На отшибе всегда полумрак

– Насколько я знаю из данных, которые мы получили от службы опеки, мать Милли употребляла алкоголь и наркотики, водила в дом мужчин, удовлетворяла все свои низменные потребности. А вот свой основной долг, долг матери, она не исполняла. – Ее мягкий голос стал жестче, словно в нем натянулась невидимая металлическая пружина. – Женщина забывала кормить ребенка или, может, не забывала, а просто не хотела. Она не водила Милли в школу, не покупала ей вещи, не мыла ее, не лечила. Как девочка продержалась тринадцать лет с такой матерью, не знаю. Она сильная и добрая девочка, которой не повезло с родителями, вот и все. Вот мое мнение. Причин для побега было достаточно. Что стало спусковым крючком, лучше вам спросить у нее, но не думаю, что она когда-то и кому-то об этом расскажет. Может, больше не могла терпеть такое отношение. А может, случилось что-то еще. Но девочка сделала свой выбор, и я ее в этом поддерживаю. Тут ей намного лучше, тут ее кормят, одевают, учат, учитывают ее интересы, о ней заботятся, – закончила Иллая решительно.

– Понятно. А другие мои вопросы?

– Может ли она подсказать вам, кто желал ее матери смерти, я не знаю. Она здесь уже около шести месяцев, и за эти шесть месяцев мать ни разу не приезжала к ней, не писала и не звонила. Я полагаю, она была рада, что избавилась от дочери. Поэтому – еще раз повторю, это только мое мнение – Милли вряд ли сможет вам помочь. Но ваша коллега сейчас разговаривает с ней, и вы сможете уточнить ответ на этот вопрос у нее.

Девушка остановилась у поля, где девочки играли в мяч.

– Спасибо вам, Иллая, – зачем-то сказал детектив.

– Не за что, всегда готова помочь. Как детям, так и доблестным детективам, – снова мягко сказала она и с улыбкой, чуть внимательнее посмотрела на Алена.

Они развернулись и направились обратно к зданию приюта.

– А вы давно занимаетесь с детьми? – спросил Расмус, чтобы не прерывать беседу, которая по какой-то странной причине, доставляла ему удовольствие.

– Вы хотите убедиться в моей компетенции? – с вызовом спросила Иллая.

– Нет, что вы! Я бы не посмел. Просто хотел продолжить разговор, – признался он смущенно.

– Вот оно что. Скажу откровенно, у меня сегодня еще очень много дел, и мне пора возвращаться к девочкам. Но иногда, – она чуть улыбнулась, – вечерами, я бываю свободна для простой беседы за чашечкой кофе, но не в качестве допрашиваемой, конечно.

Он не ожидал такого ответа и застыл, утопая в янтаре ее глаз. На верхней ступени лестницы появилась Агнес и позвала его. Мгновение очарования прервалось, и девушка, шагнув на первую ступень, мягко добавила:

– Вам тоже пора, детектив, до встречи.

Она, легко постукивая каблучками, взбежала по лестнице и исчезла за дверью. Расмус смотрел ей вслед, не произнося ни слова, словно надеясь продлить встречу.

– Ален, ты чего замер? – еще раз окликнула его Агнес.

– Иду я, – уже обычным для себя сухим тоном проворчал он.

Было обеденное время, и напарники в полном молчании заехали в закусочную, купили по комплексному обеду и сели за стол.

– Ну, что узнала? – спросил наконец Расмус, забрасывая в рот куски тушеной говядины. Агнес неторопливо поедала рис с курицей и ухмылялась.

– Агнес, – нетерпеливо окликнул ее детектив.

– Как тебе мисс специалист? Очаровательна? Ты хоть слюни подбирал? – веселилась напарница.

– Прекрати, иначе я за себя не ручаюсь, – выдавил Расмус, пытаясь скрыть улыбку. – Мы просто беседовали о деле. Да, она приятная девушка, умная, любящая свою работу и детей.

– Вот, вот.

– О деле, Агнес, – пробурчал он, опустив взгляд, и безуспешно пытаясь остановить уголки губ, ползущие вверх, и выступающий на лице румянец.

«Где женщин учат вычислять чувства мужчин по одному взгляду? Наверное, пока мы в школе мастерим табуретки, они проходят специальные курсы по управлению мужским сознанием. И взрослые особи передают молодым секреты бытия. А все Ева, наверняка началось все с нее, – подумал Ален, внимательно глядя на Агнес. – Вот они, эти хитрые коварные женщины».

