Знаю, за что

Как-то мы вернулись из учебного центра в двенадцатом часу ночи. Желание спать заглушалось чувством голода. У Александра верх взял сон, я же еще не отошел от напряжения учебного процесса и понимал, что заснуть сразу не смогу. А потом бороться с голодом придется до утра. Поэтому решил перекусить. Благо рядом с нашим отелем, буквально в двух шагах, находилась площадь Сен-Жорж. Очень уютное место с большим количеством кафе и ресторанчиков. Правда, в столь поздний час почти все они были уже закрыты или закрывались. Я устроился за столиком на улице прямо у входа в небольшой ресторанчик, что на углу улицы Бульбон. Молоденькая улыбчивая официантка, подавая меню, предупредила, что кухня уже закрыта, но, очевидно, мои глаза лучше меня сказали о голоде, и она добавила, что попробует поговорить с поваром. Для меня сегодняшний день складывался очень удачно, поэтому я был уверен, что повар также окажется работящим. Мою уверенность подтвердила милая официантка, когда спросила, какой стейк я буду, и извинилась, что из вин остался только красный гайяк.

Бокал хорошего красного вина с ароматным твердым сыром поздним осенним, но теплым вечером в одном из самых уютных мест в мире… Что еще нужно, чтобы отнестись к временному пребыванию на этой планете, также именуемому жизнью, с теплотой и радостью? За столиком напротив сидели и мило болтали две француженки лет тридцати. Явно подруги. Явно одна замужем, а другая нет. Явно обе завидовали друг другу. О чем, интересно, могут разговаривать две школьные подружки в двенадцатом часу ночи за бокалом вина через десять лет после окончания школы?

«Жаль, что не знаю французского», – подумал я.

– Та, что курит, Николь. Она замужем. А Мари нет. Они вместе учились.

– Я знаю. Николь не любит мужа. Но не знакомит его с подругой, боится потерять, – ответил я внезапному собеседнику. – Странные они, эти женщины.

– Женщина не может быть странной. Женщина и есть суть этого мира. Мы же, мужчины, испорчены логическим мышлением. А разве есть в этом мире хоть что-то, что можно объяснить логикой? – из больших, чуть навыкате глаз струилось обаяние. – Вот возьми хотя бы себя. Ты хочешь задать мне вопросы, на которые уже давно нашел ответы. Это логично?

– Но это мои ответы!

– Человеку всегда нужны только его ответы.

– Но в чем тогда суть общения, без которого немыслимо человеческое существование?

– В том, чтобы найти свои ответы.

– А как получилось, что твои ответы очень многие считают своими?

– Все очень просто. Нужно быть абсолютно честным с самим собой.

– Это непросто.

– А если врать себе? Это проще? Ну, сумел ты себя обмануть! – он покрутил в руках бокал вина, но не пригубил.

Я тоже поднял свой бокал. Огни ночной площади растворились в вине. Несколько глотков прохладного вина немного согрели. Настоящее становилось все более реальным.

Собеседник любовался растворенными в вине янтарными огнями ночной площади. Не отводя глаз от бокала, он продолжил:

– Возьми это вино. Какие этикетки ни прикрепи на бутылку, достаточно одного глотка, чтобы понять, что оно собой представляет. Так и человек: в общении он всегда только тот, кто он есть на самом деле. Но я с тобой согласен: быть честным непросто.

С самим собой быть честным непросто вдвойне. Но если ты имеешь наглость считать, что твои слова, твои мысли интересны еще кому-то, кроме себя, любимого, ты просто обязан быть предельно честным. Слово, сказанное, а тем более написанное тобой, как глоток вина, все равно покажет, кто ты есть.

Собеседник молчал недолго:

– Вот ты хотел спросить, зачем я убил Фабьена, не так ли?

– Это я хотел спросить много лет назад, когда читал «Ночной полет» в первый раз, – начал я, немного оправдываясь, – но с тех пор я много пережил, много пролетел.

Неподдельный интерес моего собеседника, хорошее вино, уютная площадь располагали к искренности. Я не знал, сумею ли выразить словами те эмоции и мысли, которые давным-давно породило во мне творчество этого человека, что думано-передумано, в полете и на земле, но я знал, что попытаться обязан.

– Я очень долго летал на одномоторном самолете. Это очень важно, – мой собеседник согласно кивнул, но сделал это медленно, как бы боясь сбить меня с мысли. – Когда читаешь твои произведения, явно слышишь за текстом звук одного, именно одного, мотора, который есть твоя единственная опора в небе, а значит, и в жизни. Именно наличие очевидного обязательного условия твоего существования, в нашем случае работы мотора самолета, привносит в обыденность нашей профессии постоянную тревожную нотку. Именно обыденность опасности заставляет пилота всегда анализировать любые события, связанные с полетом, с профессиональной точки зрения. Поэтому и вопрос мой с тех давних пор изменился. Я хотел спросить, не зачем ты убил Фабьена, а зачем ты убил Фабьена так?

