Скрытая бухта

Оливер смотрел в упор, не пытаясь казаться любезным. Тишину нарушала лишь музыка. Казалось, даже воздух задержал дыхание.

Когда приблизился Сабадель, они прекратили игру в гляделки, оставили попытки просверлить друг друга взглядом. Лейтенант Редондо бесстрастно сказала:

– Мы уже закончили. Когда будете готовы, поедем в Сантильяну.

– Конечно. – Оливер залпом допил кофе. – Только схожу за курткой, и можем отправляться.

Они ехали в полной тишине, мимо бескрайних лугов, проплывавших слева. Справа открывался захватывающий вид на отвесные скалы, омываемые Кантабрийским морем. Оливер наконец решил нарушить молчание.

– Так мы заявимся к монахиням инкогнито?

– Почему вы так решили? – спросила Редондо.

– Потому что вы в гражданском, а машина без опознавательных знаков.

Лейтенант улыбнулась.

– В следственном отделе мы не носим форму, сеньор Гордон, за исключением официальных и протокольных мероприятий. Но в любом случае лучше не заявляться в монастырь в форме и на патрульной машине, вам так не кажется? – ответила она, слегка повернула руль и покосилась на сидевшего рядом Сабаделя. – Просто проявляем осмотрительность. К тому же мы уже предупредили францисканок о своем визите.

– Ясно… А можно вопрос? – Оливер решил не обращать внимания на тяжкие вздохи Сабаделя, который сегодня был особенно неразговорчив. – Если францисканки не помогут нам с этим божком Тлалоком, что тогда? Станете названивать в консульство Мексики и спрашивать, не теряли ли они кости ребенка доисторических времен?

Лейтенант Редондо покачала головой:

– Не бегите впереди паровоза, сеньор Гордон. Кстати, напоминаю, что возраст останков криминалисты еще устанавливают. Нет, в таком случае – хоть и будем надеяться, что этого не понадобится, – придется обращаться в университет и в Кантабрийский музей доисторической эпохи и археологии в Сантандере.

– А… – только и выдавил озадаченный Оливер.

Сабадель, прекрасно понимавший, что эти поручения достанутся именно ему, прищелкнул языком, но ничего не сказал, хотя скептическое выражение его лица говорило само за себя. Оливер задумался, всегда ли младший лейтенант издает такой звук, похожий на сухой щелчок, – это что-то сродни нервному тику или же так он специально демонстрирует собеседнику свою неприязнь?

– Скажите, Оливер, – снова заговорила Валентина Редондо, – а не слишком ли рискован ваш план? Бросить все в Англии, приехать в места, где вы никого не знаете, и начать тут с нуля свое дело.

– Кто не рискует, тот не может рассчитывать на победу.

– Это верно. И все же достаточно большой риск, особенно если действовать в одиночку.

– Осторожно, – вдруг сказал Сабадель. – Если лейтенанта Редондо не остановить, она за пару минут проведет вам полный психоанализ.

Валентина Редондо устремила на него ледяной взгляд своих разноцветных глаз, и Сабадель немедленно потупился. Лейтенант Редондо могла поставить кого угодно на место одним-единственным взглядом. Она мысленно вернулась к телу, найденному у причала в устье Суансес. Неужели Сабадель не понимает, что она пытается выведать как можно больше о человеке, который вполне может иметь отношение к убийству? И почему ей подфартило получить в команду непроходимого идиота? Валентина знала, что Сабаделю не нравится быть у нее в подчинении, но куда ему деваться. Она никому не позволит усомниться в ее авторитете, не говоря уж о том, чтобы покушаться на него. С Сабаделем она еще поговорит, позже.

Несмотря на тягучее молчание, будто залившее машину, Оливер не смог сдержать грустную улыбку, когда принялся рассказывать:

– Как-то отец сказал мне, чтобы я не рассчитывал, что он бросится на помощь, если дела пойдут не так. А еще он сказал, что если я не хочу все время вариться в собственном соку, то не следует идти проторенным путем. Поэтому я выбрал другой. Считайте, что я решил проверить, не окажется ли этот путь верным и не приведет ли меня к успеху.

– И на данный момент ваш успех – это два трупа, – буркнул Сабадель, снова прищелкнув языком, но потише, чем прежде.

Редондо и на этот раз не потеряла самообладания, пропустила мимо ушей комментарий и понимающе оглянулась на Оливера. Тот сказал:

– Кроме того, у меня есть план Б.