– О деле, – сказала напарница как ни в чем не бывало, отодвигая тарелку с недоеденным рисом. – Девочка замкнутая, за всю беседу толком не произнесла ни слова. Иногда кивала или качала головой. В общем, ничего нового. Она ничего не знает или не хочет рассказывать. Про жизнь с матерью совсем отказалась говорить, просто смотрела в окно или на свои руки. А эта психолог, миссис Пимс, нет чтобы помочь, так она только повторяла: «Все хорошо, если не можешь, не говори. Мы с тобой», – передразнила женщину Агнес. – Мне лично показалось, что Милли очень боялась матери и как-то даже облегченно вздохнула, когда я спросила, знает ли она, что ее мама умерла. Но это только мое ощущение. Да и кто ее осудит? Куда смотрит наша опека, Ален?

– Никуда, вот и ответ, – гневно буркнул Расмус, делая пометки в планшете. – Надо бы навестить представителей опеки, – дожевав мясо, кинул он.

Прихватив контейнер с лимонными кексами и большой бумажный стакан черного ирландского кофе, детектив вышел из-за стола.

Глава 6

Сидя в кабинете у начальницы отдела опеки по Промышленному району, детективы рассматривали длинные шкафы, забитые папками, и стол, заваленный бумагами.

– Интересно, куда они поставят предложенные нам чашки с кофе? – спросила Агнес товарища, криво ухмыльнувшись.

Он только покачал головой. Его настроение оставляло желать лучшего, а о накатывающем гневе можно было догадаться по побелевшим костяшкам сжатых в кулак пальцев.

– Добрый день, детективы, – важно произнесла вальяжно прошествовавшая к своему месту начальница отдела. – Чем могу быть полезна?

– Добрый день, мы бы хотели узнать подробности дела Милли Смит, которая сейчас содержится в приюте святой Марии, – спокойно произнесла Агнес.

– Для получения материалов ее дела вам понадобится официальный запрос, таковы правила, – холодно ответила дама, разводя мясистые ладони.

Ее пальцы были унизаны золотыми кольцами с крупными камнями разных цветов. Взгляд Алена машинально упал на полную шею, обвитую толстой золотой цепочкой необычного плетения. Дорогие украшения, пухлые румяные щеки, поджатые губы, надменный взгляд и приторный голос только сильнее распалили детектива.

– Да, конечно, и потрудитесь сразу подготовить объяснительную, почему органы опеки бездействовали тринадцать лет, – рявкнул Расмус. – Таковы правила, – добавил он таким же надменно-холодным голосом, сдерживая клокочущую внутри злость.

– Что вы имеете в виду? – взвизгнула пораженная его обращением женщина.

– Я имею в виду то, что говорю, – скрежеща зубами, процедил он. – Почему органы опеки не знали об обстановке в семье, почему неблагополучная семья не стояла у вас на учете, почему вы не знали, что девочку не кормили, не лечили, не учили? Разве это не зона ответственности органов опеки? Разве основной целью вашего отдела не является забота о детях? Тема объяснительной понятна?

Она покраснела, надулась, как рыба фугу, вскочила со своего большого кресла, резким движением откинула с лица длинную челку и пошла к шкафу. Порылась на полках и вытащила тонкую серую папку.

– С нашей стороны не было допущено никаких нарушений, – скрипучим голосом выдавила дама, пролистывая документы.

– Ага, – кинул Расмус, посмотрев на Агнес.

– Мы не можем следить за каждой неблагополучной семьей. Мы не ходим по квартирам и не выясняем, кто и как живет. Мы работаем с обращениями. Но на эту семью никаких жалоб или обращений не поступало.

– До случая шестимесячной давности, – вставил детектив.

– Да, до случая шестимесячной давности. Как мы могли узнать, что происходит за закрытой дверью?!

– Не знаю, вопрос к вам.

Она фыркнула на его грубость, вернулась в кресло за столом и положила перед собой папку.

– Жду официальный запрос, детективы.

Расмус хотел еще что-то добавить, но передумал. Напарники встали и вышли из кабинета.

– Ален, почему ты не можешь вести себя по-человечески? – разозлилась Агнес. – И с чем мы остались? Придется потерять без малого дней семь, и все потому, что ты был возмущен!

