Литературные предпочтения его ограничивались отечественными романами в мягкой обложке, повествующими о жизни бандитской, да сборниками анекдотов, которые порой бесплатно раздавали в метро.

Петлин первым заметил вошедшего в закусочную Геннадия Павловича и, вскочив на ноги, призывно замахал рукой, крича при этом на весь зал:

– Ну, как жизнь, безработный?

Хорошо еще, в этот час посетителей почти не было, иначе бы Калихин сгорел со стыда.

После того как, поздоровавшись с друзьями, Геннадий Павлович занял оставленное для него место, Анатолий Викторович демонстративно взглянул на часы и недовольным голосом произнес:

– Теперь Коптева не хватает – и это при том, что стрелки только-только отметили время, назначенное для встречи.

Алекс усмехнулся, раздавил в пепельнице окурок и быстрым, привычным движением руки откинул назад длинные черные волосы, в которых не было заметно ни единой ниточки седины. «А ведь он почти мой ровесник, – едва ли не с завистью подумал Геннадий Павлович, – пятьдесят лет, а выглядит, как мальчишка, будто регулярно делает нейропластику. Дорогое, между прочим, удовольствие, не каждому по карману».

Положив локоть на спинку стула, Геннадий Павлович оглянулся и взглядом поискал официанта.

– Успокойся, Ген, – верно истолковал его почти демонстративное движение Алекс. – Мы уже все заказали. Ешь пока салатик, а когда Юлик подойдет, возьмем горячее.

Выглянувший из-за спины Геннадия Павловича официант поставил перед ним высокий граненый стакан с пивом. Геннадий Павлович сделал первый глоток и с удовольствием причмокнул губами.

– Давно, видно, пивко не пивал? – лукаво прищурился Алекс, прикуривая от зажигалки новую сигарету.

– С прошлой встречи, – не стал темнить Геннадий Павлович.

Алекс с пониманием наклонил голову.

– Нет, деньги у меня есть! – не дала промолчать Геннадию Павловичу уязвленная гордость. – Просто не было случая…

– Да ты не напрягайся, – по-прежнему с улыбкой на губах сказал Алекс. – А то еще до начала игры весь кураж растеряешь.

Григоршин помахал рукой, разгоняя дым от сигареты Петлина и, вновь посмотрев на часы, с укоризной произнес:

– А Коптева все нет.

– Если бы что-то случилось, Юлик непременно бы позвонил, – тут же заметил Геннадий Павлович.

– Да придет он! – Алекс вольготно откинулся на спинку стула. – Никуда не денется!

Григоршин как-то неопределенно дернул подбородком, – не то соглашаясь с Алексом, не то желая таким образом поставить его утверждение под сомнение.

Привстав, Геннадий Павлович потянулся к тарелке с салатом из зеленой фасоли. Когда он наклонился над столом, взгляд его случайно упал на левую руку Григоршина, где рядом с большим пальцем рос шестой рудиментарный пальчик, похожий на мизинец, маленький и смешной. Лишний палец можно было легко удалить, но Григоршин из какого-то глупого упрямства наотрез отказывался сделать это. «Кому какое дело, сколько у меня пальцев! – возмущенно взмахивал он шестипалой рукой, когда речь в очередной раз заходила о том, не стоит ли ампутировать лишний палец. – Мне лично шестой палец не мешает! А до остальных мне нет дела!» Странная ассоциативная цепь, первым звеном которой стал рудиментарный палец на руке Григоршина, вывела Геннадия Павловича на утреннее радиосообщение о новой национальной программе. Следом за этим Геннадий Павлович вспомнил, что забыл взять в метро бесплатный выпуск «Нашей России»… Черт…

Анатолий Викторович заметил взгляд Геннадия Павловича, но почему-то посмотрел после этого на Алекса.

– Я же тебе говорил, – медленно и как-то странно растягивая слова, произнес он.

Алекс усмехнулся и стряхнул пепел с сигареты.

– Что ты говорил? – непонимающе глянул на Григоршина Геннадий Павлович.

– Что ты еще ни о чем не слышал, – ответил Анатолий Викторович.

– А о чем я должен был слышать? – Геннадий Павлович перевел удивленный взгляд с Григоршина на Петлина.