– План Б?

– Отец говорит, что все мы сделаны из одного материала и если не хотим ощущать себя потерянными и одинокими, нам необходимо найти другое существо, которого не волнуют наши глупые несчастья.

Редондо снова изучающе посмотрела на него.

– То есть, – улыбнулся Оливер, – мне следует завести собаку.

Сабадель расхохотался:

– Мудрый человек ваш отец. Английский юмор, да, приятель? Завести собаку!

Редондо тоже рассмеялась, ощутив внезапную легкость. Интересный персонаж этот старый Гордон. Но времени на разговоры не осталось – они приехали. Невероятно: и десяти утра нет, а туристы уже толпятся в Сантильяне-дель-Мар. Неужто из-за тумана у курортников проснулся интерес к достопримечательностям? Лейтенант Редондо признала, что место очаровательное, каждый камень словно хранит тайны прошлого, чьи-то секреты, следы какой-то иной жизни. И это несмотря на то, что вокруг старинных особняков сгрудились лавки, торгующие сувенирами и чипсами с шоколадками, и далеко не все из них вписывались в атмосферу старины. Автомобили и автобусы сновали между центром деревни и располагавшейся неподалеку пещерой Альтамира, хотя поглазеть там можно было разве что на ее копию из папье-маше. Странное место – мир, на какие только причуды люди не падки.

– Пошли, – скомандовала Редондо, захлопнув дверцу машины. – Сабадель, ты тут уже не раз бывал и все знаешь. Веди нас.

Сабадель был доволен тем, что наконец-то может взять на себя руководство.

– Вход сзади, вон по тому проходу.

С этого момента инициатива перешла к нему, поскольку он был знаком с францисканками. Сабадель повел Редондо и Оливера по узкому проходу между стенами. Хоть это и была самая обыкновенная улочка, казалось, она ведет в прошлое – по обе стороны высились мощные трехметровые каменные стены. Судя по всему, их не так давно отреставрировали, камень был чистый и светлого оттенка.

– Потрясающе, – сказал Оливер. – Состояние безупречное.

– Да. Раньше францисканки обитали в приходе Пресвятой Богородицы, где сейчас Епархиальный музей, это в соседнем квартале. А теперь они тут, – кивком головы Сабадель указал на каменную стену справа, – в монастыре Сан-Ильдефонсо, раньше принадлежавшем доминиканкам. Они-то все и привели в порядок, когда лет пять назад покидали монастырь.

Оливер и лейтенант Редондо внимательно слушали. Лейтенант была здесь впервые.

– Со стороны сестры Мерседес готовность принять нас – великодушный жест, потому что у францисканок закрытый орден. – Сабадель со значением посмотрел на Оливера. – Так что я буду говорить первым, – он перевел взгляд на Редондо, – а когда речь зайдет про мезоамериканское искусство, вы, сеньор Гордон, спросите о своей семье.

– Хорошо, – согласился Оливер.

Впереди в каменной стене возникла полукруглая арка – ворота, две темные деревянные створки, утыканные круглыми черными шипами. Они словно очутились в шестнадцатом веке, только ухоженном и чистом. Над каменной аркой выступал небольшой навес – черепичная крыша, опирающаяся на деревянные балки. Справа от ворот – табличка из черненого металла, в форме свитка пергамента, средневековым шрифтом выбита надпись:

Кондитерская сестер францисканок:

печенье, бисквиты, продажа с рук

– Они торгуют печеньем? – удивился Оливер.

– Ну вы же не думали, что они живут только за счет реставрации предметов культа и милостью божьей. – Сабадель опять прищелкнул языком.

Они прошли в огромное патио, облицованное камнем. Впереди, по левую руку от них, возвышалась внушительная крепостная башня, а правее – еще одна полукруглая арка, напоминавшая вход в древнюю пещеру. В нее-то они и вошли, оставив за спиной огромную каменную купель с цветами – розовыми, красными и белыми.

Пройдя под аркой, они оказались в зале с каменными стенами и полом. Кое-где стены были побелены, над узкими дверями висели маленькие таблички: приемная для посетителей, еще одна приемная. Простенькая табличка с надписью “вертушка” – над вращающимися дверками из полированного дерева, через которые монахини могли продавать сладости туристам и посетителям, не опасаясь, что их увидят. В этом зале, где из украшений был только небольшой изящный столик, внимание прежде всего привлекал стеклянный шкаф рядом с “вертушкой”. Шкаф занимал почти всю стену – освещенная изнутри витрина, заполненная печеньем, сладкой выпечкой и свежими бисквитами.