– В этой папке нет ничего интересного или нового, я уверен. Сделай запрос, но он нам ничего не даст. Они сами ни черта не знают. Определили ее в приют и забыли. Вот и все! Жизнь и история этой девочки для них – всего лишь очередная папка в шкафу.

Глава 7

На отшибе

В ту ночь теплая вода реки смыла с сестры кровь, а мои тонкие пальцы вынули осколки стекла. Через какое-то время мы вернулись к дому. Могли переночевать на берегу или в лесу, но сестра всегда говорила, что большие ссадины или глубокие порезы надо обязательно и как можно быстрее прижигать спиртом. По этой причине мы решили вернуться, не дожидаясь следующего дня. В доме было тихо и темно, родители уже спали, а может, были без сознания. Мы осторожно шмыгнули к себе в подвал, сестра легла на кровать, а мне предстояло пробраться в погреб. Темнота сгустилась, мои руки чуть дрожали, но тихие всхлипы сестры подстегивали, и вскоре бутылка самогона была у меня в руках. Какое-то время пришлось просто сидеть рядом с ней, наблюдая, как кое-где из глубоких порезов на руках и ногах выступает черная кровь. Она все стонала, хныкала и звала маму. А у меня от этого слова внутри зарождался гнев, настоящий, лютый, как стоградусный мороз. Ее рука легла на мою бритую голову, слабым движением она провела по короткому ежику волос. Нужно было набраться храбрости, собрать остатки сил и сделать то, что от меня требовалось. Одинокая слезинка скатилась по щеке, и шепот разрезал тишину:

– Надо прижечь.

Она кивнула, придвинулась к окну и зажмурила глаза. Хорошо, хоть луна в эту ночь была полная и яркая. В руках у меня уже была моя самая любимая и единственная чистая футболка, которую всего пару дней назад сестра отстирала от грязи. Мутноватая жидкость из бутылки вытекла на футболку, распространяя по комнате вонючий резкий запах. Си обхватила мою дрожащую руку с влажной футболкой и, начиная с ног, мы стали прижигать каждый порез. Одна ее рука сжимала мою, вторая держала подушку, которой она закрывала лицо, и при каждом прикосновении футболки к ране чуть слышно всхлипывала и вздрагивала. Через какое-то время ее ноги, руки, живот и спина были обработаны. От меня и моей дезинфицирующей футболки скрылось только ее лицо.

– Си, дай посмотреть лицо.

Она замотала головой и прижала меня к себе, через подушку, которую все еще крепко сжимала. Мои слезы, вызванные то ли резким запахом, заполонившим комнату, то ли ее жалобными всхлипами, то ли крепкими объятиями, капали на ее плечо. Она погладила меня по голове, потом осторожно села и взяла из моих рук футболку. Сама обильно смочила ее самогоном, расправила и резким безысходным движением прижала к лицу. Громкий вскрик боли разорвал мое сердце, словно стая голодных волков. Тело безвольно сползло на пол, а рыдания заполнили комнату. Мои всхлипы были сильнее и громче ее, словно огромные волны, накрывающие нас с головой.

На следующий день отец сходил в город и вызвал скорую помощь, которая еле продралась к нашему дому по заброшенной дороге. Если бы мои усилия, слезы и мольбы не вытолкнули сестру к врачам, отец ничего не сказал бы о ней. Его волновала только жена. Про Си он даже не вспомнил. Мать и сестру забрали в больницу, и там они оставались какое-то время. На вопросы, что произошло, отец сказал, что они поскользнулись и обе упали. Мне пришлось слушать его вранье, лживый мусор, сыплющийся у него изо рта, и молчать. Не думаю, что ему кто-то поверил. Несколько раз приходили какие-то люди в форме и задавали ему вопросы. На это время он закрывал меня в подвале или выгонял к реке со словами, что если они заберут его, то и меня тоже, и я никогда не увижу сестру. Если бы в тот раз мать рассказала правду, рассказала врачам или полицейским всю правду ну или хотя бы часть… Если бы она не стала выгораживать этого монстра, то все могло сложиться по-другому. Но уж как сложилось.

Глава 8

Вечером, когда участок почти опустел, а стрелка на часах перевалила за восемь, на планерке собрались все те же пять человек. Детектив Расмус пил остывший чай, потому что лимит кофе был исчерпан еще в обед. Агнес зевала, не прикрывая рот, посматривая на фирменные яблочные наручные часики.

«Больше двенадцати часов на ногах второй день подряд. Хочу домой в горячую ванну. И бокал красного вина», – думала она.