– Хорошо, что тебе по крайней мере не нужно объяснять, что рассказывать о жизни, не говоря о смерти, невозможно. Тем более об авиации. Тем более об авиации, когда сама авиация моложе тебя. В наше время не вернуться из полета было так же реально, как, допустим, в ваше время попасть в дорожное происшествие. Когда реальная опасность становится обыденной, возникает другое отношение к жизни. Больше ее, жизнь, ценишь. Не в смысле дорожишь ею, а в смысле пытаешься наполнить содержанием. Больше ценишь своих друзей, поскольку понимаешь, что каждая встреча может оказаться последней, а каждое расставание может оказаться прощанием. Хотя, может быть, это самый лучший вид прощания.

Собеседник не отвел глаза, но взгляда его я не ощущал. Пауза затягивалась, превращаясь в приглашение к общению. Я принял это приглашение:

– Это я прекрасно понимаю. Даже если бы я никогда не держал в руках штурвал самолета, я бы все равно понял, о чем ты говоришь. Потому что ты писал не об авиации, а о жизни. Просто в твое время именно авиация была самым концентрированным проявлением жизни, – я слегка запнулся, встретив пристальный взгляд, но, ощутив, что он был не только пристальным, но и ободрительным, продолжил: – Но все-таки, как профессионал, хотел тебя спросить, зачем ты убил Фабьена так? Мы же расстаемся с ним, когда еще не все потеряно. Ну, выше облаков, ну, потерял ориентировку и не знает, что под ним.

Но мотор-то работает! Самолет хоть и потрепан бурей, но летит! Бери направление в сторону моря и, когда будешь уверен, что под тобою уже не горы, снижайся по одному метру в секунду…

– То есть?

– …по двести футов в минуту. Как только увидел волны, курс в сторону берега. Я понимаю, что это не гарантирует безопасного исхода, но это шанс. А пока у пилота есть шанс, он для нас жив.

Глаза собеседника показывали, что разговор шел по его сценарию, и ему, как шахматисту в отличной ситуации, приходится выбирать лучшие предложения из очень хороших вариантов.

– Ну, во-первых, тот, кто не вернулся из полета, для нас всегда жив. А, кроме того, мы должны расстаться с Фабьеном, именно когда он еще жив. Читатель, если ты хочешь, чтобы он был участником тех событий, о которых ты рассказываешь, не должен быть в стороне от твоих героев, а тем более быть выше них. Что же получается? Ты уже достоверно знаешь о гибели героя, а в других персонажах живет надежда. Можешь ли ты, читатель, сопереживать вместе с ними? Будешь ли ты в этом случае соучаствовать в происходящих, в смысле описываемых, событиях? Естественно, нет. Поэтому я просто поставил тебя в равное положение с моими персонажами. Это, по-моему, справедливо и по отношению к ним, и по отношению к тебе.

Он замолчал. Поставил бокал. Потом посмотрел мне в глаза:

– Надеюсь, ты именно как профессионал тоже знаешь, что делать так не стоит. Вернее, не стоит попадать в ситуацию, когда тебе придется поступать таким образом. Поверь мне, русская рулетка – это детское развлечение по сравнению со снижением по сто-двести футов в минуту в облаках над незнакомой местностью. И поверь мне, погибнуть в такой ситуации не самое страшное.

Льдинки в глазах сверкнули только на одно мгновение и растаяли. Собеседнику явно было приятнее находиться здесь в уюте теплой, хоть и осенней, ночной площади, чем даже мысленно – над североафриканской пустыней в облаках.

Паузы в разговоре бывают разные.

Бывают неловкие паузы, когда молчание, превращаясь в тишину, тоннами своего веса давит на собеседников, и с каждым мгновением становится все тяжелее, как продолжить разговор, так и прервать его.

Паузы бывают вынужденными. Необходимость ответить на телефонный звонок, сделать заказ, ответить на приветствие создает пространство, которое заполняется желанием не упустить смысл, настроение, атмосферу общения.

Паузы бывают естественными. Тишина, заполненная ритуальным действием, таким как раскуривание трубки, созерцание бокала с растворенным в соке виноградной лозы солнцем, протирание абсолютно чистых стекол очков, а то и просто любование объектом, достойным внимания собеседников, будь то заходящее солнце или линия бедра стройной женщины, красивое авто или кусочек неба, плавающий в луже, – для талантливого собеседника это еще один неотъемлемый, наряду со словом, интонацией и смыслом, элемент великого действа, которое зовется общением, разговором, беседой.