– Аппетитно. Пожалуй, возьму парочку, – сказал Сабадель и нажал на звонок – единственное средство связи с монахинями для желающих попасть на прием или купить монастырских деликатесов.

Ответили тут же, Сабадель коротко переговорил с кем-то через подобие телефона, после чего они прождали не менее получаса – в компании выпечки, сиявшей в стеклянной витрине. Наконец одна из боковых дверей приотворилась и выглянула молодая пухленькая монахиня. Широко улыбаясь, она пригласила гостей пройти внутрь. Девушка сказала, что ее зовут сестра Пилар, но дальше хранила молчание, хотя лицо ее и глаза так и сияли, слегка даже чересчур. Оливера удивил ее явственный южноамериканский акцент, не сочетавшийся с традиционным облачением: черное с белым, вневременный облик. Они словно очутились в ином мире. Сестра Пилар сообщила, что их ожидают, а остальные сестры осведомлены и находятся у себя в кельях, и провела гостей через небольшой, аскетичного вида дворик с невысокими арками, над которыми располагался верхний этаж с простыми окнами без намека на декоративность. Они оказались в прохладном каменном коридоре со множеством деревянных дверей. Когда монахиня открыла последнюю дверь, в коридор проникла струя света. Их ввели в огромный, залитый светом зал, где запахи краски, скипидара и чего-то смутно похожего на акрил боролись с духом прошлого, затхлости, сырости. Это была мастерская сестер-францисканок.

Там их ждала одна-единственная женщина – мать-настоятельница, сестра Мерседес. Она спокойно обернулась к ним, оторвавшись от работы над огромным полотном в синих и темно-красных тонах, которое реставрировала. Сестра Мерседес была явно в очень преклонном возрасте, но ее светлые, почти прозрачные глаза светились уверенностью, силой, самообладанием и умиротворением.

– Добро пожаловать, сеньор Сабадель, – улыбнулась она, – я вас ждала.

Младший лейтенант представил спутников, юная сестра Пилар встала позади настоятельницы, точно пастушья собака, покорно ждущая хозяина, всем своим существом источая внимание и восхищение. Перебросившись с сестрой Мерседес парой обязательных реплик о погоде и неустанной работе полиции во благо мира и спокойствия, Сабадель коротко рассказал ей о сути дела и показал фотографии Тлалока в большом разрешении, однако умолчал о том, что фигурку нашли возле тела младенца в особняке в Суансесе. Также он ни слова не сказал об убийстве, возможно связанном с этим делом. Но сестра Мерседес, пусть и монахиня, была еще и женщиной, так что она с кошачьей ловкостью увернулась от вопроса:

– Дорогой сеньор Сабадель, вы знаете, что наш орден всегда готов сотрудничать с силами правопорядка, но, чтобы вам помочь, мне нужно знать, откуда у вас это мезоамериканское божество.

– То есть оно вам знакомо? – изумился лейтенант.

– Конечно. Мне известны изображения различных языческих божеств – как современных, так и древних. Не забывайте, что мы, монахини, хоть и посвящаем жизнь молитве Господу нашему Иисусу Христу, нищему и распятому, но знаем и об иных формах духовной жизни, включая верования других народов и племен.

– Сестра Мерседес, боюсь, на данный момент это совершенно секретная информация и я не могу сказать вам, откуда взялся этот предмет.

– А раньше вы мне все рассказывали.

– То были преступления, связанные с культурными объектами, сестра, а сейчас речь идет об убийстве. – Сабадель даже вспотел, подыскивая правильные слова, чтобы уломать монахиню. – Мы помним ваш неоценимый вклад в возвращение Кодекса, – сказал он, ссылаясь на одно из недавних расследований, – и мы не хотели бы лишний раз нарушать ваше уединение. Мы лишь хотели спросить, не знаете ли вы о связи этой фигурки с Кантабрией или хотя бы с Испанией.

Сестра Мерседес улыбнулась, но взгляд ее остался настороженным.

– Я не хочу проблем для нашего монастыря, сеньор Сабадель, а это дело кажется серьезным, раз вы прибыли такой представительной компанией, дабы побеседовать о такой, по сути, малости.