Остальные члены команды устало ожидали начала собрания.

– Посмотрим, что мы имеем по делу, – начал Расмус. – Мы с Агнес побывали в приюте святой Марии, потом заехали в отдел опеки Промышленного района. Я беседовал со специалистом по адаптации Милли, Агнес пообщалась с девочкой, но информации, которая могла бы нам помочь в расследовании, не получили. Агнес, расскажи чуть подробнее о беседе с ребенком.

– Да, конечно. Жизнь Милли с матерью, как мы и предполагали, была не сахар. Девочка очень замкнутая, испуганная и неконтактная. Последние полгода содержится в приюте. Жертва с ней на связь не выходила. Про то, кто желал ее матери смерти, она не произнесла ни слова. Вот так, – вяло дополнила Агнес.

– Сегодня получен отчет патологоанатома, – продолжил Ален. – Все ознакомились? – Он оглядел присутствующих, и все кивнули. – Теперь мы точно знаем, что жертва убита примерно между десятью вечера и часом ночи. Причина смерти – кровопотеря от многочисленных ножевых ранений.

– Проще говоря, истекла кровью, да? – зачем-то вставил Чак и хмыкнул, посмотрев на Алена, но, не найдя отклика на свой комментарий, опустил глаза и начал раздраженно ковырять заусенцы на пальцах.

Ален сделал небольшую паузу и продолжил:

– На жертве обнаружено тринадцать ран. Три раны в брюшной полости – колотые, остальные – резаные. Все сделаны одним и тем же предметом, что подтверждено в заключении. Раны нанесены хаотично, без прослеживаемой системы. Орудие убийства на месте не найдено.

– Я беседовала с Филом и еще одним экспертом, – вставила Агнес. – Коронер сказал, что, скорее всего, причиной смерти стали именно раны брюшной полости. Все порезы сделаны, пока жертва была еще жива. По мнению эксперта, характер ран напоминает порезы от перочинного ножа, его еще называют охотничьим. Но определить оружие с достоверностью и включить это в официальный отчет они не могут.

– Почему? – перебил ее Расмус.

– Ты не дал мне договорить. Обычно такие ножи имеют утолщенное своеобразное лезвие. За счет такого лезвия они хорошо перерезают толстые и твердые ткани. Но при этом не оставляют филигранных, по словам доктора, порезов, как на жертве. Этот же нож хоть и имел утолщенное лезвие, но резал не хуже медицинского скальпеля.

– Спасибо, – произнес Ален. – В крови также был обнаружен парализующий препарат.

– То есть жертва была обречена, да еще и без возможности сопротивления, – хмыкнул Чак с гнусной улыбкой на губах.

Расмус глубоко вдохнул и продолжил:

– Что касается ран на губах. Проколы довольно толстые, как и нить, которая осталась в них. Эксперты предполагают, что они сделаны иглой для меховых изделий, но подождем официального отчета. На сегодня установлено, что рот жертвы был зашит еще при жизни, но распорот уже после смерти. Вопрос, который меня беспокоит, – зачем? Он обездвижил ее, она не кричит и не сопротивляется. Тогда к чему зашивать рот? Брать иглу, нить, тратить на это время, рисковать, оставлять определенный след. Что это может означать для убийцы? Он хотел, чтобы она молчала при жизни, но могла говорить после смерти? Или это какое-то послание для нас? Возможно, это ритуал, религиозный обряд. Есть у кого-то предположения?

Никто не отозвался.

– Надо отработать эту версию. Чак, это на тебе.

– Хорошо. А если он просто псих? – спросил Чак, пожимая плечами.

– Может, и так. Том, проверь по базам, выходил ли кто-то из специальных учреждений недавно.

– Принято, – серьезно сказал Том и сделал пометку в своем планшете.

– Так, что еще… Замки в двери не взломаны, следов сексуального насилия не выявлено. В крови обнаружен алкоголь в большом количестве. А это значит, что жертва, скорее всего, впустила убийцу сама.

– Она могла ничего не подозревать, выпить до прихода гостя или вместе с ним, – сказала Агнес.

– Да, а помнишь недопитую бутылку Jack Daniel’s в квартире Линды? Среди пустых банок из-под дешевого пива.

– Да. Он мог принести с собой виски. Она его впустила, они выпили. Она была расслаблена, не чувствовала страха.