Паузы бывают органичными. Это происходит тогда, когда общение получается, и собеседники не просто делятся своими знаниями и мыслями, а новые знания и мысли рождаются прямо в процессе беседы, и пауза в таком разговоре – наилучшее время для рождения великих замыслов, гениальных мыслей и откровений.

Эта пауза заполнялась тихим шумом ночной площади, янтарным светом фонарей, заблудившимся в изумруде крон старых платанов влажным ароматом теплого осеннего воздуха, смешанного с запахом жареных каштанов, вечерним бризом то ли Атлантики, то ли Средиземноморья, удалившимся от побережья на неприличное расстояние.

Эта пауза наполнялась целесообразностью, как наполняются неотвратимостью ливня грозовые тучи, как наполняются энергией будущей жизни почки деревьев ранней весной, как наполняются предощущением любви юные сердца, когда приходит время.

Но пауза отличается от тишины именно тем, что должна закончиться.

– Если все так просто, то мы давно должны были бы знать ответы на все вопросы. Между тем это не так. Человечество движется вслепую из одного тупика в другой. И только до того, как в очередной тупик упирается, считает, что идет по пути прогресса.

– А почему ты решил, что все просто? Это очень непросто – иметь смелость задавать себе вопросы, ответы на которые могут очень не понравиться. Это очень непросто – игнорировать эмоции и желания, когда даешь себе ответ. Человеческая натура и есть единство эмоций, желаний и интеллекта. Поэтому и тяжело, во-первых, отключить эмоции и желания, когда даешь ответ на важный вопрос, а во-вторых, быть уверенным, что на ответ ни эмоции, ни желания не повлияли. Только подлинная жажда постижения истины способна дать смелость и силу сделать это. Так что все это очень даже непросто.

– Тебе это удалось?

– Трудно ответить на твой вопрос. Думаю, что иногда удавалось, но очень трудно отличить настоящее откровение от иллюзии, тем более от иллюзии красивой или желанной. Но я верю, что иногда у меня получалось открывать людям глаза на самые простые вещи. Благо у меня хватало искренности задать себе вопросы, смелости ответить на них и наглости считать, что это интересно кому-либо, кроме меня.

– А на какие вопросы ты не получил ответа?

– На те, что не сумел задать…

В этот момент я понял, что чувствует кладоискатель, который после долгих томительных поисков, полных надежд и разочарований, открывает сундук с несметными сокровищами.

Да ничего он не чувствует! Он просто хватает самую блестящую вещь. И не для того, чтобы ею обладать, а для того, чтобы убедиться в реальности сокровищ, для того, чтобы просто прикоснуться к ним. И я, как тот кладоискатель, выпалил:

– А что есть любовь?

– В том смысле, что ты хотел спросить: любить означает уметь прощать недостатки.

– А что, есть другие смыслы?

Собеседник улыбнулся той улыбкой, что часто адресована детям. Искренней и немного снисходительной:

– Странные мы все-таки. Охватить умом своим Вселенную, понять, что она бесконечна, – это для нас элементарно. А понять, что так же бесконечны такие близкие нам вещи, как Любовь, Вера, Радость, мы не можем.

– Вселенная так велика, так далек от нас ее край, тем более несуществующий, что очень даже легко поверить в ее бесконечность. К тому же поверить в конечность Вселенной вообще невозможно. Когда же мы касаемся непреходящих для нас вещей, то не можем быть от них на расстоянии. Ни в пространстве, ни во времени. Поэтому и оценивать их очень сложно. Но мне не нравится твой ответ.

– В смысле?

– О каких недостатках может идти речь, когда мы их просто не видим по определению. Какие недостатки могут быть у объекта любви, если сама любовь забирает разум в обмен на чувства?

– Ты спросил о Любви, а сам говоришь о Влюбленности.

– Даже если согласиться, что Любовь и Влюбленность не одно и то же, то Влюбленность как начало Любви ты все же не сможешь отрицать.

– Любовь, конечно, может родиться из Влюбленности, что вообще-то не обязательно. Потому что Любовь может родиться из многих других вещей. Например, любовь может родиться из уважения, восхищения, жалости, общности интересов, безысходности, в конце концов. А когда Любовь уже родилась, она немыслима без умения прощать. Умение прощать – это вообще единственная преграда на пути превращения человека в зверя. Когда ты прощаешь, мир становится лучше.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.