Несколько секунд все пребывали в молчании. Сабадель прищелкнул языком и заговорил с вымученной деликатностью:

– Я должен пояснить, что сеньор Гордон прибыл сюда по личному вопросу, связанному с этим делом. Как бы то ни было, мы не хотим вас беспокоить, как я уже сказал…

– Нет, сын мой, вовсе вы нас не беспокоите, – прервала его сестра Мерседес, глядя на Оливера. – Личное дело, вы говорите… Ну хорошо, значит, фигурку нашли на вилле “Марина”.

– Что?.. Простите, сестра, как… как вы это узнали? – ошеломленно спросил Сабадель.

Оливер и Редондо потрясенно молчали. Мать-настоятельница не спешила с ответом, явно наслаждаясь.

– Боюсь, в газетах уже написали все то, что вы, сеньор Сабадель, стараетесь охранять как совершенно секретную информацию.

– В газетах? Но у вас ведь нет… я имею в виду, вы ведь закрытый орден.

– Закрытый. Но затворничество – не самоцель, а средство для сохранения нашего уклада. Мы не пропускаем мимо ушей то, что происходит снаружи, пусть и не участвуем в этом. Затворничество, сеньор Сабадель, это не тюрьма. Мы покидаем эти стены, чтобы голосовать на выборах, проходим профессиональные курсы… у нас даже есть молитвенный дом за пределами монастыря – для тех, кому нужно провести несколько дней в уединении и тишине.

Сестра Мерседес сделала паузу, и хотя она сидела прямо напротив посетителей, казалось, обращается она к ним откуда-то сверху.

– Мне, например, хоть я и чувствую себя неплохо, в мои девяносто с лишним приходится покидать эти стены, чтобы посетить докторов. Вот и накануне пришлось отлучиться. – Она помолчала и пояснила: – Артроз.

– Вот как, надеюсь, вам лучше… – начал было Сабадель, но настоятельница остановила его пренебрежительным взмахом руки и привстала, словно демонстрируя, что она в прекрасной форме.

– Ревматолог хорошо обо мне заботится, а в приемной у него полно всякой прессы, вот в одной из газет и оказалось фото этого юноши, – взгляд на Оливера, – в дверях его дома, где, как там было написано, обнаружили детский скелет.

Сабадель и Редондо ошеломленно молчали. Оливер с сомнением посмотрел на полицейских, он-то помнил толпы журналистов и фотографов, осаждавших последние пару дней виллу. Сестра Пилар не сводила влюбленного взгляда с настоятельницы и улыбалась. Голос подал Сабадель:

– И вы догадались…

– Любой бы догадался, сын мой.

– Тогда прошу вас быть благоразумной.

– De nihilo, nihil, – ответила старушка и тут же сама перевела, лукаво улыбнувшись: – Из ничего ничто и получается.

Лейтенанта Редондо начинало раздражать, что настоятельница подтрунивает над ними, будто они какие-то школьники. Она решила взять беседу в свои руки, раз уж от Сабаделя нет толку.

– Сестра Мерседес, мы не намерены злоупотреблять вашей любезностью, у вас наверняка хватает забот, – она указала на огромное полотно, над которым трудилась монахиня. – Мы лишь хотим узнать, есть ли связь между мезоамериканским божеством с каким-то местом здесь или вообще в Кантабрии. Вы обладаете обширными познаниями в культуре, искусстве и истории этих краев.

– Это единственная мастерская в Кантабрии, которая занимается реставрацией произведений искусства, – ответила настоятельница, пристально глядя на Редондо. Даже если разноцветные глаза лейтенанта и привлекли внимание монахини, виду она не подала. – Я уже более пятидесяти лет изучаю живопись, скульптуру и историю искусства Кантабрии. Уверяю вас, если бы я ранее наткнулась на подобного божка со змеями во рту, я бы точно такое не забыла. У христиан и мусульман змей ассоциируется с дьяволом, это вам наверняка известно. В других же религиях – например, в индуизме – бог Шива предстает в виде змея, обычно в образе кобры… но я никогда не видела божества со змеями во рту. – Сестра Мерседес примолкла, перевела дыхание и взглянула на Сабаделя: – Мне жаль, но в этом случае, боюсь, я не смогу вам помочь.

У того на лице читалось явное разочарование. Они вернулись в ту же точку, откуда начинали. Придется наведаться в Музей доисторической эпохи и археологии в Сантандере, чтобы узнать, не обнаружат ли там связь Тлалока с Суансесом.

Лейтенант Редондо снова заговорила:

– Что ж, сестра Мерседес, нам остается лишь уйти. Тем не менее спасибо вам за мгновенный отклик и готовность помочь.