– В первую очередь делаем акцент на тех, кого она знала, кому доверяла, с кем выпивала. У меня больше ничего по отчету и нашему дню. Кто продолжит?

С места встал Роберт – высокий сутуловатый парень с коротко остриженными русыми волосами. Его бледное лицо было покрыто редкой щетиной, узкие губы напоминали полоску бледно-розовой ленты. Он посмотрел на коллег тусклыми серыми глазами, пролистал бумажный блокнот и начал тихим бесцветным голосом:

– Я обошел и допросил всех соседей. Ничего нового. Никто ничего не видел и не слышал. По их словам, жертва вела свободный образ жизни. В квартире с ней никто не проживал. На втором этаже в квартире четырнадцать проживает, – он заглянул в свой блокнот и перелистнул несколько страниц, – Сандра Лестон, тридцати пяти лет. Она сказала, что иногда они с жертвой общались. Сандра работает в баре «Дикий медведь» в этом же районе, недалеко от рабочего квартала. Так вот, жертва почти каждые выходные, точнее в пятницу и субботу, наведывалась в этот бар и знакомилась там с мужчинами. Как сказала Сандра, иногда она уходила с ними по желанию, иногда за деньги. Я съездил в бар после обеда, но он был закрыт, открывается только после семи вечера.

– Принято, Роберт. Но тогда моя версия, что, скорее всего, убийца был знакомым, не подходит, так? Если она уходила из бара с незнакомыми мужчинами, значит, это было для нее нормой, она не боялась новых знакомств, выпивала с ними, ну и так далее. Но начнем все же с тех, кого она знала, – подытожил задумчиво Расмус. – Том, что по камерам?

– По камерам туго. Есть на дороге М7, но она в трех километрах от дома жертвы. В районе я пока обнаружил только одну камеру у входа в магазин, который через дом на перекрестке. Это, конечно, не Центр, где на каждом углу глаза, – с унынием в голосе заметил Том. – Запросил разрешение на вскрытие телефона жертвы, пока жду.

– Чак?

– Я сегодня изучал улики, – важно произнес тот, не вставая с места. – В квартире жертвы нашли старую записную книжку, куда она вносила номера телефонов. Могу предположить, что это номера клиентов или «знакомых».

– Откуда такие предположения? – поинтересовался Расмус.

– Напротив номеров часто встречаются пометки типа: «с деньгами», «отвратительный», «женат» и всякое такое, – сказал Чак с сальной ухмылкой. – Многие страницы грязные или склеенные, словно на них пролили кока-колу, а может, колу и виски. – Он негромко присвистнул.

Расмус хотел уже что-то сказать, но Чак продолжил:

– А вообще записи старые, так скажем, мир новых умных технологий берет свое, так что нужно проверять телефон. Другой техники на месте преступления не обнаружили. Я обзвонил номера из записной, сколько успел. Многие телефоны отключены, а те, кому дозвонился, вообще ее не помнят. Вот и вывод – разовые знакомые, а не близкие друзья.

– Ясно. Таким образом, на сегодня у нас ни подозреваемых, ни свидетелей, ни улик, – подытожил Расмус. – Агнес, когда будет отчет по отпечаткам?

– Ох, не скоро, Ален, – удрученно протянула женщина, предчувствуя его реакцию на этот ответ. И она не ошиблась.

– Что это значит? – возмутился детектив.

– В ее квартире все было усеяно отпечатками, множеством отпечатков. Она, наверное, не убиралась там месяцами, а может, и годами, – рявкнула Агнес в ответ на грубый тон напарника.

Детектив ничего не ответил, молча направился к выходу.

– Спасибо, коллеги, за работу, все свободны на сегодня, – сказала Агнес вместо него.

Ален упал в свое скрипучее кресло и уставился в потолок. Это убийство может стать шансом, светом в конце туннеля, или изничтожить в прах все его надежды и планы. У него нет времени, совершенно нет времени на проволочки. Шеф следит за каждым шагом, за каждым решением. А все, словно сговорившись, ведут себя как на курорте. Они что, не понимают, что в этот раз надо делать огромные шаги вперед, а не семенить на месте?

Интересно, почему это дело шеф передал ему? Хочет проверить его компетенцию, сомневается в нем? Черт, черт, черт! Дурацкое дело, и так не вовремя. Настолько не похоже на остальные преступления, с которыми он сталкивался столько лет подряд.