– Гена у нас, как всегда, в своем репертуаре, – повернувшись к Геннадию Павловичу вполоборота, Алекс посмотрел на него так, словно наконец-то признал старого приятеля. – Новостями не интересуется, газет не читает, а в музыке по-прежнему отдает предпочтение отечественной попсе, проросшей зеленоватой плесенью на стыке двух тысячелетий.

Геннадий Павлович с гордым видом вскинул подбородок.

– А вот твое мнение о музыке меня совершенно не интересует. И если ты думаешь, что когда-нибудь сможешь меня переубедить…

Словно бы в испуге, прикрываясь от неведомой угрозы, Алекс вскинул руки. Но губы его при этом продолжали насмешливо кривиться. Не закончив начатую фразу, Геннадий Павлович сделал большой глоток пива, со стуком поставил стакан на стол и вонзил вилку в салат. С Алексом невозможно было говорить серьезно! Точно так же, как почти невозможно было понять, когда он шутит, а когда говорит по делу.

– Если ты о программе генетической чистки, – с вызовом произнес Геннадий Павлович, – то эту новость я уже слышал!

Реакция обоих приятелей на его слова показалась Геннадию Павловичу более чем странной. Григоршин быстро оглянулся назад, как будто хотел убедиться, что никто не прячется у него за спиной. А Петлин, сидевший спиной к стене, вначале перестал улыбаться и сосредоточенно сдвинул брови к переносице, а затем устремил взгляд куда-то меж декоративных потолочных балок и глубоко затянулся сигаретным дымом, так что едва фильтр не затлел.

– Ты поосторожнее со словами-то, – тихо, почти шепотом произнес Анатолий Викторович. – А то ведь…

Григоршин многозначительно шевельнул бровями.

– Да брось ты, – пренебрежительно махнул рукой Алекс. – Не те времена. Говорить можно все, что хочешь.

– Можно, – согласился Григоршин. – Вопрос только, стоит ли?

– Слушайте, – покачал головой Геннадий Павлович, – я ничего не понимаю.

– То, о чем ты говоришь, называется Международная программа генетического картирования.

– Ишь ты, – снова усмехнулся Алекс. – Уже и название выучил.

– Не выучил, а запомнил, – изменил формулировку Григоршин. – Я на память не жалуюсь.

– А в чем суть? – спросил Геннадий Павлович, чувствуя себя при этом полным идиотом. Все, ну буквально все знали о генетической программе больше, чем он! А он даже название забыл, хоть и слышал!

– Об этом лучше бы у Коптева спросить, – взяв Григоршина за запястье, Алекс глянул на его часы. – Опаздывает Юлий Никандрович – не похоже это на него.

Петлин посмотрел на Анатолия Викторовича так, словно это он был виноват в том, что Коптев до сих пор не явился. Григоршин что-то невнятно промычал в ответ.

«В самом деле, некрасиво получается, – подумал Геннадий Павлович, – для партии в маджонг требуются две пары. Мог хотя бы позвонить и предупредить, что не сможет прийти».

– Может быть, закажем горячее? – вопросительно посмотрел на приятелей Алекс.

Геннадий Павлович чуть наклонил голову и эдак неопределенно скривил губы, – мол, поступайте, как считаете нужным. Есть за чужой счет он не хотел, а потому уже заранее настроил себя на то, что сегодня придется обойтись без мясного блюда.

– Подождем еще минут десять, – сказал Анатолий Викторович.

Алекс спорить не стал. Откинувшись на спинку стула, он достал из кармана ветровки – хорошая, кстати, ветровка, отметил Геннадий Павлович, фирменная и дорогая, наверное, – сигарету и, щелкнув зажигалкой, затянулся табачным дымом.

– Между прочим, никотин является одним из факторов изменения генома, – недовольно заметил Анатолий Викторович.

– Я знаю, – с безразличным видом кивнул Алекс.

И снова затянулся.

– Слушайте, что у вас за проблемы с этой генетикой? – обиженно глянул на приятелей Геннадий Павлович.

– Не у «вас», – поправил его Алекс, – а у всех нас. – Он развел руки в стороны и описал ими широкий круг. – У всего человечества.

Из сказанного Геннадий Павлович понял лишь то, что круг, изображенный Петлиным, должен был символизировать земной шар.