Настоятельница слегка кивнула. Валентина указала на Оливера:

– Сеньор Оливер Гордон приехал с нами не только из-за того, что дело касается и его дома, он хотел бы прояснить кое-что относительно своей семьи. Его мать, сеньора Гордон, наведывалась сюда лет десять назад, так как до двух лет ее растил ваш орден, а потом ее удочерили супруги Перейро, которые жили и работали на вилле “Марина” в Суансесе.

– Ах да, я помню ее. Лусия Перейро. Разумеется, нам она сначала представилась как Лусия Гордон, по фамилии мужа. Мы очень сожалеем о ее кончине, наверняка вы знаете, как щедра она была к монастырю. – Настоятельница посмотрела на Оливера. – Боюсь, сегодня я мало чем могу быть полезна и вам, и молодому человеку, – посетовала она. – Мы искали в архивах, но даже о вашей матери удалось установить лишь то, что в возрасте нескольких месяцев ее оставили у ворот прихода Пресвятой Богородицы, это случилось в начале 1949 года, а семейство Перейро удочерило девочку в начале пятьдесят первого, однако месяц, увы, не припомню. До тех пор мы заботились о ней как могли, в те годы нам частенько подкидывали детей, через мои руки прошло с десяток малышей.

Оливер не смог сдержаться:

– Так вы знали мою маму, когда она была маленькой?

– Да, но совсем недолго. Я ведь поступила в монастырь через несколько недель после того, как девочку подобрали мои сестры, а до этого несколько месяцев готовилась к постригу. Но и самой сеньоре Гордон я не смогла сообщить о ее происхождении ничего больше. Только то, что сейчас говорю и вам: ее оставили в монастырской вертушке, вот и вся история.

– А не было при ней никакой записки или, скажем, одежды, которая могла бы указать на ее происхождение? – продолжил расспросы Оливер.

– Боюсь, что нет, сеньор Гордон, а если и было, то все поглотило время. Уж сколько лет прошло, посудите сами… шестьдесят пять. Ваша мать поняла, что мы не можем рассказать ей ничего. В конечном счете, сын мой, родить ребенка – просто перетерпеть боль, а вырастить его – наполнить его любовью. И именно те, кто ее вырастил, были ей настоящими родителями, неважно, по крови или нет.

– Ладно, спасибо и на том. – Взгляд разочарованного Оливера застыл на полотне за спиной у настоятельницы.

Сабадель и Редондо уже прощались, произнося надлежащие слова благодарности, пусть толку от встречи и не было. Сестра Пилар изготовилась проводить их.

Оливер вдруг спросил:

– Скажите, а почему у одного человека на картине нет глаз? Простите мое любопытство, но этот персонаж буквально притягивает взгляд.

Сестра Мерседес, явно польщенная его интересом, обернулась к полотну четырнадцатого века, на котором изображалась смерть святого Франциска. Святой Франциск возносился на небеса под взглядами парящих в воздухе ангелов, а десятки монахов, рыцарей и крестьян наблюдали за этим с земли. Глаз не было у одного из рыцарей, будто их долго терли ластиком, пока не протерли краску до самого холста.

– Должно быть, кто-то подумал, что этот рыцарь – дьявол, сеньор Гордон. В былые времена глаза могли стереть, чтобы избежать дьявольского взгляда и защититься от сглаза.

– Вот как, я не знал, – потрясенно ответил Оливер.

– Да, это одна из проблем, которыми нам придется заняться при восстановлении картины. Ex umbra in solem.

Оливер вопросительно взглянул на монахиню. Но сестра Мерседес уже развернулась к гостям спиной, усевшись перед полотном.

– “От тьмы к свету”, сеньор Гордон, “от тьмы к свету”, – сказала она, не оборачиваясь.

Дневник (6)

20 октября 1937 года националисты берут Хихон, так что последний форпост республиканцев в Астурии и во всей северной части Испании пал. Бой на земле проигран, а мировая пресса твердит, что победа франкистов на всем полуострове – лишь вопрос времени.

Вечер, ужин. Хана, Клара и Давид сидят с отцом за кухонным столом, они ничего не знают о происходящем в Хихоне. Их центр мира – вот эта маленькая комнатушка в Инохедо, освещенная карбидной лампой.