Его мысли, словно шальные искры петарды, метались в разные стороны, чувство неуверенности разрасталось внутри. Если он не справится с делом, то что? Он до пенсии будет копаться с наркоманами и бомжами? Детектив чертыхнулся и постарался сосредоточиться на деле.

В преступлении всегда есть цель, задуманная или спонтанная, мотив, пусть и самый изощренный, но тот, который прослеживается в деталях. Так писали в книгах по раскрытию убийств. У детектива после первого взгляда на место преступления должен сформироваться образ, портрет преступника и картина, пусть и не полная, но схематическая картина убийства. Все прославленные детективы утверждали, что они интуитивно знали, кого ищут, оставалось только свести детали воедино и подтвердить выводы уликами.

Но Расмус, представляя перед собой жертву и место преступления, никак не мог увидеть преступника, не понимал, что им двигало, чем он руководствовался. Предположим, это обычный рослый пьяный мужчина. Но зачем ему зашивать жертве рот, и где он взял толстую иглу и нить? На месте преступления они не обнаружены. Тогда Ален представил уродливого психа с иглой в одной руке и ножом в другой. Но зачем он это сделал, почему выбор пал на Линду. Он ее знал? Познакомились в баре?

Детали расследования хаотично метались в голове броуновскими частицами. Преступление представлялось кубиком Рубика, который Ален никогда не умел собирать. Оно было слишком сложным, продуманным, извращенным, с множеством вращающихся разноцветных граней. И пока у детектива не было ни одного подозреваемого, ни одной стоящей улики, ни одной зацепки.

Он встал и широкими шагами начал мерить кабинет. Что-то не клеилось, что-то во всем этом было дико и противоречиво. Он упускал какие-то детали, не видел их, они, словно маленькие мячики, закатившиеся под стол, прятались от него в тени. Ален сделал еще несколько шагов по кабинету, обдумывая дальнейшие действия.

«Мне просто надо найти всех, кто желал ей смерти, и выяснить, была ли у них возможность воплотить свои желания в реальности. И тогда все сложится. Все сложится как надо», – думал детектив, кусая обветренные губы.

Он посмотрел на темно-серый шкаф в углу, где хранились копии нераскрытых им дел. Его ладони вспотели, воздух в кабинете стал спертым, плечи напряглись. Детектив Расмус больше всего боялся нераскрытых дел, они жирным пятном ложились на белую наглаженную рубашку его послужного списка. Он ненавидел висяки всем своим нутром, а это преступление так и рвалось встать в очередь в этот ящик. Такое пятно уже не отстирать. Ален отвел взгляд от шкафа, но чувство собственного бессилия, ощущение изъяна, своего изъяна, как детектива, сдавливало горло. Он желал услышать голос Агнес: «Эй, напарник, не стоит расстраиваться, мы не всесильны, это просто работа». Но он его не слышал, а это дело может стоить ему всех его надежд. Оно грозило стать его личным поражением.

– Пока, Ален. – Агнес вырвала его из глубокой задумчивости.

– До завтра, напарник, – произнес он устало.

Расмус вновь опустился в свое кресло и уставился на погасший монитор. В это мгновение он внезапно поймал себя на мысли, которая поразила его самим своим существованием:

«Как было бы хорошо, если бы и меня дома кто-то ждал».

Перед глазами всплыло лицо Иллаи, ее спокойные черты, лукавый взгляд, темные завитки волос. Она даже не оставила ему свой номер телефона, а он, дурак, не спросил. А если бы и спросил, разве он набрал бы его? Отважился позвонить и позвать на свидание? Эти вопросы заставили Алена еще пять минут перекладывать с места на место бумаги, бестолково заглядывать в ящики стола в поисках неизвестно чего, собирать ненужные вещи, раскиданные вокруг клавиатуры, точить карандаши, которыми он никогда не пользовался.

Он вышел из участка уже после десяти вечера и поехал домой. Но не пошел в свою одинокую квартиру, а достал из багажника набитую спортивную сумку и спустился в подвальный спортзал, где периодически выпускал пар. Но сегодня, сколько он ни старался отвлечься от реальности с помощью железных могучих зверей, которые в борьбе с ним выжимали остатки сил, в его памяти всплывали то прислоненное к кровати израненное тело, то нежное лицо специалиста по адаптации. Как эти кардинально противоположные мысли могли так молниеносно сменять друг друга, он не знал. Но и затолкать их в темный угол сознания, совладать с ними, было не в его силах.