– А когда у человечества проблем не было? – усмехнулся Анатолий Викторович. – Сколько живем, все время одни проблемы. – Он протянул руку ладонью вверх, словно прося подаяние. – Где обещанный золотой век? Где Эпоха всеобщего благоденствия? Ну, или Эра милосердия на худой конец?

– Твои запросы несоизмеримы с потенциальными возможностями человека, – ответил Петлин с таким рассудительным и уверенным видом, словно он всю жизнь только тем и занимался, что разрабатывал теорию всеобщего счастья. – Человек – это вирус, заразивший Землю. Каждому индивиду изначально присуща подспудная тяга к самоуничтожению. А все вместе мы вот уже которое тысячелетие не покладая рук исправно работаем над тем, чтобы уничтожить планету, на которой живем.

– Пустая болтовня, – презрительно фыркнул Анатолий Викторович.

– Болтовня, говоришь…

Алекс раздавил в пепельнице окурок, сделал глоток пива и, усмехнувшись чему-то своему, сунул в угол рта новую сигарету.

– Вот скажи, только честно, – прищурившись – не то от лукавства, не то просто от дыма, попавшего в глаз, – посмотрел он на Григоршина, – ты считаешь меня умным человеком или как?

Анатолий Викторович недовольно цокнул языком, – он еще не понимал, куда клонит Петлин, но ему уже не нравился начатый разговор.

– Нет-нет, – Алекс взмахнул рукой, между пальцами которой была зажата дымящаяся сигарета, – ты, пожалуйста, от вопроса не уходи!

– Хорошо, – устало поморщился Анатолий Викторович. – Я считаю тебя человеком умным. – После небольшой паузы он все же добавил: – До определенных пределов.

– А ты, Гена? – Алекс перевел взгляд на Калихина.

Геннадий Павлович молча кивнул.

– Значит, вы оба, – Петлин провел двумя пальцами с зажатой в них сигаретой от Калихина к Григоршину, – не сомневаетесь в том, что я способен принимать самостоятельные решения?

– Не сомневаемся, – недовольно дернул подбородком Анатолий Викторович. – Что дальше?

– Спасибо за доверие, друзья, – счастливо улыбнулся Алекс.

– И ты!..

Анатолий Викторович хотел было вспылить, но Петлин жестом остановил его.

– Это вовсе не шутка, – произнес он с чрезвычайно серьезным видом. – Посмотрите. – Он показал сначала Григоршину, а затем и Калихину наполовину выкуренную сигарету. – Так же, как и вы, я знаю, что никотин – это яд. И тем не менее я курю сигареты, тем самым медленно убивая себя. Почему же я это делаю?

– Миллионы людей курят, – непонимающе пожал плечами Геннадий Павлович.

– Вот именно, – тут же кивнул, соглашаясь с ним, Алекс. – И законченных идиотов среди них, смею надеяться, не так много.

– И ты объясняешь это неосознанным стремлением к саморазрушению? – саркастически усмехнулся Анатолий Викторович.

Алекс откинулся на спинку стула и глубоко затянулся.

– А как же иначе? – выдохнул он вместе с дымом.

– Я бы назвал это простой глупостью.

– Нет! – протестующе взмахнул рукой Алекс. – Мы уже договорились о том, что я, как один из многих курильщиков, вполне ответственный человек, способный оценивать последствия своих поступков.

– В таком случае пристрастие к табакокурению можно рассматривать как один из частных случаев наркотической зависимости. Однажды вдохнув табачный дым, человек уже не может избавиться от этой пагубной привычки, поскольку в организме его происходят соответствующие изменения.

– Но ведь когда я только начинал курить, я уже знал, что делать это не следует.

Анатолий Викторович непринужденно дернул плечами, – у него уже был готов ответ:

– Желание вкусить запретный плод – вот это действительно присуще каждому человеку с рождения.

Алекс в последний раз затянулся и затушил окурок в пепельнице.

– Странно как-то устроен мир, – сказал он, вроде как ни к кому не обращаясь. – Все, что доставляет человеку удовольствие, в конечном итоге оказывается губительным для него.

– Опрометчивое заявление, – тут же парировал Анатолий Викторович. – Наркоманы всегда составляли значительное меньшинство от численности всего человечества, а уровень табакокурения к настоящему времени заметно снизился. Курящие составляют… Точной цифры я не помню, но что-то около четверти всего населения Земли.