Той ночью Хана как подкошенная падает второй раз в жизни – лишается чувств, оглушенная, с ощущением, что живот у нее набит льдом. Бенигно не мог поступить иначе. В конце концов, так всем будет лучше. Он делает это ради них, хотя у самого разрывается сердце. Он пытается подарить им еще один шанс. Но как предугадать, получится ли? Как знать, не всесильно ли зло? Может ли быть хорошим то решение, от которого на душе скребут кошки? Он понял, как безгранична его любовь к детям, когда понял, что надо отпустить их.

Давид уже со следующей недели начнет работать в животноводческом хозяйстве в Ла-Таблии, в районе Суансеса. Там о нем позаботятся Хорхе, троюродный брат Бенигно, и его супруга. Почти каждое утро парень сможет ходить в школу в Суансесе, а по вечерам будет ухаживать за скотом. Неплохой вариант, к тому же недалеко от дома.

Клара поедет к бабушке Хулии в Торрелавегу, будет помогать ей на кухне, по хозяйству и тоже продолжит учебу. Люди, на которых работает Хулия, отнеслись к этому с пониманием, согласились принять старшую из сестер, пусть девочка “подсобляет” по дому, но не могут же они приютить и накормить всех родственников прислуги. Милосердию и доброте, о которых толкуют в церковных заповедях, незачем доходить до таких крайностей.

Хана – младшенькая. Совершенно особенное создание, чьи зеленые глаза пленяют всех. Несмотря на то что девочке довелось пережить, блеск этих глаз все равно завораживает любого, кто встретится ей на пути, словно сверкающий бриллиант из волшебных снов. Ее юное сознание еще очень пластичное, очень восприимчивое. Судя по всему, она самая везучая из троих детей. Их двоюродная бабушка Ампаро живет в Комильясе – наиболее респектабельном местечке Кантабрии. Ампаро – сестра бабушки Хулии. Один ее сын сражается на стороне националистов, другой служит священником в Мадриде. Ампаро с мужем держат таверну. Муж ее моряк, так что дела у них идут неплохо даже в эти трудные времена, и они готовы прокормить еще одного человека. Живя у них, Хана сможет ходить в школу, и ей даже не придется прислуживать в таверне или хлопотать по дому. Станет прямо-таки настоящей городской сеньоритой.

Узнав о своем будущем, Хана крепко зажмуривается, но, прежде чем она успевает это сделать, все погружается в непроницаемые сумерки. Уехать с этой милой старушкой, которую она видела всего с полдюжины раз за всю свою жизнь, значит разорвать связь со знакомым миром, с братом и сестрой, с отцом, с животными, с родными полями и синим небом. Давид и Клара будут жить в часе ходьбы от Инохедо, хоть и по разные стороны от деревни, а она… Где вообще находится этот Комильяс? Сколько до него – три часа ходу? Или больше? Сложно ли будет сбежать оттуда домой?

Спокоен только Давид. Он думает, что с ним наконец обращаются как с мужчиной, и предстоящее похоже на самое настоящее приключение. Но страх разлуки сдавливает ему горло. Ведь, в конце концов, он всего лишь тринадцатилетний мальчишка, который пытается казаться сильным мужчиной.

Клара плачет от разочарования, хотя сдержанно и тихо, как взрослая, умоляет отца позволить ей заботиться о брате и сестре, взять на себя хозяйство. Но поскольку Бенигно тверд в своем решении, она утирает слезы и перечисляет ему, какая бы из нее получилась отменная кухарка, огородница и хозяйка. В свои одиннадцать она готова ухаживать за всеми. Но все впустую.

Бенигно плачет без надрыва, просто слезы текут по щекам. Он объясняет детям, что это временная мера, пока гражданская война не закончится и “все это дело” не уляжется. А пока что он поживет один в их доме, осиротевшем после смерти хранительницы очага.

Но Хана не понимает ни масштаба, ни длительности “временной меры”. Хана не понимает, почему их с братом и сестрой – их, которые были одним целым, – разрывают на части и разбрасывают по миру, а отец должен оставаться дома наедине с воспоминаниями. Потеряв сознание, она ударяется головой о деревянный кухонный пол, но ничего не чувствует. Погружение в свинцовые облака и плутание в потемках сновидений действуют на нее неожиданно успокоительно. Даруют ей немного времени. Придя в себя, девочка обнаруживает, что лежит в объятиях отца, тот мягко баюкает ее, а рядом спят Клара и Давид. Хана глядит на отца огромными ясными глазами, будто заснула и проспала много-много часов.