– Включая малолетних детей и стариков, не способных самостоятельно дотянуться до пачки сигарет, – усмехнулся Алекс. И тут же взмахнул рукой, предупреждая возможные возражения. – Хорошо! Будь по-твоему. Но как быть с остальными?

– А что с остальными? – спросил, глотнув пива, Геннадий Павлович.

– Алкоголь, насколько мне известно, также вреден для здоровья, – Алекс усмехнулся и, следуя примеру Калихина, тоже приложился к стакану. – И тем не менее все мы пьем.

– Вряд ли пиво можно отнести к алкогольным напиткам, – с сомнением покачал головой Геннадий Павлович. – Да и пьем мы его не часто.

Алекс и на этот раз спорить не стал.

– Хорошо, а как насчет того, что мы едим? Ну, допустим, сейчас у нас на столе салатик, полный витаминов. Да только едим мы его что-то без особого аппетита. Зато когда подадут горячее, мы с нескрываемым удовольствием станем в неимоверных количествах поглощать зажаренную на углях свинину, нафаршированную холестерином и бог знает еще какой гадостью. И это здесь, в весьма приличном и, я бы даже сказал, респектабельном заведении, где хозяин ориентируется на постоянных клиентов, а потому не старается умышленно травить их. А что за мусор мы едим во всевозможных «Бистро», «Блинных», «Пельменных», «Макдоналдсах» – во всех этих предприятиях быстрого питания, – даже подумать страшно! И ведь знаем, что гадость, а все равно едим.

– Потому что вкусно, – разъяснил, как ему казалось, ситуацию, Геннадий Павлович.

Но Петлин вновь повернул все по-своему:

– Выходит, что удовольствие мы ставим выше личной безопасности.

– Еще примеры? – исподлобья глянул на Петлина Анатолий Викторович.

– Да сколько угодно, – мило улыбнулся Алекс. – Экстремальные виды спорта – чем не узаконенный способ самоубийства? Кстати, о самих самоубийствах. Известно ли вам, господа, что из всех представителей животного мира Земли только человек может в один прекрасный день решить, что жить более не стоит, и предпринять соответствующие шаги к тому, чтобы положить этому конец?

– Жизнь такая, – мрачно буркнул Анатолий Викторович.

– Если бы все дело было только в условиях существования, то все животные, оказавшиеся в клетках, быстро нашли бы способ покончить с собой. К примеру, уморили бы себя голодом.

– Я слышал о случаях, когда животные умирали от тоски по оставившему их хозяину, – заметил Геннадий Павлович.

– Сказки по большей части, – отмахнулся Алекс. – А если и умирают, то вовсе не от любви и нежной привязанности к хозяину, а от нервного шока, который возникает в результате неожиданного выпадения из привычных условий существования. Оставить домашнее животное без хозяина – это все равно что выпустить в лес выросшего на руках у людей волчонка, – он и недели не протянет.

– Значит, человек всеми возможными способами пытается свести себя в могилу? – загадочно улыбнулся Анатолий Викторович.

Похоже было, у него появилась идея, как посадить своего оппонента в лужу.

– Прошу принять во внимание, – назидательно поднял палец Алекс, – что в подавляющем большинстве случаев делает он это неосознанно.

– Пытается себя убить и не понимает, что делает? – Геннадий Павлович скептически поджал губы.

– Какой же тогда смысл в существовании человека?

Вопрос, который задал Анатолий Викторович, должен был, по его мнению, поставить Алекса в тупик. Но тот даже на секунду не задумался. А уж о каком-то там смущении не могло быть и речи.

– Как мне кажется, я уже дал ответ на этот вопрос. Смысл существования человека, как единицы огромной колонии, именуемой человечеством, заключается в том, чтобы уничтожать среду своего обитания.

– Глупо как-то, – вставил Геннадий Павлович.

– Увы, даже в своей глупости мы не оригинальны. Точно так же поступает вирус. Проникнув в живой организм, он начинает активно размножаться, в результате чего организм погибает, а вместе с ним оказываются обречены на гибель и многочисленные потомки отважного пионера.

– Не совсем корректный пример, – заметил Анатолий Викторович.

– Конечно, – тут же согласился Алекс. – Зато какой яркий!

– Я имел в виду то, что действия вируса не подчинены разуму.

– Ты хочешь сказать, что находишь разумным то, что делает человек? – Алекс усмехнулся и покачал головой. Он сунул руку в карман, достал пачку сигарет, но вместо того чтобы вытянуть сигарету, кинул ее на стол. – В какой-то мере разумными можно считать действия одного человека. Но то, что мы делаем сообща, невозможно объяснить с точки зрения разума. Все вопросы, которые разумный человек решил бы путем переговоров, у нас решаются исключительно с помощью силы. Мальтус считал, что войны, так же как и эпидемии, способствуют поддержанию оптимальной численности народонаселения. Я же, скажу вам честно, друзья мои, придерживаюсь на сей счет иного мнения. Человечество ищет оптимальный способ самоубийства. Такой, чтобы разом уничтожить не только себя, но и Землю. Используя весь свой научно-технический потенциал, мы старательно разрушаем мир, в котором живем. Следовательно, разум человека – это орудие, с помощью которого он эффективно строит для себя дорогу в небытие.

– Если так рассуждать, то получается, что природа создала человека лишь для того, чтобы он ее уничтожил. Отсюда следует, что суицидальная идея является первоосновой всего сущего, что само по себе совершенно бессмысленно. А поскольку неверен даже первоначальный посыл, то все твои псевдологические умопостроения лишены какого-либо смысла.

Сказав это, Анатолий Викторович довольно улыбнулся, будучи уверен, что на этот раз уж точно припер соперника к стенке. Полагая, что теперь Петлину придется как следует поломать голову для того, чтобы разрушить возведенную им логическую преграду, он пододвинул поближе тарелку с салатом и взялся за вилку.

Алекс достал из пачки сигарету, повертел ее в пальцах, затем поставил пачку набок и возложил сигарету поверх нее. Геннадий Павлович с любопытством наблюдал за его действиями, ожидая, что за конструкция выйдет из-под рук Петлина. А тот неожиданно ударил по концу сигареты пальцем, так что она, вращаясь, взлетела вверх и упала точно в его подставленную ладонь. Такого трюка в исполнении Петлина Геннадий Павлович прежде не видел.

– По-моему, ты проиграл, – сказал он.

Рука Алекса, в которой он держал сигарету, замерла в воздухе. Выражение лица Петлина почти не изменилось, только левая бровь удивленно изогнулась.

– Разве?

Геннадий Павлович растерялся. Ему казалось, что он внимательно следил за ходом спора и в целом уловил его суть.

– А разве нет? – Он перевел взгляд с Алекса на Анатолия Викторовича.

Григоршин ничего не ответил, сделав вид, что занят салатом.

Петлин сунул сигарету в рот и поднес огонек зажигалки к ее кончику.

– Мне можно засчитать проигрыш только в том случае, если принять на веру тот факт, что идея создания человека принадлежит земной матушке-природе, – Алекс выпустил к потолку тоненькую струйку табачного дыма. – В чем я лично сильно сомневаюсь.

– Почему? – спросил Геннадий Павлович.

– Потому что, будь это так, само понятие здравого смысла теряет какой-либо смысл. И Вселенная превращается в огромный театр абсурда, в котором разыгрывается одна бесконечно длинная пьеса под названием «Смерть мироздания». В пьесе той нет режиссера, и ни один из исполнителей не знает своей роли. Кто-то, быть может, скажет, что это смешно, я же скажу – глупо. По-настоящему глупо, без дураков.

Геннадий Павлович чувствовал, что в выкладках, которые делал Алекс, имеется слабое место, но никак не мог понять, где именно. Не первый год зная Петлина, он был в курсе, что импровизационное создание бессмысленных теорий является одним из любимых развлечений Алекса. Если только находился человек, готовый слушать, Алекс мог с вдохновенным видом нести откровенную чушь, в которую и сам не верил.

Анатолий Викторович вновь, уже в который раз, глянул на часы. Коптев опаздывал уже совершенно неприлично. Настолько, что возникал вопрос: а стоит ли ждать?

Юлий Никандрович Коптев объявился именно в тот момент, когда Григоршин собирался вынести данный вопрос на обсуждение. Невысокого роста, плотного телосложения, с огненно-рыжей шевелюрой, – Геннадий Павлович при виде его всегда почему-то представлял себе таксиста с десятилетним стажем работы. Портили образ только круглые, не в меру розовые щеки, исключительно добродушное выражение лица и маленькие круглые очки в тонкой металлической оправе.